Окно с видом на счастье. I том

– Все-таки решилась? – вскинулась Аня. – Молодец!

– Да, я уже распорола его и почистила ткань. Перелицую, будет отлично.

– А воротник? – заинтересованно спросила Мария. – Придумала уже?

– Да, каракуль возьму, – ответила Катя, – та шапка, тоже бабы-Ринина. Я сделаю английский воротник из каракуля и немного отделаю манжеты и карманы.

– Олеська поможет? Все-таки выкройку надо хорошую… – озабоченно протянула Аня.

Олеся была профессиональной портнихой и по совместительству троюродной Катиной сестрой.

– Конечно, поможет. А модельку я взяла ту, что на рекламе «Аэрофлота», помните? Международные авиалинии, там такие стюардессы в каракулевых шубках и пальто с воротниками…

Подруги закивали: что такое шитье и раскрой, они знали не понаслышке. Шили все, и только этим в те годы спасались, ведь денег на покупку вещей попросту не было.

Подруги разъехались, а за ними отбыла в творческую командировку маман, устроив Кате накануне отъезда чудовищный по своей нелепости и превышающий всякое вероятие по безобразию и громкости скандал.

К этому моменту Катя уже два месяца сидела без работы, и скудные запасы денег, оставленных «на черный день», подходили к концу не столько потому, что их было мало, сколько ввиду чудовищной инфляции, разрывавшей остатки экономики страны в клочья.

В ходу были какие-то странные цены, не миллионы еще, но и не сотни. Цены на продукты менялись каждый день, причем в одном магазине булка хлеба могла стоить триста рублей, а в соседнем, буквально за углом, двести, а то и сто пятьдесят. Килограмм мяса на кости стоил около двух тысяч рублей, а пакет молока – триста. Безумно дорогими стали вдруг сливочное масло и сыр.

Катя получала пособие по безработице, потому что сокращенным сотрудникам оно было положено. Но процесс этот был весьма и весьма условным – скорее, должна была получать, поскольку в первый раз ей удалось подержать в руках вожделенное пособие только по истечении четырех месяцев со дня его назначения. На еще из последних сил выживающих предприятиях и в учреждениях госсектора, которые тоже как-то работали, поскольку без них было бы невозможным существование исполнительной власти в стране, зарплату задерживали по полгода, так что говорить о вовремя выплачиваемом пособии по безработице не приходилось.

На кухне в буфете стоял НЗ в виде нескольких пакетов крупы, бадьи с тремя килограммами серой муки второго сорта, пакета сухого молока и пачки рафинада, оставшейся с лучших времен. В холодильнике болталось несколько яиц, стояла банка с квашеной капустой, другая – с засахарившимся вареньем. В морозилке гордо лежал кусок сала. Несколько картофелин и луковиц в ящике для овощей дополняли картину этого невиданного изобилия. Денег тоже оставалось совсем немного, и нельзя было даже предположить, на что конкретно хватило бы той суммы, которая лежала в секретере в гостиной, потому что цены менялись день ото дня. Поэтому невозможно было определить, что Катя сможет купить на эти деньги: пару кусков мяса или булку хлеба и литр молока.

Молоко привозили в цистерне «от фермера» и продавали в соседнем дворе. Те жители окрестных домов, которые остались летом в городе, с раннего утра тянулись с банками и бидонами к месту дислокации фермерской машины. Двор, в котором жила Катя, в то лето был особенно пустынным. Многие предприятия на лето закрылись, и люди жили на дачах, охраняя с самой весны драгоценные посадки, которые должны были превратиться в урожай. Но те немногие из соседей, кто остался в городе, – в основном, пенсионеры, не имеющие ни дач, ни родственников, – каждое утро шли к заветной фермерской машине.

Катя за молоком не ходила – стеснялась. Ну что это? Молодая девушка, да с бидоном, да с бабками в очереди… Частенько молоко покупала ей соседка Ирина – женщина взрослая, обремененная двумя малолетними детьми, которых растила одна, и не страдающая комплексами, подобными Катиному. Они с Катей очень дружили и помогали друг другу, чем могли. Ирина приходила к Кате звонить, потому что в ее квартире телефона не было, а в Катиной был. Иногда она оставляла Кате детей – Васю и Мусю, пока сама ездила на свой участок, где выращивала все – от ранеток до картошки. За урожаем следовало внимательно следить, потому что в те прекрасные времена его запросто могли украсть. Среди соседей периодически ходили леденящие душу рассказы о том, как целая семья осталась без зимних запасов, потому что буквально за ночь лихие люди выкопали на участке всю картошку и обобрали все кусты и грядки.

Ира кричала под дверью:

– Катерина! Ка-а-ать! Давай бидончик-то свой!

Катя открывала дверь и протягивала соседке эмалированный трехлитровый бидон кремового цвета с ягодкой на боку:

– А тебе точно самой не надо, Ир?

– Мы с детьми прогуляемся! Куда нам девять литров, сама подумай! – хохотала в ответ Ирина.

По неизвестно кем заведенному порядку молоко давали по три литра «в одни руки».

– Ну ладно тогда! – соглашалась Катя. – Спасибо тебе! Деньги на.

– Ага, – забирая у Кати из ладошки монетки и купюры на молоко, отвечала Ира. – Ты вечером стираться-то приходи, Кать! У меня и винцо подошло как раз. Я сегодня дома буду.

– Конечно, приду, Ириш, спасибо!

У Кати давно сломалась старая родительская стиральная машинка «Сибирь», и, поскольку починить ее было и некому, и не на что, стирать приходилось на руках. А у Иры в ванной красовалась «Вятка», по тем временам верх комфорта и настоящее облегчение для хозяек. И пару раз в месяц Катя ходила к соседке стирать совсем уж крупные вещи – постельное белье, шторы, покрывала…

Пока волшебная «Вятка» крутила Катины простыни, они с Ириной блаженно курили на балконе, пили вино или просто болтали.

Уже дважды на Новый год Катя исполняла роль невидимого Деда Мороза для Васи и Муси. Ирина заранее прятала в Катиной квартире подарки, и в новогоднюю ночь Катя потихоньку пробиралась к соседской двери, подкладывала пакеты с подарками, звонила в дверь и скрывалась в своей квартире, после чего с тихой радостью слушала восторженные детские вопли:

– Мама! Смотри! Это, наверно, Дедушка Мороз нам оставил!

– Ну конечно, Дедушка Мороз! – фальшивым, как казалось Кате, голосом отвечала Ира.

– А почему он не зашел к нам в гости?

– Киса, ну ему же некогда! Столько деток, и каждому надо отнести подарки, вот он и звонит в дверь, а потом улетает дальше, к другим деткам. Вася, пойди, позвони тете Кате! Пусть она посмотрит, какие вам Дед Мороз принес подарки.

Дети кричали:

– Тетя Катя, тетя Катя, смотри! Дед Мороз принес нам подарки!

И Катя открывала дверь, всплескивала руками, охала и удивлялась, а потом они все вместе шли к Ирине, садились за немудрящий новогодний стол, смотрели телек, пили шампанское и морс, одним словом, праздновали, и было им хорошо и весело, легко и просто. Кате было радостно от того, что рядом есть такой человек, как Ира, да и та была искренне рада дружбе с соседкой. Однако Регина Ивановна не разделяла их взаимную симпатию и не упускала случая высказать Кате свое мнение об Ирине.

Так случилось и перед ее отъездом в Крым. Внезапно появившись на пороге Катиной квартиры, она провозгласила:

– Ну наконец-то мне все стало ясно!

Катя, сложив руки на груди и опершись о косяк двери в детскую, молча смотрела на мать.

– Да-да! – продолжала Регина Ивановна. – Мне все ясно! Сегодня ночью, – тут она многозначительно воздела глаза к потолку, – мне все показали!

Мать, страдающая бессонницей и, как подозревала Катя, неврастенией, часто не спала ночами. Бывало, что она забывалась лишь под утро и те сны, что видела в эти моменты, считала исключительно вещими.

Катя простонала:

– Мама, прошу тебя! Что опять?

– Нет, это я тебя попросила бы! – воскликнула та. – Попросила бы, Екатерина, чтобы ты, наконец, призналась матери!

– Господи, в чем? – поразилась Катя.

– Мне все показали! – подняла вверх указательный палец Регина. – Все! Эта паскуда Ирка вовлекла тебя в занятия проституцией!

– Что?! – Катя выпрямилась. – Что ты сказала, мама?!

– Да! Так вот куда она ездит по ночам! Так вот откуда в ее доме продукты и деньги!

По молодости Катя еще пыталась спорить с ней и что-то доказывать, хотя с годами поняла, что это совершенно бессмысленное занятие: мать считала свое мнение единственно правильным и верным. Однако тогда Кате было всего двадцать два года, и жизненного опыта для того, чтобы просто промолчать, еще не хватало, поэтому она завелась:

– А ничего, мама, что Ира ездит на дачу и в деревню к родителям и там пашет на огородах, как проклятая, чтобы прокормить себя и детей? Ничего, что она еще и на работе работает, и там тоже иногда деньги платят?!

– Ха-ха-ха! – изобразила сардонический смех своим красивым, хорошо поставленным голосом мать. – А ты? Девушка из хорошей семьи! Как могла ты пойти на такое?!

Одним словом, скандал вышел безобразнейший, с театральным заламыванием рук, топаньем ногами, хлопаньем дверями…

Когда еще был жив Катин отец, Регина часто устраивала мужу сцены. Так эти истерики интеллигентно называл сам Николай Сергеевич. Она могла запустить тарелкой в стену, а в те времена небьющейся посуды еще не существовало, поэтому запасы обеденной утвари приходилось пополнять с завидным постоянством.

– Ну что, доча, – вздыхал в субботу утром отец. – Пойдем в «Тысяча мелочей»? Опять наша мама сервиз порушила…

Так в Катином сознании закрепилась патологическая нетерпимость к неполным наборам, будь то посуда или столовые приборы: если должно быть шесть тарелок, значит шесть! С годами она стала воспринимать Регинины выходки гораздо спокойнее, однако так и не смогла охватить сознанием, как терпел все это папа.

Откричавшись, Регина отвалила к себе, сообщив дочери, что улетает в Крым на три месяца. Катя мысленно перекрестилась: «Какое счастье, – подумала она. – Целых три месяца никто не придет внезапно и без предупреждения в мою квартиру и не станет оскорблять меня и моих друзей!»

2016 год

– И что, мам? – Агата нетерпеливо ткнула ее в бок локтем, вернув к действительности. – Было лето, и что?

Катя, все так же мечтательно глядя куда-то вдаль, продолжила:

– Было лето, и в городе никого не осталось… Такое было чувство, что мы с ним одни на необитаемом острове.

– А как вы познакомились? – дочь с любопытством смотрела на нее. – Где?

– Он жил тогда в сорок шестом доме, – медленно ответила Катя. – Во дворе встретились.

– И? – Агата села на кровати. – Расскажи, мам! Почему ты так рыдала? Неужели правда это была любовь?

Катя молчала. Рассказать дочери подробности их с Корольковым встречи и первого, как, впрочем, и последующих свиданий она не могла, однако что-то говорить было нужно. Агата теперь не отстанет, она знала это точно, поэтому, вздохнув, Катя произнесла:

– Знаешь, девочка моя, мы с ним очень любили друг друга, но потом он все-таки ушел. И это было неожиданно, как удар поддых. Я долго не могла поверить, что он смог так со мной поступить… Ненавидела его, пыталась забыть. А с годами стала понимать, почему он так сделал.

– Почему же? – спросила Агата.

– Видишь ли, доча, он хотел стать врачом…

– Да-а-а? – удивилась та. – И каким же?

– Хирургом, – вздохнула Катя.

– Надо же! – воскликнула Агата. – Совсем как я!

– Ну ты не единственный человек в мире, Агата, кто мечтает стать хирургом! – наставительно произнесла Катя. – И вообще, врачей на земле пруд пруди…

– Ну и что? Дальше, мам! Мне интересно!

– Интересно ей… Ну и ушел он, потому что не мог бы в те годы содержать семью, денег тогда совсем не платили, даже если бы он работал. А работать мог только в больнице медбратом, сама же понимаешь – студент меда. В медицине вообще все печально было, врачи во время операций в голодные обмороки падали.

– Я знаю, мам! – согласилась девушка. – Нам преподаватели рассказывали. Но при чем здесь это?

– Глупенькая! – улыбнулась Катя. – Он мужик настоящий, понимаешь? Не смог бы на шее у женщины сидеть. Ведь если бы мы были вместе, он бы учился, а зарабатывать пришлось бы мне, иначе никак. Жить-то на что-то надо было бы… Он бы так не смог, вот и бросил меня, пока не поздно, видимо.

– Но мам, он же не бросил… Он же вон что тебе написал! Кстати, откуда эта записка? Где ты ее нашла?

– Ох, доченька… – у Кати на глазах снова появились слезы. – Сережка… Та, «гвоздик» с бриллиантиком… Закатилась под комод в спальне. Я попыталась ее вытащить, линейкой там шерудила, но она не доставала до сережки. А больше под комод ничего не пролазит, он же почти на полу дном стоит.

– И ты отодвинула комод?! – поразилась Агата. – Но он же нереально тяжелый!

– Я вытащила из него все, – ответила Катя. – Ящики тоже вынула… Потом позвала Васю, и мы с ним вдвоем смогли сдвинуть его с места.

– Записка была под комодом? – нетерпеливо перебила ее дочь.

– Да нет же! – Катя махнула на нее рукой. – За эти двадцать с лишним лет я трижды делала в спальне ремонт и комод, конечно же, отодвигала! Под комодом была сережка, и я ее подняла.

– Тогда где?

– Вася задвинул комод на место, и я стала протирать ящики. Потом наклонилась, чтобы вставить в пазы нижний ящик, и вдруг увидела, что за доской, которая скрепляет дно, что-то торчит, какой-то кусочек бумаги…

– Ах вот оно что… – протянула Агата. – Понятно… Видимо, он написал эту записку и спрятал в комод. А ты ее тогда не нашла, так получается?

– Ну выходит, так, – согласилась Катя. – Наверно, бумажка как-то завалилась за ящик, а потом за эту доску… Одному богу известно, каким образом это могло произойти, доча… Но писал это совершенно точно он, я видела его тетради и почерк, конечно же, помню. Особенно по-латыни, он пишет как будто письменными буквами, но каждая буква отдельно, а строчную «r» пишет как печатную.

– А тетради-то его ты зачем рассматривала? – удивилась любопытная Агата.

– Он тогда готовился, – Катя чуть не проговорилась, что Корольков восстанавливался в институте, однако вовремя осеклась: ни к чему эти подробности, подумала она и продолжила: – к экзаменам.

– Поня-я-я-ятно… То есть ты всегда думала, что он бросил тебя? А сейчас нашла записку и поняла, что он ушел вынужденно?

– Ну как-то так, да, – согласилась Катя. – Не сейчас поняла, а, скажем так, мои подозрения подтвердились. И мне так лихо, что хоть волком вой! Я ведь так и не смогла никого полюбить…

– А мой отец? – с ревностью в голосе спросила Агата. – Его ты что же, не любила?

Это был тяжелый вопрос для Кати. О том, кто на самом деле был отцом Агаты, не знал никто, даже самые близкие подруги.

– Дочь, – Катя обняла Агату. – Твой отец погиб, ты прекрасно это знаешь…

– Погиб, но получается, что ты его не любила совсем?

– Доченька, я была тогда очень молодой… Вот как ты сейчас! И разобраться в своих чувствах еще не вполне могла. Это я сейчас понимаю, что любила в своей жизни по-настоящему только одного мужчину. А тогда я не думала об этом. Твой папа был очень хорошим человеком, поверь.

Агата вздохнула и замолчала. Потом вдруг вскинулась:

– Мам!

– Что? – устало повела плечами Катя.

– Знаешь… По-моему, ты должна найти его!

– Кого? – не поняла Катя.

– Ну этого мужчину! Который записку написал!

– Что ты, доченька! – воскликнула Катя. – Он наверняка давно и счастливо женат, у него дети… Семья… Да и зачем ворошить прошлое?

– Ничего себе, прошлое! – возразила Агата. – Ты так плакала, что я подумала: кто-то умер! Какое же это прошлое! Раз тебе так больно…

– Агата, да он и не вспомнит обо мне…

– Нет, мам! – горячо сказала девушка. – Нет ничего случайного в этом мире! Ты не просто так нашла эту бумажку через столько лет! Я думаю, вам надо поговорить. Хотя бы просто поговорить, встретиться, посмотреть друг на друга…

– Доча, он помнит меня… Если вообще помнит… Молоденькой девочкой, а сейчас я…

– Что? – перебила ее Агата. – Что – сейчас? Ты очень красивая женщина, мама! Мужики оборачиваются тебе вслед!

– Ага, особенно на Центральном рынке! – засмеялась Катя. – Еще не все потеряно! Тетя Ира всегда шутит, что, мол, когда торговцы на рынке перестанут заигрывать, тогда и старость наступит.

– Да при чем здесь рынок! А в театре тогда… Этот, как его?

– Ой, вспомнила, – хихикнула Катя. – Это был мой бывший коллега, еще по «Утряшке»… Журналист.

– Ну коллега – не коллега, а смотрел на тебя, как кот на сало…

– Да ну тебя, Агата. Это творческая личность, он на всех баб так смотрит!

– А тот, в ресторане, когда тети-Машин день рождения отмечали?

– Ну еще я в ресторанах не знакомилась! – возмутилась Катя. – Не буду я его искать…

– Мама, нет! – Агата села на кровати и взмахнула рукой. – Надо его найти!

– Я не стану навязывать себя мужчине! – твердо сказала Катя. – Это неприлично!

– Да? – Агата картинно подняла брови. – А прилично так рыдать над пожелтевшим кусочком бумаги? Нет, мамочка, ты найдешь его и позвонишь! Это надо проговорить! Иначе не будет покоя, понимаешь?

В душе осознавая, что дочь права, Катя молчала.

– А если ты этого не сделаешь, – Агата схватила ее за руку. – Я сама его найду и приведу к нам в дом! Как его фамилия? Он же стал хирургом?

«Опаньки! – Катю буквально бросило в холодный пот. – Этого еще не хватало!»

– Хорошо, хорошо, Агата, – торопливо сказала она. – Я попробую его найти. Ты права, конечно…

– Завтра же, мама! Завтра же! – Агата встала с кровати. – Мы с девчонками погулять хотели… Ничего, если я пойду? Или побыть с тобой?

– Иди, доча, – махнула рукой Катя. – Конечно, иди.

– Но ты как? Ничего? Или снова плакать будешь? – Агата обеспокоенно посмотрела матери в лицо.

– Нет, не буду, – ответила та. – Буду думать, как его найти.

– Во-о-от! – улыбнулась девушка. – Это другое дело!

1993 год

Этот бритый наголо черноглазый красавчик с прекрасной фигурой понравился ей сразу, как только она увидела его в первый раз. Конечно, Катя видела Сашу Королькова примерно миллион раз до этого: они выросли в одном дворе и окончили одну школу – Саша на год раньше, Катя – за ним. Но когда в то июньское утро 1993 года она, сонно зевая, вышла во двор выгулять Малышку, увидела его словно впервые. Катя сразу его узнала и вытаращила глаза: после армии Корольков стал еще интереснее!

Саша подтягивался на большом турнике в углу двора, и мышцы его играли под тонкой майкой. «Ничего себе! – подумала Катя. – Вот это мужик!»

– Са-а-ань! – окликнула она, отпуская собаку с поводка. – Привет!

– О, Катя! Привет! – ответил он и спрыгнул с турника. Высоко задрав на себе футболку, он вытер пот со лба.

Катя оторопело уставилась на смуглый и мускулистый – вон, каждый «кубик» прокачан! – живот и широкую грудь. Успев, однако, вовремя отвести взгляд, она спросила:

– Ты уже все? Вернулся?

– Ага, – ответил Саша, белозубо улыбнувшись. – Откинулся.

– Как быстро время идет… – протянула Катя. – Два года! А как будто вчера тебя провожали…

– Да нифига не быстро, Кать! – усмехнулся он. – Мне долго показалось. Два года потерял, сейчас бы уже в ординатуру поступал!

– Будешь восстанавливаться? – спросила она.

Несмотря на то, что Катя почти не общалась с Корольковым – так, привет-пока, – у них было много общих знакомых, и она знала, что Сашу отчислили из медицинского с четвертого курса. Это было достаточно странно, потому что все знали, что Корольков мечтал стать врачом еще с седьмого класса и очень целенаправленно к этому шел. Однако Катя в подробности не вдавалась, слишком уж шапочно они были знакомы.

– Конечно! – ответил он. – Вот, сижу, учу целыми днями.

Он внимательно смотрел ей в лицо, и Катя смутилась: словно бы потеряв собаку, стала оглядываться по сторонам, боковым зрением, тем не менее, не упуская из вида Сашу. Корольков же, как только она отвела глаза, уперся взглядом в ее грудь: под тонкой майкой без рукавов настолько откровенно и роскошно не было даже намека на белье, что Саша, в свои двадцать три года считавший себя искушенным и опытным мужчиной, вдруг почувствовал, что краснеет. Катя, конечно же, уловила его тяжелый взгляд и улыбнулась, подумав: «А почему бы и нет? Вон какой он красавчик, с ума сойти!» Вслух же произнесла:

– И что, ты прямо целыми днями и вечерами учишь?

– Нет, – сглотнув, ответил Саша. – Отдыхаю иногда…

– Приходи ко мне, поболтаем! – Катя запахнула ветровку, и он с сожалением отвел, наконец, от нее взгляд. – В городе никого, Саш! Мне словом не с кем перемолвиться буквально! Хорошо, что ты приехал…

– Я забыл, – хрипло перебил он ее, – какая у тебя квартира?

Она подумала: «Э! А парень-то совсем поплыл… ну неудивительно, только из армии…» Однако Саша снова посмотрел на нее, и его взгляд был настолько… мужским, что Катя даже осеклась:

– Сто двадцать вторая, Сань, – быстро ответила она. – Пятый этаж…

– Ла-а-а-адно… – протянул он. – Во сколько?

– Да хоть во сколько, – улыбнулась Катя. – Вечером и приходи, прямо сегодня! Я дома буду.

– Пойду я, Кать, – Корольков улыбнулся ей в ответ. – А то ветер, а я мокрый весь. И ты иди, холодно, а ты полуголая шастаешь. Простынешь еще… Погоды тут у вас, конечно…

– Ой, гляди-ка! – засмеялась Катя, сделав вид, что пропустила мимо ушей слово «полуголая». – У вас, главное! А у вас? Ты где служил-то?

– На Кавказе, в Пятигорске, – ответил он.

– Да ладно! – неинтеллигентно воскликнула Катя. – Прямо там?

– Ага, прямо там. Я тебе потом расскажу.

– Ничего себе! – поразилась она. – Я и не знала…

– Да ты не бойся! – засмеялся Корольков. – У меня крышак на месте! Я «там» всего два месяца был, в полевом госпитале, а все остальное время в Пятигорске.

– В смысле, в госпитале? – не поняла Катя.

– Ну я же санинструктором служил, после четырех курсов, – объяснил Саша.

– Это как медбратом, что ли?

– Ну что-то вроде того… – согласился он. – Все, я пошел, а то замерз уже. До вечера!

– До вечера, – ответила Катя. – Пока!

Он пошел к своему подъезду, а Катя, пристегивая на поводок подбежавшую собаку, исподтишка наблюдала за ним.

«Какая у него походка, – думала она. – Сексуальная… И ноги… Такие, каким и положено быть у хорошего спортсмена – длинные, стройные, прокачанные и совсем чуточку вкривь… Ох…»

Тут ей стало совсем дурно, до того он ей нравился, и она в панике подумала: «А вот возьмет и не придет ко мне вечером! Что я стану тогда делать с этими мыслями? Бегать, что ли, за ним?! Да никогда в жизни я парням на шею не вешалась, вот еще! Елки-палки! Так, надо дома прибрать и себя в порядок привести! Тот комплект, бело-розовый, очень хорошо, что не затаскала, потому что он под светлые вещи, а на улице холодно еще! И халат… Фух, только вчера постирала, подгладить осталось… И постель чистую постелить, обязательно!»

И Катя торопливо пошла к дому, словно Корольков должен был прийти к ней не по прошествии целого дня, а через полчаса.

Поднявшись домой, Катя первое время металась по квартире, то хватаясь за тряпку и пылесос, то, пробегая по коридору, критически оглядывала себя в зеркало, неслась в ванную и судорожно вытаскивала из шкафчика, чтобы не забыть, все новые и новые бутыльки и тюбики.

Однако через некоторое время, выкурив на лоджии пару сигарет, взяла себя в руки. Лоджия выходила на противоположную от Сашиного дома сторону, и, хотя соседка Евгения Тимофеевна вечно ругала ее за курево, сейчас Катя знала, что Корольков точно не увидит, как нервно она прикуривает одну от другой… «Решит, что я волнуюсь! – подумалось ей. – Еще чего!»

Тем не менее мысли ее тут же побежали в другом направлении: «Слава богу, – с облегчением думала Катя. – Маменька уехала, да надолго, и никто нам помешает ни звонками, ни присутствием».

Кузина Олеся часто приезжала из Колывани и, набрав заказов, подолгу жила у Кати. Вдвоем девушкам было веселее, да и совсем небольшая разница в возрасте между ними только способствовала их душевному согласию. Благо места хватало обеим: Кате от родителей досталась трехкомнатная квартира. В бывшей детской обустроили что-то вроде швейной мастерской, отгородив прозрачным стеллажом угол с диваном и небольшой тумбочкой – там Олеся спала. Катя же окончательно переехала в комнату, которая раньше служила спальней ее родителям.

Но, как бы прекрасно девчонкам ни жилось вместе, сейчас Кате хотелось быть одной. На всякий случай она позвонила в Колывань и уточнила, не собирается ли сестрица в ближайшее время прикатить в гости. Та не собиралась по причине назначенной на август свадьбы своей одноклассницы: Олесе предстояло обшить колыванских подружек к этому эпохальному событию.

– Ой, Катька! – щебетала она в трубке. – Заказов набрала! Просто супер! Не знаю, как успею! Тебе-то ничего, синее платье подождет? Как приеду, сошью, Кать!

– Да ничего, конечно, – согласилась та. – Оно же не летнее! Ну ты если вдруг ко мне соберешься, позвони, ладно?