Кто в армии служил, тот в цирке не смеется

Аарне Лутта

Кто в армии служил, тот в цирке не смеется

ПРЕДИСЛОВИЕ

Эти рассказы были написаны в разное время о разных людях. Преимущественно о тех, с кем свела судьба в период срочной службы. Кому-то они могут показаться лакировкой действительности, кому-то вопиющим нарушением воинской дисциплины, кому-то милитаристской пропагандой, кому-то просто байками…Сколько людей – столько мнений и каждый видит в них лишь то, что хочет увидеть.Но армия – это зеркало общества, и, как говорит народная пословица – «Неча на зеркало пенять, коли рожа крива!» Не стоит, читая эти истории, обманываться, что служба протекала весело и пьяно. Хватало и тягот, и лишений. Просто самые веселые и интересные моменты как раз были сопряжены именно с выпивкой и нарушением воинской дисциплины. Чего уж там!.. Всякое было, и плохое, и хорошее, и я по мере возможности старался пореже вспоминать о первом, и почаще говорить о втором…

Как получилось – решать Вам, уважаемый читатель!..

Искренне Ваш. Автор.

Камаз

– Равняйсь!.. Смирно!.. Вольно! Слушай задачу…

Поеживаясь от утренней прохлады, мы стояли на широком плацу. Естественно, задача сводилась к уборке территории. Территория была немаленькая, привезли сюда вчера вечером, разглядеть и прикинуть объем работ мы смогли только сейчас. Перспективы не радовали…

Здоровяк-сержант обвел всех взглядом:

– Сейчас начнем убирать территорию. Все дружно возьмут лопаты и метлы, и будут собирать мусор. Один будет заниматься вывозкой. Кто ездил на КАМАЗе – выйти из строя!..

Сильно сомневаюсь, что кто-либо из дружно сделавших два шага вперед, когда-нибудь сидел за рулем КАМАЗа, в лучшем случае – ГАЗа или ЗИЛа, однако у всех глаза горели решимостью, а желания махать метлой в них, напротив, не наблюдалось. Я остался стоять на месте отнюдь не по этой причине. На КАМАЗе то я как раз ездил, благо, друг мой крутил баранку на этом "татарском выродке", как он его называл. И прокатиться давал. Причем, большой радости от езды я не испытал. В грузу он идет достаточно мягко, но порожняком ловит все колдобины. Кто ездил – знает… Но не поэтому я остался на месте. Маловероятным казалось, что едва приехавшим молодым доверят такую машину, как КАМАЗ. Слишком уж это попахивало какой-то провокацией. Хотя, кто знает, а вдруг у них тут порядки такие и сейчас машины распределять будут. Мысли путались в голове, но делать два шага вперед я все же не стал. Новенькие кабины характерной формы в количестве трех штук виднелись за забором парка; желающих же сидеть в теплой кабине, свысока наблюдая за машущими метлами невезунчиками, было значительно больше, нежели единиц техники.

Покрутив головой, я обнаружил кроме себя еще пятерых, не умеющих ездить на КАМАЗе. Судя по всему – таких же недоверчивых, а может, и действительно не ездивших. Остальные двадцать человек готовы были хоть сейчас в бой.

Сержант обвел взглядом строй, с непроницаемым лицом посмотрел на нас, оставшихся стоять на месте, затем вытащил из кармана блестящий ключ, и, выбрав одного самого желающего, весь вид которого просто молил о том, чтобы всемогущий "таварыщ сэржант" остановил свой выбор именно на нем, подозвал того к себе. Остальные, с завистью глядя на счастливчика, заняли свое место в строю.

– Фамилия!

– Рядавой Алиев, таварыщ сэржант!

– Точно на КАМАЗе ездил? – сержант недоверчиво посмотрел на него.

– Так точна! Ездыл!..

– Хорошо! Вот ключ. Сейчас бежишь в парк, берешь КАМАЗ номер 13-90. С этого дня ты будешь постоянным водителем этой машины. Чтобы всегда была исправна, вымыта и готова к эксплуатации. Все понял?

– Так точна! – довольная улыбка прямо-таки рвалась наружу…

– Повтори номер!

Алиев, радостно улыбаясь, повторил.

– Молодец! Хорошая память. Кто ты теперь?

– Пастаянный вадитэл, таварыщ сэржант.

– Правильно. В парк бего-о-о-ом… Марш!..

Грохоча сапогами, довольный Алиев понесся к воротам парка. Строй с тоской и завистью глядел вслед… Через минут пять Алиев, уже не улыбаясь, медленно выехал из ворот парка. Точнее, выехала, толкаемая им, огромная тачка. Формой она напоминала камазовский кузов самосвала, колесами служили два самолетных дутика, на борту радовали глаз намертво приклепанные блестящие буквы К А М А З, под коими трафаретом был набит номер 13-90. Под ржание оставшихся в строю, Алиев медленно приближался. В больших, навыкате, глазах застыли удивление перед несправедливостью окружающего мира и слабая надежда, что все это только шутка, и "таварыщ сэржант проста пашутыл". Однако, шутками тут уже не пахло, и несостоявшийся постоянный водитель весь остаток дня, надрываясь, таскал злополучную тачку, вывозя мусор. Хотя, если быть объективным, как постоянный водитель, он состоялся. Только именно КАМАЗа с бортовым номером 13-90… Нетрудно догадаться, что кличка КАМАЗИСТ прикипела к нему сразу и намертво. Через год перед строем вновь прибывших молодых важно прохаживался младший сержант Алиев:

– Сэйчас вазьметэ метла и лапаты и будете убирать территорыя. Адын будет вывазыт!.. – он сделал паузу и с наслажднием изрек: – Кто умеит на КАМАЗе ездыть – выйти из строя!..

* * *

Всё пропьем, но флот не опозорим!

Праздник 7 ноября. Для всех. Шуршат только те, кто в нарядах, остальные предаются ничегонеделанью. В части дежурный, остальные офицеры празднуют по домам или в кабаке, кто где, короче… Я же был отправлен на «шишиге» в распоряжение комендатуры. Задача состояла в развозе пьяных и не очень, тел либо на губу, либо по домам, в зависимости от степени знакомства залетчика со старшим патруля. По домам в основном, развозились господа офицеры, коих было по пальцам пересчитать, рядовой и сержантский состав, имевший несчастье попасться, доставлялся на гарнизонную гауптвахту…

Старший патруля – капитан Виноградов. В кузове – патруль – человек пять курсантов УВВАКУ (Уссурийское Высшее Военное Автомобильное Командное Училище), за рулем – я, еще на первом году службы.

Вечер… Редкие фонари скорее подчеркивают темноту, нежели освещают улицу. Виноградов не в духе. Празднование в разгаре, за столом, наверняка, уже не по одной бутылке оприходовали, а ему, волей случая, в патруль повезло попасть. На улицах – ни души. То ли переловили всех, то ли попрятались… Шишига медленно ползет по кривой улочке окраины. Вдруг капитан настораживается и внимательно вглядывается в проулок, который только что проехали:

– Ну-ка, тормозни!

Машина замирает на месте, Виноградов, открыв дверцу, пытается что-то разглядеть в длинных рядах гаражных боксов:

– Давай туда потихонечку!.. Фары погаси, иди на габаритах!

Поворачиваю. В сиротском свете единственной, чудом сохранившейся лампочки возникает неведомо куда бредущая фигура в бушлате с погонами старшины второй статьи. Шапка отсутствует, из карманов торчат две бутылки водки. Клиент готов. В нем сидит уже не меньше пол-литра, куда он бредет, по-моему, и сам не представляет, ноги не держат, и траектория его движения представляет собой хитрый противолодочный зигзаг.

– Во! – оживляется Виноградов,– давай-ка за ним медленно! Там стенка между боксами, перепрыгнуть не сможет, там мы его и возьмем, никуда не денется…

Медленно продолжаю двигаться за бедолагой. После очередного падения, поднявшись, он замечает шишигу, и, несколько протрезвев, начинает, как ему кажется, отрываться от преследования. Причем, скорость отрыва практически равна средней скорости пешехода, но старшина этого не замечает и «бежит» прямо на стенку, в которую упираются торцами ряды боксов.

Виноградову это зрелище доставляет некое развлечение в рутине патрульной службы, курсанты в кузове тоже оживлены наблюдением моремана, к которым симпатий не питают, и предвкушают заламывание ласт и препровождение на губу.

Наконец, перед беглецом возникает стена. Он еще мечется, пытаясь найти какой-то выход. «Шишига» останавливается от него метрах в сорока, и Виноградов командует мне включить дальний. На фоне щербатой кирпичной кладки, как в кино про геройских моряков, фигура в распахнутом бушлате представляла собой внушающее зрелище. Еще не зная, что за машина, менты это или комендатура, мореман принимает единственно верное решение.

На глазах опешившего Виноградова, не успевшего еще выскочить из машины, он выхватывает бутылку из кармана, как гранату, сорвав зубами пробку, закручивает штопором содержимое, запрокидывает голову и одним махом заливает водку в широко раскрытый рот.

Успев таким же образом влить в себя вторую бутылку, уже падая под ноги подбежавшего капитана, он находит в себе силы пробормотать: – Забирайте!..

Виноградов ругался долго и виртуозно. Хрен с ним, с мореманом! Водка!!! Водка, уже казавшаяся конфискованной, теперь мирно плюхалась в брюхе старшины, и извлечь ее оттуда никакой возможности не представлялось! Грузить грязного, мертвецки пьяного старшину в «шишигу» курсантам, судя по всему, тоже не хотелось. Пнув безжизненное тело, продолжая материться, капитан развернулся к машине:

– Поехали отсюда!

– Товарищ капитан, а с ним что делать?..

Вопрос, заданный курсантом, остался без ответа… Виноградов молча залез в кабину, курсанты попрыгали в кузов, я врубил заднюю и машина, пятясь, выбралась из тупика.

Выезжая на улицу, капитан велел мне притормозить у дома, где около калитки курила компания из нескольких мужиков, а за ярко освещенными окнами гремела музыка и слышался здоровый застольный шум. Виноградов высунулся из кабины:

– Мужики! Там между боксами парень валяется, бухой в сиську. Ваш, наверное. Вы его подберите, замерзнет ведь… Ночи сейчас холодные…

Мужики, матюгаясь, подались в сторону боксов…

– Подберут, не бросят…, проговорил капитан, захлопнув дверцу, – Поехали в комендатуру! Без пятнадцати двенадцать, скоро смена…

Лень, наверное, было капитану возиться с мореманом под конец дежурства, потому и не стал забирать. А может, проснулось человеческое что-то, не знаю… Хочется верить …

* * *

Прапорщик

( Есть, сынок, такая профессия…..)

Прапорщики бывают разные. Боевые и тыловые.

И разница между ними очень существенная. Ну, просто очень!

Речь в нашем повествовании пойдет о второй категории, то бишь о тыловиках.

Макарыч являлся, пожалуй, самым ярким представителем этого достойного племени. В этом отношении он напоминал незабвенного голубого воришку Александра Яковлевича из романа Ильфа и Петрова « Двенадцать стульев».

Макарыч пёр всё. Отовсюду…

Колхоз "Борисовский"… Колхоз- миллионер.

Достаточно сказать, что директор колхоза облетал свои владения на вертолете – так необъятны были поля… И это в 1982-м году! Лично я, да и практически все водилы (нас туда отправили возить урожай), были просто поражены, когда колхозники, спокойно выпивавшие в тени на краю поля, начали разбегаться по рабочим местам и изображать бурную деятельность, едва заслышав в небе шум вертолета…

– Папа летит!..

– Кто?

– Ну, директор!

– На вертолете?!.

Вот какой богатый был колхоз!.. Макарыч, однажды явившись туда, и увидев всё это богатство, спать спокойно уже не мог. Огромные штабеля ящиков с огурцами, помидорами, баклажанами и прочими дарами щедрой приморской земли распалили его воображение. Он уже прикидывал, сколько помидоров и огурцов пойдет на засолку, сколько он, одному ему известным путем обменяет на что-нибудь другое, но, несомненно, нужное и полезное ему… Бартерным многоходовкам в его исполнении мог позавидовать любой гроссмейстер!

Но!.. Купить всё это у колхоза не представлялось возможным. Во первых – не на что, а во вторых – зачем покупать, когда можно и… не покупать?..

Ящики с овощами укладывались по краям поля, рядом с колеей, по которой курсировал трактор с прицепом, и колхозники не торопясь, укладывали очередной штабель помидоров или огурцов в прицеп. Макарыч забрался в кузов моего 130-го, посмотрел с высоты на штабель, что-то там прикинул, и с удовлетворенным видом спрыгнул на сухую траву:

– Поихалы!

– Куда?

– До дому…

Утром оживленный Макарыч бегал по колхозному овощехранилищу за кладовщиком, что-то убедительно ему втолковывал, в результате чего вечером кузов моего ЗиЛа был по самые борта набит ящиками. Точно такими же, как на поле. Только пустыми… Макарыч же, плюс ко всему, еще взял ящик с помидорами, поставил на весы, и, как бы невзначай, глянул на вес…

– Я трохи домой возьму!..

– Да на здоровье!..

Утром, против обыкновения, я в колхоз не поехал. Макарыч, отправив туда «шишигу» с кем-то другим, построил личный состав и, отобрав пятерых, повел их к машине:

– Значит так! Сейчас разгрузите ящики, затем напихаете в каждый шлаку из кочегарки, чтобы вес ящика был примерно семь-восемь килограмм! Вот весы, чтобы было не меньше! Через час приду и радостно удивлюсь! Вопросы есть? Вопросов нет! Выполнять!..

Через час, явившись и убедившись в выполнении приказа, он велел сложить ящики в штабель, затем скомандовал бойцам построиться:

– Значит так! Сейчас мы погрузимся в машину и будем медленно подъезжать к этому штабелю. Как только остановимся – борт должен быть открыт, и ящики должны укладываться в кузов. Норматив – пять минут! Ровно через пять минут борт должен быть закрыт, машина должна начать движение! Вопросы есть? Вопросов нет! Выполнять!

Стратег, блин! Ну, как основательно подошел к делу! И, действительно ведь, сидел в кузове вчера, время засекал… И ящик неспроста взвесил…

Тренировки продолжались три дня… С утра и до вечера… Макарыч, с секундомером на шее, напоминал мне тренера, готовящего олимпийских чемпионов. С бедных бойцов катился пот, ящики летали с неуловимой для глаза быстротой, и, наконец, Макарыч остался удовлетворен:

– Становись! На сегодня – хватит! Завтра поедем в колхоз. Если крестьяне поймут, что происходит раньше, чем машина с грузом начнет движение – норматив будет две с половиной минуты, и отрабатывать вы его будете долго и упорно! Вопросы есть? Вопросов нет! Р-разойдись!

Утро… По краю поля медленно едет 130-й. Через равные промежутки стоят штабеля с помидорами, колхозники не торопясь, подтаскивают ящики… Макарыч орлиным взором высматривает подходящий штабель… Наконец, один штабель привлекает его внимание:

– Тормози!..

Такое впечатление – услышал его не я, а сказано было негромко, но бойцы, сидевшие в кузове… Едва зашипел воздух в тормозной системе, борт был откинут, и бойцы с немыслимой скоростью уже начали швырять ящики в кузов, когда машина еще не закончила движение. По-моему, не прошло и пяти минут, как «зилок» был погружен, борт захлопнут, и грузчики сидели в кузове. Колхозники, похоже, ничего и заметить не успели… Воодушевленный дебютом, Макарыч разрешил "Бригаде УХ!" до конца дня отдыхать, но на следующее утро вновь выгнал их на тренировку, заявив, что "…тренировка – залог победы!", и расслабляться он им не позволит!..

В результате нескольких рейдов, Макарыч обеспечил, помимо себя и остальных прапоров, почти всё вышестоящее начальство первоклассными овощами, какую-то часть загнал, какую-то выменял, что-то было засолено и находилось в подвале, который хозяйственный Макарыч оборудовал под погреб… Последняя машина были разгружена в столовой мелькомбината, производящего то ли комбикорм, то ли еще что-то подобное… Довольный Макарыч заявил, что за это нам дадут сварочный аппарат…

Утром мы приехали на упомянутый завод. Макарыч куда-то сбегал, с кем-то выпил, вернулся, распространяя аромат чеснока и водки, и работяги, под руководством, по-видимому, его собутыльника, погрузили в кузов довольно новый сварочный аппарат.

– Ну, спасибо!

– Да на здоровье! Приезжай ещё!

– А это что у тебя? – Макарыч уставился на кучу дюралевых труб, диаметром примерно сантиметров тридцать, и длиной метра четыре, – Я возьму парочку?

– Бери…

Вместо парочки Макарыч кинул в кузов штук шесть, затем, скомандовав мне закрыть борт, тепло попрощался со своим собутыльником.

– Поехали!

– Тащ прапорщик! Ну, аппарат нам давно нужен… А трубы-то на что?..

Взгляд, которым окинул меня Макарыч, не поддается никакому описанию… В нем было всё… И взгляд этот, и слова, сказанные мне тогда, я, наверное, буду помнить до конца своих дней. Выдержав, поистине «мхатовскую» паузу, Макарыч изрек:

– ЕСЛИ БЫ Я ЗНАЛ, ЗАЧЕМ МНЕ ЭТИ ТРУБЫ, ТЫ БЫ ИХ ВОЗИЛ, ВОЗИЛ И ВОЗИЛ!..

Добавить к этому нечего… Прапорщик..

* * *

Солнышко сияет, музыка играет…

– Слухай задачу: Завтра с утра поедем в Смолянку. Там для нас в Доме офицеров наглядную агитацию нарисовали, надо забрать и к понедельнику установить! Вопросы есть?

Макарыч сплюнул и вполголоса выругался – в адрес замполита, судя по всему. Ни ему, ни мне ехать за двести километров по июльской жаре не было никакой радости. Замполита это, естественно, никоим образом не волновало, выступать – себе дороже, а посему рано утром мы выехали по направлению к Шкотово.

Смоляниново (Смолянка) являл собой маленький поселок при узловой железнодорожной станции, по левую сторону которой располагались тыловые службы флота, а по правую какая-то мотострелковая дивизия. Дом офицеров, однако же, был огромен и по архитектуре своей напоминал московский Дворец съездов.

Макарыч вышел из служебного входа Дома офицеров явно не в духе. Наглядная агитация, за которой мы сюда и явились, еще не была готова. То есть, готова – то она была, но сохнуть ей оставалось как минимум до следующего утра. На звонок Макарыча замполиту было отвечено, чтобы ждали, пока высохнет. На довольствие нас, естественно, никто ставить не собирался. Макарыч, не переставая материть замполита, забрался в кабину и скомандовал мне ехать в пристанционный поселок, где у него, как, наверное, в любом населенном пункте Приморского края, кто-то знакомый жил. Знакомый был дома, Макарычу очень обрадовались, он тоже успокоился и разулыбался, увидев в углу большую бутыль, судя по всему, с самогоном. Мне был выдан сухпай в виде куска сала, буханки хлеба и пары банок гречневой каши с тушенкой:

– Поедешь в Дом офицеров, найдешь там прапорщика Денисенко. Скажешь, кто ты есть, он найдет, куда тебя пристроить. Вопросы есть?..

Денисенко привел к местному художнику, поручив тому приютить меня до утра. Парня звали Лехой, оказалось, что он к тому же из Ленинграда, считай – земляк. Дело уже шло к вечеру, я выгреб из карманов всю наличность, Леха в свою очередь, извлек из-за портрета какого-то военачальника мятую трешку. Отсутствовал он недолго, и результатом явилась большая бутыль железнодорожного шила. От авиационного оно отличалось желтоватым цветом и запахом то ли масла, то ли солидола… От Лехи я и услышал тогда эту историю:

С новым пополнением к нам прибыли двое музыкантов. Лева и Вова. Музыкантов настоящих. Лева, маленький носатый еврей, окончил институт культуры имени Крупской по классу хорового дирижирования. Вова вылетел из музыкального училища, где обучался игре на духовых и ударных инструментах. Причем, вылетел с последнего курса. Не знаю, что нужно было отмочить для этого. Видимо, что-то из ряда вон выходящее…

Естественно, директор Дома офицеров был несказанно рад этому приобретению, потому что музыкантов, как таковых, в его распоряжении не было. Были бойцы, умеющие играть, что им покажут, нот, естественно, толком никто не знал, и три марша, не считая похоронного, которыми "жмуркоманда" услаждала слух личного состава, навязли в ушах у всех. Посему, появление профессионалов от музыки очень обрадовало директора, подполковника Турбина.

Начальник политотдела дивизии, полковник Пилипенко, послушав оркестр, выразил недоумение репертуаром:

– Турбин! Вот, я тут уже не первый год, а музыка всё та же. Твои музыканты больше играть ничего не умеют, что ли?!

– Товарищ полковник! У меня сейчас с новым призывом два профессионала пришли! Консерваторию ленинградскую закончили. Будем менять репертуар!

– Это хорошо! К седьмому ноября надо какой-нибудь новый марш исполнить. Успеешь?

– Так точно!

– Пятого в десять утра приду слушать.

Начпо ушел, Турбин вызвал Леву и Вову:

– Короче, нам поставлена задача, к седьмому ноября разучить и исполнить на параде новый марш. Вы из Ленинграда, образование у вас есть. Репетируйте хоть круглые сутки, но чтобы к пятому числу марш был готов!

Лева и Вова блестяще справились с поставленной задачей. Начпо, явившийся на прослушивание, был очень доволен. Музыканты играли слаженно, даже с каким-то подъемом. Пилипенко поинтересовался:

– А как называется марш?

– Марш подводников, товарищ полковник!

– Хм… Подводников… Ну, ладно! Главное, музыка хорошая. Хоть мы и не подводники – нехай будет!

Седьмого ноября серые шеренги дружно печатали шаг под новый марш. Гремела медь, гулко ухал барабан. Довольные командиры, взяв под козырек, приветствовали с трибуны марширующие роты. Хотелось расправить плечи и грянуть строевым, подпевая старательно гремящему оркестру:

We all live in a yellow submarine!

Yellow submarine!

Yellow submarine!..

* * *

Лёха

– Лёха! Где ты его берешь? Дрянь несусветная!

– У дефектоскопистов!

– ???

– Ну, это тележка такая. Ее по рельсам катят, там приборы, их шилом заправляют. В конце смены шило сливают. Не на землю, естественно…

– Ну, давай еще по чуть- чуть

– Давай за твой скорый дембель! Дай Бог, чтобы не в последней партии!..

– Я уйду первым! Самым первым!..

– Нереально! У тебя, что, папа округом командует?

– Нет! Но уйду первым. Потому, что знаю свой дембельский аккорд. А его я закончу через неделю после приказа!

Признаться, Лёхе я не поверил. Самая первая партия дембелей всегда уходила, как минимум, месяца через полтора. Весь разговор происходил в Доме офицеров гарнизона Смоляниново, где Лёха трудился художником, и куда нас с Макарычем отправили за наглядной агитацией. Агитация сохла, Макарыч по обыкновению проводил время за бутылкой у кого-то из многочисленных знакомых, снабдив меня сухпаем и отправив в Дом офицеров, где и пристроили до завтрашнего утра.

Художник Леха был великолепный! За плечами имел художественно-графический факультет института имени Герцена в Ленинграде. Выполненные им портреты всяческих военачальников и героев во множестве украшали фойе Дома офицеров.

Талантливого художника ценили, жил он, как у Христа за пазухой, в части появлялся крайне редко, но, против обыкновения, сослуживцы относились к нему неплохо. Кроме умения рисовать, Леха был разрядником по самбо, посему наезжать на него желающих не находилось, к тому же разрисованный Лёхой дембельский альбом очень и очень ценился в гарнизоне. Правда, чести этой удостаивались единицы, входившие в число друзей и земляков. Лёхиными рисунками гордились, как работами известных мастеров. При всем этом, я очень сильно сомневался, чтобы его отпустили самым первым, причем сразу после приказа:

– Леха! Ну, нереально это! Ты художник классный, потому первым и не уйдешь, пока всё что можно не разрисуешь!

– Спорим!? Если уйду – поставишь мне литр, когда в Питере будешь! Коньяка!!! Не шила!..

– Да уж! Такой отравы там не найти! Из чего его делают?!

– Судя по запаху – из квашеных галош!..

Лёха нацарапал мне свой питерский телефон на открытке со знаменитой картины "Ленин в октябре", кажется, где Ильич в окружении солдат и матросов произносил какую-то речь:

– Вот, тоже, блин, халтура! В актовом зале клуба железнодорожников панно на всю стену рисую. И на хрен им там лысый в кепке?! Как будто ничего больше изобразить нечего!..

Вопрос о шиле можно было не задавать. Если Лёха разрисовывает железнодорожный клуб, значит, там он им и разжился.

– А аккорд какой будет?

– Новая офицерская столовая. На сто процентов уверен!

– Ну, разрисуешь, и все равно, я думаю, первым не уйдешь. Найдут еще, чем нагрузить!

– Копи деньги на коньяк! Французский не надо, ни к чему тебя разорять! Армянский пойдет!..

Он, действительно, уволился самым первым. Когда я, через неделю после приказа, позвонил в Смолянку, Лёхи там не оказалось, и мне было отвечено, что тот, судя по всему, уже пьет водку дома. Ничего не оставалось, как восхищенно выругаться…

По первому ноябрьскому снежку, грея в карманах куртки две бутылки армянского коньяка, я подходил к старому дому на Моховой. Неделю назад приехал домой, дня три квасил с друзьями и родственниками, и зачем-то, уже не упомню, поехал в Питер. Прошло полгода, но Лёха меня вспомнил сразу, заорал в трубку, чтобы я немедленно подъезжал к нему, дал адрес и объяснил, как найти квартиру. Жил он в полуподвале с отдельным входом, на двери красовалась огромная подкова, выкрашенная каким-то фосфорецирующим составом.