Юмор нашей жизни

И все трое заразительно засмеялись. На дворе было ещё темно и кое – где над городом ещё вспыхивали всё реже взлетающие ракеты. Город засыпал. Пошёл восьмой час Нового Года.

–

Его светлой памяти

На фото он ещё генерал-лейтенант. И я его ещё не знал. Нет, знал, конечно. А кто его не знал? Но лично знаком не был.

Так сложилась лётная судьба, что познакомился я с Германом Степановичем Титовым, когда он только что стал генерал-полковником.

Прекрасный человек, как и все, в общем-то, почти, лётчики. И зря он переживал, как утверждали его знавшие люди, (я такое не заметил в беседах) что стал только вторым. Тогда, в 60-е годы, они все были первые. Как-то я сказал ему об этом и он согласился.

– Юра, – сказал, – герой уже в том, что выжил. Никаких экспериментов на нём в космосе не проводили. Только взлететь и сесть. А всё остальное делала автоматика.

А вот на втором космонавте уже испробовали все суточные физиологические процессы. И убедились: жить в Космосе можно. Он первым провёл испытания системы ручного управления, выполнив ряд маневров корабля.

– Спалось, – помню, сказал, – отлично. Но очень не долго. Проснулся, но… потом снова заснул, да так, что немного лишнего проспал. А самое противное состояние было – это непривычность невесомости, и глубокое чувство одиночества. – И спросил: – А как бы ты себя чувствовал в кабине один на высоте 10000 метров без экипажа более суток? (Как раз и разговор был на этой высоте при полёте в Москву).

– Довольно неуютно бы чувствовал, – ответил я.

Да, вдвоём было бы много проще и легче. В том числе и психологически. Тяготило то, что ничего от него, как от пилота, не зависело. Всё делала автоматика. Ему только разрешили испробовать ручное управление в полёте по орбите. Задумываться там особо времени не было.

А на земле уже учли после полёта всё, им испытанное, и по одному на орбиту в дальнейшем после гибели Комарова запускать перестали. Только двоих и в скафандрах. Хотя однажды запустили и троих, как американцы. Но без скафандров. Чем это закончилось, все знают.

Почему без скафандров? Да просто места в них в кабине для троих не хватало. Пришлось пойти на грубейшее нарушение – даже катапульту убрать. Кто виноват и зачем такая спешка?

Ничего на это не ответил тогда генерал-полковник. А ведь это вопиющее нарушение систем безопасности. Ну да это всё сегодня уже можно найти в интернете.

Откуда шли тогда все команды догнать и перегнать? Про политбюро ЦК КПСС не все ещё забыли? У американцев полетели трое, а почему у нас меньше? Сейчас можно узнать, что на корабле, на котором полетел Комаров, нельзя было лететь – много недостатков и серьёзных – и на это есть его особое мнение. Но он полетел. Не полетел бы он, полетел бы Гагарин. Он был дублёром.

А к чему такая спешка? Да вот… Первое мая на носу. Присовокупили к празднику. Тогда у нас всё к праздникам революционным подгоняли.

А через 3 года после знакомства я узнал, что Германа Степановича не стало.

Ещё ранее, несколько лет назад в пилотском свидетельстве на последней чистой странице он мне оставил свой автограф. Хотя это было категорически запрещено.

– Не боишься, что документ сочтут не действительным? – спросил он.

– С такой-то подписью? – ответил я.

Тогда он достал визитку депутата Государственной Думы с уже званием генерал-полковника, с домашним и рабочим телефонами и сказал:

– Если будут проблемы – звони.

И пока Герман Степанович был жив, ни один инспектор не осмелился оспорить мой профессиональный документ. Только спрашивали, откуда я его знаю? Но после его смерти местные авиационные чиновники пытались моё свидетельство погасить, приказав сдать «испорченный» документ, считая его не действительным из-за посторонней записи.

И тогда мне пришлось бы пройти длительную мороку по сдаче экзаменов и зачётов в территориальном управлении, а, возможно, и на ВКК в Москве для получения нового свидетельства первого класса. Но я не сдал. Просто аккуратно заклеил страницу по краям бумагой того же цвета и от меня отстали.

Ныне свидетельство, с уже теперь отклеенной страницей, лежит дома, как память о встречах с простым и неординарным человеком. Визитка, которую он мне вручил на высоте 10 000 метров, тоже цела. И лежит дома в знак памяти вместе с уже теперь не действующим пилотским свидетельством.

Несколько раз эта визитка выручала меня, но только на земле.

– С такой визиткой, – сказал как-то один из штурманов, – тебе никакое начальство не страшно. Носи её с собой.

Как она мне в чём-то может помочь, я не представлял, но с советом штурмана согласился и положил его в чехольчик с водительскими правами. И ведь помогло. Как-то, спустя несколько месяцев, ехал на вылет и промчался по мосту через реку Белую вместо разрешённой зимой скорости 40 км/ч на скорости 80. На мостах зимой всегда ограничивают скорость, но асфальт был абсолютно сухой и сцепление прекрасное. И потому мало кто соблюдал ограничение. А на съезде с моста стояла машина ГАИ и останавливала нарушителей. Инспектор тыкал в экран радара с цифрой скорости и оформлял нарушения. А кому-то и не оформлял. За наличный расчёт. Дошла очередь и до меня.

Я был в форме и объяснение, что тороплюсь на вылет, не возымело результата.

– Все торопятся, – философски изрёк инспектор и открыл документы. Всё было: техпаспорт, страховка, права. А рядом визитка. Её-то блюститель безопасности движения и прочитал дважды. А я вспомнил штурмана: поможет ли?

– Откуда это у вас? – спросил инспектор.

Эх, играть – так играть!

– Вы не знаете, кому дают визитки такого уровня? – глубокомысленно ответил я. – Они на дороге, – кивнул на проезжую часть, – не валяются.

Ещё некоторое время инспектор держал в руке документы, решая, что же делать. Оформить штраф? Или взять наличными? Но наличные я не предлагал, а инспектор намекать на это не решился.

Оформить штраф? Чёрт знает, что из этого выйдет. И потому протянул документы и произнёс стандартную фразу:

– Езжайте, но больше не нарушайте.

И в это время со стороны города показались три длинные чёрные машины с мигалками, постоянно взвизгивая звуковыми сигналами.

– Стой пока здесь! – страж дороги быстро сунул мне в руки документы, отбежал и взял под козырёк, став лицом к кавалькаде, пронесшийся со скоростью не менее сотни километров в час. А второй инспектор даже выскочить из служебной машины не успел.

Так вот они, почему тут стоят. В одной из машин президент республики едет в аэропорт. Ныне президентов-то развелось много.

– А они не нарушают? – кивнул я вслед кавалькаде из чёрных машин.

– Слушай, лётчик, езжай-ка ты, пока я не передумал, – хмуро ответил на это инспектор.

Я запустил двигатель и покатил дальше, вливаясь в общий поток. Вот так выручила меня визитка Германа Степановича от явного штрафа. И выручала ещё дважды. Но однажды не помогла и она. Знал инспектор, что нет уже Германа Степановича.

А ныне на дорогах инспекторов уже и нет. Всюду навешали камеры. А им визитку не покажешь.

––

На кой фиг нам такой президент

«Путин о народе совсем не думает. Абсолютно!

Что? Кто это там вякает, что думает? Вы, что ли?

А я говорю, не думает! Посмотрите, какая грязь в вагоне!»

Монолог пьяного пассажира в загородной электричке

Правильно, мужик! Абсолютно не думает. Что грязь, грязь – это ерунда! У нас вон мусоропровод засорился, уже вторую неделю не работает. Приходится мусор в форточку выбрасывать. Это красиво, да? Некрасиво? А куда же его девать-то? На кухне складывать? А Путину всё это до лампочки. У него-то в Кремле такого нет.

А вы говорите, думает он. Там, где думают, в окна мусор не бросают. Мусорные баки для этого есть. Что? Почему я в окно бросаю? А потому, что все бросают. Чем я хуже?

Не-ет, раньше-то такого не было. Попробовали бы вы при Сталине засорить мусоропровод. Что? Не звезди, что при нём мусоропроводов не было. Были. Да и не в этом дело были они, или не были. Дело в другом.

Ты Колыму знаешь? Какую ещё реку! Петьку! Петьку Колыму. Да не знаешь ты его. Он моим соседом был когда-то. За политику сидел. Давно это было. Как за какую политику? Селёдку завернул, на закуску купив, в газету со статьёй и фото Сталина «Головокружение от успехов». Это про коллективизацию. Успехи-то тогда знаешь какие были! Не знаешь? Не то, что сейчас. У семи миллионов голова так закружилась от успехов, что их на радостях на кладбище с голодухи снесли.

Уж где он нашёл эту газету, ума не приложу – это же тридцатые годы! А газету он нашёл уже после войны. Сам-то он потом говорил, что на чердаке взял. Для разжигания печки газеты старые там хранил. Ну и получил 10 лет без права переписки с проживанием на Колыме.

Это край такой есть, а ты мне речка, речка! Как узнали? Так он селёдку-то под пиво купил, ну и развернул её в пивной за столиком. А там всякие сидели. Как узнали? Стукнул кто-то, куда надо.

А как же, тогда порядок был. Не то, что сейчас. Не успел Петька пиво допить, как приехали. Вот как оперативно при Сталине-то работали? К вам сейчас так быстро приедут?

Да тогда один хрен, что в печке жги, что селёдку заверни, статья одна была. Весь срок-то не отсидел, вернулся, когда Сталин умер. Вот и дали ему такую кликуху: Петька Колыма. Он потом с перепоя в колодец упал и захлебнулся там.

А вчера кто-то окурков в этот мусоропровод набросал – весь подъезд в дыму, не продохнуть. Паника началась. Пожар! – орут – пожар! Приехали пожарные, всё водой залили, свинство развели и уехали.

А кто убирать будет? Я? А вы мне всё: президент у нас хороший, нам не стыдно за него! А вот мне стыдно. Да разве при Сталине такое было возможно?

А взять лифты. Безобразие полное! В нём какие-то гады половину кнопок пожгли зажигалками, инструкцию по эксплуатации лифта выдрали со стены, и оплевали всё кругом. Стыдно войти в него. А лифт-то новый, только что поставили. Опять же, куда президент смотрит? Куда, я спрашиваю? Молчите? То-то! А я отвечу: никуда не смотрит. Ни-ку-да! Мы быдло для него. Вот и возникает вопрос: а на какой хрен мы его выбирали?

А посмотрите двери в подъездах. Кодовые замки переломали, некоторые варварски выдрали. Чего ты смеёшься? Смешно тебе, да? Плакать надо! И где, опять же, спрашивается, президент? А нигде! Не его это дело, видите ли! А чьё? Моё что ли? Мы зачем его выбирали? В подъезде темно, как у негра в этой самой, как её… ну, в этой… Все лампочки перекололи. А кто вставит? Кто? А вы – не стыдно, не стыдно нам за него! А мне вот стыдно! А президенту хоть бы хны!

Я уж не говорю о почтовых ящиках. Полное безобразие! Замки и дверцы выломаны, а где не могут выломать так кор-рес-пон-ден-цию поджигают. Кто поджигает? Дед Пихто! Откуда же я знаю, кто! Я же не бомж, не в подъезде живу. Я на площадку и не выхожу.

Нет, раньше-то выходил мусор выбрасывать, а теперь зачем выходить, когда в окно? Милиция? А что милиция? Не раз звонили. Мол, полное безобразие у нас, примите меры. А они издеваются. Говорят, что у них сотрудников не хватит все подъезды в городах охранять. Вот так-то! А мы их, между прочим, на наши налоги содержим. А вы мне тут про хорошего президента талдычите. При хорошем-то такого бы не было.

А ещё какая-то сцуко с верхних этажей соседнего шестнадцатиэтажного дома тоже постоянно мусор в окно кидает. Тоже, видно, мусоропровод забит. Не мудрено, если президента нет. Так он что же у них круглый год забит? Кто забил? Вы дурак, или прикидываетесь? Кто живёт там – тот и забил. Не Путин же к ним приезжал это делать! Да и я не понесу к ним в дом мусор выбрасывать. У нас свой мусоропровод, слава богу, есть. И окна.

Вот. А я-то ниже живу и ветром мне в лоджию половину их выбрасываемого хлама заносит. Мало мне своего. Даже пустые баллоны из под пива, гады, выбрасывают в окно. Ты понял: пустые! Каждый второй ко мне летит. Приходится собирать и дальше выбрасывать. Вот и спрашивается, на кой фиг нам такой президент?

Да ладно бы, только мусор. Как-то кастрюлю прокисшего борща в окно вылили… Вы думаете – вру? Я потом два часа очищал его с окна и подоконника. Мясо-то промыли и сожрали, а остальное – в окно. Тьфу! Пошёл к соседу наверх. Ты – говорю – что ж это бесчинствуешь? Мясо жрёшь, а отходы – в окно! А он мне: не я это, не я! А кто? Десятого-то этажа у нас нет, дом-то девятиэтажный. Я на восьмом живу.

А его жена так далеко меня послала, что я там за всю жизнь свою не был. С тех пор, как родился. Да если б и захотел туда опять от такой жизни – не смогу. А президенту на это плевать, куда нас посылают.

А у подъезда что делается? Утром вышел как-то на улицу – в магазин за чекушкой надо было – гляжу, выставка мебели советских времён: шкафы, столы, тумбочки, диваны, кровати! Не нравится им, видите ли, советская мебель! Повыбрасывали. Ну-у, народ! Совсем зажрался! На помойку такую мебель! Ей, дескать, только там место! Да при Сталине б за такое…

Да ладно бы, одна мебель. А то ведь, гляжу, телевизор японский «Панасоник» валяется. Ну-у, народ! Совсем оборзел! А орёт – жить всё хуже становится! Жить всё хуже! Куда Путин смотрит? У нас президент-то есть?

А уж от подъезда и шагу не шагнуть – одни машины кругом. Половина – джипы. Потому, что на других к дому не подъехать, грязь кругом. Это ж где такое раньше видано было? А вы, мне тут: президент у нас хороший!

Одна нищета кругом! Обратно из магазина иду – нет ни мебели, ни «Панасоника». Думал, вернусь – заберу телевизор с тумбочкой. Хрен, вот! Упёрли уже. Ну-у, народ! Одни бомжи кругом!

Вижу, машина поехала от подъезда, а на ней вся мебель. И мой «Панасоник». Ну-у-у, народ! Только отвернись… И куда президент смотрит? А вы, хороший он у нас, хороший! Какой же хороший?!

Если не успел отвернуться, как всё спёрли. Мы для этого его выбирали? Правда, я-то не выбирал, набрались тогда с другом по случаю выборов.

Поднялся пешком на свой этаж – лифт не работает – кнопку забыл нажать – а сосед говорит: всё старьё решил на дачу увезти. Вот так! Для него советская мебель – старьё! Зажрались! А я-то думал – выбросили. Ну-у, народ! Да за этим старьём мы в СССР с Урала в Прибалтику ездили. Там тебе никто б не доставил за тысячи километров. Слуг-то там не было. И… ни хрена не было. У нас на Урале. Хочешь – сам вези. А в Прибалтике было. А теперь, видите ли, навезли им всякого иностранного, с доставкой домой и сборкой! Да ещё в рассрочку. Да ещё и заказ по этому, тьфу, чёрт, итырнету. Во как! Дожились.

И это президент? Куда он страну приведёт?

А подъезды? Темно в подъездах – глаз коли! Как в стихе Высоцкого «Выхожу один я на дорогу». Гы! Выйди-ка, один, попробуй! Это тебе не времена Лермонтова, одному выходить. Сейчас на дорогу по одному не выходят, только шайками. Оглянуться не успеешь, как обшмонают. Хорошо, если жив останешься.

Федька друг в прошлом месяце домой шёл вечером с работы. Ну, как всегда, по пути зашёл с друзьями в кафе, выпили. И по домам! Утром-то на работу! Он на дорожку чекушку купил. Идёт, никому не мешает. Луна светит. Подходят трое молодых-красивых. Ты, дядя, пьяный – говорят – давай до дома поможем дойти. Мы – говорят – юные тимуровцы. Всегда готовы! Помогли. Спасибо – говорит – сынки! Он сам-то уж и ключ не мог достать из кармана. Устал на работе. Достали они ему ключ, спать уложили. Проснулся утром Федька, а в квартире пусто. Вот я и спрашиваю: а зачем мы выбирали такого президента?

А посмотрите, что в Крыму делается! Вы думаете, зачем энергокабель туда проложили? Не знаете? А я скажу: затем и проложили, чтобы электроэнергию халявную у хохлов воровать и на Кубань перегонять. Вот вам и хороший президент!

Не-ет, как он работает-то там, в Москве, мне за него не стыдно. А вот за бардаки, которые я тут вам рассказал, очень стыдно. И никакого просвета к лучшему. Потому и спрашиваю, а зачем нам такой президент?

––

Идолопоклонник

Барангулов Габдрахман Мухаметович в садовом товариществе «За здоровый отдых» слыл известной личностью. Ни одно собрание садоводов, шумное и бестолковое, не обходилось без него, в которое он вносил свою немалую долю суеты, криков и даже оскорблений.

Вопрос, как всегда, был один: как благоустроить садовые участки – дороги, водопровод и прочее – не имея на это денег. Разумное предложение – собрать для этих целей энное количество денег с хозяев участков, как правило, отвергалось по той причине, что это энное количество всем казалось очень завышенным. И как только называлась сумма, поднимался такой гвалт, словно в курятник лиса пробралась и не одна, а сразу несколько. Особенно усердствовали женщины.

И вот тут наступал звёздный час для потомственного рабочего, бывшего армейского комсорга стройбата, ярого коммуниста с тридцатилетним стажем и махрового сталиниста, так и не сдавшего в смутные дни развала КПСС свой партийный билет, Габдрахмана Барангулова. Подняв одну руку с растопыренной ладонью вверх, а второй раздвигая толпу, словно броненосец форштевнем встречную волну, он врезался в её центр, дрожа от возбуждения и оттого путая русские и татарские слова, произнося некоторые с чудовищным акцентом, он восклицал:

– Пазвольте! Сказать пазвольте! Имею право! Это, какие такие пять тысяч с один нос на один маленький дорожка? Вы с ума сходить? У нас триста участков. Это же полтора миллиона! – поднимал он для убедительности указательный палец, словно грозя им кому-то. – Да за такие деньга можно большой дорога строить. И ещё останется. Воровать надо меньше, вот что я скажу!

– У нас своя ревизионная комиссия, – возражали ему, – как своруешь? Отчитываться перед ней надо.

– Какой ещё комиссий? – отбивал атаку Габрахман, грозно поднимая взгляд на возражавшего товарища. – Какой комиссия, если в стране, как она… эта самый инфляция. То есть, коррупция. Телевизор не смотришь, да? Что там говорят? Говорят, что все воруют. Все-е! – снова поднимал он палец для убедительности. – Купят эту комиссию, а деньги поделят. Сталин за такое стенка ставил, а сейчас бардак. И стенка нет. Вот и распустились.

– Да как же своруют, бабай, если все документы будут в порядке? Им же перед нами отчитываться надо.

– Что есть документ? – поворачивался к новому оппоненту Барангулов, чернея ликом и сверкая глазами. – Я спрашиваю, что есть документ? Не знаешь? Бумажка твой документ. И если у меня есть миллион – я любой бумажка куплю, – добивал он очередного возражавшего. – А почему? – вопрошал. – Опять не знаешь? А потому, что инфляция, тьфу, коррупция. Понял? Сталин за это стенка давал. Понял? Теперь нет. Теперь бардак есть. И там тоже! – тыкал он пальцем в небо. – Кругом бардак. А при Сталине бардак не был. Порядок был.

Габдрахман так уверенно и напористо говорил, какой порядок был при Сталине, словно был в то время в должности не ниже министра внутренних дел. Никто не знал, когда и под чьим влиянием у этого уже далеко не молодого человека, не имеющего и полного среднего образования, возникла какая-то паталогическая любовь к этому одиозному руководителю советского времени.

Имея прямые мусульманские корни, Барангулов никогда не верил и не поклонялся ни Аллаху, ни Христу, ни, тем более, какому-то другому богу. Для него был один бог – Сталин. О нём он мог говорить часами. И это знали почти все жители второй линии садового товарищества «За здоровый отдых» и не удивлялись, если он, громко крича во дворе на жену из-за каких-то хозяйственных дел, приводил ей в пример Сталина.

А такое повторялось почти каждый вечер, как только он приходил с завода, где всю жизнь работал плотником.

Но всё же однажды он заставил удивиться не только обитателей второй линии, но и всех жителей садового товарищества. Из-за чего и стал известным не только в своём товариществе, но и в соседних дачных объединениях. К нему даже приходили, как на экскурсии.

И этим он был обязан бюсту… Сталина. Да, самому настоящему бюсту отца народов. Правда он был немного подпорчен: нижняя часть была отколота и потому непропорционально большой казалась голова правителя размером с громадный астраханский арбуз.

На улице около калитки он соорудил из кирпичей полутораметровый постамент и, предварительно просверлив дырки в голове тирана и в постаменте, с помощью отпиленного старого черенка лопаты соединил всё вместе. Но немного не рассчитал и между головой и постаментом остался зазор в несколько сантиметров. И создавалось впечатление, что голова насажена на кол.

Утром сосед, майор транспортной милиции, вышел из дома и едва не потерял дар речи, увидев насаженную голову вождя всех народов, словно тыкву на заборе. В это время вышел из дома и Габдрахман. Сосед, увидев его, спросил:

– Бабай, ты зачем этого идола, словно чучело, тут поставил?

– Какой чучел? – обиделся Барангулов. – Это Сталин. Ты что, Сталин не знаешь?

– Ты что же идолопоклонник?

– Что говоришь? Какой поклонник? Говорю же, это сам Сталин? Не видишь? – Габдрахман сразу пришёл в возбуждение. – А ты мне про какой-то Идол говоришь. Кто такой? Не знаю я никакой Идол. – Барангулов подозрительно посмотрел на соседа. – Ты что же, Сталин правда не знаешь? Ты, майор милиции, не знаешь Сталин? Идол знаешь, а Сталин нет? Да за это тебя звёздочка с погон снимать надо! И в кутузка сажать. При нём, – Габдрахман указал перстом в сторону идола, – порядок был. А что сейчас? Один бардак и воровство.

– Да знаю я Сталина, – успокоил Габдрахмана майор. – Но где ты его взял и зачем тут поставил?

– А где ставить? Не на свалке же? Он там лежал. За это расстреливать нада, кто его туда бросал. Ведь это же, – Габрахман воздел палец к небу, – это же сам Сталин!

– Неужели на свалке подобрал? – сдерживая смех, удивился майор. – Тогда тебя наградить надо. Вот дойдёт до прессы твой поступок, вся страна узнает о тебе. А, может, и весь мир. И тогда тебя непременно наградят.

– Думаешь, наградят? – недоверчиво посмотрел на соседа Барангулов.

– А как же, непременно. Ты же самого отца народов спас. Шутка ли! На свалку такое выкинуть. Раньше за такое расстреляли бы, как врага народа. Так что жди награду, бабай. Или ареста, – добавил, помолчав, и направился к своей машине, оставив соседа в глубоком раздумье о бренности бытия.

А когда майор уже сел в машину, он запоздало закричал ему вслед:

– За это нада и сейчас стенка ставить!

Но к стенке за это уже давно не ставили. Ни тех, кто выбрасывал что-то на свалки, ни тех, кто оттуда что-то подбирал. Более того, к стенке не ставили даже тех, кто воровал миллионы. И, даже, миллиарды. Наоборот, такие люди становились известными и уважаемыми.

Габдрахман Барангулов никого не грабил, не воровал миллионов, но благодаря своей находке на свалке стал знаменитым. Нет, не в мире, не в своей стране и даже не в своём районе. К нему не приезжали корреспонденты радио и телевидения брать интервью и делать о нём документальные фильмы. Они ничего не знали о нём.

Но благодаря народной молве о чудаке, который поставил на своей даче расколотый бюст Сталина, а напившись, беседует с ним, как с живым и отдаёт ему честь, узнали жильцы всех близлежащих дач, деревень и посёлков. Иногда к его даче подъезжали на машине.

И если Габдрахман был дома, он надевал не первой свежести помятый в серую полоску пиджак с единственной висевшей на нём наградой – медалью «Ветеран труда», полученной им ещё в советские времена, когда ей награждали практически всех, у кого стаж работы был 20 и более лет, и выходил навстречу посетителям.

И если его фотографировали на фоне бюста Сталина, он не возражал, что добавляло ему известности. А если был под определённым настроением – а под таковым он бывал часто – то даже исполнял обязанности гида, рассказывая, какой порядок в стране был при Сталине, и как при нём хорошо жилось людям. А те, кто осмеливались нарушать советские порядки, без излишних разговоров отправлялись на колымские прииски, северные лесоповалы или ставились к стенке. И все этому были рады.

И ни разу не приходила Габдрахману в голову мысль, что было бы с ним и с теми, кто выбросил бы голову вождя на свалку во времена, так им нахваливаемые.

А такая мысль не приходила ему зря, хотя времена и были уже другие.

Известно, что популярность имеет две стороны: хорошую и плохую. И со временем от обеих сторон популярности человек устаёт. Устал от неё и Габдрахман Барангулов. И уже давал интервью не всем подряд, как раньше, а только тем, кто ему понравился и внимательно его слушал, какой порядок в стране был при Сталине. А кто пытался ему возражать, начинал громко кричать и порой посылать очень даже далеко, утверждая, что если бы они жили при жизни вождя и учителя всех времён и народов, то их поставили бы к стенке, как врагов народа.

Неизвестно, сколь долго простоял бы бюст Сталина на даче Габдрахмана, если бы как-то на волнах его популярности, сильно приукрашенной народной молвой, к нему не занесло какого-то чиновника вместе с семьёй полюбоваться местной знаменитостью.