Следователь по особо секретным делам

– Предположил бы, что кто-то и впрямь принес сюда холодильную установку, а потом демонтировал её, спрятал детали в квартире, а сам сбежал через окошко? – усмехнулся Миша.

– Но сейчас-то нам уж точно нужно искать не детали от холодильника…

– Ту папку с документами? – догадался Кедров.

– Верно. Инженер пришел домой и сразу ринулся в гостиную – только не для того, чтобы эту папку оттуда забрать. Думаю, он собирался её там спрятать. Дворник не видел её ночью у него в руках, но на инженере был пиджак, и папка вполне могла находиться под ним.

– Он с дачи её привез?

– Может – да, может – нет. Он спрятал папку, а потом что-то проникло в квартиру. И Хомяков понял, что оказался в смертельной опасности. Он перебежал из гостиной в спальню, и за ним последовал туда пес. Ринулся к хозяину, в надежде защитить его хотя бы ценой своей жизни. А в итоге они оба погибли: и человек, и собака. Идем – будем обыскивать гостиную инженера.

На поиски папки у Скрябина и Кедрова ушло около часа, но они всё-таки обнаружили её. Тайник находился за плинтусом, к которому был придвинут раскуроченный диван Сергея Ивановича.

5

– И кто будет сегодня встречать на вокзале жену Хомякова? – спросил Валентин Сергеевич, когда Николай закончил свой рассказ.

Руководитель «Ярополка» уже успел просмотреть содержимое той папки. И, как до него – Скрябин и Кедров, только в недоумении пожал плечами.

– Лейтенант госбезопасности Кедров её встретит, подготовит, как сможет, и отвезет домой. Ну и, между делом – порасспросит. Но, если хотите знать мое мнение: эти расспросы ничего не дадут.

– А вы, очевидно, возлагаете надежды на что-то другое?

Надежды у Скрябина и вправду были, поскольку нынче вечером он планировал кое с кем встретиться.

– Да, Валентин Сергеевич, – кивнул он. – И я прошу вашего согласия на то, чтобы использовать при расследовании данного дела все ресурсы проекта «Ярополк».

Смышляев поглядел на Николая длинным и каким-то малопонятным взглядом.

– Вы можете привлечь к расследованию любых участников проекта – кого сочтете необходимым. И неофициально я готов оказать вам полное содействие – во всех ваших действиях.

– Неофициально? – Скрябин чуть приподнял брови.

– Именно так. Формально – гибель инженера Хомякова произошла по причине гипотермии. И пока во всех документах будет значиться именно это. А со всех, причастных к расследованию, мы возьмем подписку о неразглашении.

– В этом деле есть какие-то обстоятельства, о которых я не знаю?

– Вы не знаете главного. – Валентин Сергеевич вздохнул. – Очень похожим делом уже занималась другая следственная группа «Ярополка» – она вернулась из Белоруссии два месяца тому назад. Вот – полные материалы того дела. – Он подтолкнул к Скрябину через стол папку-скоросшиватель. – И здесь же вы найдете список участников той группы.

Николай взял папку со стола, но не раскрыл – задержал взгляд на её обложке. Поверх сделанной от руки надписи с номером расследования краснел прямоугольный штемпель: Дело закрыто.

– Я могу привлечь к этому делу внешних экспертов? – Николай перевёл взгляд на Валентина Сергеевича. – Например, тоже взяв с них подписку о неразглашении?

На губах Резонова-Смышляева мелькнула едва заметная улыбка: он явно понял, кого имеет в виду его подчиненный.

– Если вы уверены в надёжности этих экспертов, – сказал руководитель проекта «Ярополка», – я против их привлечения возражать не стану.

6

Николай быстро шагал к воротам Александровского сада, понимая, что немного опаздывает. И еще издалека заметил Лару. Ему стало немного стыдно, что она пришла раньше него самого. Но предстоящая встреча с ней так радовала его, что эта радость немедленно вытеснила все другие его чувства. И, чтобы поглядеть на неё немного, оставаясь незамеченным, он приостановился – не поспешил к ней подходить.

Лара была довольно высокой, хотя ему самому – чуть выше плеча. Он унаследовал от родственников по линии матери долговязость – вымахал под метр девяносто. А в Ларе высокий для женщины рост сочетался с худобой – не от болезненности, впрочем, а просто от тонкости в кости. Свои длинные – ниже плеч – русые волосы Лара уложила сегодня в какую-то модную прическу, подкрасила губы карминово-красной помадой и даже успела принарядиться для их встречи, благо, жила она как раз напротив Ленинской библиотеки, своего места работы. На девушке было нарядное шифоновое платье, в руках – маленькая сумочка. Лицом –округлым, не под стать фигуре, – Лара походила на Неизвестную с портрета художника Крамского. Только шляпки со страусовым пером не хватало для полного сходства.

Тут девушка ощутила, что на неё смотрят, повернулась – и встретилась глазами с Николаем. Лицо её озарила улыбка, но потом она деланно нахмурилась и постучала указательным пальцем правой руки по левому запястью, на котором поблескивали часики. Николай улыбнулся ей в ответ и в извиняющемся жесте вскинул руки, взмахнув черной кожаной папкой – той, которую они с Мишей нашли утром.

7

Александровский сад ясным воскресным вечером наводняли отдыхающие горожане. Так что свободную скамейку Николай и Лара отыскали не без труда. Они сели рядышком, и Скрябин тотчас передал свою папку девушке – которая взглядывала на неё с любопытством уже раз пять.

– Вот, – проговорил он, – хочу тебе кое-что показать.

Формально-то он, конечно, не имел права показывать ей материалы по делу – без пресловутой подписки о неразглашении. Но Валентин Сергеевич сегодня фактически предоставил карт-бланш Скрябину. Должно быть, догадался: тот в любом случае привлечет к этому расследованию Ларису Рязанцеву: сотрудницу Библиотеки имени Ленина, выпускницу Историко-архивного института.

С момента их первой встречи – в одном старинном приокском селе, где Николай проводил расследование, а Лара собирала материалы для своей дипломной работы, – не прошло и двух месяцев. Но на деле их судьбы соприкоснулись намного раньше – по совпадению или по предопределению. Лара жила сейчас в той самой комнате в коммунальной квартире на Моховой, 10, где до неё три года прожил сам Николай – когда приехал учиться в Москву из Ленинграда, своего родного города.

Девушка раскрыла папку, но тут же бросила на Николая удивленный взгляд.

– Эти вещи – они из музея или из какого-то архива? – спросила она.

– Понятия не имею, – сказал Николай.

И Лара принялась по одному вытаскивать из папки предметы, оглядывать их и помещать обратно. Их скамейка стояла в густой тени деревьев, и никто не мог видеть, что она извлекала.

Во-первых, девушка вытащила и рассмотрела старинный дагерротип. Маленький снимок, наклеенный на картон, запечатлел мужчину средних лет в статском мундире, с щегольски подкрученными усами, который сидел в кресле, закинув ногу на ногу. Правая его рука лежала на кресельном подлокотнике, левая – на колене. На его безымянном пальце отчетливо выделялся массивный золотой перстень с каким-то гербом. И кто-то тщательно затер печать с названием фотоателье и рукописную чернильную надпись на обороте дагерротипа.

Во-вторых, Лара оглядела целую стопку старых писем. Написанные двумя разными почерками, со старорежимной орфографией, письма эти были без конвертов. Зато их скрепляли фигурные зажимы в виде птичьих крыльев – серебряные, судя по всему. Обращения в начале каждого письма, равно как и подписи, были вымараны чернилами, которые от времени приобрели коричневатый оттенок. Спасибо, хоть писали эти двое по-русски, а не по-французски, к примеру!

После писем Лара вытянула из папки что-то вроде картонного веера. Девушка раскрыла его, и стало видно: одна его сторона покрыта какими-то замысловатыми черными значками, более всего напоминающими скандинавские руны.

И, наконец, она извлекла наружу старинную географическую карту. Сверху значилось: Карта Минской губернии, а рядом с масштабной линейкой было указано: Масштаб 10 верст в английском дюйме. На карте этой темнело не меньше десятка карандашных пометок: звездочек и кружочков.

Глядя на всё это, девушка в задумчивости кусала губы – и сама того не замечала. Иначе наверняка прекратила бы это делать: карминовая помада на её губах размазалась так, словно она с кем-то страстно целовалась.

– Какой странный набор… – прошептала, наконец, Лара, а потом снова глянула на Николая: – Это улики по какому-то новому делу, которое ты будешь расследовать?

– Угадала. Эту папку жертва преступления убрала в тайник за несколько минут до своей смерти.

– А могу я оставить это у себя – для изучения? Я понимаю, что не состою на службе в НКВД, но всё-таки…

Николай перебил её:

– Именно об этом я и хотел тебя попросить: изучить содержимое папки и дать свое заключение – профессиональное. – Он уже больше месяца безуспешно уговаривал её перейти из Ленинской библиотеки в проект «Ярополк», и втайне рассчитывал: участие в этом деле сломит Ларино упрямство. – Но что ты об этом думаешь прямо сейчас? Что тебе пришло бы в голову, если бы ты нашла такую папку, скажем, на библиотечной полке?

– Я решила бы, что в прошлом веке кто-то проводил некие рискованные изыскания близ Минска. И хотел сделать их результаты максимально анонимными. Но вот насчет этого предмета, – она постучала пальцем по вееру, – я высказала бы не предположение, а совершенно определенное мнение. Вот эти руны – Альгиз, Турисаз – скандинавские эзотерики традиционно использовали в критических ситуациях для активной защиты. А веер напрямую связан со стихией воздуха. Так что его владелец наверняка хотел обезопасить себя от кого-то или чего-то, что могло подобраться к нему не по земле и не воде – воздушным путем.

Глава 3. Казанский вокзал

17 июля 1939 года. Понедельник

1

Евграф Иевлев, пятидесяти девяти лет от роду, служил на Казанском вокзале носильщиком уже больше тридцати лет – с тех пор, как давно, еще при царском режиме, приехал в Москву из своей деревеньки под Рязанью. Он сошел на этом самом вокзале с поезда и поначалу взялся здесь разгружать вагоны – за кусок хлеба и крышу над головой. Да так тут и остался.

А сейчас у него было аж целых две комнаты в коммунальной квартире! Правда, проживали в них, помимо него самого, еще его дочь и три её малолетних сына. Их отец – которому эти комнаты и выделили – был рабочий-метростроевец, крепкий мужик, надежный. Да вот беда: погиб он два года тому назад, когда затопило при прокладке один из метротуннелей. И осталась дочка Евграфа Галактионовича вдовой. Детям, правда, назначили пенсию за погибшего родителя, и на их пропитание денег хватало. Но уж на одежу с обувкой – извиняйте! Старшенький-то ничего – ему всё доставалось новым. Среднему – так-сяк: поношенные вещи, но не позорные. А вот когда они попадали к младшенькому внуку, Алешеньке, дедову любимцу, но были это уже натуральные обноски.

Вот, жалеючи дочку с внуками, Евграф Галактионович и пахал на вокзале в две смены и почти без выходных дней. Так что и в понедельник вечером он еще не покинул свой пост на перроне, хоть и трудился всю ночь напролет и в субботу, и в воскресенье. А вчера днем еще и давал показания нежданно нагрянувшему сотруднику НКВД. Молодому, вежливому, но всё равно – страшному для всякого, кто смотрел на его удостоверение с вытисненной золотом надписью на красной обложке: НКВД СССР Главное управление государственной безопасности.

Неудивительно, что Евграф Галактионович изрядно перетрухнул, рассказывая обходительному наркомвнудельцу о пассажире с собакой, которого он видел давеча на перроне. А потом еще надо было пойти с ним в кабинет начальника вокзала, где молодой человек, назвавшийся Николаем Скрябиным, запротоколировал рассказ носильщика и дал тому на подпись. Иевлев едва-едва сумел на листе бумаги расписаться: читать и писать он почти что не умел.

И вот теперь, в начале новой трудовой недели, Евграф Иевлев ощущал себя вчистую измочаленным. В серых сумерках летнего вечера он медленно катил по перрону тележку для багажа, пока что – пустую, испытывая сильное искушение: бросить всё на сегодня, не ждать прибытия следующего поезда, а пойти домой, к дочке и внукам. И он решил уже: вот сейчас он сделает разворот и пойдет со своей тележкой в противоположную сторону, к вокзальному зданию. Но тут прямо перед ним на перроне возник человек: худощавый мужчина довольно высокого роста, в светлой пиджачной паре. Лицо его скрывали не только сгущавшиеся сумерки, но и поля летней сетчатой шляпы.

«Откуда ж он взялся? – мелькнуло у Иевлева в голове. – Нешто – прямо с рельсов выбрался на платформу?..»

А мужчина в шляпе шагнул к нему, так что одна низкая тележка оказалась между ними.

– Евграф Иевлев? – спросил он.

Носильщик медленно кивнул. Его внезапно обуял дикий, непереносимый ужас. Он заметил, что платформа, на которой они двое стоят сейчас, совершенно пуста – чего на вокзале и не бывает-то никогда. А незнакомец в сетчатой шляпе вдруг резко отпихнул ногой тележку, что худо-бедно создавала между ними преграду. Тележка больно ударила по пальцам Иевлева, который всё еще сжимал её ручку, и с громыханьем откатилась вбок. А толкнувший её человек опустил правую руку, которую до этого держал за спиной.

И Евграф Иевлев с непереносимой ясностью понял две вещи. Во-первых, до него дошло, что уже встречал этого человека прежде – видел эту чуть сутуловатую фигуру, этот востренький носик, торчащий из-под полей шляпы. А, во-вторых, он уразумел, что находилось в руке у востроносого человека. Носильщик издал горлом сухой, щелкающий звук – попытался закричать, позвать на помощь! И, развернувшись кругом, прыгающей побежкой пустился наутек: вдоль диковинно безлюдного перрона, вонявшего жирными котлетами и креозотом.

2

Вечером понедельника Николай Скрябин позвонил из наркомата в Ленинку, Ларе – был уверен, что она допоздна засидится на работе. Будет корпеть над загадкой, которую он ей подкинул. И точно: её сразу же позвали к телефону.

– Кое-что что мне удалось узнать, – сказала ему девушка.

Но говорила она так скованно, что перед глазами Скрябина словно красная лампочка замигала. Ясно было: рядом с Ларой находился кто-то из её коллег. Прислушивается. Выискивает в сказанном ею тайные смыслы.

– Давай встретимся завтра, – сказал Николай. – К завтрашнему вечеру ты успеешь завершить свои изыскания?

И Лариса Рязанцева заверила его, что – да, успеет.

На том их разговор и завершился. И старший лейтенант госбезопасности занялся тем, к чему следовало бы приступить еще накануне. Перед собой на столе он в ряд разложил папки с личными делами тех сотрудников «Ярополка», которые посетили Минскую область в мае. Он раскрыл эти папки так, чтобы иметь перед глазами фотографии всех потенциальных фигурантов по делу. И принялся читать. Из-за своих собственных командировок, которые пришлись на это же самое время, Николай понятия не имел ни о «сигнале», полученном из Белорусской ССР, ни о результатах проведенного там расследования.

Белорусскую следственную группу возглавлял человек, который Скрябину был более или менее знаком и состоял в одном звании с ним: старший лейтенант госбезопасности Назарьев Андрей Валерьянович, 1905 года рождения. В «Ярополке», надо думать, он очутился благодаря своему подтвержденному дару психометрии: он умел считывать с материальных объектов сведения обо всех людях, которые хоть раз брали их в руки. Николай слышал о том, как Назарьев не раз и не два давал заключения по официальным делам, что велись за пределами «Ярополка». И заключения эти зачастую полностью обрушивали собранную до этого доказательную базу. Но – всегда принимались во внимание.

Вторым человеком в следственной группе – заместителем Назарьева – оказался самый молодой из её участников: Великанов Федор Васильевич, 1913 года рождения, лейтенант госбезопасности. С ним Скрябин знаком не был, хотя Великанов присоединился к проекту сразу после окончания исторического факультета МГУ, четыре года тому назад. То есть, одновременно с самим Скрябиным – которого рекрутировали, когда он был еще студентом. Но за это время их с Великановым пути ни разу не пересекались. Никаких особых талантов в личном деле Федора Васильевича не указывалось. Однако имелась приписка, сделанная от руки еще прежним руководителем «Ярополка», расстрелянным ныне Глебом Бокием: Замечен в склонности к выявлению исторических фактов, не поддающихся рациональному объяснению.

И с ними же в Белоруссию ездили два младших лейтенанта госбезопасности – не такое уж низкое звание, если учесть, что в общевойсковой иерархии оно соответствовало старшему лейтенанту. Но оба этих сотрудника могли бы уже получить звание и повыше – с учетом того, что и тот, и другой присоединились к проекту «Ярополк» в 1933 году, еще до того, как ОГПУ преобразовали в НКВД. Разве что – социальное происхождение у обоих было невыигрышное.

Один из двух младших лейтенантов был почти ровесником Назарьеву: Данилов Святослав Сергеевич, 1906 года рождения, уроженец Витебской губернии нынешней Белорусской ССР. И в графе «социальное происхождение» прямо значилось: из дворян. До поступления в ОГПУ/НКВД Данилов окончил Московский химико-технологический институт имени Менделеева. Туда его приняли благодаря выдающимся способностям, не посмотрели на дворянские корни. Однако на последнем курсе молодой человек учудил: написал работу «Зарождение и развитие алхимии в Европе». Уж какая муха его укусила – Бог знает. Данилова едва не выгнали с треском из института – не только без диплома, но даже и без справки об академической успеваемости. Но ему повезло – в некотором роде: он попал в поле зрения кого-то из «Ярополка». Так что фрондеру позволили-таки защитить диплом, а затем – то ли в качестве награды, то ли в наказание – отправили служить на Лубянку.

А вот у четвертого участника следственной группы, побывавшей в Белоруссии, в графе «социальное происхождение» в личном деле стоял жирный прочерк – небывалая вещь! Но Скрябин ничуть этому не удивился. Абашидзе Отар Тимурович, 1909 года рождения, почти наверняка происходил из грузинского княжеского рода. И кадровику «Ярополка» не захотелось портить свою отчетность такими сведениями. Вот он и предпочел сделать вид, что социальное происхождение сотрудника неизвестно. Чем Абашидзе занимался до 1933 года, где проживал – в личном деле тоже не указывалось. Равно как не имелось там и никаких сведений о его образовании. Зато в папку с его личным делом подшили один презанятный документец.

3

В то самое время, когда Николай Скрябин изучал документы в своем кабинете, седоусый носильщик Евграф Галактионович бежал по перрону – чуть ли не на каждом шагу запинаясь и боясь оглянуться. Он видел впереди, шагах в пятидесяти от себя, небольшую группку других вокзальных носильщиков. Они обсуждали что-то, размахивали руками, и на них отбрасывал тусклый свет один из перронных фонарей. В сторону Иевлева его сотоварищи не глядели. Да и то сказать: всё более густевшие сумерки скрывали его. У себя за спиной Евграф Галактионович слышал топот ног своего преследователя, однако этот демон явно мог бежать шибче. Мог бы уже настичь Евграфа Иевлева. Но почему-то с этим не спешил.

Носильщик снова попытался закричать, но горло его будто сдавили ржавые тиски. Причем сдавили не снаружи – изнутри. Ему удалось издать только какое-то невнятное сипенье, которое он и сам едва расслышал. Евграф Галактионович на бегу несколько раз взмахнул рукой, пытаясь привлечь внимание своих товарищей. Но те по-прежнему вдаль не смотрели, перрон не оглядывали.

Где-то неподалеку загудел паровоз, застучали колеса, и в голове Иевлева мелькнула шальная мысль: вот сейчас он обернется, поставит своему преследователю подножку и толкнет его под колеса приближающегося поезда. Но в тот же момент Евграф Галактионович сам получил сильнейший толчок в спину.

Он полетел вперед, врезался в асфальтовое покрытие перрона обеими руками, и ему стесало кожу с ладоней, как наждаком. Но носильщик почти не ощутил при этом боли. Всё, что в нем было, закостенело от ужаса – все фибры его души. Внезапно он понял, отчего преследователь не торопился его догонять: тощий мужик в сетчатой шляпе выжидал. Ему нужно было, чтобы они оба достигли именно этого места: части перрона, затененной противодождевым навесом для пассажиров и провожающих. Места, где они оба становились для всех вокруг совершенно невидимыми.

Медленно, как в страшном сне, Евграф Галактионович перекатился на спину. И увидел прямо над своим лицом блистающую синеватой сталью финку. Её сжимала рука, на которой желтела длинная, почти до локтя, брезентовая перчатка.

4

Николай вчитывался в строки докладной записки, которую в 1933 году составил на имя Глеба Бокия некий сотрудник ОГПУ с ничего не значащей для Скрябина фамилией Кожемякин. Тот писал:

Довожу до вашего сведения, что Абашидзе О.Т., сведения о котором вы запрашивали, действительно состоял на службе во вверенном мне отделении Объединенного государственного политического управления с 1932 по 1933 год. Однако могу сообщить это лишь на основании документов, имеющихся в кадровом управлении. Ни я сам, ни иные сотрудники вверенного мне отделения не могут вспомнить упомянутого Абашидзе О.Т., дать его словесное описание или припомнить какие-либо события, с ним связанные. Я склонен думать, что Абашидзе каким-то образом ввел в заблуждение работников отдела кадров, вследствие чего были составлены документы о его службе, не соответствующие действительности. Однако в личном деле упомянутого Абашидзе сохранилась его фотография, которую я вам и высылаю.

С фотокарточки, приложенной к докладной записке, смотрел молодой грузин с большими печальными глазами – имевшими, впрочем, и несколько надменное выражение.

– Дар отведения, – пробормотал Скрябин. – Редчайший талант. Вот почему Бокий позвал его в «Ярополк»!..

Скрябин отодвинул от себя личные дела сотрудников «Ярополка» и раскрыл папку, в которой хранились немногочисленные материалы по белорусскому делу.

Первой он увидел газетную вырезку со статьей, датированной 25 апреля 1939 года. Заголовок статьи был – «Погодный феномен в социалистической Белоруссии». И Николай только-только успел её прочесть, когда на столе у него зазвонил телефон.

Почти никто не знал о том, что старший лейтенант госбезопасности находится сейчас здесь – в своем небольшом кабинете, сплошь заставленном шкафами с книгами и артефактами. Формально Валентин Сергеевич отправил Николая догуливать отпуск, который тот недоиспользовал в июне. Позвонить ему сюда могли только Лариса Рязанцева или Михаил Кедров – который сейчас пытался выяснить, чем занимался инженер Хомяков, когда уже отбыл с Казанского вокзала, но еще не прибыл домой.

Николай схватил трубку, всем сердцем надеясь, что ему звонит Лара. Но нет: он услышал голос своего друга – глухой и какой-то отрешенный.

– Товарищ Скрябин? – произнес Миша, и Николай тотчас понял, что друг звонит ему из какой-то официальной инстанции. – Вы можете прямо сейчас приехать на Казанский вокзал? Евграф Иевлев найден убитым.

– Иевлев? – Скрябин едва не выронил телефонную трубку. – Это тот носильщик? Он что – тоже замерз?!

– Да какое там – замерз! Приезжай!.. То есть, приезжайте, товарищ Скрябин. Сами все увидите.

5

Начальник вокзала распорядился доставить на перрон мощный прожектор – явно желал потрафить сотрудникам правоохранительных органов, из которых первыми на месте оказались представители Московского уголовного розыска. Их вызвали, когда пассажиры поезда, прибывшего к роковому перрону, сделали страшную находку. А на Лубянку позвонил уже один из муровцев: Денис Бондарев, который сам одно время состоял на службе в ГУГБ и знал по стечению обстоятельств о проекте «Ярополк». Но потом предпочел перейти в Московский уголовный розыск, куда его отпустили – но предварительно взяли подписку о неразглашении любых сведений, касавшихся проекта. Звонок принял лейтенант госбезопасности Кедров. И поспешил на Казанский вокзал для выяснения обстоятельств случившегося. Он даже не знал поначалу: не было ли трагическое происшествие тривиальной поножовщиной? И потребуется ли присутствие его друга?

И вот теперь Скрябин, морщась и качая головой, осматривал место преступления.

Убитый носильщик лежал на спине в самой густой тени под навесом на перроне. Его быстро нашли только потому, что с прибывшего поезда сошло сразу много народу. И кому-то поневоле пришлось пройти под навесом, пробираясь к выходу с вокзала. Теперь, правда, пассажиров тут уже не осталось: их спешно вывели другой дорогой, в противоположном направлении. Но потоптаться рядом с трупом они успели основательно. И несколько цепочек кровавых следов тянулись в разные стороны. Любопытствующие граждане подходили к убитому вплотную и наступали в огромную лужу крови, окружавшую его распластанное на асфальте тело.