Три шага сквозь время

Александр Фесик

Три шага сквозь время

Шаг первый: Сказочное прошлое

ХУДОЖНИК, ЛЮБИВШИЙ ЭДО

Время подобно широкой реке, оно неспешно и необратимо. И как крестьянин ставит запруду, чтоб оросить возделанное поле, так человек ревностно следует традициям в напрасных попытках удержать прошлое. Но когда-нибудь вода переполнит запруду, и всё, что крестьянин пытался уберечь, окажется во власти стихии. Стихии столь мощной, что не каждый отважится встать у неё на пути.

В те далёкие времена, когда растущий и беспокойный город Токио ещё носил имя Эдо, в семье небогатого самурая родился мальчик. Имя ему дали Токутаро. Рос он смышлёным и любознательным. Ещë будучи малышом, успел Токутаро облазить все закоулки замка Эдо, где жила его семья. А когда чуть подрос, стал ходить по городу и наблюдать за кипением городской жизни. Куда он только ни забегал: до позднего вечера гулял Токутаро по ремесленным кварталам, ходил на пристани и смотрел с мостов на неспешно текущую реку Сумида. И было это для Токутаро в сотни раз интереснее, чем наука его отца, чиновника пожарной службы.

– Андо, да за твоим сыном глаз да глаз нужен – когда тебе за огнём следить? – подтрунивали над отцом друзья-самураи.

– И правда, – соглашался отец. – Пора бы мальчишку делом занять.

Едва исполнилось сыну шесть, отдал его Андо в храмовую школу учиться грамоте и искусству. Последнее, на удивление, давалось неусидчивому мальчишке легче лёгкого. Появилась у Токутаро страсть к рисованию, и посвящал он ему немало свободного времени. Но не отбила эта страсть охоты гулять по Эдо, а лишь усилила любознательность мальчика. Начал Токутаро рисовать всё интересное, что видел за день, будь то воздушный змей, запущенный кем-то над кварталом красильщиков, или заморский корабль, заходящий в порт. Рисунки он показывал родителям – безмерно радовались они успехам сына.

Но однажды отец возвратился с дежурства хмурый и запретил Токутаро выходить за ворота. Пришла в ту пору в город иноземная болезнь, и не знали доктора, как еë остановить. Не обошла она стороной и замок Эдо. Заболели отец и мать Токутаро, болели долго, да так и не оправились. На смертном одре призвал Андо к себе сына.

– Дзюэмон, – обратился он к отроку новым именем, потому что исполнилось тому уже тринадцать лет. – Завещаю тебе служить нашему господину так же верно, как служил я. Беречь замок от огня и злого духа. Отныне тебе быть на моем месте, так исполняй же свой долг с честью. Совершай обходы каждый вечер и следи внимательно, чтобы нигде не случилось пожара. А коли встретишь ты в тёмную пору сгорбленного старика в одежде ямабуси, гони его прочь! Это тэнгу; с давних пор они питают страсть к огню и поджигательству, потому прогнать тэнгу – твой долг. Слушать же его не смей: обманет и с ума сведёт.

Спустя несколько дней умер отец Дзюэмона, а за ним последовала и мать. И остался отрок один. Сильно тосковал он по ласковым объятиям матери и ободряющему взгляду отца. Но шло время, и грусть сменилась светлой печалью. А затем лица родных в памяти Дзюэмона словно подёрнулись дымкой и навсегда остались в другой, неизмеримо далёкой жизни.

Поначалу честно исполнял Дзюэмон обещание, данное отцу. Но ежедневные обходы оказались занятием скучным, и всё с большей неохотой совершал их отрок.

– Лучше бы я потратил это время на рисование, – думал он, в очередной раз возвращаясь домой промозглой ночью.

Однажды осенним вечером, когда деревянные перекрытия замка Эдо скрипели от сильного ветра, сидел Дзюэмон во дворе и пытался изобразить облака, бегущие над рекой. Словно пеший строй воинов, надвигались они на замок и по первому слову даймё Сусаноо готовились обрушить шквал стрел на крышу и стены. Дзюэмон щурился и всё ниже склонялся над листом, добавляя в неверном свете недостающие штрихи. Окунувшись в занятие с головой, он не замечал появившегося во дворе гостя, пока вдруг не услышал над головой старческой голос:

– Да у тебя талант, мальчик.

Дзюэмон выронил лист от неожиданности. Но сгорбленный монах-отшельник, заговоривший с отроком, проворно нагнулся и подобрал рисунок с земли.

– Большой талант, – повторил он. – Должно быть, ты учишься в школе Утагава? И, наверное, один из лучших учеников?

– Нет, – покачал головой отрок. – Я учусь в школе Кано, у друга моего отца.

Конечно же, Дзюэмон слышал о школе Утагава, но туда брали только лучших. Дзюэмон же не думал, что рисует искуснее других.

– Кажется, завтра Утагава проводят испытания, – задумчиво произнёс монах. – Будь у меня такие способности, я обязательно поучаствовал бы. Как жаль, что у меня их нет.

Вздохнул старик и, не выслушав слов благодарности, ушёл. Но заронил он в душу Дзюэмона желание учиться, и не у простого мастера, а у лучшего наставника легендарной школы. Не совершив обхода, пошёл отрок спать, потому что хотел он проснуться на утро бодрым и готовым к испытаниям. Однако посреди ночи разбудили его крики обитателей замка:

– Пожар! В замке пожар!

Горело дальнее крыло, где находились кухни. До самого утра тушили огонь, а друга отца Дзюэмона подвергли строгому наказанию, ведь пожар случился в его владениях. Хоть и было это в противоположном конце замка, далеко от казарм, но Дзюэмон всё равно чувствовал угрызения совести, потому что не совершил обхода.

Заснул Дзюэмон лишь под утро и после пробуждения не чувствовал себя отдохнувшим. Умывшись холодной водой, он побежал на другой конец города, где располагалась школа Утагава. Вместе с другими отроками усадили его во дворе школы, выдали чистые листы. Будущим ученикам предстояло нарисовать кленовое дерево, растущее посреди двора.

Дерево колыхалось на ветру. Дзюэмон, высунув от усердия кончик языка, старался правдоподобно изобразить изгибы ветвей и жëлтые листья, которые напоминали юноше лепестки пламени вчерашнего пожара. Лепестки мерно покачивались и убаюкивали. Он и сам не заметил, как задремал.

Когда прозвучал удар гонга, испуганный Дзюэмон вскочил и, сунув неоконченную работу в стопку других листов, стремительно выбежал со двора. Остаток дня он бродил по городу, утирая бегущие по лицу слёзы. Заснуть посреди испытания значило показать себя слишком легкомысленным, неспособным поставить обучение выше собственных желаний. Не суждено ему, ленивому и безрассудному, учиться в школе Утагава.

С грустными мыслями Дзюэмон вернулся в замок. И как стемнело, не захватив с собой ни кистей, ни красок, отправился в обход. На том же месте, что и вчера, встретил он горбатого монаха. Старик стоял возле стены, поджидая отрока.

– Глубокая печаль в твоих глазах, – проговорил монах. – Неужели не прошёл ты испытания?

Дзюэмон тяжко вздохнул и отвернулся.

– В невезении рождается удача, – утешил его старик. – Будешь готовиться усерднее и через год обязательно пройдёшь.

– Не буду, – пробормотал в ответ Дзюэмон. – Я снова провалюсь. Да что провалюсь, меня даже за порог не пустят – после того, что сегодня случилось.

И он рассказал старику, как заснул на испытании и не выполнил задания. Монах удручённо покачал головой:

– Да, всё очень плохо. Учителя в Утагава не простят подобной выходки… Но я могу тебе помочь.

Дзюэмон поднял глаза и впервые посмотрел монаху прямо в лицо. У старика был крючковатый нос, а кожа напоминала скорлупу сморщенного ореха. Маленькие колючие глаза внимательно разглядывали юношу.

– Как же вы мне поможете? – удивился Дзюэмон.

– Я сделаю так, что учителя в Утагава забудут твою непочтительность. Но за это тебе придётся исполнить мою просьбу.

– Какую?

– Учись усердно, и через двадцать лет я приду к тебе с ней.

Дзюэмон обомлел. Он понял, что это тэнгу стоит перед ним, и очень испугался. Отец предупреждал, что говорить с тэнгу опасно. Они мудры как лисицы и столь же коварны. Кто знает, о чём попросит «небесный пёс» через двадцать лет?

Дзюэмон раскрыл рот, чтобы отказаться, но старик не стал его слушать. Он достал деревянный веер и, взмахнув им, в тот же миг исчез, оставив Дзюэмона в одиночестве.

Миновала вьюжная зима, отцвела весна, а за ней пришло погожее лето.

Всё это время Дзюэмон совершенствовал своё умение. Он рисовал нарядный Эдо в праздники и суетящийся Эдо – в будние дни. Свои работы Дзюэмон показывал другу отца, но тот лишь одобрительно кивал и не поправлял его, потому что отрок давно уже превзошёл учителя в искусстве гравюры.

Быстро пролетели летние дни, и вот уже подошёл срок нового испытания в Утагава. С трепещущим сердцем ступил Дзюэмон за порог школы, но никто не окликнул отрока грозным голосом. На этот раз желающие учиться должны были нарисовать стебли бамбука, растущего вдоль реки – символ упорства и трудолюбия. Не мешкая, Дзюэмон принялся за работу и успел завершить её как раз вовремя. С гордостью положил отрок своё творение на стол перед учителем.

– Работа не дурна, – ответил тот, удостоив лист мимолетным взглядом.

– Значит, я буду учиться в школе Утагава, господин?

– Значит, будешь.

– У мастера Тоёкуни, господин? – спросил Дзюэмон, осмелев от радости.

– Не настолько ты хорош, мальчик, – поднял на него взгляд мастер Тоёкуни. – Но ты вполне подходишь мастеру Тоёхиро.

– Благодарю, господин, – поклонился в ответ Дзюэмон.

Больше всего в жизни он желал учиться у главы школы, мастера Утагава Тоёкуни, чьи работы не раз отправляли в дар императору. Впрочем, учиться у мастера Тоёхиро считалось не менее почётно, потому ушёл отрок домой счастливым как никогда.

А на следующий день в Утагава начались занятия. Не пожалел тогда Дзюэмон, что попал к мастеру Тоёхиро, потому что оказался учитель весьма искусен в гравюре. И когда Тоёкуни следовал традициям, Тоёхиро не брезговал учиться у иноземных мастеров и готов был без остатка передать свои знания воспитанникам. Дзюэмон внимательно слушал наставника и вскоре начал превосходить остальных умением и жаждой знаний. Но при этом он никогда не отказывал товарищам в помощи, хоть и был очень занят: днём – в школе, а вечерами – на дежурстве в замке. За это товарищи его полюбили и даже дали ему прозвище Итиюсай, что значило «сосредоточившийся в искусстве».

Талант Дзюэмона не остался не замеченным мастером: не прошло и полугода, как наставник Тоёхиро доверил ему обучение младших учеников. Дзюэмон всей душой привязался к наставнику, но даже ему он не осмелился рассказать о тэнгу. Мудрый учитель мог бы дать совет, как обмануть «небесного пса», когда придёт время. Но вдруг он посчитает Дзюэмона обманщиком? Тяжело было на душе у юноши, но он решил, что рассказом своим лишь разочарует наставника.

В один из летних дней, когда так приятно посидеть в теньке, слушая пение птиц и любуясь золотыми травами, позвал мастер Тоёхиро Дзюэмона в свой дом.

– Почти год прошёл с тех пор, как ты ступил за ворота школы Утагава, – сказал он отроку. – Но за этот год я успел обучить тебя всему, что знал сам. С этого дня я перестаю быть твоим наставником.

– Неужели вы гоните меня, учитель? – огорчился Дзюэмон.

– Вовсе нет, – покачал головой Тоёхиро. – Я хочу, чтобы ты выбрал себе новое имя, потому что отныне ты мастер укиё-э.

Поклонился тогда Дзюэмон наставнику и почтительно произнёс:

– Я возьму имя Хиросигэ. «Хиро» – как дань уважения вам, учитель, и «сигэ» – в честь предков своего рода.

Поклонились Хиросигэ и Тоёхиро друг другу, и с тех пор стал Хиросигэ самостоятельно обучать других искусству гравюры.

Днём Хиросигэ раскрывал ученикам премудрости укиё-э, а в свободное время ходил по окрестностям Эдо и рисовал. Он гулял среди нарядных жилищ аристократии и меж торговых рядов, бродил по садам и паркам, посещал храмы и ремесленные кварталы.

Однажды в весеннем саду Камэидо среди цветущих слив он повстречал прекрасную девушку. Её звали Кимико. Она прогуливалась по саду в обществе двух подруг и любовалась цветами. Взгляды их встретились, и с этого дня Хиросигэ уже не мог думать только о красоте Эдо. Каждый вечер он проводил с Кимико. Они гуляли по тенистым аллеям и, стоя на мостике, смотрели на течение реки, несущей свои воды в озеро. И там, среди одетых в золото деревьев, Хиросигэ решился попросить её руки.

Зажили Хиросигэ и Кимико в радости и согласии. Хоть и не водилось в их семье большого достатка, но то были золотые годы. И только одно омрачало счастливую жизнь: не наградила их судьба ребёнком. Хиросигэ рисовал, и его гравюры пользовались успехом. Старый учитель Тоёхиро не раз одобрительно улыбался, глядя на изящные тонкие линии, выходившие из-под руки бывшего ученика.

– Обещай, – просил он Хиросигэ, – что когда меня не станет, ты оставишь школу. Твой талант заперт здесь, как птица в клетке.

Хиросигэ обещал. Когда пришло время, он отказался от должности мастера Утагава и покинул школу. Художник был опечален, потому что провел в стенах Утагава восемнадцать лет своей жизни, и одновременно ликовал, как ликует внезапно обретший свободу человек.

Вскоре же, к великой радости художника, Кимико объявила, что у них будет ребёнок, и свободного времени у Хиросигэ совсем не стало. Дни и ночи он проводил, ухаживая за женой, и всё реже и реже совершал обходы, предпочитая поручать их молодому подчинённому. Но как-то раз его помощник заболел, и пришлось Хиросигэ самому выйти в зимние сумерки.

Ветер трепал его волосы. Ночной холод проникал сквозь одежду; от него не спасала лёгкая хаори, накинутая поверх кимоно. Хиросигэ уже решил возвращаться домой, когда заметил два слабых огонька, вспыхнувших на другом конце замкового двора. Самурай подошёл поближе: возле стены стоял тэнгу. Издалека его можно было принять за каменное изваяние, лишь жёлтые глаза сверкали на фоне тёмного камня.

– Здравствуй, Дзюэмон, – поприветствовал он самурая. – Я поджидаю тебя уже несколько месяцев, но ты давно не совершаешь обходов и, должно быть, совсем забыл о нашем разговоре.

– Не мудрено и забыть, – покачал головой Хиросигэ. – Ни много ни мало, а двадцать лет прошло с тех пор.

– Верно. Некогда я помог мальчику найти призвание и сегодня пришёл к мужчине за ответной помощью.

Испугался тогда Хиросигэ, ибо ему показалось, что знает, какую плату потребует тэнгу.

– Моего сына ты не получишь! – изменившись в лице, отпрянул самурай.

– Не о сыне речь. Какая польза мне от ребёнка? – разгневался тэнгу. – Ты добросовестно учился и овладел гравюрой в совершенстве. Теперь же твоё искусство должно послужить сохранению Эдо.

– Значит, городу грозит опасность? – вздрогнул художник. – Но откуда: от огня или от воды, от земли или, быть может, от людей?

– Есть сила страшнее огня и воды, – ответил ему тенгу. – Всё в этом мире меняет она, и скоро не станет Эдо. Но твоё искусство способно сохранить город.

– Моё искусство? – усомнился Хиросигэ. – Но в нём нет ни капли магии.

– Неправда: в каждой из твоих гравюр есть толика волшебства, хранящего город. Но чтобы оно подействовало, нужно нарисовать многие десятки, а может быть, и сотню картин Эдо.

– Я всё равно не понимаю, – покачал головой художник. – Разве могут кисть, перо и немного краски спасти город?

– Ты сохранишь его на века, даю слово.

– Что ж, я снова поверю тебе, тэнгу, – склонил голову Хиросигэ. – И не успокоюсь, пока не запечатлею каждый квартал, каждый мост и каждый фруктовый сад восточной столицы.

Поклонились друг другу самурай и тэнгу и разошлись.

На следующий день принялся Хиросигэ за работу. Задумал он небывалое – нарисовать не просто гравюры Эдо, но составить из них единую композицию, чтобы любой желающий смог проследовать за его пером по самым прекрасным местам города. Не отрывая взгляда от гравюр, пройти от самой старой в Эдо переправы вдоль несущей мутные воды реки Сумида и до квартала Сиба. А затем, минуя город, подняться на вершину холма Туманная застава и оттуда окинуть взглядом пройденный путь.

– Я назову их «Сто видов Эдо», – говорил он жене. – И там будут все храмы, мосты и площади, которыми знаменита восточная столица. Придётся хорошенько потрудиться.

– Не забудь о «нашем» саде, – улыбалась Кимико, – Камэидо.

– Конечно, – кивал в ответ Хиросигэ. – Я нарисую его, как только закончу пристани.

И он рисовал пристани. И казалось ему, что нескольких гравюр не достаточно, чтобы передать всю красоту и величие реки. Тогда он говорил жене:

– Придётся уделить им чуть больше внимания.

Она не возражал, но просила:

– Ты только не забудь о Камэидо, где мы впервые встретились.

– Непременно, любимая, – отвечал Хиросигэ. – Вот только изображу, как рыбаки зажигают на лодках огни, уходя на ночную рыбалку.

И он рисовал рыбачьи лодки…

С головой погрузился Хиросигэ в работу. Судьба целого города находилась на кончике его кисти, и это было важнее, чем данное жене обещание.

В непрестанных трудах пролетели два года. Темной осенней ночью при свете свечи заканчивал самурай последнюю, сотую гравюру. Он сильно похудел за минувшие годы, потому что спешил, боясь не успеть до прихода неведомого врага. Но в тоже время над каждым листом трудился Хиросигэ не меньше недели, понимая, насколько значим его труд.

С пачкой гравюр в руках вышел он в ночь, и, спрятавшись от пронизывающего ветра за выступ стены, стал ждать появления тэнгу. Но тэнгу не пришёл. Не появился он и на следующую ночь, и через неделю.

Каждый вечер Хиросигэ исправно выходил во двор и смотрел на небо – не мелькнёт ли меж звёзд тёмный силуэт «небесного пса». И стоял он так до тех пор, пока не приходила Кимико, чтобы увести его в дом. Наступила зима, а тэнгу всё не прилетал.

В отчаянии Хиросигэ решил сжечь все гравюры, но не смог поднять руку на труды стольких лет. Тогда он положил гравюры на самое дно отцовского сундука, чтобы больше никогда их не видеть.

Неделю спустя Кимико тайком отнесла гравюры книгопечатнику, живущему в квартале Ситая. Печатник сделал несколько копий на пробу и отдал их торговцу на углу, продававшему работы новичков. Гравюры разобрали так быстро, что на следующий же день пришлось делать новые. Но их, как и предыдущие, раскупили за считанные часы. Подсчитав прибыль, печатник пришёл в восторг и пообещал навестившей его Кимико, что изготовит всю серию целиком самое позднее через месяц. Спустя двадцать дней гравюры появились на прилавках уличных торговцев. Люди с удивлением узнавали на изображениях родные кварталы и восхищались тем, как искусно художнику удалось передать неуловимое очарование знакомых им с детства мест. Кимико хотела рассказать об этом Хиросигэ, но она боялась, что мужа рассердит её своеволие. Художник же, занятый на службе, редко выходил в город и не знал, что слух о замечательных гравюрах Эдо успел достигнуть императорского двора.

Как-то летним днём, гуляя с женой и сыном по городу, заметил Хиросигэ на прилавке одну из своих работ и очень удивился.

– Чья это гравюра? – спросил он у торговца, стоящего за прилавком.

– Итиюсая Хиросигэ, господин.

– И дорого вы за неё просите?

– Увы, я не смогу её вам продать, – развёл руками торговец. – Работы Хиросигэ разбирают очень быстро, и эту уже заказал один почтенный господин из замка. Он сказал, что непременно купит её сегодня вечером, ибо точно такую же повезут в дар самому императору! Зайдите через неделю, возможно, к тому времени мне принесут ещё одну.

Тогда отошёл Хиросигэ от прилавка и обнял жену, как давно уже не обнимал.

– Я думал, нет в этом мире ничего прекраснее Эдо, – прошептал самурай. – Прости меня за эту ошибку, если сможешь.

Целый день они гуляли по городу, но Хиросигэ больше не замечал цветущего великолепия Эдо. Всё своё внимание и заботу он обратил на жену и сына. И казалось, так будет всегда, до скончания дней. Но вечером, когда самурай возвращался от бывшего подчинённого, ныне начальника пожарной охраны, он встретил тэнгу. «Небесный пёс» стоял у стены на памятном месте и поджидал самурая.

– Долго же ты шёл ко мне, – нахмурился Хиросигэ.

– Я прилетел, как только почувствовал, что обещание исполнено.

– Прости, но нет при мне ни одной гравюры, – развёл руками художник. – Должно быть, они у печатника из квартала Ситая.

– Там, где им и следует быть.

– Но как же их теперь заколдовать? – воскликнул Хиросигэ. – В моих гравюрах нет волшебства ни на сю, без твоей помощи они не смогут спасти город!

Рассердился тогда тэнгу.

– Глупец! – пророкотал он. – Магия есть в каждой из твоих работ, и потому душа Эдо останется в них навечно. Сто частей, собранных воедино, образуют одно целое. Как сотня лет составляет эпоху, так сто рисунков соединятся в картину. Магия искусства не подвластна времени! Когда-нибудь, надеюсь, ты поймешь, что сделал всё сам.

Задумался Хиросигэ над словами тэнгу, но скромность не дала ему понять простую истину.

* * *

Опираясь на руку Сигэнобу, своего лучшего ученика, Хиросигэ неспешно шёл по двору храма. Он сильно постарел за прошедшие годы, полные светлой радости и тяжёлых утрат. Но во взгляде его читались мудрость и спокойствие, что приходят с возрастом.

Листья клёна кружились в воздухе и плавно опускались под ноги.

– Тэнгу был прав, когда назвал меня глупцом, – произнёс Хиросигэ. – Да, кругом прав. Я оглядываюсь на прожитую жизнь и вижу, как неумолимо время. Оно без спросу меняет окружающие нас вещи и нас самих. Сейчас уже не узнать квартала Сиба, сгоревшего пять лет назад и отстроенного заново. Эдо меняется, и только на гравюрах город остаётся прежним. Каким я хотел его сохранить.

Сигэнобу помог Хиросигэ присесть на скамейку в тени кипариса. Городской шум не проникал сюда, лишь пение птиц да голос учителя нарушали тишину.

– Многие годы назад хитрый тэнгу обманул несмышлёного мальчишку. Я думаю, это он устроил всё так, чтобы мальчик не сдал испытаний. Мудрый тэнгу, он поселил в моей душе желание овладеть искусством укиё-э во что бы то ни стало. Он говорил, рисуй и ты сохранишь Эдо! И я рисовал.

– Значит, вы спасли Эдо от разрушительной стихии, учитель? – изумился Сигэнобу.

– От этой стихии невозможно спастись, – усмехнулся старый мастер. – Ибо имя ей Время. И никому не под силу остановить его течение, даже такому могущественному существу, как тэнгу.

Хиросигэ прикрыл глаза, словно собираясь с мыслями. Сигэнобу почтительно ждал.

– Время раскрошит любую стену, что построят на его пути. Оно разрушило Эдо, – продолжил старый мастер. – Но у всего есть обратная сторона, и у времени тоже. Многие вещи оно забирает, но некоторые, редкие жемчужины, сохраняет на века. И я надеюсь, что когда-нибудь наши потомки взглянут на гравюры Эдо и увидят не просто красивые картинки, но самое естество, душу города и той эпохи, что подарила нам жизнь.

Поразился Сигэнобу мудрым словам учителя и воскликнул:

– Для меня большая честь помочь вам в новой работе, наставник.

– Ты поможешь, и если я не успею – завершишь работу за меня, – кивнул в ответ Хиросигэ. – Это будет последняя серия гравюр, созданная мною. Имя ей – «Сто знаменитых видов Эдо». Когда-то давно я дал слово Кимико, своей первой жене, чья душа уже восемнадцать лет ждёт меня на Западе. Я обещал, что нарисую сливовый сад в Камэйдо. Место, где мы впервые повстречались. Думаю, пришла пора исполнить обещание.

В порыве чувств Сигэнобу вскочил со скамьи и глубоко поклонился наставнику:

– Когда же вы приступаете, учитель?

Хиросигэ открыл глаза и улыбнулся, будто наконец вспомнил то, о чём забывал долгие годы.

– Сегодня прекрасный день, чтобы начать творить.

– В таком случае я принесу бумагу и чернила, учитель!

Сигэнобу ушёл, и Хиросигэ остался в одиночестве. Он задремал в тени кипариса, овеваемый теплым августовским ветерком, и ему приснился тот день, когда они вместе с сыном и Кимико гуляли по городу. Во сне они втроём посетили сад в Камэйдо, и Хиросигэ показал сыну дерево, под которым они с Кимико провели немало вечеров. Во сне Хиросигэ снова был счастлив. На эту простую магию у старого тэнгу, хранителя Эдо, ещё вполне хватало сил.

* * *

Город Эдо перестал существовать в 1868 году. Но Хиросигэ не застал этого дня. Он умер десятью годами ранее, так и не расставшись с кистью. Его самую известную серию гравюр, «Сто знаменитых видов Эдо», завершил Сигэнобу, подхвативший идею учителя и не давший ей раствориться в океане времени.

ВТОРОЕ СОЛНЦЕ

Час был поздний, но летнее солнце не спешило опускаться за горизонт. Его лучи, проникавшие сквозь бамбуковую рощу, подмигивали молодому самураю Хидэёси, сыну удельного князя Нагасаки. Они словно приглашали остановиться на мгновение, чтобы вслушаться в перестук стеблей, пение птиц и журчание ручья.

Вскоре наступит ночь, и в небе вспыхнут разноцветные огни фейерверков. Ханабиси станут запускать их в честь праздника танабата, фестиваля звёзд.

Молодой самурай торопился вернуться в город, пока стража не заперла ворота. На поясе висели длинный и короткий меч, катана и вакидзаси. Немало бамбуковых стеблей испытали сегодня остроту их лезвий. Весь день Хидэёси посвятил занятиям и медитации, чтобы ночь провести в священном бодрствовании.