Наст и сход лавины

– Если у тебя нет иных, более приятных вестей для меня, то тебе здесь больше не рады, князь.

Последнее слово она выплевывает с таким пренебрежением, что он почти представляет, как ее слюна летела бы ему в лицо, стой он чуть ближе.

– Я взываю к твоему разуму… – начинает Чернобог еще раз, но тут же оказывается прерванным.

– Довольно! – Она вскидывает руку, призывая его молчать. Делает ровно так же, как и он. То ли намеренно, то ли случайно. Где-то высоко, под сводом башни, устремляющейся ввысь, каркает ворон и шумно хлопает крыльями, стремительно летя вниз. Каркает еще раз, зычно и в разы громче, и цепко хватается когтями за плечо Мораны, усаживаясь и складывая крылья. – Я достаточно услышала и больше ничего о иноземцах знать не желаю.

– Значит, рассчитывать на помощь твоего войска мне не стоит.

Он не спрашивает, а утверждает. Морана больше не улыбается, не смеется. И взгляд ее становится тем же бездушным и холодным, каким она встретила его на лестнице у палат.

– Не стоит, князь. И без приглашения более не являйся. А приглашения, как сам понимаешь, от меня ты не дождешься.

Чернобог сцепляет зубы, заставляет себя промолчать и даже коротко кивает – то ли на самом деле проявляя почтение, то ли издеваясь. Морана не шевелится. Ничего не произносит и не щелкает пальцами, но хлопки крыльев тихо звучат где-то под сводами потолка, а потом становятся все ближе и ближе.

– Тебе пора, князь.

И вопреки ожиданиям она не улыбается. Глядит как та самая хозяйка Вечной Мерзлоты, о которой ему говорил Ящер. Стая воронов все ближе и ближе, но в этот раз он знает, чего ждать. В этот раз ему совершенно нечего опасаться.

– Я вернусь, – обещает он перед тем, как обернуться и пойти в сторону выхода.

– Не думаю, – произносит она ему в спину.

Приходится сжать руки в кулаки, чтобы сдержаться. Чтобы не развернуться и не сказать что-нибудь едкое или пригрозить ей расправой от иноземных захватчиков. Чернобог знает, что вернется. Знает это лучше самоуверенной и злобной суки, что позволяет себе насмехаться над ним. Он скашивает взгляд на похожих на птиц воинов, стоящих у дверей, и хмыкает, мысленно что-то отметив для себя.

Хлопки крыльев за спиной стихают. Видимо, догонять его вороны все же не станут. Видимо, все ее манипуляции нужны для устрашения и демонстрации собственной силы, но не более.

Это осознание вызывает непроизвольный смешок, который он позволяет себе, выйдя в открытый коридор. Но холодный воздух не ударяет в лицо: здесь везде одинаково холодно, а тусклое зимнее солнце не греет. Ветра нет, даже легкого – а ему бы пригодился, чтобы остыть после разговора с местной дерзкой княгиней.

На мгновение он останавливается, опирается рукой о балку и глядит вниз – во двор. Интересно, что случится, если он направится не в конюшню, а продолжит свой путь по палатам. Что она сделает, если он задержится здесь чуть дольше, чем она того хочет?

Вокруг – никого, да и что-то подсказывает, что глаз везде у Мораны точно нет.

Мысль вызывает непроизвольную ухмылку на его лице. Хоть в чем-то он может поступить так, как нужно ему, а не ей. И пускай думает, что он уехал. Пускай упивается собственной властью и убежденностью в своей правоте. Ему нужно знать, чем еще она располагает. Ему нужно знать все то, о чем прежде не знали ни картографы, ни разрозненные князья Нави. Раз уж ему удалось попасть туда, куда прежде не было ходу другим, то он воспользуется этой возможностью в полной мере.

Ориентироваться в новом месте без каких-либо знаний оказывается не так просто, как он надеялся. Потому что жилые корпусы и нежилые выглядят будто бы одинаково. Лед такой плотный и мутный, что он прикладывает голую ладонь к стене, чтобы убедиться, что все здесь выстроено не из дерева. Но грубая кожа руки ощущает холодное прикосновение ледяной корки, а не сухость камня.

Воины-вороны ему на пути не попадаются. Вообще ни одной живой или мертвой души – все здесь пустынно и начинает казаться какой-то иллюзией или жестокой издевкой после четвертого строения, похожего по форме и внешнему виду на предыдущие.

Но в оружейной находится оружие. Не сделанное изо льда, а настоящее – стальное, медное и латунное. Не сваленное в кучу, а выставленное на стойках, подставках и вделанных в стену креплениях. Ни оружейника, ни кузнеца – никого.

Все вымерли.

Чернобог обращается в сплошной слух, но в следующей постройке натыкается на лестницу, ведущую вниз, и это выглядит идеальной ловушкой. Зайди туда – и окажешься в тонких и жестоких пальцах Мораны. Он присаживается, косится через окно в полу, стараясь понять, что там ниже, но ничего, кроме лестницы, рассмотреть не получается.

Любопытство не пересиливает: оставаться ее пленником нет желания. (Впрочем, вдруг проскальзывает мысль о том, как ее длинные пальцы хватают его за шею, и это вызывает совсем не страх. Нечто полностью противоположное страху.)

– Что-то потеряли, князь?

Он вскидывает голову резко, но стоящий рядом воин в черных доспехах и шлеме с вороньими перьями похож больше на мальчишку, чем на мужчину, а глядит совсем по-птичьи. И в черных глазах-бусинах скользит что-то знакомое. Чернобог выпрямляется, прищуривается и отгоняет от себя ассоциации с крупной птицей, сидящей на плече Мораны.

– И давно ты у меня за спиной?

– Кто знает.

Мальчишка не меняется в лице, в его интонациях что-то напоминает ее жестокие слова. Чернобог хмыкает и собирается продолжить свой обход, но тот буквально преграждает ему путь. Он делает шаг в сторону, и птичий воин мгновенно шагает туда же.

– Тебя она послала, да?

Ответа не следует. Чернобог давит нервный смешок.

Ну конечно.

Стоило сразу догадаться, что пустота и тишина во владениях Мораны не могут быть ему на руку. Здесь все ему чуждо и незнакомо. А вот она – она здесь властительница, да еще и не первый век.

Наблюдала ли она за его рысканьем по ее владениям? Наблюдает ли она сейчас?

Может, смотрит на него через глаза юнца?

Чернобог в них вглядывается, но там лишь чернота – блестящая, нечеловеческая и отнюдь не божественная. А еще пустота, ничем не выдающая присутствия богини по ту сторону. Мальчишка не моргает, выдерживает прямой взгляд глаза в глаза, и Чернобог разворачивается, направляясь к выходу.

– К коню ты тоже меня проводишь, или я могу обойтись без провожатого?

Снова без ответа. И когда на улице Чернобог оборачивается, никакого птичьего воина и в помине нет. Никого нет – может, ему показалось? Может, здесь правда все ненастоящее и иллюзорное?

Он идет по двору, но в саму конюшню заходить не приходится. Его конь оказывается привязанным к столбу – полностью снаряженным, готовым к седоку и дальнему пути. Чернобог кладет ладонь на холку животному, оборачивается в поисках конюха или подмастерий, но снова никого не видит.

Тусклое солнце слепит, приходится ладонью прикрыть глаза – и тогда он замечает.

Но не конюха и не мельтешащих по двору людей. Даже не птичьих воинов с их носами, похожими на клювы.

На втором этаже хором стоит она.

В белой пушистой шубе, полностью скрывающей и фигуру, и руки. С распущенными черными волосами, резко контрастирующими с белоснежным мехом. Без какого-либо головного убора. Стоит, опирается на край балкона и смотрит на него сверху вниз этим оценивающим взглядом, от которого он дышать начинает тише.

Поверхностно и едва-едва.

Конь принимается фырчать, топчется на месте в нетерпении. Чернобог хлопает его ладонью по крупу, а сам глядит на Морану, не отрываясь. Она никуда не уходит. Смотрит, кажется, тоже четко на него. И если это игра в гляделки, как она сказала, если это проверка его слабины, то он не собирается ей уступать.

Солнце перестает так сильно светить в глаза, заходя за край облака. Он отвязывает коня от столба, ловко садится в седло, натянув поводья, и делает почти круг, чтобы посмотреть на нее чуть дольше. На женщину, не просто решившую отказать ему в помощи, но заставившую его почувствовать себя раздраженным и желающим ей что-то доказать.

Задевшую его своим отказом за живое.

Не отказом в войске, нет. Отказом повиноваться и признавать в нем силу большую, чем она сама.

Морана не ежится от холода. Не облизывает губы – а ему вдруг ужасно хочется, чтобы она это сделала. Он разрывает зрительный контакт первым, поворачивает коня в сторону выезда со двора и грубо бьет его пяткой сапога в бок, будто желая выместить чувства, которые эта женщина в нем рождает.

Ее колючий взгляд он чувствует на своей спине еще долго.

Даже после того, как выезжает за ворота и пускается в обратный путь.

Ее взгляд расчесывает ему шкуру, проникает под мясо и заставляет вспоминать тонкие, изгибающиеся в усмешке губы. Он жмурится во время галопа, желая прогнать ее образ из головы, но она заседает там крепко.

Так, что заставит вернуться раньше, чем он собирался.

Глава 4. Преследующий образ

Кружки глухо бьются о дубовый стол, брага льется мимо, а запах хмеля стоит такой, что от него одного может повести голову. Собравшиеся боги, твари и духи разговаривают, пьют много и танцуют, толпясь в явно не вмещающим их тереме.

Брага льется на пол, кто-то поскальзывается, но брань быстро сменяется смехом.

Подобной пирушки в Нави не было давно, если вообще когда-то была. Но Чернобог слишком погрузился в свои мысли, чтобы сопротивляться или тем более запрещать, когда наконец добрался до собственных владений, минуя все ловушки и погодные буйства, расставленные Мораной от недоброжелателей. Дорога назад оказалась не менее утомительной, чем дорога до Вечной Мерзлоты.

Но едва копыта его коня ступили на знакомые земли, как навстречу выехал Ний – некогда один из князей Навьих земель, собравший всех под своим началом, а теперь подданный Чернобога по велению Рода. И хоть законы Нави отличны от законов Яви и уж тем более Прави, не по силам было Нию спорить с Родом, а потому пришлось покориться и склонить голову перед новым хозяином.

– Потрепало тебя, темнейший, – сразу же отметил Ний, равняясь с Чернобогом. – Ящер сказал, ты в Вечную Мерзлоту направился, да мы сначала решили, что это у него шутки такие.

– Не шутки, – мрачно отозвался Чернобог, поворачиваясь лицом к подоспевшему Нию. – Но язык у змея и правда длинноват. Отсечь, что ли?

– Не думаю, что это его остановит, – со смешком подхватил тот. – Но если это какая-то тайна…

– Да нет никакой тайны. Сам ведь знаешь, что скоро придется биться с захватчиками, если все еще хотим сохранить хоть какие-то крупицы власти. А у Мораны, как я слышал, одно из самых сильных и свирепых войск.

– Это у Мары-то? – Ний уже откровенно развеселился. – Я или чего не понимаю, или не женское это дело – войсками командовать. Да за столько веков любые, даже самые разъяренные воины от рук отобьются. Не помню, чтобы она хоть с кем-то воевала.

– Ну не тебе в войне понимать.

– И то верно, не мне. Куда мне в ваши братские склоки ввязываться, когда душа моя меня не отпустит?

Еще в давние времена, когда Чернобог из гордости или из обиды бился со своим братом, Ний перестал участвовать даже в непродолжительных схватках. Сначала, конечно, помнится, все долго над ним смеялись. Славные битвы и былой запал – все это променять ради какой-то женщины!

Но лишь годы спустя, когда он наконец перестал скрывать супругу, когда представил ее ратным названным братьям, все смешки сами собой прекратились. Да и как можно было – Ния, сестра его младшая, одним сердитым взглядом могла остановить самую дикую кобылицу, взмыленную в пылу битвы. Лишь прицокнуть – и даже бывалым воинам становилось не по себе.

Потому, наверное, он и не стал спорить, когда Ний сообщил, что сам организует пирушку, сам гостей позовет, сам нальет всем. Избавит его от хозяйских мук гостеприимства по старой дружбе. По крайней мере сейчас, смотря на собравшихся, Чернобог ловит себя на мысли, что таким пройдохам проще позволить чествовать возвращение своего князя с поражением, чем разогнать их по углам.

– Я же говорил, что обо всем позабочусь, – самодовольно подмечает Ний, усаживаясь рядом. Ставит перед ним две полные доверху кружки браги, которая по самой кромке гуляет, едва-едва не выплескиваясь, и беззлобно пихает в плечо. – Язык, правда, Ящеру отсечь не успел, но ты уж не серчай, темнейший. Не до того было.

Чернобог мрачно хмыкает в ответ на шутку, но кружку все же берет, даже чокается с Нием перед тем, как сделать глоток. Вкус прогорклый, стойкий – самое то, чтобы выкинуть из головы не покидающий его облик хозяйки никем не покоренных земель, который почему-то из мыслей не идет, как бы он ни гнал.

– Что-то я не вижу твоей супруги, – замечает Чернобог хмуро.

– А ты ниже смотри, темнейший, сразу и заметишь, – ехидно отвечает тот.

И как назло именно в этот момент Ния показывается из-за чужих широких спин и с раздраженным выражением лица маневрирует между хорошо так захмелевшими гостями. Многим она едва достает до середины груди – невысокая, с яркими янтарными глазами и тонкими губами, вечно изогнутыми в выражении некоего недовольства.

Чернобог взгляд переводит на Ния и замечает, как тот внимательно следит за ней с чуть приподнятыми уголками губ. И есть что-то в этом взгляде незнакомо-трепетное – то ли мечтательное, то ли теплое. То, что Чернобогу не понять, но этим двоим оно знакомо как нельзя лучше.

Ния пробирается наконец через толпу веселящихся и оголтело ржущих тварей, брезгливо отряхивает одежды и всем видом показывает, что ей – привыкшей властвовать над одинокой и суровой стихией – огромные шумные компании неприятны.

– Дышать абсолютно нечем, – возмущенно заявляет она низким голосом, когда подходит к их столу и садится напротив. – Так бы и утопила нескольких особо буйных.

Ний смеется, в плечо опять Чернобога толкает, мол, умора же. А потом ловко с насиженного места подскакивает, подхватывает одну из кружек, из которой каким-то неведомым образом все же не выплескивается брага, и уже садится на скамью напротив – ровно подле жены.

– На вот, попей прохладного, – предлагает, протягивая свою кружку.

Ния, вопреки всем ожиданиям, не морщится, не зовет его олухом и не заявляет оскорбленно, что такое поганое пойло неприлично предлагать богине. Вместо этого берет у него кружку и делает крупный глоток. Ний целует ее во влажные губы, едва кружка глухо стукается днищем о тяжелый дубовый стол, и она будто бы немного оттаивает.

– Ну вот и дышать проще, правда ведь? – подначивает Ний, кончиком указательного пальца проходясь по ее щеке.

Она коротко кивает, на пару мгновений будто потеплев и перестав раздражаться, а затем обратно хмурит брови и поворачивается к Чернобогу.

– Значит, вернулся ни с чем, темнейший?

Чернобог тяжело выдыхает, откидывается спиной на стену и болтает остатки браги в кружке. Маленький, контролируемый им вихрь. Совсем не то, что вьюга, с которой пришлось сражаться и на обратном пути.

Совсем не то, что у него внутри.

– Это ты разболтал? – спрашивает он у Ния, но тот даже никак ответить не успевает. Рот едва приоткрывает, как тут же подхватывает Ния:

– Думаешь, никто не понял, что Морана тебе в помощи отказала? – И хмыкает себе под нос, многозначительно вскидывает брови. – Согласись она биться под твоими знаменами, уже бы вся Навь сотрясалась от копыт ее быстроногих коней, не знающих ни усталости, ни боли.

– А ты откуда так много про коней ее знаешь? – с толикой подозрения спрашивает Ний.

– Не у одного тебя, муж мой, была бойкая юность.

Улыбка на лице Ния появляется медленно, как и осознание. Чернобог переводит взгляд с одного на другую и обратно, пытаясь тоже включиться в разговор супругов.

– Вот же ты!.. – явно пораженно заявляет Ний. – Вот же ж!

– Так что явился наш темнейший без войска, без поддержки и оставленный нам одним на радость, – заключает она, но слова скорее сочатся горчащей иронией, которую Чернобог тут же запивает брагой.

Одно дело самому знать, что зря обнадежился и провалился. Но совсем другое – слышать это от тех, кто должен быть ниже, кто должен склонять головы и подобострастно заглядывать в рот.

Не то чтобы раньше ему это было нужно, но почему-то после едких речей Мораны о том, кто где и кому хозяин, он вспоминает о том, как близко подпустил к себе бывших князей Навьих земель. Как позволил говорить с собой почти как с равным, как усадил за один стол с собой и как даже болтливому дракону без стыда и совести позволил стать своим закадычным другом, сующим нос в то, что его совершенно касаться не должно.

– Ты глянь, наш князь не в духе, – подкидывает дров в костер Ния, наклонив голову набок, и буквально изучает его с каким-то гадливым и извращенным наслаждением.

– Оставь ты его, душа моя. Не видишь, нет у него настроения предаваться развлечениям и попойкам.

Ний посмеивается, приобнимает супругу за плечи, а сам косится хитрым взглядом за Чернобога. Настроения и правда нет, но дело точно не в отказе Мораны союзничать. Войско ему, конечно, не помешает, но мысли раз за разом возвращаются к пронзительному взгляду ее стеклянных – настолько они светлые – глаз, к непокорному тону, и он никак выкинуть это из головы не может.

– Я получу ее армию.

– Чего говоришь, князь? – насмешливо переспрашивает Ний.

– Я получу всех ее вороньих воинов, – повторяет Чернобог уже громче. Пересекается с колючим взглядом Нии, глядит на едва заметно захмелевшее выражение лица Ния. – Она сама их мне предложит, вот увидите.

– Тебе брага в голову ударила, темнейший, – хмыкает Ния мрачно. – Такая женщина никому не уступит, особенно если уже отказала. Не позорь себя бахвальскими обещаниями.

Он сводит брови, фыркает и поднимается из-за стола. Кто-то, заметив его движение, тоже вскакивает, но Ния и Ний остаются сидеть на месте. Чернобог громко прочищает горло, и разговоры стихают, собравшиеся оборачиваются, перестают толкаться, танцевать и хохотать. Он поднимает наполовину пустую кружку и произносит так, чтобы слышали все присутствующие, даже те, что перешептываются и с опаской косятся на него:

– Я не хотел собирать вас здесь, но мой старый товарищ, – и скашивает взгляд на Ния; тот ладонь прикладывает к груди и склоняет голову в знак признательности, – убедил меня, что нет лучшей идеи, чем позвать всех вас под своды моего терема. Уж и не знаю, хорошая ли это была идея.

Кто-то смеется, другие подхватывают, но Чернобог не разделяет их веселья. На его хмуром лице не появляется и тени улыбки, поэтому собравшиеся боги и духи довольно быстро смолкают.

– Как вы знаете, я вернулся из княжества на дальнем севере Нави. Вернулся без воинов, за которыми отправлялся, но это лишь первая моя выездка.

– Он опозорит себя, – тихим шепотом обращается к супругу Ния.

– Пускай, это уже его дело, – уверяет Ний и чуть сжимает ее плечо, прижимая ее к себе ближе.

– Могу заверить вас, что воины Мораны присоединятся к нашему войску, – продолжает Чернобог, то ли не расслышав их разговор, то ли намеренно игнорируя. – Все вороны хозяйки зимы выступят под моим личным командованием.

Кружки начинают стучать о стол, духи одобрительно свистят и галдят.

– Что он делает, – осуждающе качает головой Ния, отворачиваясь, будто увидела что-то мерзопакостное. Ее муж поднимает свою кружку – ту, что у них одна на двоих, – и она цокает недовольно.

– За темнейшего! – зычно предлагает Ний. Ния касается его ладони, сжимающей ее плечо, а он переплетает их пальцы и делает несколько крупных глотков.

– За темнейшего! – подхватывают другие боги.

– За темнейшего! – галдят все собравшиеся.

И честолюбие Чернобога разве что не урчит довольно, пока кружки бьются стенками друг о друга, брага разливается на столы, на пол, снова наполняя помещение густым хмельным запахом, звучит громкий свист, и все пьют-пьют-чествуют его будущую победу, на которую он буквально обрек себя самоуверенными речами.

Он делает глоток браги сам. Допивает до самого дна и ставит с громким ударом кружку на стол.

Все возвращаются к разговорам, снова слышен то смех, то визг, даже хрюканье. Речь Чернобога лишь распалила и без того знатно захмелевшую Навью компанию.

– Не останешься с нами, князь? – елейно уточняет Ний, хотя сам уже отвлекся на темно-каштановые пряди волос Нии, наматывает их на пальцы и щерится по-кошачьи. – Веселье только начинается.

Его янтарные глаза точь-в-точь как ее, и Чернобог подмечает между ними явное сходство, из-за которого многие по ошибке считают их близнецами. Но нет; Ний на несколько сотен лет точно старше. Чего, правда, нельзя сказать из-за легкой или почти легкомысленной манеры речи. Ния же на него не смотрит, полностью сосредоточив свое внимание на муже, будто никого вокруг и нет.

Их одинаковые черты разнятся лишь выражением лица, звучанием голоса и характером.

– Развлекайтесь без меня, – бурчит Чернобог в ответ и выходит из-за стола.

Его трогают за плечи, что-то говорят, пока он идет мимо, хлопают по спине, но он все равно пробирается через толпу собравшихся и явно непомещающихся в тереме гостей и оставляет устроенный Нием пир ему самому.

Он все это затеял, он знает, что делать дальше и как спроваживать гостей после. Когда Ний был князем, в его обители часто собирались всевозможные мелкие божества и различные мерзопакостные твари, чтобы попировать без повода, упиться каким-нибудь пойлом и захрапеть прямо на полу.

Устраивать подобные сборища Чернобог так и не научился. Как и чувствовать себя частью них.

В толпе подданных находиться не хочется. В толпе подданных, ликующих и прославляющих его имя, он снова вспоминает тонкие и острые углы женщины, отказавшейся склонить перед ним голову.

Пускай бы и не помогла.

Пускай бы сказала, что это не ее война.

Но она впервые заставила его почувствовать себя юнцом. Глупым мальчишкой на побегушках, что смеет говорить о какой-то мнимой власти, полученной в наказание от отца. Полученной просто так, без какого-либо права и достоинства.

Это злит так сильно, что он бьет кулаком деревянный резной столб, украшающий крыльцо. Легче не становится. Чернобог бьет другим кулаком. Бьет снова и снова, но злости становится все больше. Он буквально слышит звук ее голоса, подначивающий и насмехающийся, пока дерево трещит под ударами кулаков.

Видит ее льдистые глаза перед собой.

И когда сносит столб и прижимается лбом к другому, соседнему, готов поклясться, что в ушах звенит ее смех. Он закрывает глаза, зажмуривает до черных пятен. Ее смех становится все тише, тише и сменяется звуком хлопающих крыльев.

Ровно как те – под сводами ледяного зала.

Распахнув глаза, он замечает вдалеке парящего черного ворона, и ее образ перестает казаться иллюзией, что преследует его с самой Вечной Мерзлоты.

– Что же ты такое? – спрашивает он тихо, обращаясь больше к самому себе, чем к Моране или птице, что держится вдалеке, садится на голую ветку дерева и каркает.

Не может же ей принадлежать каждый ворон в Нави. Ему хмель в голову слишком сильно бьет, еще и занозы в правую руку впиваются, раздражая и без того разошедшийся дурной характер. Но он не может оторвать взгляда от птицы, угадывая в гордом клюве профиль ее воинов.

Воинов, которых он при всех пообещал заполучить, поддавшись мгновенной слабости. Поддавшись самолюбию и желчи, что кипела где-то внутри ровно с того момента, как Морана выставила его вон из палат, даже не собираясь провожать или желать удачной дороги.

Она бы прокляла его, будь ее воля, – он уверен. Потому что в ее взгляде он читал настолько откровенное презрение, что теперь вытрясти из головы его не может.

Он видит херовых воронов каждый день с того вечера. Каждый. Ебаный. День.

Это становится болезнью, проклятием и одержимой внимательностью.

И тут уже не списать все на перебродившую брагу, не списать на разыгравшееся воображение. Птицы оказываются у него на пути, проносятся мимо, он слышит их вопли-крики по ночам, когда не может уснуть, и злится так сильно, что сама земля начинает ходить ходуном.

– Не стоило все же обещать при всех, что получишь армию Мораны, – замечает Ния, когда спустя несколько дней приносит ему жестяную кружку, полную какой-то мутной жижи, от которой пахнет серой и чем-то глинистым.

– Что это? – спрашивает Чернобог, полностью игнорируя ее слова.

– То, что поумерит твой пыл, темнейший. А то нам и никакие битвы с иноземцами не понадобятся, ты сам от нас всех избавишь.

Она оставляет кружку на небольшом столике и уходит, не простившись. Он трет виски и старается отогнать от себя въевшийся в сознание образ. За окнами предательски каркают вороны, и он бьет кулаком по столу, разламывая его напополам одним мощным ударом.

Птицы не смолкают, как и гнев внутри него. Чернобог подходит к небольшому столику, заглядывает в жестяную кружку и видит ил. Ил, болотную топь – и собственное отражение, которое неприветливо зыркает на него.