Трио, квартет и более. Повести и рассказы о любви

Вадим Андреев

Трио, квартет и более. Повести и рассказы о любви

Трио, квартет и более

Обычно, по традиции, унаследованной от классической музыки, коллектив из двух участников называется дуэтом, из трёх – трио, из четырёх – квартетом, из пяти – квинтетом, из шести – секстетом, из семи – септетом, из восьми – октетом, из девяти – нонетом, а из большего количества участников – ансамблем или оркестром.

Википедия

Вот захотелось перечитать мои же записи о сексе. Но не просто о сексе, а о сексе втроем, вчетвером, впятером и т.д. И пока рылся и выбирал в своих книгах такие главы, то соскучился и расхотелось.

Чтобы у вас всех, мои читатели, не возникло такое же "расхотелось", решил свести в одну книгу такие Трио, Квартеты, Квинтеты и т.д.

Но главы обозвал по-другому, как в школе: Троечники, Хорошисты, Отличники, Гении, – по числу участников в каждой главе. И обнаружил интересную закономерность, что больше всего троечников, хорошистов значительно меньше, отличников – еще меньше. А вот гениев – просто единичны. Как в обычной жизни!

Наслаждайтесь.

Троечники

Старый буксир

Не так уж много стало дел для старого буксира моего друга последнее время. Потому я приходил и выводил его на водную гладь или просто уйти от дел и побыть одному, или если просто хотелось развлечься видом спокойной поверхностью моря. Иногда я заплывал в устье реки и даже вставал там на якорь. Удочки вынимал редко, – часто просто для само-обоснования остановки в том или ином месте. Т.е. использовал старый буксир как прогулочную посудину с небольшим расходом топлива и спокойным ходом.

Сегодня я приехал на него от нечего делать. Прихватил с собой избыточное количество пищи и напитков, – думаю, даже за все выходные я столько не съем и не выпью. На причале увидел двух дамочек, сидящих на скамейке и мотающие ногами в такт простенькой мелодии из мобильника. Невысокого роста, и невысокого интеллекта, как мне показалось. Одна полнее в шортах, другая худощавая в короткой джинсовой юбке с подвязками через плечи. Обе в белых футболках с какими-то непонятными надписями. Вид на столько скучающий и несчастный, что мне даже не захотелось с ними заговорить.

– А Вы в море? – раздался голос одной из них у меня за спиной.

Я остановился и некоторое время раздумывал, отвечать или промолчать. Потом повернулся, поставил сумки и молча посмотрел на них.

– Вам юнги надо на корабле? – спросила полненькая.

– Надо подумать. Парусов на буксире нет… – начал я.

– Можем предложить себя в качестве рулевых, если научите, как это делать, – перебила меня худенькая.

Ну, буксир не та посудина, что может перевернуться при неосторожном или неумелом повороте. Да и мелей нет поблизости, если не направлять в сторону берега, – плыви себе и плыви…

– Заносите свои вещи, – махнул я рукой в сторону борта. – Там разберемся, на что вы сгодитесь.

– А вещей у нас нет… – развела руками Толстушка. И посмотрела растерянно на Худышку. Для себя я уже мысленно окрестил их Тол и Худ. Для простоты и укорочения имен.

– Тогда помогайте отдать концы, – улыбнулся я, занося свои баулы с пищевыми припасами на борт.

Дамы удивленно посмотрели мне на брюки, когда я снова вышел наружу, потом друг на друга. Я расхохотался.

– Это чуть позднее подумаем. Пока надо только отвязать канаты, что держат судно у причала.

Мы вместе отвязали канаты, запрыгнули на палубу. Я провел их в рубку, завел мотор и вывел буксир на свободное пространство. Мы плыли вдоль берега и смотрели на проплывающие довольно далеко от нас пляжи и санатории. Девушки во все глаза смотрели сначала по сторонам, потом на приборную панель.

– Ладно, гостьи, становитесь к штурвалу и попробуйте вывести нас в сторону моря, точнее в сторону горизонта, – улыбнулся я.

И вышел из рубки. Мелей и рифов здесь не было. Потому угробить нас у них не было возможности. Когда я возвращался назад, жуя пирожки из пакета, то услышал их переругивания в рубке. Уже в самой рубке увидел картинку, как Тол крепко держалась за штурвал и задом отталкивала в сторону Худ. Та шипела, как змея, и рвалась к штурвалу. Но «масса» давила всё больше. Точнее отталкивала.

Я положил пакет с пирожками на откинутый столик, взял за ухо Тол и оттянул ее от штурвала.

– За бунт на корабле будешь наказана, – сказал я и удостоверился, что Худ направила движение судна в нужном направлении. – Держись… – и я мотнул головой в сторону низкого наклонного столик вдоль переднего стекла.

Тол оперлась об указанную мной поверхность. Я подошел к ней сзади и одним резким рывком стянул с нее шорты вместе с трусами. Обе дамочки ойкнули. Худ даже отпустила штурвал.

– Ты нас угробить хочешь? – рыкнул я. – Держись за штурвал и веди судно к горизонту. И никуда не сворачивай.

Худ схватилась за штурвал, а Тол не двинулась даже.

– А ты, – я хлопнул Тол по ягодице. – Давай снимай быстренько трусы.

Дамочка, держась одной рукой, – качка всё-таки была, хоть и не большая, – стянула с себя шорты и трусы. Я взял их и положил рядом с пирожками. Потом, когда она снова уперлась руками о доску, пригнул ее вперед и пощупал между ног губы. На удивление, они оказались влажными. Значит, я правильно угадал, что они хотели не только прокатиться, но и совокупляться. Значит, можно продолжать.

Я тоже снял и уложил на столик свои брюки и трусы и приблизился членом к голым ягодицам. Обе искательницы приключений просто молчали. Я приставил член к губам Тол, повозил головкой по губам, смачивая его в ее выделениях, еще больше пригнул ее голову вниз, и начал раздвигать половые губы членом.

Член вошел туго и приятно. Стенки влагалища обжимали его приятно. Движение вперед внутрь дамы было ободряющим и возбуждающим. Сильными толчками я продвигался всё глубже, пока не прижался лобком к ее ягодицам. Сопротивления или отговорок от проводимых мной действий я не почувствовал и не услышал. Дальше церемониться не стал. Взялся руками за приделанный к потолку поручень и стал толкать ее тазом, словно подталкивая к переднему стеклу рубки.

Я и сам стал любоваться видом моря перед собой. Буксир переваливался с волны на волну, то поднимая немного нос на волну, то проваливаясь носом между волнами. Волнение было слабенькое. Как на небольшом озере. При каждом наклоне носа судна вниз, я сильнее налегал на нее буквально всем телом, стараясь достать в ее нутро как можно глубже. Но уже понимал, что достиг максимальной глубины по размерам члена. Дама же выставила свои ягодицы мне навстречу, крепко вцепилась в опорную доску, и потому колебания судна на волнах и мои толчки не могли ее даже сдвинуть.

Оглянувшись на Худ, я заметил, как она внимательно смотрела на нас голодными глазами. Ну да ничего, девочка, я и тебя потом заприходую!

Даже сама мысль о том, что мне впереди предстоит проткнуть еще одну девицу, я стал быстро приближаться к окончанию процесса. Член, набухнув, стал сильнее раздвигать стенки влагалища и сильное трение этих стенок буквально разогрело его до максимума. Горячая сперма ударила струей, и я вдавился в дамочку всем своим весом.

Когда я вынул член и присел на откидную скамейку, Тол повернула голову.

– Как мне здесь подмыться?

– Вон ведро, привязанное веревкой. Зачерпнула воды за бортом, присела на кнехт и подмывайся.

– Кнехт? Это куда?

Я махнул ей рукой, и она, поняв, о чем шла речь, пошла раскорякой в нужном направлении.

Кнехт – парная тумба с общим основанием на палубе судна, служащая для крепления тросов. (из инета)

Я присоединился к ней и плеснул воды на головку члена, чтобы его немного охладить и ополоснуть от ее и своих выделений. Держась за борт, некоторое время смотрел на удаляющийся берег. Потом вернулся в рубку.

– Налетайте на пирожки, – сказал я и присел на скамейку около стола. Сам тоже откусил от одного пирожка.

Тол взяла в одну руку пирожок, второй рукой держалась за штурвал.

Худ стояла с пирожком в руке и оглядывалась, куда бы присесть. Скамейка была одна и короткая, и я ее занял. Я подтянул ее к себе и посадил к себе на колени и сам снял с нее трусики под юбкой, для его Худ сдвинула ноги. И я только теперь обратил внимание, что трусы и шорты Тол всё еще оставались на столике. Переведя глаза на нее у штурвала, я увидел, что она стоит у штурвала в одной только футболке. Жаль, что я ее еще не раздел, чтобы полюбоваться грудями Тол, – сначала торопился. А потом старался отдышаться и подмыться. Потом после трусов с Худ я снял и футболку.

Когда Худ спиной ко мне снова села на мои голые ноги и органы собственной голой худой попкой, широко разведя ноги, я уперся взглядом на Тол, которая тоже сняла футболку через голову и повесила ее на ручку штурвала. Потом обернулась ко мне и озорно улыбнулась. Ей было от чего улыбаться. Ее груди висели прелестными перевернутыми грушами. В то время как у Худ были почти девичьи холмики на грудной клетке, хотя тоже достаточных размеров.

Такое стимулирование почти мгновенно передалось члену, который встал и уперся в пространство между ног у Худ. Елозить голой головкой по ее волосикам на лобке было неприятно, потому я пригнул ее вперед, приподнял ее таз таким образом, что ее писька оказалась как раз над стоящим членом, придавил ее губы, раздвигая их головкой и отпустил руки. Та охнула, насаживаясь на член всем своим, хоть и не большим, весом до самого дна влагалища. Я почувствовал, как уперся головкой в шейку матки. Еще бы немного, и мне стало бы больно, но обошлось. За то насаживание с размаху письки на «копье», как всегда, принесло приятные ощущения. Если бы она была еще и девственницей, то вообще было бы балдежно! Но она девственницей не была, что мне уже было почти безразлично.

– Только, пожалуйста, в меня кончать не надо, – прошептала громким шепотом Худ. – Я могу забеременеть сегодня.

– В рот возьмешь? – спросил и всем телом почувствовал, как она содрогнулась или покривилась.

– Я возьму в рот, – услышал я от Тол. – Только дайте знать, когда это сделать.

Я откинулся спиной на стенку рубки, Худ стала мерно двигаться, сидя на мне верхом спиной ко мне, и мне осталось только отдыхать. И я, сидя под ней и прислушиваясь, как ее тоже явно не рожавшая письма притирается к члену, постоянно задевая дном головку. Худ стала двигаться не только тазом, но и словно змея извиваться всем телом. Как дождевой червь или опарыш извивается, насаженный на рыболовный крючок. Только тот извивается от неудовольствия, а Худ извивалась явно от удовольствия.

Тихий тонкий стон Худ заставил не только оглянуться Тол, но и напрячься меня.

– Давай, – махнул я Тол.

Та помогла Худ встать с меня, а сама встала на колени между моих ног и почти целиком заглотила в себя член. От такого удовольствия и смены партнерши я начал кончать почти сразу, с размаху насадив ее рот на член еще больше, сильно надавив на затылок. Семенная жидкость стала толчками выделяться, как я понимаю, где-то глубоко ей в горло. Рефлекторную попытку отстраниться я пресек, еще сильнее надавив на затылок. Попытки отстраниться прекратились, и я спокойно кончил до конца и глубоко. Хорошо, что в горле дам не плавают яйцеклетки, – это часто спасает нас всех от нежелательной беременности.

Я даже не стал вставать со скамейки, а только отпустил голову Тол. Да, и влагалище, и горло у нее были рекордно глубокими. Надо будет покопаться в анатомо-медицинской литературе, связано ли это как-то…

– Как же ты хорошо мне сегодня засандалил со всех сторон, – как-то в воздух сказала Тол, словно и не обращаясь ко мне. – Неплохо было бы повторить, но у нас с подругой еще надо кое-куда попасть. Сможешь высадить нас на девятом причале. Он здесь, совсем недалеко.

Дамы вышли и пошли по мостикам причала куда-то в сторону города. Я даже и смотреть не стал в их сторону, а просто нажал на рукоятку газа и снова отправился в сторону моря. Мне предстояло выпить, поужинать и не нагружать себя тупыми разговорами с малознакомыми девицами, которых я даже и не хотел уже на сегодня. А что будет завтра… Время покажет.

Не юные соблазнительницы

В разные свои дежурства по лагерю мне пришлось видеть двух молодых девушек в одном и том же отряде. (Если честно, то я до сих пор с трудом представляю, как кого и когда называть девочками, девушками и женщинами. С трактовками этого современной молодежью не хочется соглашаться.) Обоих приняли одновременно и назначили вожатыми в один отряд.

Шатенка: упитанная дамочка невысокого роста с плотной чуть полноватой фигурой, с чуть отстоящими друг от друга некрупными зубами, светло-каштановыми волосами, интересным выговором с растягиванием буквы "и" и совершенным нежеланием работать ни в одном из возможных производств (по сей день сидит на иждивении матери и старшей сестры); на момент "знакомства" ей было около 18-19 лет; в поведении просматривалось домашнее воспитание с небольшим налетом общения с уличными компаниями, а точнее с потугами казаться крутой и самостоятельной.

Крашеная: девушка выглядела лет на 20-25, худенькая, среднего роста, без верхнего переднего зуба, крашенная (она в последствии, – а они обе не раз потом к нам попадали, – так часто перекрашивалась, что я не помню уж, какого цвета у нее тогда были волосы), одета в вызывающе открытые майки, на мой взгляд безвкусно накрашенная яркими оттенками недорогой косметики, с грубым прокуренным голосом. Во время первичного осмотра при приеме и опросе об учебе/работе, совершенно не смущаясь и не стесняясь, ответила, что она профессиональная проститутка, имеющей своего постоянного сутенера. Если честно, то мне совершенно не интересны были такие подробности, – достаточно было назваться безработной, – но она как-то так совершенно буднично об этом сказала, что это запомнилось. Особенно бросилось в глаза и запомнилось несоответствие ее внешнего вида и реального возраста.

Так вот эти две представительницы женского сословия с интервалом несколько дней попадают не только в один лагерь, но и в один отряд. Чуть позднее я, дежуря, неоднократно видел их вместе: сидящими на скамеечке в парке, идущими по коридору корпуса, спускающимися или поднимающимися по лестнице, хохочущими в "зеленом" уголке общего холла.

Однажды, я вернулся в комнату дежурного врача, очень поздно вечером, сел за стол и делал записи в журнал. Раздался стук в двери.

– Да?.. Открыто! Заходите – ответил я достаточно громко

– Можно, доктор? – в дверях появляется Шатенка в обычном домашнем халатике. Аккуратно прикрывает за собой дверь.

– Можно, заходите. Что-то случилось?

– Да нет, ничего страшного. Ведь это Вы ранее осматривали?

– Да, кажется я.

– Вот только мне бы хотелось, чтобы Вы меня послушали (имелось в виду, послушал легкие) и сравнили с тем, что было при поступлении.

– Зачем, я и так вижу, что Вы здоровы.

– Но мне бы хотелось, чтобы Вы послушали именно сейчас.

– Почему? Вам плохо?

– Нет. Но Ваше мнение мне очень важно.

– Ладно, раздевайтесь по пояс.

– А можно я закрою дверь в кабинет на ключ?

– Она закрыта, и без моего разрешения все равно никто сюда не войдет.

– Но я стесняюсь и боюсь.

– Ничего страшного не случится. Вы встанете спиной к дверям, и даже если кто-то войдет в кабинет без стука, – хотя такого за всю мою практику дежурств в этом отделении ни разу не могу припомнить, – то Вы все-таки будете стоять к нему спиной.

– Ну, я очень прошу,

Эти уговоры закончились только тогда, когда я сказал, что ключ от замка изнутри не входит в замочную скважину, или какой-то другой бред.

– Девушка. Или раздевайтесь по пояс и поворачивайтесь спиной, или идите в отряд.

После этого она поворачивается ко мне лицом и буквально одним движением плеч сбрасывает халатик на пол. Под халатом нет более ни одной нитки, не то, чтобы кусочка ткани. Несколько смущенно (или с наигранным смущением, – не знаю) она перешагивает это халатик, делает молча шаг ко мне и поднимает руки за голову, как бы поправляя волосы на затылке, глазами в упор смотрит мне в глаза.

– Повернитесь, пожалуйста, спиной. Глубоко дышите открытым ртом. Можете одеваться. Как я и сказал, буквально единичные хрипы справа, но это не так существенно для общей картины.

– А спереди вы послушаете?

– Давайте послушаю. Картина такая же. Ничего существенного к сказанному я добавить не смогу. Одевайтесь. Пожалуйста, а то замерзнете.

– Не замерзну, мне так даже приятно, – в халате немного жарко.

– Вам все-таки придется одеться и пойти в отряд, – сказал я, прошел мимо нее и приоткрыл настежь входную дверь.

– Вы мне больше ничего не хотите сказать?

– Мне больше нечего сказать. Идите в отряд.

Она ушла. И буквально через 2-3 минуты в приоткрытую дверь ординаторской постучалась ее подружка, – Крашеная.

– Да?.. Открыто! Входите, – ответил я на стук.

Хотите смейтесь, хотите нет (а мне стало уже не до смеха в тот момент), но ситуация повторилась до мелочей, как и диалог повторился почти слово в слово. Только теперь уже с этой вожатой.

Послушал и вывел за дверь и эту.

Проходит 15-20 минут. Точно не скажу, но успел сделать записи в журналах, как опять стук в дверь.

– Открыто! Входите.

– Можно, доктор? – в дверях появляется прежняя Шатенка в том же халатике.

– Что случилось?

– Доктор, мне стало хуже, – тяжелее дышать.

– Сколько времени?

– Как только ушла от Вас.

– И что Вы предлагаете?

– Послушайте меня, пожалуйста, ХОРОШО. Только я дверь все-таки закрыла бы…

Вновь широким театральным жестом халатик летит на пол, но теперь уже чуть ли не в угол ординаторской. Вся оставшаяся одежда представляла собой ярко алую ленту вокруг пояса.

Послушал. Естественно, как и ожидал, ничего не выслушал… Повернул ее лицом в столу, наклонил к нему лицом, придавив за затылок, – она уперлась в него локтями. Медленно одел и хорошо намазал вазелином презерватив. Шатенка выпятила ягодицы к потолку, прилегла грудью на стол. Я сразу воткнул в нее член по самое основание. Мне не хотелось с ней ни играть, ни разговаривать, – хватало того возбуждения, которое возникло при их поочередном прошлом посещении. Шатенка охнула, но промолчала. И некоторое время только сопела подо мной.

– А можно я подружку позову? – вдруг спросила она.

Вечер становился нескучным.

– А она мешать не будет?

– Она не будет. Она тоже этого хочет.

Я согласился, она, накинув халатик, сбегала за подружкой. И они вместе прилегли животами на диван, почти одинаково высоко выпятив свои попки.

Я снова вошел в Шатенку, и, уже будучи в ней на максимальной глубине, резко шлепнул открытой ладонью ее по ягодице. Та взвизгнула, но коротко, и снова замолкла. Только задышала тяжело и часто. Я почувствовал, что дамочки стала подо мной елозить тазом, но мне хотелось другого.

Я резко выдернул из нее член и переместился на Крашеную, пристроившуюся рядом. Вошел так же на всю длину и глубину без никаких предварительных ласк. Даже презерватив не поменял. Крашеная чуть вздрогнула, но когда я и ее шлепнул по ягодице, то тихонько застонала.

– Так не честно, я еще не кончила, – вдруг заговорила Шатенка, но получила шлепок ладонью по второй ягодице, снова взвизгнула и замолчала.

– Жди, дура, когда до тебя снова очередь дойдет, – ответил я со злостью, продолжая наяривать внутри Крашеной.

Так я и переходил от одной к другой и назад несколько раз по мере собственного желания. Кончил в Крашеную. И выгнал обоих из кабинета, даже не дав одеться, – одевались уже за дверью.

– Захотите повторить, приходите каждая с новой подругой, ясно?

Больше в ту ночь никто не приходил. Они не приходили и потом.

Во время следующего моего дежурства они смотрели мне в глаза. Молча.

Не знаю, что они тогда придумали: то ли поспорили на меня, то ли прикалывались… Если провокация, то для чего и во имя чего? Я их ни в тот раз, ни в последующие разы так и не стал спрашивать, – а они ничего не говорят.

Цыганский табор

– Барин. Здесь у ворот стоит какой-то табор. К нам просятся. Примешь? – Евдокия тревожно смотрела на меня.

– Видишь в чем-то проблему с этим табором?

– Не знаю. Думать надо. Они все такие разные там. Я смотрела, но ничего не увидела дурного. Гляньте и Вы, барин.

Не удивительно, что тревожно. Война идет, как-никак. Селения разорены, по дорогам бродит много банд, которым всё равно кого грабить. Для них нет ни своих. Ни чужих.

А после штурма острова французами тем более тревожно.

Я смотрел на эту пеструю и притихшую толпу. Пеструю как красками одежд и украшений, так и калейдоскопом лиц и возрастов. От старцев и сморщенных старух до юных дев и молодцев на гарцующих конях, а за мамками и папками выглядывали детки всех возрастов.

– Что хотели, ромалы? – спросил я с крыльца.

Передо мной вышел из толпы пожилой цыган и поклонился в пояс. За ним в поклоне склонилась и вся толпа цыган. Даже когда старик выпрямился, толпа так и осталась в поклоне.

– Отец, скажи своим, чтобы выпрямились. Хочу их лица видеть, когда ты говорить будешь, – попросил я, видя, что цыган собирается что-то говорить.

Тот махнул рукой и табор опять смотрел на меня.

– Знаем, что ты хозяин, – начал оратор. – Знаем, что воин. Что людей своих защищаешь и от врага, и от своих чиновников. Что в обиду не даешь, потому что сильный умом и духом. Мы люди вольные, свободные и тоже сильные. Но наш табор враги выгнали из наших домов пушками и ружьями, которых у нас нет. Деревню сожгли, лошадей и скот забрали, долго гнались за нами, но мы в лес ушли. Спаслись. Но мало кто из наших спаслись, еще больше погибли. И в лесу погибнем все или от французов, или от невзгоды. ПРИМИ НАС К СЕБЕ, стань нашим хозяином, все мы тебя просим.

И сразу после этих слов старик встал на колени, и на колени встал весь табор: старики и старухи, парни и девки, даже дети. Так и стояли, склонив головы.

Я смотрел на эту группу людей. Выгнать рука не поднимается, принять в свои дома – душа не лежит. Послать к соседям не могу, потому, как и соседей мало осталось, и не дойдут они до них, погибнут в большинстве своем.

– Встаньте, – но они не встали. – Старик, встань и передай мой приказ своим ромалам.

Старик встал и только тогда встали с колен все остальные. Все хорошо слышали мой приказ, но слушали они только своего барона. Я не был им ни бароном, ни хозяином. И так будет всегда.

– Дуня, пошли гонцов на дальний кордон, пусть примут временно этих людей. И их пусть кто-то туда сопроводит, чтобы не заблудились. Для деток и немощных выдели несколько возков. Я пока подумаю, чем смогу им помочь. Барон, скажи своим, чтобы не баловали. А сам останешься сегодня пока ночевать в усадьбе. Поговорим сегодня за обедом. Оставь около себя несколько человек, кого сочтешь нужным, и пока расположитесь вон в том домике, – я махнул рукой в сторону гостевого домика.

Барон быстро стал раздавать приказания своим людям, а потом взял несколько парней, девушек и двух взрослых женщин и отправились в указанное мной строение. Табор потянулся из двора в сопровождении двух моих девушек-гусар, а еще двое сразу ускакали на кордон.

– Охранников и служанок около себя оставил? – спросил я его за обедом.

– Не только. Две мои жены тоже остались. Должен же кто-то меня любить и ухаживать за мной, – улыбнулся он и поднял бокал с вином. – Твое здоровье, барин, и спасибо за то, что не выгнал. Остальные нас гнали дальше.

– И твое здоровье тоже, барон. Ты кушай, пей, а я несколько дней подумаю, куда вас пристроить.

– Не гонишь нас дальше?

– Зачем? Чтобы и остальные твои ромалы умерли или замерзли? Я понял вас давно уже гонят из деревни в деревню? Переживем зиму, а там посмотрим, что дальше будем делать.

Цыган встал и прижал раскрытую ладонь к сердцу. Сказать он ничего не мог, из глаз текли слезы.

– Сядь, барон. Это хорошо, что мы только вдвоем говорим. Не надо никому твои слезы видеть.

– Ты прав, барин. Спасибо тебе. От всех нас спасибо. Прости, я пойду своих жен обрадую, – и, поклонившись, вышел.

Спустя короткое время я услышал и увидел в окно, как какой-то молодой цыган быстро-быстро поскакал куда-то со двора. Думаю, что помчался к табору передать хорошую весть от барона.

– – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – – -

Сегодня у меня был банный день в преддверии выходных и праздников. Дуня уже с утра начала готовить эту целую традицию и спустя некоторое время после обеда, как я отдохнул, объявила, что всё готово. Но потом вбежала и нагнулась к моему уху.

– Барин, барин, тут барон просит его принять. Но наедине.