Наст и сход лавины

Чернобог льет ему из кувшина сам, снова доливает браги до самого-самого края. Ящер пристально следит за текущей жидкостью, чуть не расплескивает себе на когтистую лапу, когда поспешно тянет в пасть.

– Ух, хороша бражка! – И облизывается длинным раздвоенным языком.

– Так что там с Велесом? – напоминает Чернобог, задумчиво потягивая брагу, совсем не так, как Ящер. – Они примирились в итоге?

– А этого я уже не знаю, князь. Знаю только, что раньше наша княгиня туда-сюда через Смородину бегала, а теперь уже много лет и не показывается рядом с моими владениями. То ли нашла дорожку покороче между своими землями и Явью, то ли не покидает свои хоромы, опасаясь, как бы ее не лишили всего нажитого.

Чернобог хмурится. Не допивает до конца, а отставляет стакан и направляется к висящей на стене карте Нави. Старый гобелен ему достался вместе с землями и хоромами. Чтобы проще адаптироваться или потому, что остался от кого-то из прежних князей – Чернобог и не разбирался. Он тогда был слишком зол на брата, чтобы дотошно изучать новые владения и подарки.

Все как на ладони – и все здесь принадлежит ему, кроме тех самых земель, про которые и думать-то нечего. Вот они – на самом севере. Вышитые белыми нитками на гобелене, словно и не земли это, а одно огромное озеро. Неясно, ни какие там дороги, ни много ли жизни. Может, там и нет ничего, кроме ледяной пустыни.

– Призадумался, князь? – ехидно спрашивает Ящер. – Подумай, правильно. Где ж тебе еще такое войско достать, как не у Мораны?

– В этом-то ты прав, – произносит Чернобог, поглаживая бороду. – Но если все твои рассказы правдивы… Нет, если в них хотя бы часть правды есть, то силой тут нельзя действовать. Да и столько лет я не притеснял ее прав на земли, будет странно это, реши я сейчас завладеть ими. Как бы война не началась, а нам не воевать с таким войском надо, а заполучить его себе.

– Нам? Это ты меня с собой возьмешь?

Он оборачивается, взгляд бросает на Ящера, и губы сами собой растягиваются в насмешливой улыбке.

– Твое дело – сторожить мост, а не по землям Нави скитаться в поисках приключений.

– Так ты же не справишься без меня, – тут же находится Ящер и делает широкий шаг мощными лапами в сторону Чернобога. – А я и подскажу, как к княгине подступиться, и еще много чего знаю.

Глухой смех все же вырывается у Чернобога. Он качает головой и возвращается взглядом к карте.

– Ну уж нет, друг мой. Ты меня не уболтаешь, хотя болтаешь ты и складно. Не я тебя владыкой моста назначал, не мне тебя и отпускать.

Изо рта дракона раздается разочарованный вздох, больше похожий на рык, но Чернобог никак не реагирует. Прослеживает тонкие черные нитки дорог, тянущихся в обход вечной мерзлоты, присматривается. Пальцами ведет по ним и наконец находит. Вот же она – одна единственная тоненькая серая тропинка. То ли картограф ошибся, то ли прялка напортачила – то ли это и в самом деле тропка, что может завести в густой лес морозной пустыни, с которого и начинаются владения холодной княгини.

– Коня седлать надо, – говорит Чернобог, какое-то время еще разглядывая карту, как будто она может ответить хотя бы на часть из множества вопросов, что появляются у него в голове. Но гобелен-карта молчит, и он тяжело выдыхает, оборачиваясь к Ящеру.

– Сегодня выступаешь в путь?

– Сегодня.

Но короткий ответ не устраивает хитрого Ящера, он продолжает наседать:

– И кого же возьмешь с собой, если не меня?

Чернобог не выпроваживает его, но и отвечать не торопится. Возвращается за стол, пишет короткую записку и сворачивает в несколько раз. Чувствует, как Ящер вытягивает длинную шею, пытаясь заглянуть туда, куда его явно не звали. Сургуч капает крупными каплями на край письма, нагретый пламенем свечи.

– А если тебе помощь понадобится? А если совет? – никак не успокаивается Ящер, но Чернобог даже в лице не меняется. Прижимает печать к мягкому воску, придавливает и машет письмом, откладывая печать в сторону. – От меня пользы будет в несколько раз больше, чем от любого из твоих людей!

Брага делает его еще более болтливым, чем обычно, хотя и выпил-то всего ничего. Чернобог смотрит на него, но на место не ставит. Что-то для себя решает и протягивает ему письмо с печатью.

– Вот, – говорит, – возьми.

– Что это? – спрашивает Ящер, но письмо берет в лапу осторожно, не сжимает когтями, чтобы случайно не порвать.

– Отдашь моему брату, если он вдруг явится в мое отсутствие.

– Думаешь, явится?

– Не знаю. Но нрав у него крутой, а характер нелегкий – он точно смертельно обидится, если решит протянуть руку помощи, а меня в это время не окажется дома. Надеюсь, это письмо умерит его вспыльчивость, если что.

Ящер хмыкает, письмо крутит перед глазами-бусинами, и они похожи на тлеющие угли. Есть что-то почти мудрое в его сосредоточенном взгляде, но эта мудрость сменяется насмешкой спустя несколько мгновений. Может, никакой серьезности там и не было; Чернобогу все равно. Он знает, что Ящер не подведет его в таком простом деле: передаст письмо, если брат появится. А если не появится, то все равно вскрывать не станет.

– Хоть попрощаться придешь?

– К чему нам прощаться? Поездка не будет такой уж долгой. Да и вряд ли наш разговор с Мораной займет много времени. Если ты прав и она стала затворницей, то сомневаюсь, что она – образец гостеприимства.

На последних словах Чернобог усмехается, и Ящер тоже хрипло посмеивается.

Впрочем, дорога оказывается дольше, чем он предполагал.

Это становится ясно, когда на четвертый день он не продвигается вперед по ледяному лесу, а ходит кругами. Все деревья, покрытые инеем, выглядят одинаково, дорожек нет, а склоны, валежники и холмы мешают идти четко прямо. Если бы он не сворачивал никуда, то рано или поздно вышел бы из этого бесконечного леса.

Если бы.

Слишком много сослагательного наклонения.

Он злится к концу первой недели, к концу второй впадает в откровенную ярость. И пускай не помнит, чтобы хоть раз видел ее холодный взгляд и лицо, но почему-то не покидает ощущение, что она смеется над ним.

Он разве что не слышит ее смех в собственной голове.

– Проклятая сука, – рычит он себе под нос, упрямо направляя коня четко вперед. Тот упирается, не хочет, но все же идет. Будь конь под ним обычный, то уже бы упал от усталости замертво, но в Нави и так все не живо и не мертво, вот и конь шагает вперед, пускает кольца дыма из ноздрей, сверкает красными глазами, но не устает.

Лес сменяется бесконечной ледяной пустыней, и здесь идти вперед получается без каких-либо препятствий, но что-то подсказывает, что карта, оставшаяся висеть в его палатах, была составлена картографом, который и примерно не представлял границы владений суровой и беспощадной богини. На той карте и близко не нанесены все просторы и земли северной части Нави.

Град бьет и его, и коня, и вокруг нет ни одного дерева, чтобы укрыться. Ни одному смертному, пожалуй, не пройти здесь. Может, если только какую хитрость сможет придумать; но для этого нужно знать про нескончаемый град, ледяные шарики которого становятся все крупнее день ото дня.

Он все равно не повернет обратно.

Конь устало пыхтит, фырчит, артачится чаще, но Чернобог продолжает упрямо вести его дальше. И когда они преодолевают ледяную пустыню, впереди появляется едва-едва заметный в дымке силуэт крепости у горизонта.

Будет смешно, думает он, если окажется, что это не владения Мораны, а какая-нибудь застава.

Радостное настроение пропадает почти что сразу. Ледяной ветер кусает за лицо, за руки, на бороде и усах остается наледь, даже на гриве коня появляется иней. Чернобог плотнее кутается в одежды, промерзает до самых костей, почему-то вспоминает о браге, оставшейся на хранение Ящеру, и даже завидует хитрому дракону.

Уж Чернобогу-то больше прока было от браги. Особенно в такой ветер, который проникает и в рот, и в нос, и под глаза будто бы лезет.

Он почти привыкает к ветру, когда слышит треск. Сначала списывает все на разыгравшееся воображение. Потом на ветки – но веток-то нет, как и деревьев. Треск раздается громче, и вот тут-то Чернобог и опускает взгляд ниже.

– Вот же сука, – цедит сквозь зубы, перехватывает поводья потуже и со всех сил бьет пятками в бока коня.

Корка льда под ними истончается, трещит она же – и ему бы спешиться, взять коня под уздцы и идти медленно, но вокруг ни души, ни зверя. Вокруг ничего, за что зацепиться можно, а сплошная снежная гладь обращается в лед. Трескучий, щелкающий и шикающий.

За копытами коня толстые льдины откалываются друг от друга, вода мертвого озера плещется, и конь разве что не верещит.

– Да что же в этой воде? – невольно произносит Чернобог вслух, а сам концом поводьев стегает скотину по бокам, подгоняя. – Давай, Бурка, быстрее!

Вода, соприкасаясь с шерстью, шипит. Разъедает и кожу, и мясо – он видит, как переднее копыто утопает в небольшой лужице, – и оставляет глубокие раны на звере. Конь ржет, мечется, пытается вбок увезти, но Чернобог направляет его вперед.

Прямо и только прямо.

Иначе блуждать им здесь бесконечно долго.

Конца тающему льду все нет и нет; копыта изъедены мертвой водой, конь ревет совсем не по-лошадиному, глаза налиты кровью, густой черный дым валит из ноздрей и рта. Он пускается во весь опор, но впереди лишь новый треск, рокот белого и мутного льда и одолевающие мысли – потонут.

Точно вдвоем здесь потонут.

Не хочет Морана, чтобы ее беспокоили, и позаботилась об этом с излишком.

Но Чернобог сильнее пятками коня бьет, разве что не до крови, тот взвизгивает, скачет быстрее пущенной стрелы и борется, сражается с леденящей мертвой стихией. Чернобог кричит от злости, оборачивается и видит, как за ними отколотые льдины утопают в озере.

– Не подведи, Бурка, не подведи! – орет он на взмыленную животину.

И сколько времени все это длится – неизвестно, но наконец под конскими ногами твердая земля. Наконец ничего не расходится трещинами, а бескрайнее озеро остается за спиной.

– Да уж, – устало выдыхает Чернобог, тормозя коня. – И как с такой договариваться? Неудивительно, что Велес согласился на развод.

Лошадиные ноги почти до коленей представляют собой кости. Без мяса, без сухожилий даже – голые кости. И Чернобог щурится, но все равно не спешивается. Лишь любопытно становится: а сунь он в те воды руку, что бы было?

Студеное княжество Мораны показывается из-за плотной холодной дымки, и он самодовольно ухмыляется. Ну куда ей справиться с богом! Особенно с таким могущественным. Может понаставить своих ловушек, может поиграть с ним – а ведь все равно он ее нашел. Все равно добрался до студеных палат с высокими ледяными витражами.

И ни ветра, ни града у ее княжества нет. Ворота у крепости – и те оказываются распахнутыми. Уж он-то думал, что после озера на него сосульки посыплются, ледяное пламя окольцует всю крепость и придется через озноб, бурю и вьюгу пробираться. А у нее и ворота открыты!

Ну дура баба. Все продумала, а как свой дворец спрятать, так не смогла.

Он въезжает во двор, разве что не смеясь. Никто его не встречает, но никто и не выпроваживает. И что же тут такого сложного, думает Чернобог. Ну лес, пустыню и озеро он преодолел – а дальше-то даже стражи нет. Заходи – бери что хочешь.

Не выдерживает – смеется в голос, разворачивая коня и осматриваясь.

– Эй, хозяйка! – кричит в разве что не издевательской манере. – Где же твое хваленое войско? Или все это сказки для устрашения бывшего супруга?

От смеха аж слезы на глаза наворачиваются. Мерзнут моментально и веки колют; и Чернобог утирает их, ведя коня вперед. Двор выглядит настолько спокойным и пустынным, что будто и не было здесь никого никогда. Ни птиц, ни зверей, ни других тварей.

Двор просторен, и он объезжает часть, но ничего не меняется. Проскальзывает мысль даже, что он обманулся: принял пустые ледяные палаты за студеный дворец. Но нет, не может же быть подобных дворцов несколько в Нави. Да и выглядит все больно роскошно – льдинка к льдинке, насыпь снега к насыпи.

– Испугалась, наверное, – хмыкает Чернобог, обращаясь то ли к коню, то ли к самому себе. – Пугливые нынче бабы пошли.

И не успевает он договорить последнее слово, как поднимается ветер, тянущий поземку из-под копыт зверя все выше и выше. Вьюга завывать начинает, закручивает, и буран глухо воет ей под стать.

Тяжелые ворота захлопываются, и непреодолимая сила подхватывает и Чернобога, и скотину его, кружа в колючем и пронизывающем танце. Он взывает к своим силам, но те молчат, он рычит и остановить бурю пытается, но та лишь злее становится. Рвет одежду на нем, бьет по лицу и шпыняет туда-сюда, как тряпичную игрушку.

А потом отшвыривает. Прям к лестнице бросает перед одними из хором.

Он падает на колени, едва удерживаясь, чтобы не на лицо и грудь. Вой вьюги в ушах так похож на женский высокий смех, что он ожидает увидеть насмешливую богиню на лестнице. Но конь хлопается о землю с глухим ударом, ржет, брыкается и тяжело поднимается на ноги, и визг бури затихает, так и не сменяясь женским смехом.

Зато он видит ее.

В белых мехах, с такой же белой кожей и смоляными волосами, выделяющимися на ослепительно-белоснежном фоне, Морана стоит на самом верху лестницы, ведущей в палаты, и едва поводит тонкими пальцами.

Откуда ни возьмись появляется тьма воронов, они хлопают крыльями, кричат – и становятся воинами, ударяясь о землю. Десятки, сотни, тысячи – весь двор ими наполняется, а они все прибывают и прибывают. Чернобог крутит головой в поисках конца этой армии. Они должны прекратить появляться, не может же быть их тьма – густая, черная и бесконечная.

Его взгляд наконец устремляется к ней, когда хлопки крыльев стихают, и на ее лице нет и толики насмешки. Ей совсем не весело, ей не забавно.

Лицо-маска ничего не выражает, лишь глаза блестят с такой явной эмоцией, что ее ни с чем не перепутаешь.

– И кто теперь испугался? – властно спрашивает она, с презрением смотря на потрепанного ветрами Чернобога.

Он открывает рот, чтобы ответить, но челюсть предательски отвисает.

Глава 3. Хозяйка Вечной Мерзлоты

Гостеприимством во владениях Мораны и не пахнет.

Никогда и не пахло, но откуда ему это знать? Она щурится, глядит пристально и почти что не моргает. Один из воронов – самый крупный – приземляется ей на плечо, и она гладит его по перьям на груди, будто бы размышляя о чем-то своем.

Ворон голову поворачивает к Чернобогу, и взгляд слишком осмысленный, чтобы принадлежать птице. Не нравится ему этот взгляд. И птица не нравится, да и все место какое-то угнетающее. Кто бы жаловался, конечно, уж не ему – повелителю Нави – ворчать, но эти земли совсем не похожи на те, к которым он привык.

Эти земли чужие, дикие – и подвластные ей одной. Женщине с алебастровой кожей, стеклянно-голубыми глазами и режущим острым взглядом, которым она его потрошит.

– Ты не в гляделки явился со мной играть, князь, – резко заговаривает она, перестав трогать птицу. – Так чего же ты хочешь?

Вот так сходу. Без официальностей, без накрытого стола. Чернобог чувствует себя некомфортно, стоя перед высоким ледяным креслом, которое служит ей троном. Между ними шагов пять, потом несколько невысоких ступеней – три, он посчитал, – и ее неприветливый тон. У дверей двое стражников с острыми чертами лиц – тоже вороны, думает он. И пускай Морана зовет его князем, но выглядит он незваным гостем перед раздраженной его внезапным вторжением женщиной.

– Разговор не для посторонних ушей, – изворотливо отвечает Чернобог и скашивает взгляд на стражу.

Она коротко усмехается, и ее лицо-маска наконец отражает хоть какую-то эмоцию. Первую с их встречи. Губы изгибаются в каком-то подобии улыбки, но в ней нет ничего теплого или приветливого. Напротив – выражение лица Мораны подобно оскалу дикого зверя. Предупреждает: не подходи близко – разорву.

– Уши моих слуг нельзя назвать посторонними. Да и пока я не услышала ни одной причины для того, чтобы не выгнать тебя взашей, как шкодливого юнца, повадившегося воровать яблоки через соседский забор.

– Не припомню, чтобы в царстве Вечной Мерзлоты водились яблоки.

– Не припомню, чтобы приглашала сюда хоть кого-то.

Он непроизвольно вскидывает брови от удивления и улыбается широко, раскинув руки в стороны.

– Виноват, милейшая княгиня. Надо ведь было сначала написать вам письмо, дождаться ответа, а уже потом собираться в дорогу.

– Именно, – хладнокровно подчеркивает она.

– Но это если бы у меня было время, а время нынче коротко и нам не благоволит.

Морана хмурится, чуть подается вперед, но делает это так плавно, что даже ворон, сидящий у нее на плече, не качается и не теряет равновесие. Видимо, она привыкла к компании этих птиц намного сильнее, чем ему показалось изначально. Интересно, так было всегда или стало после ее развода со вторым мужем?

Впрочем, ее мужья его никоим образом не касаются.

– Я не люблю загадок, князь. Говорите прямо, иначе нам придется с вами попрощаться.

– Без угроз, смотрю, ты никак не можешь, – вдруг потеряв всякое терпение и вежливость, произносит Чернобог. Фраза звучит не просто нагло, почти по-хамски, и она презрительно ведет носом, еще больше раздражая его. – Иностранные захватчики идут с юга на Явь. Жгут идолов, смертных в свою, иноземную, веру обращают, а противящихся рубят на месте – и дело с концом.

– С чего бы нам волноваться о смертных? Не первый раз они развязывают войны, так сами пусть и справляются. Была бы какая другая проблема у тебя…

Он не дает ей закончить, перебивает резко. Еще и руку вскидывает, будто она одна из его подданных.

– Ты слушай сначала, а потом рот открывай.

От такого заявления Морана недовольно фыркает и откидывается на спинку трона, будто у нее дух кто-то выбил из груди. Ворон громко и угрожающе каркает, но только какая-то птица еще не пугала Чернобога.

– Почему нас вообще должны интересовать смертные с их маленькими войнами?

– Потому что в этот раз все по-другому!

От звучного голоса Чернобога птица затыкается. Стража берется за оружие – он слышит звон стали у себя за спиной, но решает не оборачиваться. Морана не торопится одергивать их, щурится, словно изучая его, явно недовольная тоном и оборотом, который принял разговор. Наконец чуть мотает головой, чтобы стражники убрали оружие, и те тут же подчиняются.

Чернобог смотрит четко на нее – будто никого другого в просторном зале с высокими потолками и нет – и делает шаг в сторону трона.

– Никогда прежде захватчики не приносили с собой других богов. И не абы каких, а сильных и давно укоренившихся в человеческих умах.

Он берет себя в руки и делает еще шаг ближе к трону и восседающей на нем богине. Его слова звучат размеренно и спокойно

– Ты права, войны смертных нас не касаются. Пока они выкашивают наших в Яви, мы можем смеяться и мешкать. Но когда они решат заглянуть в Правь – тогда будет поздно.

– С чего ты взял, князь, что мне есть дело до Прави? – высокомерно и почти что с вызовом спрашивает Морана. – Я никогда не была там частой гостьей, да и впредь вряд ли стану. Пускай иноземцы забирают, если она им так нужна.

– Может, и мне стоит у тебя кое-что забрать, а? – Он останавливается в шаге от лестницы, разделяющей их. Руки заводит за спину и правой ладонью сжимает левое запястье. – Помнится, отец отдал мне всю Навь в управление.

– Что же ты можешь забрать у меня, князь?

Морана облокачивается на резной подлокотник трона, закидывает ногу на ногу, и Чернобог не может удержаться, чтобы не проследить за движением ее ног, скрытых длинной тканью платья.

– Род, помнится мне, только своими землями распоряжаться может, – задумчиво проговаривает она, будто ей и вправду требуется время, чтобы вспомнить. Указательным пальцем легонько бьет себя по губам, а потом шумно вздыхает и растягивает губы в насмешливой улыбке: – Но Вечная Мерзлота никогда и не принадлежала ему, понимаешь ли.

От этой поганой улыбки на губах хочется как следует ее встряхнуть. Схватить за шею сзади и напомнить, что он и сам не рад этой встрече. Он и сам бы не явился сюда, не будь настолько важного повода. И то, что он за столько веков еще ни разу не отобрал у нее все эти владения, с ее блядским троном и мерзопакостными летающими тварями, лишь говорит о его милосердии и добром расположении.

У Чернобога зубы скрипеть начинают, а Морана от этого, кажется, все больше и больше выходит из дурного расположения духа.

– Командовать, – размеренно произносит она, поднимаясь с трона, и чуть взмахивает рукой, от чего ворон тут же срывается с ее плеча и уносится куда-то ввысь под своды потолка, – ты, князь, будешь на своих землях. А здесь хозяйка я.

– Хозяйничать только скоро нечем будет, – сквозь плотно сжатые зубы.

Она делает шаг к лестнице, но их все еще разделяют три ступени. Морана смотрит сверху вниз, в ее ледяных глазах сверкают недобрые искры. Может, и глаза у нее сделаны из этого гребанного льда, кто ее знает.

– Неужели ты мне угрожаешь, князь? – интересуется она вкрадчиво.

От этого голоса по спине идут мурашки, которые он пытается игнорировать.

Две ступени он преодолевает за один шаг и оказывается ровно на той, что ниже нее. Так они становятся почти одного роста, и все же Чернобог чуть наклоняет голову, чтобы заглянуть Моране прямо в глаза. И нет, на льдинки они не похожи. Красивые, до ужаса красивые – настолько, что бередят что-то внутри, – но настоящие.

– Угрожают, душа моя, по-другому. С оружием и армией. А я по-хорошему предупреждаю. Как добрый сосед и пока еще хозяин всей Нави, если ты не забыла.

Между ними так мало пространства, что ее бы должно это смутить.

Должно, но совершенно не смущает. Потому что Морана голову чуть набок склоняет и не переводит взгляд, не разрывает установившуюся между ними напряженную связь первой.

– Память у меня хорошая, князь. Суровая и крепкая, как зимние ветры, коих ты испробовал на своей шкуре. Не продрог, кстати?

Она касается его плеча с таким внимательным взглядом, что на мгновение кажется, что он и правда где-то запачкался, а она сейчас стряхнет грязь. Но Морана делает это напоказ, облизывает губы, и у него ком в горле откуда-то появляется. Он просто следит за тем, как она что-то стряхивает с его плеча, возвращается взглядом к лицу и выглядит настолько довольной собой, что это заставляет все внутри кипеть от нарастающей злости.

И не только от злости.

Он перехватывает ее запястье ровно в тот момент, как она собирается убрать от него руку. Сжимает и почти что рычит:

– Да послушай же ты меня, дура! Война у нас на пороге, и упражняться в острословии некогда.

Морана хмыкает. Подчеркнуто переводит взгляд на их руки и тихо, крайне сдержанно произносит:

– Кажется, вы забываетесь, князь.

Чернобог прочищает горло. Выпускает ее запястье моментально, но пальцы разве что не покалывает от сохранившегося ощущения ее кожи. Не ледяной и стылой, как все в этих палатах и хоромах, а вполне настоящей – живой, теплой и мягкой.

– А разговаривать так с собой я не позволю. Да и кем ты себя возомнил, чтобы обращаться ко мне в таком тоне? Ты мне брат или отец? Может, муж?

Указательным пальцем она тычет ему в грудь всего единожды, но так брезгливо, что он непроизвольно делает шаг назад – ниже по небольшой лестнице.

– Своим мужьям ты жизни никакой не даешь, об этом-то я осведомлен. Но ты, Морана, хоть и вспыльчивая, а не дура полная.

– То дура, то не дура. Ты уж определись, – задумчиво подсказывает она.

Но Чернобог игнорирует этот выпад. Снова берет себя в руки, делает глубокий вдох и продолжает говорить спокойнее. Настолько, конечно, насколько вообще можно быть спокойным рядом с подобной женщиной.

– Не хочешь вступать в войну, так не вступай. Просто дай мне войско, я сам поведу их в бой, когда наступит время.

Она смотрит на него несколько тупо. Моргает раз, другой. Ждет, наверное, что он назовет все сказанное шуткой, но Чернобог совершенно серьезен. Ее широкая улыбка перестает походить на изломанные тонкие линии и наконец приобретает живые черты.

– То есть ты думаешь, что я дам тебе свое войско? – спрашивает она.

Насмешливо так, гаденько.

Держись, держи себя в руках, мысленно напоминает он себе.

– Думаешь, я кинусь к тебе в ноги и благодарить буду за то, что ты оставляешь мне мои, – и на этом слове она делает ударение, – земли, а потом еще и в придачу снаряжу армию для твоей бессмысленной войны с какой-то эфемерной угрозой?

Чернобог молчит. Глядит на нее раздраженно, а Морана вдруг разражается смехом. Этот клокочущий звук разлетается по тронному залу, бьется о стены, возносится к потолку и переливается звоном, но не легким, похожим на капель, а скорее рокочущей барабанящей дробью, что вдруг напоминает ему о граде и плотных комьях льда. Морана оборачивается, полы ее платья вздымаются, и она садится обратно на трон с легкостью, присущей вспархивающей с ветки птице.