– Конечно, ведь это оборудование стоит сотню тысяч долларов, если не больше, – взволнованно произнес я. Капитан кивнул, и мы зашли в дом. Вначале оказались в гостиной. Там действительно было все разворочено: сломанные стулья и стол, разбитый телевизор, шкафы с треснутыми зеркалами и еле висевшими на петлях дверцами, из полок выброшены одежда, посуда и прочая бытовая утварь. Такое впечатление, что здесь была драка или кто-то в ярости ломал все подряд. Осколки стекла и дерева лежали повсюду, как доказательства неконтролируемой ярости. Диван был перевернут, а под ним валялись потерянные вещи – старые книги, обрывки бумаги с заметками и порванные фотографии, словно каждый уголок этого пространства хранил историю того, что когда-то было домом.
Здесь же находился фотограф-судмедэксперт, который делал подетальные снимки на цифровую камеру. Он махнул нам, мол, можете продвигаться дальше, он уже там все снял, и мы с Абдуллаевым проследовали в лабораторию.
То, что я увидел, меня потрясло. Оборудования как такового уже не было. Все машины, агрегаты, а также компьютеры, которые все эти пять лет мы соединяли в одну интегрированную систему, аккуратно разрезаны на части. Я уже догадался, чем это можно было сделать. Кто-то нашим изобретением превратил все в куски металла, пластика, стекла, резины и проводов, без какого-либо шанса собрать все воедино. Все происходило беззвучно, без испарений и плавления, поэтому в комнате не ощущались какие-либо химические запахи, отсутствовали пятна на полу и стенах. Кажется, даже воздух стал тяжелым, пропитанным ощущением утраты и отчаяния.
У меня сердце учащенно билось, когда я прикоснулся к заветному агрегату – оно было безвозвратно потеряно. Потому что восстановлению не подлежало ничего. Даже носители информации стали просто бесполезными железяками. Наш титанический труд пущен на ветер. Я прикусил язык, не желая говорить следователям прокуратуры и милиции, пока не обдумал, что именно сказать. В любом случае, тот, кто это сделал, не хотел, чтобы я или кто-то другой смог воссоздать агрегат по холодной резке металлов.
В лаборатории находились также два человека. Один из них – молодой инженер с растрепанными волосами и усталым лицом, был погружен в собственные мысли, пытаясь осознать масштаб произошедшего. Его коллега, старший, с проседью в волосах и строгим выражением лица, покачал головой, словно искал ответ на вопрос, который не имел смысла. Они обменялись печальными взглядами, мол, их навыки, знания и прочее не позволяют все это вернуть в прежний облик.
Абдуллаев махнул им рукой, мол, можете идти, и те вышли во двор, бурно переговариваясь друг с другом. Их голоса звучали глухо, как будто они обсуждали нечто трагичное, что невозможно изменить. В этот момент я почувствовал, как холодок проникает в мою душу, словно кто-то уже поставил точку в нашей работе, которую так старательно строили.
– Вы уверены, что это сделал профессор? – спросил я, оборачиваясь к капитану милиции. Но за него ответил следователь прокуратуры Васильев:
– На приборах только отпечатки пальцев Ибрагимова и еще кого-то – может, ваши. Поэтому с вами тоже сейчас проведут процедуру дактилоскопии.
– Они, естественно, здесь повсюду, поскольку я работал со всеми устройствами, – резонно ответил я. – Я «наследил»…
– Допустим, – кивнул Васильев. – Когда вы были здесь до отъезда, кто-нибудь приходил в дом Ибрагимова?
– Только соседка Нигарахон Умарова – она домработница… – расстерянно пробормотал я. – Больше никто сюда не приходит. Только соседка была днем. Она живет по ту сторону дувала.
– Именно Нигарахон Атахановна и сообщила сегодня утром участковому о смерти профессора, когда услышала его крики и прибежала сюда. Это было в четыре часа утра, с ее слов.
– Профессор кричал? Почему?
– Его убивали, – вставил свое слово Абдуллаев, который тоже внимательно смотрел на разрушения. – Наверное, это сделала женщина…
– Женщина? Почему?
– Потому что Умарова и ее сыновья слышали женский голос. Разговаривали на узбекском и на русском языках, но саму посетительницу они не видели. Они же слышали шум разбиваемой мебели, видимо, была драка, хотя не слышали, что странно, как ломается оборудование… Но, возможно, женщина была не одна…
Ничего странного в этом нет. Я мог бы пояснить, что профессор – или кто-то другой – использовал наше изобретение, чтобы превратить в хлам все оборудование, и тогда все делалось бы без какого-либо шума, однако говорить это не стал. А тем временем Васильев продолжал:
– Но, видимо, она была мастером своего дела, профессиональная киллерша.
– Киллерша?!
– Потому что только профессионал так может аккуратно вонзить шпагу в сердце человека, чтобы тот успел только выкрикнуть от боли и умереть…
У меня в голове все закружилось, я не мог сосредоточиться, а тем временем Абдуллаев подтолкнул меня в спальню, где все это время работали с различными инструментами другие эксперты. В комнате окна оказались зашторенными, но горели бра и люстра, поэтому было светло. Достаточно светло, чтобы я увидел мертвого Бекзода Хисамиевича, лежащего на полу рядом с кроватью. Он оставался в том же белом узбекском костюме, видимо, не успел переодеться в пижаму, только красное пятно ярко выделялось на груди – прямо в сердце был вонзен клинок шпаги.
Шпагу окружало алое пятно, которое выглядело, как будто само пространство вокруг него сжалось от боли. Металлическая рукоять клинка блестела, несмотря на обилие крови, как будто продолжала сохранять свою эстетическую красоту, несмотря на жестокость происходящего. Я сразу понял, что это сделал действительно профессионал, ибо выплеснувшейся из раны крови оказалось немного. Глаза у профессора были открытыми, и я в застывших зрачках узрел некую смесь страха, ненависти и презрения. Само же лицо было без какой-либо гримасы, видимо, после смерти мускулы расслабились и убрали все эмоции, как смывает ластик все цвета с бумаги. Оно казалось одновременно спокойным и трагическим, будто в последние секунды жизни он осознал, что все его достижения, мечты и надежды растворились в одной страшной вспышке.
Я смотрел на своего друга, партнера, человека, который дал мне многое – как в душевном аспекте, так и как ученый, – и все никак не мог поверить, что вижу его мертвым, что никогда не смогу с ним поговорить, выпить чайку и помечтать о нечто важном, великом и далеком… И тут меня привлекло кое-что на теле профессора.
Судмедэксперты тем временем закончили работу и сказали:
– Труп можно забирать.
Абдуллаев вышел из помещения, чтобы вызвать сотрудников «Скорой помощи» и передать труп для вскрытия в лабораторию патологоанатомического анализа. Я же стоял, не дыша, и смотрел на оружие убийства. Я его узнал – это была шпага моей супруги Индиры, она являлась мастером спорта по фехтованию. Шпага имела изысканную, изогнутую форму, с блестящим клинком, который играла в свете люстры, и рукоятью, обмотанной черной кожей для надежного хвата. На её лезвии, едва заметные, были выгравированы узоры, которые придавали ей особую красоту и грацию, и в то же время указывали на боевое предназначение. Эту шпага Индиры привезла из Испании десять лет назад, когда она участвовала в соревнованиях. Её наградили за победу раритетом XVII века, созданным мастером, который был известен своими изысканными работами. Это был человек, который в своей мастерской в Толедо придавал каждому клинку не только форму, но и душу, втирая в металл вековую историю своего народа и традиции фехтования. Он использовал методы, уходящие корнями в далекое прошлое, сочетая старинные техники с современными материалами, чтобы создавать настоящие произведения искусства.
Но как это оружие попало сюда? Неужели моя жена проникла в этот дом и… «Нет, – мотнул я головой, – Индира никак не могла это сделать. Она все время была дома, я же спал с ней и почувствовал бы, если она покинула квартиру. Да и зачем ей убивать старика, которого очень уважала и любила? Он был нам практически отцом».
В этот момент из кухни, переговариваясь, вышли два пузатых милиционера. Один из них был высоким с лысиной, а другой чуть ниже, с бородкой и постоянно жующим что-то, что неуместно в текущей обстановке. Они держали в руках тарелки с едой, наполняя свою форму тем, что осталось от обеда, судя по всему, бесцеремонно открыв холодильник. Сотрудники МВД, не стесняясь нас и не задумываясь о том, что это не только не этично, но вообще-то запрещено, уплетали в обе щеки приготовленные Нигарахон блюда. Скорее всего, сработала ментовская наглость: в этом мире все принадлежит им; к тому же все равно хозяин дома мертв, не пропадать же еде…
В иных обстоятельствах меня бы это шокировало, только такое ощущение я испытывал от другого факта.
– Вас что-то привлекло? – тут представитель прокуратуры заметил мой напряженный взгляд.
– Нет, ничего, – я поспешно отвел взгляд от шпаги. Нужно проверить наличие этого оружия у нас дома, может, это совпадение, и подарок Индире до сих пор висит в гостиной среди других наград. Или кто-то похитил его у нас. Только как? То мог проникнуть в нашу квартиру на четвертом этаже?
– Интересное орудие убийства, – заметил Васильев. – Дома много столовых ножей, есть топор, а убийца выбрала только шпагу. Причем в самом доме, как сказала нам Атаханова, подобного холодного оружия никогда не было – профессор не обладал ни рапирой, ни саблей, ни шпагой…
– Да, Бекзод Хисамиевич не увлекался фехтованием и не коллекционировал холодное оружие, – рассеянно кивнул я. – Он вообще считался пацифистом.
– Значит, убийца пришла с оружием. Она уже знала наверняка, что будет убивать. Ведь вначале она вела разговор с Ибрагимовым, а когда не получила от него, чего хотела, то быстро и эффективно расправилась с ним.
– Вы думаете, что профессора все-таки убила женщина?
– А у вас есть другие мысли?
Тут я задумался. Сразу вспомнил неизвестного человека в эту ночь, что стоял рядом с домом профессора.
– Когда я уезжал, то видел какого-то мужчину, он сразу отвернулся, едва я включил фары автомашины, – сказал я.
– Как он выглядел? – Васильев взялся за блокнот.
– Лысый, нос горбинкой, одет в темный костюм, мне показалось, что ему более пятидесяти лет… Больше ничего разглядеть не успел. Может, его видели ребята, что сидели на скамейке – мы с ними болтали о футбольном матче с Украиной – они смогут что-то добавить, описать его. Вдруг это он и есть убийца?
– Хорошо, спасибо, я поговорю с ними, – произнес следователь прокуратуры. – Можете ли вы сказать что-нибудь ценное пропало в этой квартире? Были ли у профессора Ибрагимова золотые изделия, валюта, узбекские сумы?
Я растерянно развел руками:
– Не знаю. Золота никогда у него не видел, только золотое кольцо, что носил в память о супруге, а что-либо другое… не знаю, мне Бекзод Хисамиевич никогда не показывал свои ювелирные украшения… Да, были какие-то дорогие часы «Ролекс», что ему преподнесли на Международном симпозиуме по ядерной физике пять лет назад в США, куда его пригласили… Там, кстати, он и познакомился с фирмой «СС», они предложили проект по его тематике…
Васильев сделал пометку в блокноте.
– Что касается денег… Ну, в тумбочке была мелочь – на продукты, оплату коммунальных, но в основном он деньги хранил в банке. И свои личные сбережения, и проекта. Но что касается проектных денег, то вам лучше обратиться к нашему бухгалтеру. Это Ольга Кузнецова, вот её телефон и адрес, – тут я записал в протянутый мне следователем прокуратуры блокнот необходимые данные.
– Да, я поговорю с ней, – кивнул тот, посмотрев запись. – Вы можете что-либо добавить или сказать, сделать заявление по данному убийству?
– Нет… А что будет с… телом?
– Отправим в морг, на вскрытие, потом передадим родственникам для похорон.
– А вы знаете адреса родственников? Его дети живут не в Узбекистане…
– Товарищ Ходжаев, мы – сотрудники правоохранительных органов, а не из клуба юных следопытов, думаю, найти родственников и сообщить мы сможем самостоятельно, – несколько сердито ответил Васильев. – А если будут проблемы, то обратимся к вам.
В этот момент вернулся капитан. Он протянул мне бумагу:
– Это повестка на допрос. Завтра я жду вас в восемь часов утра в Мирабадском РУВД. Не опоздайте… Да и из города никуда не уезжайте, ясно?
– Меня уже обвиняют? Вы думаете, это я убил старика?
– Вы пока проходите как свидетель… пока, – многозначительно ответил Абдуллаев, переглянувшись с Васильевым. – Нам нужно ваше пояснение, письменное, конечно. О чем? Что произошло здесь до убийства, о ваших взаимоотношениях с профессором, подробности проекта и так далее. Таковы процедуры следствия, увы… А сейчас вы свободны… Да, повторю: из города никуда не выезжайте.
Я на негнувшихся ногах покинул дом, и чувство безысходности накрыло меня с головой. В груди будто что-то сломалось, словно осколки льда кололи сердце. Я чувствовал, как холодный пот стекает по спине, а в ушах гудело от напряжения. У меня не было сил осмыслить произошедшее; в голове крутилось только одно: Бекзод мёртв. Человека, которого я знал и уважал, больше нет.
У небольшой беседки во дворе стояла домработница Нигарахон, беседующая с врачом. Она увидела меня и побледнела, но ничего не сказала, а я лишь кивнул ей. Разговаривать с кем-либо мне не хотелось; слова будто застряли в горле, и я боялся, что если скажу хоть слово, из него вырвутся все мои страхи и тревоги. Люди, стоявшие у ворот, отхлынули в сторону, едва я переступил калитку и очутился на улице. Их взгляды были полны страха, словно они видели перед собой убийцу.
Мне стало жутко, и всего трясло. Чего я меньше всего хотел, так это разговоров и вопросов. К счастью, никто не подошёл; даже милиционеры, окружавшие участок, спокойно выпустили меня, едва я показал повестку на завтра. Доставивший меня сюда сержант лишь кивнул и повернулся спиной, показывая любопытным не переходить огороженную лентой участок.
Но теперь мне нужно было ехать домой самостоятельно – «конвой», доставивший меня сюда, в обратную сторону не работал. Я с усилием сосредоточился: отсюда можно было добраться до главной магистрали, а там на автобусах или троллейбусах добраться до центра. Или вызвать такси. Я достал мобильный телефон и позвонил домой. Трубку после первого гудка взяла Индира.
– Да…
– Это я…
– Ты где? Что случилось? Почему тебя забрали милиционеры? – посыпались вопросы от испуганной супруги. – Мы все на нервах…
– Бекзода Хисамиевича убили, – произнес я.
Индира замолчала, видимо, испытав шок.
– Как? – наконец выдавила она.
– Убили холодным оружием… клинок прямо в сердце…
– Ужас!.. Но за что?
– Не знаю. И не знаю, кто сделал. Но следователи прокуратуры и милиции косятся на меня, поскольку именно я вел дела с профессором. Они подозревают, что мы могли что-то неподелить или – что еще страшнее! – работали на какие-то подпольные движения!..
– Бог ты мой, это же бред! Вы были самыми лучшими друзьями! Бекзод-ака был нам почти отцом! Как следователи могут думать негативно о тебе, Тимур?
– Об этом лучше спросить самих следователей, – огрызнулся я. – Но меня смущает кое-что…
– Что?
– Потом скажу, – ответил я, понимая, что мой телефон с этого момента прослушивается, и лишне сказанное может потом повернуться против меня или… против моей жены. Нужно узнать, на месте ли ее шпага или она действительно попала в дом Ибрагимова и стала орудием убийства. У меня было чувство, что этот клинок принадлежал Индире, только я не мог понять, кто мог похитить и принести его сюда? Капитан Абдуллаев был уверен, что убийца – женщина. Значит, в городе есть еще кто-то, для кого фехтование – профессиональная работа.
«Надо будет спросить у Индиры о ее подружках или знакомых из спортивной среды, может, сумею нащупать кое-что», – подумал я, при этом осознавая, что такие же мысли могут быть и у следователей. Настырный Васильев наверняка начнет направлять запросы в спортклубы и стадионы, а там его выведут на мою супругу, во всяком случае, подозрения у него относительно меня уж точно укрепятся.
Моя супруга хотела еще о чем-то спросить, однако я отключил мобильник – в данной ситуации универсальным казалось правило: «молчание – золото». После чего огляделся. Я стоял на тротуаре под кронами чинар, огромных деревьев с раскидистыми ветвями и крупными листьями, которые создавали приятную тень. Чинары, с их характерной корой, как будто обвивающей стволы спиралью, величественно возвышались, привнося в этот жаркий день ощущение прохлады. Их ветви колыхались от легкого ветерка, а листья тихо шептали, словно делясь друг с другом тайнами.
Солнце уже било по голове своими горячими лучами, и люди находили спасение под крышами домов, транспорта и деревьями. У проезжей части под зонтами сидели подростки, которые продавали всякую мелочь: конфеты, курагу18, курт19, сигареты, даже бананы, а у некоторых были изделия домашней выпечки – самса, пироги, пирожки «гумма»20. Эти дети не отдыхали летом, они работали, чтобы помочь своим семьям. Лишь обеспеченные родители могли позволить себе отправить чадо в летний оздоровительный лагерь. Такова уж проза современной узбекистанской жизни. На фоне ярких вывесок и обилия товаров, у каждого продавца был свой уголок, наполненный звуками и ароматами, которые смешивались в воздухе, создавая уникальную атмосферу местного рынка.
По пыльным и раскаленным дорогам мчались автомобили, водители которых не всегда соблюдали правила движения. Легковые машины и старые «девятки» с торопливыми водителями, увлеченными своей дорогой, иногда на полной скорости пересекали перекрестки, не обращая внимания на красные светофоры. Пешеходы, с другой стороны, тоже забывали о «зебре» и перебегали проезжую часть, где не полагается. Сигналы светофоров игнорировались, и казалось, что здесь правила дорожного движения существуют лишь для вида. Воздух был насыщен звуками гудков, и в толпе людей, словно в каком-то хаосе, каждый спешил по своим делам, несмотря на опасности.
Короче, здесь бы гаишникам стоять, ан-нет, они охраняют президентскую трассу, которая была выложена по всем технологическим правилам. В то время как другие дороги больше напоминали «американские горки»: некондиционный асфальт плавился под высокой температурой, и выступавший на поверхность битум клеил подошвы ботинок. Это было похоже на полотно, за которое не брался ни один уважающий себя дорожник.
А был некондиционным этот асфальт потому, что воровали материалы те, кто прокладывал трассы. Итог такого воровства ощущал каждый шофер, пассажир и пешеход. Но, к сожалению, прокуратура мало интересовалась этими проблемами, поскольку за каждой строительной фирмой стояли высокопоставленные чиновники, осуществлявшие «крышу», а шутить с ними было не самой лучшей идеей. Если, конечно, не было сказано с более высоких инстанций «фас» – вот тогда прокуроры грызли все, в том числе и себе на «пропитание». Коррупция в правоохранительных органах была ужасающей, словно неотъемлемая часть системы, где каждый знал свое место и цену.
Я брел в сторону центрального перекрестка. Здесь располагался рынок, который с советских времен именовали «Рисовый базар» – за то, что когда-то корейцы продавали здесь рис. Сейчас там было многолюдно и шумно, и мне хотелось немного посидеть и поразмыслить. Казалось бы, я должен бежать домой и предупредить семью о том, что попал под подозрение милиции, и самому проверить, где находится шпага, но нутром я понимал, что это сейчас не главное. Главное – понять, кому была нужна смерть профессора, зачем Бекзод Хисамиевич уничтожил плоды нашего изобретения? Видимо, это было связано с последним нашим разговором… А дома на эту тему я поразмыслить не смог бы и не дали бы.
– Бог ты мой, какой был разговор? – мотнул я в недоумении головой. – Какие-то фразы о Сатане, последствиях нашего открытия, имеющего важное значение для промышленности и космонавтики. И ничего о том, чтобы ему кто-то угрожал и что собирался уничтожить наш общий труд.
Тут мой взгляд упал на небольшое кафе у перекрестка. Оно выглядело скромно, с узкими окнами, обрамленными металлическими рамами, и вывеской, на которой кривыми буквами было написано «Кафе». Стены обшиты простыми панелями, а снаружи обитые досками с заплатками, что придавало зданию вид древнего сарая. Крыша была накрыта ржавым железом, местами прогнувшимся, и выглядела так, словно помнила не одну бурю. Несмотря на свои недостатки, это заведение пользовалось популярностью – в его дверях часто виднелись люди, стремящиеся укрыться от зноя.
Я зашел внутрь, и меня встретил аромат утреннего плова, который дразнил мое обоняние. В кафе было достаточно прохладно благодаря работающим кондиционерам, которые гудели и шумели, как старые машины. С одной стороны стоял громоздкий кинескопный телевизор, где показывали МТВ – видеоклипы и новинки из мира «звёзд». Но меня это мало интересовало. Я сел за пустой столик и подозвал официантку.
Она была женщиной средних лет с мягкими чертами лица и добрыми глазами, одетая в национальный халат «хан-атлас», который переливался на свету. На голове у неё была косынка, аккуратно скрывавшая волосы. Я подумал, что она могла бы быть матерью, потому что в её манере общения чувствовалась теплота и забота.
– Мне порцию плова, лепешку и горячий чай, – заказал я. – Да, и самсу…
– Какой чай?
– Зеленый… можно с лимоном.
Официантка кивнула и отошла. Кроме меня в кафе сидели пять-шесть человек, которые молча уплетали еду, не вступая в разговоры. Меня это устраивало. Обычно узбеки народ радушный, они любят общаться даже с незнакомыми людьми, особенно за общим столом. Но сейчас мне было не до бесед; вокруг звучали лишь шорохи и запахи, а мысли были заняты более важными делами.
В ожидании заказа я продолжил свои размышления. Да, профессор уничтожил все – и записи, и сам агрегат, надеясь, что ни я, ни кто другой не сумеет восстановить наше изобретение. Только вот он ошибался. Еще две недели назад я, сам того не осознавая, скопировал всю информацию на диски и припрятал в одном месте. Почему-то я предчувствовал подобный конец, может, причиной были странные разговоры Ибрагимова, его неадекватные иногда поступки. Пускать под хвост многолетнюю работу мне не хотелось, и я подстраховался.
За этим процессом меня тогда застала бухгалтер Ольга Кузнецова, пришедшая для выдачи зарплаты; только она не вникала в то, что я делал. Теперь те диски – единственная возможность за короткое время воссоздать агрегат. Естественно, об этом я информировать правоохранительные органы не собирался. Ведь могла быть утечка информации, и тогда убийца выйдет на меня. Скорее всего, ему была необходима наша конструкторская разработка, ведь не зря её уничтожил Бекзод Хисамиевич. Именно из-за этого убийца отправил в иной свет старика. Таковы были первые плоды моих размышлений.
«Блин, теперь он может охотиться и на меня», – возникла мысль, и мне тут стало неприятно. Только кто это за человек? Почему он так нуждался в агрегате для резки твердых тел? «Неужели кто-то рассчитывает сделать из него совершенное оружие?» – от подобного исхода у меня взмокла спина. Тогда следователи, может, правы – мы работали на террористическую организацию?
Я думал, смотря на скатерть с восточным орнаментом, которая была покрыта яркими цветами и завитками, что напоминали мне о пряных базарах. Скатерть была сделана из грубой ткани, но яркие узоры создавали впечатление уюта, несмотря на не слишком высокое качество. Каждая линия, каждая точка на ней, казалось, скрывала в себе какую-то историю, передаваемую из поколения в поколение. Я ладонью протирал лоб и чувствовал себя мышью, оказавшейся под колпаком – вроде бы всё видишь вокруг, а выйти из колпака не можешь.
– Мир так несовершенен, жизнь так непредсказуема, – послышался вдруг чей-то резкий и в то же время сильный голос. – И не знаешь, откуда искать подвоха, не правда ли? Мы игрушки в руках судьбы, но кто-то ведь управляет ею тоже… Небесная канцелярия каждому прописывает план жизни, но ведь всё в наших силах изменить. Главное, понять, что ты тоже личность, достойная ЕГО!
Я вздрогнул и поднял глаза. Передо мной сидела женщина, лет тридцати пяти, европейка, очень красивая, можно сказать, шикарная – таких никогда не встречал. Обычно о таких говорят: роковая. Приятный аромат исходил от неё, возможно, французская парфюмерия, которая обволакивала воздух вокруг неё. Густые черные волосы, собранные в аккуратный пучок, подчеркивали её черты лица: брови, как ласточки, изгибались над выразительными карими глазами, а тонкий греческий нос и алые губы создавали образ, который трудно забыть. Нежная кожа персикового цвета казалась невероятно гладкой, словно светилась изнутри. На ней был плотный брючный красный костюм, который, несмотря на строгость кроя, не скрывал стройной фигуры и великолепного бюста – женственности в ней было предостаточно. Она могла бы быть моделью, кинозвездой, но что-то в ней было такое, что отталкивало.
