Рим, проклятый город. Юлий Цезарь приходит к власти

Геминий наблюдал, стоя за спинами центурионов и опционов.

– Вот они, – сказали легионеры, державшие пленных. – Прятались в одном из зданий форума, рядом с храмом Эскулапа.

Задержанных толкнули в спину, заставив встать на колени перед легатом Афранием и проконсулом Помпеем.

Первый отошел в сторону, чтобы начальник мог пройтись среди несчастных, которые изо всех сил старались сохранять достоинство и не молили о пощаде, молча сдерживая слезы, хотя их город был разрушен, женщины схвачены, друзья убиты, а дети смертельно напуганы.

– Это вы заключили соглашение с мятежником Серторием? – спросил Помпей в отсветах бушующего пламени.

– Да, – кивнул один из правителей, крайний в ряду коленопреклоненных.

Помпей приблизился к нему, довольный тем, что у него появился собеседник.

– Итак, вы решили договориться с ним до того, как я войду в город, – обратился он к несчастному, сложив руки на груди и надменно глядя на него сверху вниз. – Может быть, ты хочешь сказать еще что-нибудь?

– Мы ошиблись, связавшись с Серторием… – пробормотал задержанный в последней попытке пробудить в Помпее хоть сколько-то жалости. – Не заставляй весь город расплачиваться за нашу ошибку. Прикончи нас, если хочешь, но не обрекай остальных на смерть или рабство.

Помпей присел на корточки, чтобы взглянуть собеседнику в глаза. Осужденный все еще стоял на коленях со связанными за спиной руками, рядом были легионеры проконсула.

– Твое имя, – потребовал Помпей.

– Гай Требоний… проконсул, – ответил задержанный.

– Видишь ли, Требоний, – заговорил Помпей, положив руку ему на плечо, точно другу или близкому родственнику, – ты всегда и всюду опаздываешь. Мне пришлось проложить новую дорогу через Альпы, чтобы обойти стороной дикие галльские племена, сразиться и победить саллувиев близ Массалии, пересечь Пиренеи, миновать города, которые, подобно вашему, были верны повстанцам, наконец оказаться здесь и стать свидетелем того, как Серторий поджигает Лавр, колонию союзников Рима, единственного и неповторимого Рима, а не того, который зависит от поддельного сената, созданного предателем, задурившим вам голову. Но всему этому пришел конец. Стирая Валенцию с лица земли, я не просто уничтожаю важнейший город на побережье срединной Испании, но шлю предупреждение другим городам, которые по-прежнему верны этой крысе Серторию. Вот почему, Требоний, Валенцию сожгут дотла, разграбят и навеки сотрут с лица земли и из анналов истории: я сожгу все здания, убью всех вооруженных людей и многих гражданских, которые сотрудничали с вами, а остальных мужчин, женщин и детей продам в рабство. Что же касается вас… – Он убрал руку с плеча Требония и снова поднялся на ноги. – Вас… – повторил он, – я казню… Но вы будете умирать медленно. – Он посмотрел на Афрания, Геминия и остальных начальников. – Разрубите их на куски, но без спешки, и сотворите с ними все самое ужасное, что сможете вообразить. А затем, не вкладывая им в рот монету, бросьте останки на съедение крысам.

– Не-е-е-ет… – завыл Требоний, но его стенания заглушили пинками.

Помпей двинулся по кардо, окруженный пламенем пожаров, пожиравших город, и покинул гибнущую Валенцию, уничтоженную в знак предостережения остальным колониям, верным Серторию. Пройдя мимо полуразрушенных крепостных стен, он достиг берега Турии. Он слышал, что на кельтиберском языке «Турия» означает «белая вода»; теперь ее, возможно, придется переименовать… На берег приводили сотни связанных людей и перерезали им горло над кристально чистой гладью реки. Убитых было столько, что вода покраснела.

Валенция всю ночь пылала за спиной Помпея. Пока не сгорела дотла.

На рассвете легионеры все еще бродили по городу, высматривая, что можно украсть, но больше ничего не осталось. Как ни странно, сохранилась часть мацеллума, овощного рынка в одном из городских кварталов, рядом с тянувшимися вдоль реки огородами, которые до того рокового дня кормили горожан, ныне убитых или обращенных в рабство.

Легионеры, не останавливаясь, проходили мимо лотков, где все еще блестели свежие овощи, покрытые каплями утренней росы[23].

IX

Снова Македония

Фессалоника, римская провинция Македония75 г. до н. э., за двадцать пять дней до срока уплаты выкупа

Лабиен пребывал в отчаянии: море казалось вечным, время же текло и медленно, и стремительно. Медленно, потому что корабль, казалось, никогда не достигнет места назначения – Фессалоники. Стремительно, поскольку он все еще не раздобыл деньги для выкупа, а из срока, назначенного пиратами, уже истекло двенадцать дней. Почему Цезарь не выговорил себе больше времени? Стоя на носу корабля и все сильнее печалясь с каждым пролетающим часом, каждым уходящим мгновением, Лабиен то и дело проводил рукой по лбу, а плавание все не кончалось. Он не достал ни одного таланта из пятидесяти обещанных, ни одной драхмы из трехсот тысяч, которые предстояло собрать. Триста тысяч драхм, или миллион и двести тысяч сестерциев. Безумие.

Тит вздохнул, глядя на горизонт.

Чтобы почувствовать себя хоть сколько-нибудь полезным, он старался неукоснительно следовать указаниям Цезаря и после высадки в столице Македонии первым делом обратился к римским властям с просьбой доставить личное письмо Цезаря, предназначенное для его семьи, чтобы те как можно скорее послали его в Рим по государственной почте. Он подкупил почтовых чиновников и попросил отправить письмо незамедлительно, пообещав, что, если оно дойдет, их ждет дополнительное вознаграждение: Тит был уверен, что мать Цезаря заплатит тут же.

«На случай, если дела пойдут плохо», – сказал Цезарь, передавая ему письмо; в нем он обрисовывал сложившуюся обстановку и на всякий случай прощался с Корнелией, Аврелией, маленькой Юлией и остальными.

Передав письмо чиновнику, Лабиен не стал обращаться к новому наместнику – вернее, к его помощнику, поскольку Курион отправился в военный поход на север, за пределы Фракии. Вместо этого Тит связался с местной знатью. Даже если бы Курион оставался в городе, у Лабиена имелось предельно точное указание Цезаря: «Не ходи к наместнику». Лабиен понимал причину его настойчивости: Курион никогда бы не стал помогать патрицию из партии популяров.

Пердикка, македонский вождь, отправившийся пару лет назад в Рим, чтобы через Юлия Цезаря подать иск против Гнея Корнелия Долабеллы, продажного наместника провинции, достиг немалых успехов и сделался образцом для македонской знати. Он принял Лабиена весьма любезно. К ним присоединилась Миртала, молодая женщина, обесчещенная Долабеллой и ставшая супругой Пердикки. Вскоре она покинула зал, оставив мужчин обсуждать дела, но само ее появление было знаком того, что Пердикка желал выразить римлянину свою признательность.

Лабиен был встревожен и украдкой поглядывал по сторонам. Несмотря на гостеприимство, даже сердечность хозяев, он понимал, что им не хватает денег – того, в чем он больше всего нуждался. Дом был просторным, удобным, с внутренними дворами, большими и уютными, – в одном были даже портик и колонны, – но убранство выглядело скудным, мозаики кое-где обветшали, а фрески поблекли от сырости. Как и повсюду в Македонии, это свидетельствовало об упадке некогда могущественной знати, которая много веков назад, при Александре Великом, властвовала над всем миром, от Греции до Индии.

Он перешел к делу и быстро рассказал о похищении Цезаря. Пердикка слушал внимательно. Архелай, его близкий друг, сопровождавший Пердикку во время поездки в Рим, чтобы свидетельствовать о преступлениях Долабеллы, сидел рядом и с таким же неподдельным любопытством прислушивался к словам гонца, присланного защитником, который некогда помогал македонянам, даже устроил им бегство из Рима, когда все обернулось против них.

– Я прекрасно тебя понимаю, – ответил Пердикка, как только Лабиен завершил рассказ о событиях последних недель, – но, хотя многие из нас весьма сочувствуют Цезарю, – он покосился на Архелая, и тот кивнул, – мне будет непросто выполнить твою просьбу. По крайней мере, полностью. Но прежде чем ты меня перебьешь, – (Лабиен уже открыл было рот), – позволь кое-что объяснить. Нет необходимости напоминать, что мы в долгу перед Цезарем. Думаешь, я забыл, как он сделал все возможное, чтобы римский суд удовлетворил наш иск против Долабеллы? Как мы вместе, плечом к плечу, сражались с наемниками этого гнусного преступника на улицах Рима в те бурные дни? А когда римские власти разыскивали нас после смерти Долабеллы, именно Цезарь предоставил в наше распоряжение корабль, чтобы мы могли тайно и без всякой опасности для себя покинуть город. Нет, мой друг – позволю себе называть тебя именно так, ведь именно так я бы обратился к самому Цезарю, – я ничего не забыл, но ты видишь, как скромно я живу. Да, меня уважают в Фессалонике, но ты человек наблюдательный и наверняка заметил признаки нехватки средств в моем доме и в моей семье, как и у всех прочих македонцев. Долабелла обирал нас, присваивал наше имущество и довел нас до полного оскудения. Следующие наместники не были такими же продажными и не стремились с таким же бесстыдством наживаться за наш счет, но они не снизили налоги. В довершение ко всему нынешний наместник Гай Скрибоний Курион начал поход против дарданцев и мёзов за пределами Фракии и потребовал, чтобы мы оплатили очередное военное предприятие римлян. Снабжение своих войск он возложил на фракийцев, однако Македония также обязана внести свой вклад. Поэтому мы едва держимся на ногах. Ты просишь меня внести сто пятьдесят тысяч драхм из трехсот тысяч, которые требуют пираты, но я не могу собрать такую сумму, не обратившись ко всем городским аристократам, которые, подобно мне, благодарны Цезарю.

Лабиен снова сделал попытку заговорить, но Пердикка поднял руку, призывая его к молчанию, и продолжил свою речь:

– Знаю, знаю, ты хочешь сказать, что Цезарь обещает вернуть нам не только те деньги, которые мы уплатим, но и сумму, равную этой, так что помощь в его выкупе будет выгодна для нас. Не совсем понимаю, как он собирается это сделать, но не сомневаюсь, что раз он предлагает такой уговор, то непременно придумает, как сдержать слово. Тем не менее его обещание не меняет сути. Мы просто не соберем столько денег, тем более за несколько дней, ведь ты не можешь ждать долго – тебе надо вернуться к пиратам и доставить выкуп. Вот как обстоят дела, мой друг.

Лабиен понимал, что нет смысла выпрашивать деньги или признаваться, что Цезарю пришлось покинуть Рим, помимо прочего, именно из-за ссоры с оптиматами и иска против Долабеллы. Его собеседник ясно сказал, что может и чего не может сделать: он был бы рад помочь Цезарю, да нечем.

– Сколько вы сможете собрать, скажем, за два-три дня, прежде чем я снова отправлюсь в плавание? – осведомился Лабиен, стараясь говорить прямо и деловито.

Пердикка и Архелай переглянулись.

– Возможно, шестьдесят тысяч драхм, – сказал первый.

– Пожалуй, – кивнул второй.

Лабиен покачал головой, но его беспокойство только усилилось: это означало, что в следующем городе ему придется просить не сто пятьдесят тысяч драхм, а двести сорок.

По правде сказать, изначально он рассчитывал на Фессалонику больше, чем на Митилену.

Но в Фессалонике он потерпел неудачу.

Все шло наперекосяк.

Сопровождаемый матросами и слугами, Лабиен понуро зашагал по улицам города к порту, чтобы вернуться на корабль и дожидаться там денег, обещанных Пердиккой и Архелаем.

Они пересекли оживленную площадь, запруженную торговцами. Движимый врожденным любопытством, Лабиен пытливо озирался: это был невольничий рынок. Работорговля процветала при любой погоде и в любые времена, как виноградарство или выращивание оливковых деревьев. У работорговцев водились деньги, но они никогда не давали взаймы.

– Ты, придурок, поднимайся, – приказал один из работорговцев какому-то человеку с цепями на запястьях и лодыжках, который был выставлен на продажу, но, похоже, отказывался подчиняться и показывать себя во всей красе.

Лабиен заметил, как проницателен взгляд раба, продолжавшего сидеть на земле вопреки приказу работорговца.

Хлыст свистнул в воздухе и со звоном хлестнул непокорного. Один, два, три, четыре удара… Наконец раб поднялся. На его теле виднелись многочисленные следы от ударов плетью: на груди, руках и ногах. Видимо, только это заставляло раба подчиняться.

– Непокорный, но крепкий, как дуб, – объяснял работорговец. – В нем чувствуется прирожденный боец, прекрасный гладиатор, главное – его приручить.

Рабы, гладиаторы… все это не волновало Лабиена. У него имелись более важные дела – например, убедить власти Митилены выдать ему двести сорок тысяч драхм… Он повернулся, чтобы продолжить путь к гавани, и внезапно столкнулся с человеком, неслышно стоявшим у него за спиной.

– Простите, – пробормотал он.

Человек ничего не сказал, смерил его презрительным взглядом и, не приняв извинений, двинулся к торговцу, чтобы переговорить с ним.

Лабиен посмотрел вслед незнакомцу. Он не знал, что перед ним Лентул Батиат, ланиста, наставник гладиаторов из бойцовской школы в Капуе, путешествующий по восточным провинциям в поисках бойцов с редкостными качествами.

– Этот мятежник, возможно, подойдет мне, – заговорил Лентул.

– Его зовут Спартак, – отозвался торговец. – Сколько ты предлагаешь?

Деньги, вечные деньги.

Лабиену был безразличен их торг. Его волновало нечто гораздо более важное, чем заурядная купля-продажа раба, презренного существа, воспринимавшегося в римском мире только как товар.

Внезапно он подумал, что если вернется в Фармакузу, не собрав выкуп, то сам станет рабом, станет никем.

Они жили в безумном мире, где все в одно мгновение превращалось в ничто, а жизнь – в смерть.

X

Письмо

Domus Юлиев, Субура, Рим75 г. до н. э., за одиннадцать дней до срока уплаты выкупа

– Случилось то, чего я больше всего боялась: Цезарь не вернется живым из этого путешествия.

Корнелия рыдала в полном отчаянии.

Они были в атриуме. Аврелия держала в руках письмо, которое им только что спешно доставили из Македонии. Письмо проделало немалый путь: сначала по Эгнатиевой дороге, затем на корабле до Брундизия и, наконец, через всю Италию, пока его не принесли к воротам их дома. Мать Цезаря смотрела в пол, обдумывая каждое слово, только что прочитанное вслух невестке: Корнелия слишком сильно переживала, чтобы читать самой, хотя послание предназначалось для нее.

– Ты думаешь, я сошла с ума и преувеличиваю? – спросила молодая жена, присев на солиум и пристально глядя на свекровь.

– Сошла с ума?.. Нет, – быстро ответила та. – И я не думаю, что ты преувеличиваешь. Дело, несомненно, очень серьезное.

– До второй луны… осталось всего… десять, пятнадцать дней? Пятнадцать дней для уплаты. Как мы соберем эти деньги, как доставим их вовремя? Это невозможно! Клянусь Юпитером, они его убьют!

Аврелия покачала головой.

– Он не просит у нас этих денег, – ответила она, – да и собрать их мы бы все равно не смогли. Цезарь знает, что мы слишком далеко, а срок слишком короток – всего несколько дней. Если быть точным, одиннадцать. Я посчитала. Вдобавок найти доверенного человека, с кем можно было бы отправить деньги, трудно, почти невозможно.

– Может, попросить Луция Пинария или Аттия Бальба? – предположила Корнелия, имея в виду зятьев Цезаря.

– Было бы неплохо, – согласилась Аврелия, – но у них нет таких денег, нет и возможности их собрать. И в любом случае мы не успеем вовремя.

– Но тогда… почему он назначил такой короткий срок? – Корнелия не понимала, почему муж не выторговал побольше времени. В письме было ясно сказано: он сам обозначил срок и требуемую сумму. – Все это непонятно… Что за глупость – увеличить сумму выкупа в два с половиной раза по сравнению с тем, что требовал морской разбойник? Почему он так поступил? Неужели он хочет, чтобы его убили? Неужели сошел с ума?

Несколько минут Аврелия размышляла.

– Ты не сошла с ума, опасаясь за его жизнь, и он не сошел с ума, сделав то, что сделал, – наконец ответила она.

– Так объясни мне, ради Геркулеса, ибо я в полной растерянности, – взмолилась Корнелия.

– Цезарь увеличил выкуп, поскольку, услышав о столь крупной сумме, пираты приложат больше усилий, чтобы сохранить ему жизнь. За никому не известного человека они могли бы потребовать пятьдесят талантов серебром. Это более миллиона сестерциев. Увеличив сумму, Цезарь обеспечил себе выживание среди пиратов хотя бы на то время, пока ожидается выкуп.

– Но… почему так мало времени? – настаивала Корнелия.

– Потому что малый срок устраивал пиратов. Более длительный заставил бы их насторожиться, задуматься о том, не собирается ли он дождаться помощи или бежать. Кроме того, пираты нетерпеливы. Они согласны ждать две луны. И то лишь потому, что сумма огромна. Но дольше… они ждать не станут. Они бы с удовольствием сократили даже этот срок. И еще кое-что: Цезарь собирался просить денег не в Риме, а в восточных городах, до которых можно добраться за несколько дней.

– В каких городах?

– В Фессалонике, например. Он помог македонянам не только во время суда над Долабеллой, но и при их бегстве из Рима. И кажется, Цезарь упоминал, что участвовал в переговорах с жителями Митилены после падения города. Смягчил условия сдачи, тогда как Лукулл собирался попросту ее уничтожить… Возможно, туда сейчас и направляется Лабиен.

– Но… почему не собрать войско под началом Лабиена и не отбить Цезаря силой? – спросила по-прежнему безутешная Корнелия.

– Собрать войско дороже и сложнее, – покачала головой Аврелия. – Кроме того, если бы пираты увидели, что к острову приближаются военные корабли, готовые напасть, они тут же казнили бы Цезаря.

Корнелия все еще учащенно дышала, но старалась успокоиться.

– Когда ты рассуждаешь, кажется, что все имеет смысл и Цезарь может спастись, но, боюсь, мы что-то упускаем, пусть даже совсем крошечную подробность, которой он не предусмотрел. Какая-нибудь мелочь могла ускользнуть от него, несмотря на его могучий ум. А может, Лабиена задержит плохая погода или другие пираты не дадут ему вернуться к Гаю. Прости, что я не такая, как ты, и не умею сохранять спокойствие.

Аврелия встала, подошла к невестке, обняла ее и нежно проговорила:

– Не проси прощения за то, что любишь моего сына и заботишься о нем, за то, что всегда была ему верна и воспитываешь его дочь, пока он вынужден скрываться от Рима, от этого проклятого Рима.

У Корнелии мелькнула еще одна мысль.

– Почему он не обратился к римским магистратам, – пробормотала она, обнимая свекровь, – к новому наместнику в Македонии или в Азии? Как его имя?..

Аврелия поцеловала невестку в лоб, медленно отстранилась и снова присела на солиум.

– Его зовут Курион, Гай Скрибоний Курион, он один из консулов прошлого года. Нет, дочь моя, у нас слишком много врагов в нынешнем Риме, где правят оптиматы. Вот почему Цезарь не говорит о том, что задумал и у кого собирается просить денег: вдруг оптиматы перехватят письмо и у кого-нибудь возникнет соблазн сорвать его замыслы. А Курион – ревнитель старины, каких мало, один из оптиматов. Он и пальцем не пошевелит ради Цезаря. Скорее наоборот: если бы Цезарь обратился к нему, мы бы не получили ни этого письма, ни помощи. Курион честолюбив, как многие в Риме, и сейчас предпринял поход на север Фракии. Как и Марк Юний Юнк, наместник Азии. Нет, Цезарь наверняка все учел – он всегда хорошо все продумывает.

Сказав это, Аврелия внезапно умолкла. В мыслях разрасталось сомнение, посеянное Корнелией: что, если Цезарь действительно чего-то не учел, какая-нибудь мелочь сорвет задуманное и пираты казнят ее сына?

В атриум вбежала маленькая Юлия с покрасневшими от слез глазами.

– Они собираются убить папу? – спросила она: все это время она подслушивала и знала про похищение отца пиратами.

Корнелия не рассердилась, узнав, что за ней подглядывали. Она обняла дочь и нежно сказала, стараясь, чтобы ее голос звучал убедительно:

– Твой папа справится… как всегда.

Аврелия снова села и углубилась в чтение:

– Не понимаю… что это за слово в конце письма…

Услышав вопрос, девочка подбежала к Аврелии:

– Можно я посмотрю, бабушка?

Та недоуменно моргнула, но внучка говорила так уверенно, что Аврелия протянула ей письмо. Девочка осторожно взяла папирус и прочитала последнее слово вслух, хотя оно было совершенно непроизносимым и непонятным:

– Сихнфв.

Маленькая Юлия улыбнулась. Он неделями зубрила тайнопись и могла назвать искомое слово, даже не имея под рукой алфавита и не делая пометок.

– Ты знаешь, что это значит? – удивилась бабушка.

– Это послание от отца для меня: здесь написано «redibo».

«Я вернусь». Вот что передал ей Цезарь.

Девочка попрощалась с матерью и бабушкой и, внезапно успокоившись, по коридору пошла к себе в комнату.

Аврелия и Корнелия молчали, удивленные и сбитые с толку, не сводя глаз с загадочного слова, которое с ходу поняла маленькая Юлия.

XI

Цена города

Митилена, остров Лесбос75 г. до н. э., за десять дней до срока уплаты выкупа

Феофан принял Лабиена в одном из самых роскошных зданий города. Находясь под покровительством Рима, он был бесспорным вождем Лесбоса. Много лет назад в городе стояли войска Митридата, и он поддерживал понтийского царя в его борьбе с Римом за власть над этими краями, но с тех пор, как Цезарь, пропретор Минуций Терм и проквестор Лукулл захватили Митилену, оставался верен Республике. Он считал чуть ли не своей обязанностью радушно встретить римлянина, даже если годы назад тот способствовал падению города после длительной осады. В то же время Феофан относился к римлянам лучше, чем к Митридату. Понтийский царь не допускал никакого независимого правления и посылал сатрапа – такого, как Анаксагор, безраздельно властвовавший над островом. При римлянах Феофан хозяйничал, как ему вздумается, правил разумно и справедливо, торговля процветала, хотя, конечно, пиратская угроза никуда не делась. После многих лет противостояния и войн Лесбос переживал настоящий расцвет.

– Ты просишь много денег, римлянин, – заметил Феофан. – Двести сорок тысяч драхм, или сорок талантов серебра, – это целое состояние.

Лабиен слушал Феофана молча, внимательно присматриваясь ко всему, что видел вокруг: на Лесбосе он не замечал признаков упадка, как у Пердикки в Македонии. В то же время Феофан всего лишь заметил, что это большая сумма, но не сказал, что собрать ее невозможно. Никто не готов легко расстаться с такими деньгами. Феофан принял Лабиена в присутствии многочисленных советников; глядя на них, Лабиен не видел ни малейшего признака дружелюбия или сочувствия, которые отчетливо читались на лицах Пердикки и Архелая. В Македонии он нашел понимание, но не деньги; на Лесбосе все было наоборот – его окружало богатство, но он не встретил ни одного доброго взгляда, обещавшего спасение Цезарю. Там – друзья, здесь – без пяти минут неприятели. Все, как предсказывал Цезарь.

– Возможно, вы обвиняете моего друга, захваченного пиратами, в том, что Митилена попала в руки римлян, – возразил Лабиен, – но рано или поздно город все равно сделался бы добычей Лукулла и Терма. Мудрость Цезаря лишь ускорила неизбежное, избавив вас от худшей части осады, когда все, бедные и богатые, одинаково страдают от голода, жажды и болезней. Неужели вы бы предпочли этот удел? Вдобавок Цезарь способствовал уничтожению войск Анаксагора, которые чувствовали себя на Лесбосе так вольготно, будто подлинные властители острова они, а не вы.

– Даже если бы мы признали, римлянин, что твои речи разумны, двести сорок тысяч драхм – слишком большие деньги. Мы могли бы внести свой вклад в спасение Цезаря, пожертвовав, скажем, десять тысяч, но не более.

Лабиен сглотнул. Он торговался за жизнь своего друга.

Тылом левой кисти он отер вспотевшее лицо.

– Вы предлагаете мне десять тысяч? Если вы не хотите помочь, не делайте этого, но, прошу вас, не унижайте ни меня, ни Цезаря.

Феофан промолчал.

Лабиен, впрочем, не оставил стараний:

– Цезарь обязуется вернуть вам вдвое больше этих двухсот сорока тысяч драхм менее чем за год.

– И как он собирается это сделать, если стал заложником пиратов? – возразил Феофан. – То, что ты говоришь, невозможно.

– Взять Митилену приступом тоже было невозможно, однако Цезарю удалось, – возразил Лабиен.

Вновь воцарилось молчание.

На сей раз оно затянулось.

На лицах митиленцев, обращенных к Лабиену, недоверие сменилось задумчивостью.

– Это правда, – признал Феофан.

– Цезарь способен совершить невозможное. Помогите ему, и вас вознаградят с лихвой.

– Да, но, – мялся вождь островитян, – это огромные деньги. Ни один человек не стоит так дорого.

Лабиен сделал пару шагов вперед и, глядя в глаза собеседнику, повторил то, что велел сказать Цезарь, когда они беседовали перед отъездом из Фармакузы. Сейчас Цезаря не было рядом, и Лабиену приходилось говорить от его имени на этих смертельных торгах, где драхмы служили мерилом жизни и смерти: