Однажды старый Ли…

Анна Поршнева

Однажды старый Ли…

Остроумный старый Ли

Однажды старый Ли купил самые лучшие, самые дорогие благовония и принялся воскурять их в цветущем сливовом саду.

Мимо в это время проезжал местный князь и очень удивился. Он остановил коня и подозвал старика:

– Что ты делаешь? Или ты лишился разума, что переводишь драгоценные благовония на сад, и без того полный цветочного аромата?

Конечно старый Ли мог бы язвительно заметить, что так же и сам князь расточает свои милости на и без того богатых и знатных приспешников и забывает о простом народе. Но Ли только хихикнул в кулак, и князь, уверившись, что имеет дело с дурачком, поспешил прочь.

А новая притча об остроумном старом Ли уже назавтра гуляла в народе.

Однажды старый Ли нанял двух певичек из дома бабочек и цветов и велел им петь старинные песни царства Чу. Девицы пели прочувствованно и с глубоким пониманием смысла, так что старик умилился и принялся отбивать ритм обеими ладонями себе по голым ляжкам. Штаны для этого, естественно, пришлось спустить. Певички застеснялись, бросили свои инструменты и прикрыли лица широкими рукавами.

Конечно, старый Ли мог бы гневно воскликнуть: "Что вы прячете лица при виде старческого уда? Разве не платят вам деньги за куда большие мерзости и непотребства многочисленные посетители вашего дома?". Но Ли только деловито натянул штаны и завязал пояс двойным узлом.

А новая притча об остроумном старом Ли уже назавтра гуляла в народе.

Однажды старый Ли пригласил в дом даосов и долго выслушивал их проповеди о недеянии и воздержании. Когда же они протянули ему свои тыквы за подношением, навалил туда жирного жареного мяса. Даосы возмутились, бросили мясо наземь и ушли, разгневанные.

Конечно, старый Ли мог бы сказать им вслед, что преподал отличный урок недеяния, поднеся им дар, который даром не является, и воздержания, дав им пищу, которой они не смогут вкусить. Но Ли отогнал набежавших собак, собрал ароматное мясо и съел его без всякой брезгливости. Собакам, впрочем, досталась пропитанная соком земля, чему они были несказанно рады.

А новая притча об остроумном старом Ли уже назавтра гуляла в народе.

Старый Ли в харчевне

Однажды старый Ли зашел в харчевню и заказал большой стол. И ему принесли гору дымящегося риса, и разделанного карпа, и копченую утку, и сладкое мясо, и пирожки с крабами, и лапшу с яйцом, и побеги сои, и водяные каштаны, и фрукты во льду, и еще много-много всего. И старый Ли ел, нахваливал, запивал все вином гуйхуацзю, как будто был праздник Середины Осени, угощал щедро всех, даже певичек, а под конец совсем захмелел и стал декламировать наизусть Книгу Перемен.

Когда же подошел смущенный хозяин за деньгами и спросил, непрерывно кланяясь, как собирается рассчитываться старик, тот весело засмеялся:

– Всем известно, что у меня нет ни гроша, и живу я тем, что расписываю ширмы и вывески, да и то только в те дни, когда совершенно трезв. Как я мог таким занятием заработать на подобное пиршество! Но не рассчитался ли я уже тем, что щедро поделился со всеми своим знанием?

Тогда хозяин очень обозлился и хотел уже позвать слуг, чтобы прибить старого Ли. Но, к счастью, у него была еще жива матушка, женщина мудрая и предусмотрительная. Она подозвала сына и тихо-тихо шепнула ему что-то на ухо. И харчевник объявил всем, что отныне каждый год в этот день любой, кто способен читать Книгу Перемен наизусть, получит в его заведении вдоволь еды и вина.

И теперь каждый год в харчевню заявляется ученый муж и наедается, и напивается, а окрестные мужи собираются послушать древнюю мудрость, пируют, похваляются своей щедростью, и деньги льются рекой в карманы предприимчивого хозяина.

Также, впрочем, в народе с тех пор пошел слух, что матушка харчевника просто-напросто согрешила когда-то со старым Ли (который не всегда же был старым), и зачала и родила этого самого харчевника, и тот просто-напросто побоялся нарушить сыновний долг. Но не думаю, что бы это была правда.

Старый Ли и мудрая наложница

Однажды старый Ли расписывал ширму для любимой наложницы местного князя. Капризная красавица недавно подарила князю сына и решила полностью обновить убранство своей опочивальни. Она хотела поистине невообразимых вещей!

Желала она, чтобы на ширме были одновременно изображены и одинокая сосна, и цветущая слива, и журавль, и тигр, и цветы лотоса, и священные горы, и бамбуковая роща… Старый Ли выслушал ее пожелания и со всем согласился. Но когда наложница распаковала готовую ширму, она очень сильно изумилась. Ибо была на ширме нарисована сама прелестница, расчесывающая волосы перед зеркалом. Вот незадача!

Однако наложница была не только капризна, но и расчетлива. Она знала, что старый Ли известен всей Поднебесной, как великий мудрец, и, если возмутиться, даст такой ответ, что ославит ее по княжеству, а нет ничего хуже дурной славы.

Поэтому засмеялась, захлопала в ладоши и воскликнула:

– Как славно, художник, ты исполнил мои желания! Ведь это значит, что я буду жить долго, как сосна и журавль, оставаясь при этом прекрасной, как слива в цвету, сильной, как тигр, праведной, как лотос и священные горы, гибкой, как бамбуковая роща! И все эти достоинства отразятся в моих детях, как в зеркале!

Старый Ли хмыкнул и хотел было что-то сказать, но наложница проворно добавила:

– Такая работа достойна тройной платы! – Ну, как тут возражать?

Старый Ли и Нефритовый Гребень

Однажды старый Ли пошел к цирюльнику. Мастер этот был известен тем, что искусно ухаживал за волосами, составляя различные притирания и эликсиры, так что шевелюра становилась гладкой и блестящей, как драгоценная ртуть. За свое удивительное умение мастер даже получил прозвище Нефритовый Гребень.

И вот старый Ли пришел в цирюльню и стал требовать, чтобы его обслужили, как владетельного князя. Сперва Нефритовый Гребень был вежлив:

– Посмотрите сами, – услужливо подставляя медное зеркало, пел он сладким голосом, – дядюшка Ли, вы же совсем седы. Как бы я ни старался, мне не удастся придать вашим волосам тот же глянец, что присущ молодым, чьи головы черны, словно вороново крыло!

Но старик сердился, топал ногами и тряс своей белой головой.

Цирюльник попытался воззвать к его разуму и стал уговаривать, что, дескать, не пристало признанному мудрецу заботиться о такой тщете, как мимолетная телесная красота, а следует обратить свой взор к седьмому небу, чтобы воспарить в конце концов в бутоне лотоса…

Но старый Ли бузотёрил пуще прежнего и орал на весь квартал:

– Что ты все свалил в одну корзину, как неразумный торговец рыбой: и седьмое небо и бутон лотоса! Говорю тебе, я желаю быть не хуже князя, или хотя бы судьи!

Делать нечего. Нефритовый Гребень сдался и принялся для начала разбирать спутанные волосы на голове старика. Через несколько минут он тихо шепнул на ухо клиенту:

– Прошу прощения, дядюшка Ли, но в вашей голове полным-полно вшей! Чтобы вывести их, вам понадобиться особый отвар, который надо втирать в кожу головы от полнолуния до полнолуния.

– Вот еще! Только мне и дела, что втирать отвары, – недовольно проворчал Ли.

– Тогда можно обрить голову… – заикнулся было цирюльник, но старый мудрец покачал печально головой и забормотал что-то о том, что пришел он не постриг принимать, а совсем по другому делу.

Однако потом вдруг обрадовался, вскочил и хлопнул себя обеими ладонями по ляжкам.

– Что же я огорчаюсь, как неразумное дитя, которому не дали сладости! Обилие вшей в моей голове не есть ли признак того, что я ничем не хуже владетельного князя! Он кормит воинов своих и заботится об их благе, он следит, чтобы в его владениях крестьяне множились и не знали недостатка… Вот так же и я забочусь обо вшах, даю им кров и пищу, дарю им свое мудрое слово – делюсь с ними благами материальными и духовными… Да для них я ничуть не ниже самого могущественного князя!

И небрежно махнув пораженному Нефритовому Гребню рукой, старый Ли, приплясывая и напевая веселую песню, пошел домой.

Старый Ли и поэт

Однажды к старому Ли пришел его давний друг – поэт старый Ван. Они выпили сливового вина, съели немного риса с яйцом и заспорили о литературе.

Старый Ван, как персона, много знающая о творчестве и вообще, утверждал, что истинный художник всегда вкладывает всего себя в свои произведения. Старый Ли, совсем ничего не знающий о творчестве и вообще довольно невежественный в поэзии человек, считал, что, наоборот, истинный художник, обладая безграничным воображением, рисует (ну, просто обязан рисовать) фантастические картины и придумывает всяческих невозможных героев и невероятно прекрасных дев, каких, конечно, в природе никогда и не было. При этом сам художник вполне может быть человеком так себе, заурядным и непримечательным, о котором никто ничего знать не желает, и который никому ничего о себе рассказывать тем более не будет.

Старый Ван горячился, порывался оттаскать старого Ли за его жалкую бороденку, а старый Ли подливал ему то жасминового чая, то вина и довольно подхихикивал в засаленный рукав.

Под конец же приятели помирились и дружно спели несколько куньшаньских песен, путая слова и безбожно фальшивя. И Старый Ван ушел со своим мнением, а старый Ли остался со своим.

А ночью, когда оба они спали пьяным сном, им явился Ли Бо. Великий поэт древности взглянул на них, улыбнулся и каждому сказал, что тот был прав.

И, возможно, даже не солгал. Потому что подлинная поэзия – как совершенное зеркало: отражает каждого, кто к ней приходит.

Другой Ли

Однажды старый Ли спал и видел сон. И это был страшный сон. Снилось ему, что он старик, и фамилия его Ли, но живет он в какой-то странной варварской стране.

Там было мрачно и серо и дома вокруг были несуразные, и крыши на них не загибались изящными крыльями, а падали вниз, словно здания надвинули шапку со спущенными отворотами (причем шапка эта явно была сделана из пучков какого-то болотного растения).

В этой стране были сады, но скудные, бедные сады. Сливу старый Ли заметил, но то была мелкая, кислая слива. Персиков же, апельсинов и личи не было видно нигде. Много было также каких-то опасных кустов, у которых вместо пышных листьев во все стороны торчали иголки. Старик подумал, что должно быть, эти иголки источают яд, от которого кожа вздувается волдырями, а дыхание перехватывает в один момент, и на всякий случай сторонился их.

Между тем старый Ли зашел в местную харчевню. На вывеске этой харчевни был нарисован странный огнедышащий дракон, почему-то зеленого цвета, которого тыкал в хвост копьем воин, закованный в неудобные тяжелые доспехи.

– Налей-ка мне, как обычно! – не поклонившись хозяину на грубом наречии сказал старый Ли и получил кружку какого-то пенистого пойла, издававшего мерзкий запах. Даже во сне старику стало противно, но он смирил себя, решил продолжить изыскания и осторожно хлебнул из кружки. Этого уже китайский мудрец выдержать не смог. Вкус был так непередаваемо, так отвратительно горек, что старый Ли проснулся.

Долго переводил дух, полоскал рот рисовым отваром, отплевывался и повторял: «Приснится же такой ужас!»

Красавицы древности

Однажды старый Ли получил от одного нехорошего человека заказ на ширму, на которой следовало изобразить трех красавиц древности. Подлый заказчик мало того, что выступал анонимом и действовал через местного торговца шелком, который ни за что не соглашался раскрыть его имя, он еще и поставил перед художником невыполнимую задачу.

Ведь всем известно, что великих красавиц древности было четыре: первая по красоте – Си Ши, вторая – Ван Чжаоцзюнь, третья – Дяочань и последняя – Ян Гуйфэй.

И как выбрать из них трех? Кого ни пропусти, хитрый аноним уж точно заявит, что именно она имела самую выдающуюся судьбу и отличалась самой удивительной прелестью и талантами, а старый Ли просто выжил из ума или утратил тонкость восприятия, а такой человек, как ни крути, не может даже расписывать ширмы, не то, что судить о других людях.

Все окружение старого Ли: женщина, готовившая ему рис и рыбу по доброте душевной, мальчик, растиравший тушь в надежде почерпнуть его мудрость, и, конечно, поэт старый Ван – в тревоге следили, как тот поступит. А Живописец поступил просто: подготовил шелковое полотно, прочертил контуры рисунка и принялся расписывать ширму, как ни в чем не бывало.

Через должное время работа была готова. Три прелестных красавицы, как живые, благосклонно улыбались зрителям, но надпись на рамке гласила «Три великие красавицы древности», а имен-то написано не было. Торговец шелком, пришедший принимать товар, очень рассердился.

– Как ты посмел, – кричал он и топал ногами, – отступить от канонов живописи и не указать, что ты нарисовал?

Старый Ли поднял палку, на которую опирался из-за слабости ног, и огрел посредника по спине. От удивления тот прекратил орать.

– Ты – всего лишь невежественный торговец, а тот, кто заказал через тебя ширму, без сомнения, человек понимающий в женских достоинствах, и легко разберется, где какая красавица. Что касается надписей, то они были. Но даже и тебе, жалкому неучу, должно быть известно, что красота этих великих женщин была так велика, что склонялись цветы, луна скрывалась за облаками, рыбы тонули в изумлении, а гуси от восхищения падали с неба. Неужели ты не понимаешь, что робкие иероглифы, начертанные моей недостойной кистью, в смущении спрятались, не в силах соперничать с прелестью красавиц! Вот, смотри, они валяются поломанной грудой в углу.

В углу и правда валялись какие-то блестящие черные ниточки, в чьих переплетениях пристыженный торговец увидел очертания имен.

– Ну, – сказал старый Ли, – так ты берешь ширму, или я верну тебе залог и продам ширму другому, более понимающему, человеку?

Торговец забрал ширму, а аноним, хоть и думал две недели, как отомстить старику, так ничего и не придумал, и втайне бесился от злости.

Дизайн от старого Ли

Однажды старый Ли терпеливо выслушивал жалобы.

– Ну, я не знаю, – неуверенно сетовал заказчик. – Я полагал, что на вывеске будет изображен вечер у озера, камыши, цапля и изящная надпись: «Дом у яшмового источника». Всем сразу станет ясно, что у меня лучшее рисовое вино в округе.

Старый Ли посмотрел на заказчика с удивлением, после чего очень убедительно сказал:

– Такая вывеска, конечно, неплоха. Но не кажется ли вам, что она слишком обыденна? Я бы даже сказал, тривиальна?

– Ну, и что с того? Я ведь не веерами торгую, чтоб стремиться к оригинальности!

– Не скажите, уважаемый, – художник глубокомысленно помолчал, а потом, когда трактирщик уже не знал, что делать, чтоб прервать затянувшееся молчание, продолжил: – Ведь кто ваши посетители?

– Торговцы, крестьяне, служилые люди…

– Вот! Те, кто подавили в себе творческое начало и отдали все свои силы следованию твердым правилам и дисциплине! Торговцы каждый день проходят много ли, неся на закорках свои товары и теряют голос, громко восхваляя их и завлекая хозяек! Крестьяне с раннего утра, не разгибая спины, трудятся на полях и в огородах! Служилые люди неустанно тренируются в воинском деле и ловят злодеев всех мастей! Изо дня в день одно и то же! Неудивительно, что, приходя к тебе, они ищут чего-то нового, чего-то, что напомнит им о другой жизни, той, о которой они в тайне мечтают!

– И ты думаешь, эта вывеска им понравится больше? – Заказчик с недоумением глядел на строгое голубоватое полотно, на котором черной тушью был нарисован старец со свитком в руках и коробочка с гадательными костями. Изящно и несколько небрежно (что, конечно, свидетельствовало о высоком мастерстве) было выведено название «Божественная черепаха».

– Несомненно лучше! Изображение одновременно возвышенное и таинственное, намекающее, что в жизни все может случиться, если будет угодно судьбе…

Трактирщик крякнул, почесал в затылке, да и заплатил старому Ли, как договаривались. Он не догадывался, что художник просто-напросто всучил ему старый невыкупленный заказ от одного мошенника-гадальщика, который сбежал из города, опасаясь разгневанных клиентов. «Потому что, – подумал про себя  старый Ли, – когда ты гадальщик, надо быть не только хитрым, но и умным. Хотя и не таким умным, как рисовальщик ширм и вывесок».

Тайна Безымянного монаха

Однажды старый Ли надумал посетить своего двоюродного брата, который уже много лет назад принял постриг и поселился высоко в горах Ушань. Шел он долго, истратил по дороге все свои скудные сбережения, но наконец добрался до хижины в таких местах, куда забредает только тигр и залетает только дракон.

Там он и встретил своего брата, который тоже носил когда-то фамилию Ли, но уже давно отказался от всего мирского и прозывался теперь просто Безымянный Монах.

И вот сидят они друг напротив друга рядом с маленьким очагом, на котором греется чайник. Чаю настоящего, понятное дело, в горах нет – так, какие-то травки целебные на заварку идут. Риса тоже нет. Из всей еды – горстка каких-то орешков и плодов, настолько высушенных, что их и опознать невозможно. Сидят братья, настой хлебают, оставшимися еще во рту зубами мусолят нехитрое угощение.

Старый Ли потихоньку обсказал, как дела у всей родни до седьмого колена. Кто процветает, а кто бедствует. Кто выгодно женился, кому небеса послали восемь дочерей и ни одного сына, кто на императорской службе состояние стяжал, а кто и в тюрьму за свои делишки попал. А Безымянный Монах молчит. Видно, принял обет молчания – смекает старый Ли.

Между тем смеркается. Придется ночевать в хижине. Циновка есть, какое-то старое одеяло, подбитое ватой, тоже есть. Улеглись старики и заснули. Меж тем встала луна, и ее тревожащий свет просочился сквозь щели в хижину. Старый Ли от лунного света проснулся и видит: что такое! На бедной постели его двоюродного брата вместе с ним лежит девица невиданной красы в одеянии, расшитом жемчугом и серебром, с ногами, подобными золотому лотосу, с кожей, белей драгоценного нефрита. А Безымянный Монах уткнулся в рукав и сопит, как ни в чем ни бывало.

Плюнул тут старый художник, взял свою палку, да и огрел красавицу прямо по ее лотосовидным ногам.

– Ты, – кричит, – моего брата приходишь смущать ночами, злой дух. Но неужели настолько неведомы тебе законы гостеприимства и женская скромность, что одну-единственную ночь в году, когда рядом на циновке спал я, ты не смогла посидеть дома, где бы он у тебя не был, и заявилась сюда, чтобы соблазнять не только его, но и меня, скромного старого Ли из Нанкина!

И только хотел еще раз ударить красавицу поперек тела, как Безымянный Монах поднял голову и сказал:

– Не подымай шума! – и снова заснул.

Тут смекнул что-то старый Ли, отвернулся и тоже вскорости захрапел. А когда вернулся домой, про тот случай рассказал только другу своему – поэту старому Вану под большим секретом. И тот сдержал слово – никому ничего не выболтал. А как история эта разошлась по свету, про то никто не знает – не ведает.

Жара

Однажды старый Ли страдал от жары. Как-то так случилось, что в самый жаркий месяц года он оказался совсем без денег, а в долг ему льда и снега, что привозили с окрестных гор, никто, естественно, давать не собирался.

Целые дни старик бродил по маленькому домишке, закутавшись в пропитанный водой кусок шелка, и вздыхал. По вечерам же шел к другу своему, поэту старому Вану, у которого во дворе был маленький пруд и пара тенистых деревьев, и садился с ним в этом крошечном саду пить белый чай с рисовыми колобками, которые так славно готовила жена поэта – сухонькая женщина с чрезвычайно густыми совершено белыми волосами.

– Везет тебе, старый Ван! Ты и женился вовремя, и жену взял хорошую, и сыновья у тебя родились ладные, не забывают тебя, поддерживают. А я один-одинешенек на свете живу, помру, как собака, и никто не заплачет на моей могиле!

– Что ж ты не выбрал себе жену, когда пришла пора? – прихлебывая чай, осведомился поэт.

– А, понимаешь, благоразумный друг мой, все время мне казалось, что пора-то еще не пришла. То я был слишком молод, то слишком беден, то слишком занят своим искусством, то слишком пьян, то опять слишком беден.

Старый Ван помолчал, следя, как жена доливает в чайник горячую воду, промокнул вспотевший лоб шелковым платком, вышитым женой, отправил в рот очень вкусный рисовый колобок и сказал:

– Ну, вот, а теперь ты слишком холост. И этого – увы! – уже не исправить.

Яшмовые ступени

Однажды старый Ли сильно позавидовал другу своему, поэту старому Вану, и решил превзойти его в искусстве стихосложения.

Для чего взял лист узорчатой бумаги, растер в тушечнице самую лучшую тушь (с добавлением корицы и сандала), взял самую новую кисть, задумался и принялся чертить иероглифы.  Выходило складно, умно и значительно. Старый Ли обрадовался, растер еще туши и украсил стихотворение рисунком, который более всего ему подходил, – каменными ступенями, на которых лежали алые листья осеннего клена, все в каплях росы.

Потом перечел и задумался. Стихотворение было слишком хорошо, слишком совершенно. Но ведь абсолютно точно его только что написал он сам! Художник задумался, а потом решил позвать старого Вана и, не боясь позора, показать ему свое творение.

Не сразу, конечно, показать, а накормить его сперва рисом с квашеными овощами на манер южных провинций и напоить сливовым вином. А потом уже, когда друг размякнет от приятного угощения и учтивой беседы, можно и позориться.

Старый Ван, на удивление, ругать старого Ли не стал. Напротив, восхищенно покачал головой  и продекламировал с выражением то, что несколько часов назад написал новоиспеченный стихотворец:

Ступени из яшмы

Давно от росы холодны.

Как влажен чулок мой!

Как осени ночи длинны!

Вернувшись домой,

Опускаю я полог хрустальный

И вижу – сквозь полог —

Сияние бледной луны.

(Перевод А. И. Гитович)

– Прекрасно! Прекрасно! Иероглифы выписаны изящно, и рисунок подобран так точно в тему! Строки великого Ли Бо раскрылись во всей полноте, лучше и представить невозможно!

И тут старый живописец с ужасом понял, что написал по памяти давно знакомое ему (да что там, давно знакомое всем ученым мужам Поднебесной) стихотворение великого мастера древности, известное под названием «Тоска у яшмовых ступеней»… Взгрустнул, конечно, но виду не подал, а сказал только:

– Друг мой, старый Ван, прими этот лист от меня, ничтожного старого Ли, как скромный дар в знак нашей вечной дружбы!

И больше уж поэтам не завидовал.

Старый Ли – философ

Однажды старый Ли задумался о жизни. И так глубоко задумался, что три дня не пил ни чаю, ни вина, не положил в рот ни щепоти риса, даже от жареного риса с яйцом (своего любимого лакомства) отказался.

Пожилая женщина, по доброте душевной, а также памятуя о нескольких связках денег, достававшихся ей каждый месяц, приходившая ухаживать за художником, забеспокоилась не на шутку и прибежала к другу его, поэту старому Ван. Тот выслушал ее взволнованное квохтанье, отослал ее к местному лекарю, а сам поспешил к приятелю, насколько позволяли ему ослабевшие от возраста ноги.

Придя же, застал старого Ли сидящим на низенькой скамеечке перед жаровней со взглядом, устремленным на тлеющие угли.

– О жизни думаешь? – поклонившись, спросил он друга.

Старый Ли кивнул и указал на другую низенькую скамеечку, стоявшую неподалеку.

И старый Ван все понял, потому что друзья понимают друг друга без слов, сел у очага и тоже принялся рассматривать уголья.

Между тем лекарь, собравший ароматные травы и коренья, пришел в маленький домик художника.

– О жизни думают! – сразу понял он, потому что хорошо знал и старого Ли, и старого Вана, да и людей вообще, как то и положено опытному врачу.

Отдал травы и коренья помогавшей по хозяйству женщине и велел сварить ароматный суп. А пока та хлопотала по хозяйству, придвинул к очагу единственный оставшийся колченогий табурет и принялся глядеть на угли.

Между тем до ноздрей художника донеслись приятные запахи готового супа, и он ощутил необыкновенный голод (еще бы, ведь не ел три дня). Он распрямил спину, глубоко вздохнул и сказал осипшим от долгого молчания голосом:

– Эх, жизнь…

И друзья согласились с ним, а потом все вместе ели ароматный суп, пили рисовое вино и пели сычуаньские песни.

Единственно возможный порядок

Однажды старый Ли поссорился с поэтом.

– Как можешь ты не видеть, друг мой, старый Ван, что при росписи ширмы нельзя использовать кисть с белой рукоятью? Только с черной, конечно же. Равно как и для написания иероглифов подобает использовать кисть с красной рукоятью. Так, так, и только так!