Одна маленькая ошибка

Каждую новую порцию вранья я подкрепляю активным жестикулированием, словно пытаясь смастерить из громоздящейся лжи убедительную картину, как клоун – зверюшек из воздушных шариков.

А потом ко мне подходит Руби, придерживая рукой выпирающее пузо и старательно натягивая улыбку.

– Новости про книгу меня просто потрясли. Такая неожиданность! Ты, должно быть, счастлива.

– Спасибо, Руби, – откликаюсь я, вымучивая не менее фальшивую улыбку.

К нам подскакивает Ада – они с кузиной, видимо, так и ходят парой.

– Ну, – ласково тянет Руби, – теперь, когда ты таки получила свой вожделенный контракт, что будешь делать дальше?

Ее снисходительный тон царапает, пусть даже контракт – выдумка чистой воды. Проблема в том, что Руби – как акула; стоит ей учуять малейшую слабость, единственную капельку крови, и она набрасывается на добычу, разрывая ее в лоскуты. Так что я не поддаюсь на провокацию и лишь пожимаю плечами:

– Поживем – увидим.

– И то правда. – Тут Руби округляет глаза, словно ее осенило: – Может, парня себе найдешь?

Какая же она все‐таки паршивая актриса. Только имбецил поверит, что эта мысль забрела Руби в голову только что.

– Ну а что, – щебечет кузина, – ты ведь давно ни с кем не встречаешься. Нельзя жить одними воспоминаниями.

Атмосфера в столовой сгущается. Все смотрят на меня, ожидая реакции, потому что прекрасно знают, как закончились мои предыдущие отношения.

– Тяжко, наверное, когда дома никто не ждет и радостью поделиться не с кем, – продолжает кузина. Каждое ее слово сочится притворным сочувствием, точно желчью.

– У нее есть мы, – холодно отрезает Ада.

Я машинально оглядываюсь, удивленная таким активным заступничеством. Руби тоже этого не ожидала, и я краем глаза замечаю, как она демонстративно расправляет плечи, готовясь к атаке.

– Вообще‐то, Элоди почти уже почти двадцать девять, а изданная книга – это все‐таки не живой ребенок, – изрекает она ласковым тоном эдакой мудрой матери-природы, поглаживая огромный живот. Правда, впечатление портит едва заметная ухмылочка. – Книга не подарит тебе такой безусловной любви.

Повисает неловкая пауза. Ада отчего‐то напрягается, и я подозреваю, что шпилька Руби, предназначавшаяся мне, зацепила и сестру. Мягко говоря, замечание кузины прозвучало нетактично. А если называть вещи своими именами – просто мерзко.

Совершенно неожиданно для себя я заявляю:

– Не уверена, что хочу детей. Видишь ли, моя вагина устраивает меня в ее исходном виде. В смысле, когда она не слиплась с анусом.

Неловкая пауза перерастает в гробовое молчание.

Руби кривится, словно лимон надкусила. Ада, выпучив глаза, судорожно поджимает губы, стараясь не расхохотаться в голос. И пусть за прошедшие годы между нами выросла огромная кирпичная стена, может быть, сейчас мне удалось вытащить оттуда хоть один кирпичик. И теперь мы с сестрой сможем хотя бы видеть друг друга.

Не говоря ни слова, Руби поворачивается и демонстративно ковыляет обратно к мужу.

Я почти уверена, что Ада уйдет следом, – но сестра остается рядом со мной, ехидно улыбаясь. Но прежде чем она успевает открыть рот, к нам подходит Джек:

– Моя мама хочет с тобой поговорить.

Покосившись на него, Ада поворачивается ко мне:

– Иди выясни, чего она хочет.

Затем она снова переводит взгляд на моего друга – суровый и стальной. Может, после смерти Джеффри Джек и изменился, но мнение Ады о нем осталось прежним. Прошло уже немало времени, но сестра до сих пор считает, что он плохо влияет на меня и сбивает с истинного пути. В присутствии посторонних они общаются вежливо и доброжелательно, но взаимная неприязнь нет-нет да проскакивает.

Джек берет меня за руку и уводит прочь. Я успеваю оглянуться через плечо – Ада смотрит мне вслед, но по ее лицу невозможно понять, о чем она думает.

Мама Джека Кэтрин Вествуд – стройная, элегантная, в бежевом комбинезоне и жемчугах. Но даже когда она улыбается, ее глаза печальны; уже тринадцать лет печаль и скорбь служат ей верными спутниками. Со временем самоубийство мужа обросло романтическим ореолом и превратилось для окружающих в повод для досужих сплетен. Но достаточно увидеть пачку антидепрессантов в шкафчике ванной и маленькую бутылочку водки в сумочке миссис Вествуд, чтобы понять, что в чужой трагедии нет ничего романтического.

– Элоди, дорогая, поздравляю с получением контракта. Это большая победа. – Кэтрин притягивает меня к себе и целует в щеку. Руки у нее ледяные. Джеку от нее достались длинные ресницы, светлые волосы и верхняя губа той формы, что зовется «луком Купидона». Все отмечают, что он куда больше похож на мать, чем на отца.

– Так приятно, что мы снова собрались вместе, – добавляет моя мама, сжимая руку миссис Вествуд. – Ты только посмотри на наших детей, Кэтрин, – совсем уже большие!

Ада присоединяется к нам, доливая дяде Грегори выпивку – именно в стакан, потому что пивные бутылки, с точки зрения сестры, выглядят вульгарно.

– Спасибо, золотце, – кивает дядюшка, а затем с улыбкой добавляет, глядя на нас с Джеком: – Из вас обалденная парочка получилась бы.

Я закатываю глаза, а Джек, как обычно, подыгрывает, целуя меня в лоб.

– Нет-нет, из них и друзья замечательные, – откликается Кэтрин. – Просто замечательные.

Она говорит это совершенно непринужденным тоном, но я вижу, как ее пальцы сжимают бокал – аж костяшки побелели. Кэтрин и Джеффри считали меня недостойной их сына – семья у них была куда более обеспеченной, чем наша. Джеффри абсолютно четко продемонстрировал, что он думает на эту тему, когда застукал нас с Джеком, тогда еще подростков, за поцелуем. За первым – и, благодаря яростной отповеди Джеффри, последним.

Чья‐то рука приобнимает меня за плечи.

– К тому же все знают, что мой братец – тот еще кобель! – встревает Чарли.

Я смеюсь, позволяя ему обнять меня покрепче. Чарли высокий, стройный, темноволосый, со щетиной модной длины. Но если Джек – дерзкий, уверенный в себе и похож на темный шоколад, поначалу сладкий, но оставляющий на языке горечь, то его старший брат – мягкий и добродушный; он словно глоток ледяной воды в жаркий день: сначала чувствуешь себя неуютно, а затем – хорошо.

– Ты молодец, мелкая, – говорит он мне в макушку, – все так и сияют от гордости.

Гости смотрят на меня с улыбками – все, кроме Джека, молча потягивающего напиток из бокала. А у меня улыбка такая широкая и неестественная, будто рот раскроили ножом.

Через какое‐то время я ухожу в кухню перевести дух и посидеть в тишине. Мне грустно, что жизнь не стала такой, какой я ее представляла. Что я постоянно разочаровываю своих родных. Что так и не смогла добиться успеха, даже ради Ноа. И теперь придется либо рассказать всем правду, что никакого контракта и не было, или соврать – в очередной раз, – что контракт сорвался. Но где взять на это силы? Все пожертвовали собственными делами, чтобы собраться сегодня здесь. В последний раз родные и близкие собирались ради меня на праздник восемь лет назад, когда я университет окончила. Господи боже, восемь лет! Что же, выходит, я за эти годы не добилась ничего, что стоило бы отпраздновать всей семьей?

Бо́льшая часть фотографий в гостиной родительского дома – это достижения Ады, развешанные, как жемчужные бусы, на обоях от Лоры Эшли. Вот Ада, улыбающаяся на фоне светло-голубой «ауди», подаренной Итаном на тридцатилетие, вот Ада и Итан на Амальфитанском побережье на собственной свадьбе, вот счастливые новобрачные с ключами от этого самого дома, где мы собрались сегодня…

Дверь кухни приоткрывается, словно кто‐то собирался войти, но передумал, и до моих ушей долетает обрывок чужой ссоры:

– …Я просто хотел сказать, что тебе не стоило сегодня пить вино. Доктор же говорил…

– Я помню, о чем говорил доктор, – огрызается Ада, прерывая Итана на полуслове. Дверь открывается пошире, но затем снова дергается, словно кто‐то с той стороны попытался закрыть ее. – Ты что делаешь?

– Не надо уходить посреди разговора. – Итан устало вздыхает. – Если мы хотим добиться беременности, нужно следовать предписаниям врача.

– «Мы»? – Ада смеется, холодно и зло.

– Что?

Повисает тяжелая пауза. Сердце у меня тревожно стучит; этот разговор явно не предназначался для моих ушей. Наверное, стоит уйти куда‐нибудь в прачечную, пока меня не заметили.

– Возвращайся к гостям, – сухо велит Ада. – Со стороны хозяев невежливо оставлять их без внимания надолго.

– Хорошо.

Судя по звуку шагов, Итан уходит.

Я подскакиваю со стула, намереваясь уйти в подсобку, но не успеваю: Ада решительно заходит в кухню и, увидев меня, вздрагивает, хватаясь за сердце.

– Господи, Элоди! Что ты здесь делаешь?

– Голову проветриваю.

Ада хмурит брови – шикарные, надо отметить, брови, прямо как на рекламных плакатах косметики, – и уже открывает рот, чтобы задать еще пару вопросов. Отвечать мне на них совершенно не хочется, поэтому я наношу упреждающий удар:

– А ты сама что здесь делаешь – разве тебе не нужно развлекать гостей?

Ада закрывает рот и коротко оглядывается на двери кухни, гадая, сколько я успела услышать.

– За лимонадом пришла, – отвечает сестра просто. – А то он закончился.

Она подходит к холодильнику, и я замечаю, как напряжены ее плечи и шея. Я ни разу не слышала, чтобы они с Итаном цапались или хотя бы в чем‐то друг с другом не соглашались. Кажется, сейчас на идеально отполированной поверхности их семейной жизни обнаружилась царапинка. А у сестрицы еще и руки дрожат…

– Ада, у тебя все в порядке?

Я настороженно жду ответа, но сестра упорно продолжает ковыряться в холодильнике, как будто не желая со мной разговаривать. Интересно, насколько часто люди задают Аде такие вопросы, – глядя на нее, в жизни не подумаешь, что у нее хоть что‐нибудь может быть не так. А затем она все‐таки поворачивается и устало смотрит на меня. Не знаю уж, в чем дело – в размолвке с Итаном или в неудачной остроте Руби, – но, кажется, сейчас мне подвернулась возможность наладить наши отношения. Судя по глазам, Ада тоже так подумала.

– Да, – отвечает она преувеличенно бодро, – все замечательно. Прием гостей – дело утомительное, но мне нравится этим заниматься.

Я киваю, огорченная ложью сестры, но, с другой стороны, мне ли ее осуждать?

– А ты как? – спрашивает Ада, подходя ближе, тем же мягким тоном, каким она разговаривала со мной после смерти Ноа. – У тебя все хорошо?

Я благодарна ей за этот вопрос, заданный явно не из пустой вежливости, – пускай мне тоже неизбежно придется солгать. Ведь если я отвечу честно, правда разлетится повсюду: слово не воробей, вылетит – не поймаешь. Моя жизнь окончательно развалится, и я не уверена, что смогу потом собрать ее по кускам.

– Да, все хорошо, – вру я. – Все просто зашибись как хорошо.

– Вот и славно! – радуется Ада, и я даже слегка огорчаюсь, что она мне поверила. – И… да. – Ее радость гаснет. Пристроив бутылку лимонада на разделочную стойку, сестра задумчиво барабанит пальцами по столешнице. – Не обращай внимания на слова Руби. Если у тебя нет ребенка, это не значит, что ты неполноценная.

– Безусловно. Да и вряд ли она впредь полезет учить меня жизни после сегодняшней вечеринки.

Губы Ады растягивает улыбка.

– У нее было такое лицо, когда ты про вагину с анусом сказала!..

Мы смеемся. Искренне, взахлеб. Ада так хохочет, что у нее краснеют щеки, а глаза начинают слезиться.

Неожиданно мне в голову приходит одна мысль, и я зачем‐то озвучиваю ее:

– Не понимаю, как вообще с ней можно общаться – она иногда такой засранкой бывает…

– А кто не бывает? – возражает Ада. – Руби, конечно, позволяет себе иногда нетактичные замечания, но всегда поддерживает меня. Мы разговариваем обо всем на свете.

Я киваю, хотя, конечно, горько осознавать, что наши отношения с сестрой уже давно перестали быть такими близкими.

– Знаешь, – заявляет Ада, – отрадно видеть, как ты живешь собственной жизнью, занимаешься тем, чем хочешь, и следуешь за своей мечтой.

Я молчу, не зная, как реагировать. Такие эпизоды – большая редкость. Впервые с похорон Ноа ледяная стена между нами подтаивает, и Ада снова напоминает сестру, а не просто знакомую. Меня подмывает спросить, почему она тогда утром ушла, не сказав ни слова, но портить момент не хочется, поэтому я отвечаю коротким «спасибо».

– Я рада, что ты получила, что хотела, Пчелка Элли.

Детское прозвище бьет меня по голове, как обухом. Я уже сто лет его не слышала. Так меня называла только Ада: по ее словам, в детстве я была докучливой, как пчела, жужжала и носилась с места на место, однако без меня в нашем доме все завяло бы.

– Ты тоже – у тебя и муж, и дом в отличном районе.

– Да, – отвечает Ада, помолчав. – Нам обеим повезло.

Я вспоминаю, в каком тоне шел их с Итаном разговор. Все полагают чету Арчеров счастливейшей парой мира, ведущей идеальную жизнь. Мне и самой частенько так кажется. Но иногда, глядя на сестру, я замечаю грусть в ее глазах. Может, на самом деле ее идеальный дом – идеальная золотая клетка.

– Ада, – осторожно интересуюсь я, опасаясь спугнуть доверительную атмосферу, воцарившуюся здесь, в закутке между плитой и холодильником, – у вас с Итаном все нормально?

Сестра смотрит прямо на меня – и ее взгляд пронзает насквозь.

В этот момент дверь кухни резко распахивается и к нам заглядывает мама:

– Ада, тебя Итан зовет.

Я выдерживаю еще пять минут вечеринки, а затем понимаю, что больше не могу. Слишком уж скребут кошки на душе. Не попрощавшись ни с кем, я прихватываю пальто и ускользаю из дома. Ковыляя по усыпанной гравием дорожке, я думаю лишь о том, где взять силы, чтобы переставлять ноги; наконец оказавшись на улице, я замечаю чью‐то тень – и, подняв глаза, испуганно охаю.

Это он.

Стоит, смотрит. Желтоватый свет уличного фонаря отражается в его круглых очках. На нем опять черный джемпер и голубая ветровка-анорак, хотя на улице еще жарко. Что‐то такое мелькает в его глазах – то ли удивление, то ли торжество. Я абсолютно уверена, что он следовал за мной по пятам, и от этой мысли кровь стынет в жилах. Я рефлекторно поднимаю руки, отступая обратно к дому, – и всякий раз, когда я делаю шаг назад, преследователь делает шаг вперед.

– Оставь меня в покое, – шиплю я с напускной решительностью.

– Я…

Договорить он не успевает: я цепляюсь каблуком и заваливаюсь через низкую оградку палисадника, разбитого перед домом Ады. С размаху ударившись о землю, я чувствую, как хрустит запястье, – и кричу от боли. Мужчина бросается вперед, хватает меня за травмированную руку, и я кричу снова. Вспыхивает свет, слышатся чьи‐то громкие шаги. Баюкая ноющую руку, я замечаю, как мимо проносится темный силуэт. Я поднимаю взгляд – это Джек, бросившийся на незнакомца с кулаками. Раздается влажный хруст – попал, кажется. Мужчина падает на спину, с рычанием зажимая разбитый нос, кровь течет у него из-под пальцев.

Джек подхватывает меня под локоть, помогая встать.

– Ты цела?

Я киваю. Сердце едва не выскакивает из груди. Мужик скулит, корчась на асфальте.

– Не вздумай подойти к ней еще раз, сукин ты сын, – цедит Джек, обернувшись, и уже поворачивается, чтобы подойти к противнику, но я успеваю поймать его за руку – и запястье снова пронзает боль.

А за спиной у нас уже собирается толпа; я слышу, как папа громко кричит: «Что случилось?», как мама зовет меня по имени.

Джек оглядывается через плечо – сквозь толпу гостей к нам пытается пробиться Чарли. Незнакомец с трудом поднимается на ноги и бросается наутек. Джек рвется следом, но на этот раз его успевает поймать брат.

Я же смотрю вслед сталкеру – тот сворачивает за угол, растворяясь в темноте.

Глава одиннадцатая

Восемью днями раньше

Элоди Фрей

Сегодня годовщина смерти Джеффри. Каждый год наши с Джеком семьи устраивают ужин в его честь. С самого начала мы договорились о том, что собираемся в доме моих родителей – было бы неловко устраивать поминки у Кэтрин, почти на том же самом месте, где ее муж покончил с собой.

Всякий раз ужин проходит по одному и тому же сценарию: мы вспоминаем о благотворительной деятельности Джеффри, о его чувстве юмора, которое мой отец считал излишне американским; мы вспоминаем хриплый смех и любовь к виски. И не упоминаем при этом о вспыльчивости Джеффри, о том, как они с моим отцом подрались на лужайке прямо перед домом Вествудов, не поделив деньги, выигранные на скачках, и о том, как отец поколачивал Джека, а потом застрелился.

В первую же годовщину смерти Джеффри Джек пришел к нам чуть раньше назначенного времени, прихватил с кухни два стакана и увел меня в сад. Там он достал бутылку виски, украденную из отцовского кабинета, и заявил, что будет весьма символично почтить память отца глоточком его любимого напитка – только мы вдвоем, раз уж так вышло, что именно мы последними видели Джеффри живым и стали первыми, кто увидел его мертвым. Позже это стало нашей традицией: каждый год мы вдвоем выпивали по стаканчику виски, прежде чем сесть за общий стол.

Поэтому я и стою сейчас возле дома Джека с бутылкой виски в руке, впервые осмелившись покинуть квартиру со дня той вечеринки у Ады. Моя семья настояла, чтобы я вызвала полицию перед тем, как отправиться домой, хотя я практически умоляла их ничего не делать. Ну, теперь у меня есть номер заявления и обещание полицейских «внимательнее посматривать по сторонам».

Постучавшись в дверь, я жду ответа. Пришлось явиться пораньше на целый час, потому что мне еще предстоит извиниться: я неделю не отвечала на звонки Джека. Он единственный, кто знает о моем обмане, поэтому смотреть ему в глаза – значит смотреть в глаза собственному позору. Но нельзя же вечно прятаться! Джек не отвечает, поэтому я достаю запасной ключ, который он сам мне выдал, и вхожу, стаскивая туфли.

И тут он зовет меня по имени – откуда‐то с первого этажа, так что я направляюсь к лестнице, и уже на полпути успеваю заметить кого‐то краем глаза и поворачиваюсь. И буквально сразу же слышу женский стон. Потом я вижу их обоих – сквозь открытую дверь в комнату Джека, абсолютно голых, в самый разгар процесса. Джек с рычанием толкается в девицу – я вижу только его загорелую спину и две бледные ноги, обхватившие его за талию.

Я так и замираю на лестнице, не в силах отвести взгляд.

Джек стискивает запястья партнерши, двигаясь все резче, и она кричит одновременно от боли и удовольствия, а затем поворачивает голову и, столкнувшись взглядом со мной, взвизгивает от неожиданности.

Черт.

Развернувшись, я бегу по лестнице обратно.

Джек зовет меня, за спиной слышатся его шаги, и я, как есть, босиком, добегаю до двери и пытаюсь открыть ее, – но рука моего друга успевает прижать дверь обратно. Пару мгновений мы с Джеком пытаемся отдышаться, и я чувствую, как от него пахнет сексом, чужим потом и сладостью женского цветочного парфюма.

– Элоди, блин, как тебя сюда занесло?

Джек в ярости. Я не нахожу сил повернуться и молча смотрю на закрытую дверь из серого дерева, даже сквозь одежду ощущая исходящий от тела Джека жар. Вместо объяснений я поднимаю повыше бутылку виски и выразительно ею болтаю.

– Подожди здесь, – велит он.

– Джек…

– Подожди, сказал.

Он уходит обратно, и я наконец‐то поворачиваюсь, глядя на голую спину и бедра, наспех обмотанные простыней.

И внутри все сжимается. Как же неловко‐то… То есть я в курсе, что Джек – завзятый бабник, это ни для кого не секрет, но я ни разу не заставала его с кем‐то. И помимо шока, я чувствую еще что‐то – и совершенно не хочу разбираться, что именно. Слишком уж смахивает на ревность. А это уже совсем неправильно. Я не желаю отношений с Джеком. Он для меня как брат.

В памяти всплывает Ноа – и у меня перехватывает дыхание. С тех пор, как он умер, у меня никого не было. Я завидую Джеку, вот в чем дело. Мне завидно, что у него есть то, чего у меня больше нет, а хотелось бы.

Я подхожу к лестнице и слышу голоса – сначала громкие, а затем резко притихшие. Заинтригованная, я поднимаюсь на пару ступеней и прислушиваюсь.

– Кто она? – У девушки явный ирландский акцент. – Как ее зовут?

– Не имеет значения.

– Но…

– Я же сказал тебе – выметайся отсюда, – отвечает Джек неожиданно зло. Я моргаю, огорошенная такой переменой.

Шуршит ткань – кажется, девица одевается. Лязгает выдвигаемый ящик комода, затем резко захлопывается. Судя по скрипу деревянных половиц, Джек отправляется в ванную, прилегающую к спальне. Его подружка что‐то неразборчиво бормочет. Услышав, как Джек выходит из ванной, я торопливо спускаюсь на первый этаж и возвращаюсь к двери.

– Подожди пару минут в гостиной! – просит Джек, перегнувшись через перила.

Я отправляюсь, куда послали, – но усаживаюсь в то кресло, откуда можно увидеть холл. Так я смогу взглянуть на девушку, когда она будет уходить. Понятия не имею, зачем оно мне надо, но почему‐то надо.

Они спускаются через пару секунд – и подружка Джека оказывается худенькой и светловолосой, но разглядеть лицо мне так и не удается, потому что она смотрит в другую сторону. А еще она одета в короткое зеленое платье-комбинацию – у меня есть почти такое же. Следом я замечаю красные пятна у нее на запястьях – видимо, Джек слишком сильно сжимал ей руки, придавливая к постели.

Какой же такой страшный недостаток Джек умудрился найти в этой девушке, что отвел ей роль одноразовой любовницы, а не той, с кем он проводит долгие уик-энды на природе? Однако вместе с любопытством я ощущаю и удовлетворение – и вот это мне совсем не нравится. Противно осознавать собственную радость оттого, что ее Джек выставил, а мне разрешил остаться. Я старательно заталкиваю эту радость поглубже, с глаз долой.

Джек нетерпеливо распахивает входную дверь и даже не смотрит на уходящую подружку. Только молча закрывает дверь, стоит той оказаться за порогом. Однако, хотя сейчас на нем свежая белая рубашка и брюки, я все равно не могу забыть его загорелую спину и две бледные ноги вокруг талии. Я моргаю, отгоняя наваждение. Волосы у Джека взъерошены, и я представляю, как она запускала в них пальцы, вцепляясь крепко-крепко, пока он вколачивался в нее, – и к щекам приливает кровь.

– Обязательно было так с ней обращаться? – спрашиваю я. Конечно, отрадно видеть, что девица ушла, но мне все равно не нравится, как Джек ведет себя с женщинами. Они для него все равно что ватные палочки: использовал по назначению, а потом выбросил в помойку и забыл. Вот именно поэтому я и не хочу с ним встречаться. Возможно, на самом деле Джеффри оказал мне немалую услугу, не разрешив нам сойтись тогда.

– Не тебе меня учить, как обращаться с людьми, – огрызается Джек.

– Не понимаю, о чем ты… – хмурюсь я.

– Ты сначала неделю меня игнорируешь, а потом заваливаешься сюда как ни в чем не бывало.

Я отхожу к сервировочному столику, заодно подыскивая слова для ответа. Не думала, что он настолько расстроится. Разлив виски по стаканам, я протягиваю один Джеку.

– Мне нужно было время, чтобы прийти в себя.

– Как будто дело в тебе одной, Элоди.

– Джек… – начинаю я, ошарашенная его ядовитым тоном.

– Ты просто взяла и исчезла, совершенно не подумав обо мне.

Он сейчас снова похож на маленького мальчика – с разбитой в очередной раз губой, с очередным синяком, с очередными свидетельствами того, насколько его не любят, – которому отчаянно хочется, чтобы его любили. Дело и впрямь не во мне. А в Джеффри. Подготовка к годовщине всегда дается Джеку тяжело, и его злит все на свете – даже я. Его можно понять: я бы тоже не хотела весь вечер петь дифирамбы человеку, который постоянно меня обижал. Но для Кэтрин эти ужины важны, поэтому Джек не пропускает их.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Отсылка к фильму «Степфордские жены», снятому по роману Айры Левина. – Здесь и далее примеч. пер.

2

Британская сеть гипермаркетов, аналог российской «Ленты».

3

Традиционный английский напиток из цветков бузины, популярный еще с Викторианской эпохи.

4

Реплика Эрика Картмана, персонажа мультсериала «Южный парк».