Конченая луна (сборник)

…Фарфоровые куколки были хафу, оставленными и покинутыми в городе вечных дождей своими родителями очень давно. Ныне живущими в небольшой чистой квартирке, такой же бледной и безжалостной, как и они. В квартире.. в которой ровным счётом ничего, кроме белого обогревателя, белого проигрывателя и трёх белых односпальных матрасов с белым бельём на белом полу. Ни столика, ни стульчика; лишь белая кухонная панель, белый холодильник и большой белый шкаф с одеждой; ещё белая стиральная машинка, белый унитаз и белая ванна. Из мелочей – диффузор на белом подоконнике, тоже белый. Чайник и микроволновка – других цветов.

Две уроженки Киото воплощали собою изящную простую красоту без изъянов: две чёрноокие и чёрноволосые балеринки с одним лишь внешним отличием… Две вьюги, забредшие в мои мысли; сковавшие мои серверные линии нейронов.

На первом свидании мы навострили лыжи в «Сайго», по настоятельной рекомендации обоих. Близ симпатичного украшенного входа притормозили: бабочки решили посмолить, хлюпая грязью под башмачками, переглядываясь и пошёптываясь.

– Тут классное саке подают! – сказанула скобочка и, смастерив рожки из указательного и мизинца, быстренько подвигала ими перед собой, вытянув руку. Сверкнули её серебрянные ноготки и подпрыгнувшие комиссуры овальных потресканных губ.

– Сейчас мы тебя проверять будем, дружочек, – так кавычка меня припугнула, пощёлкивая пальцами по воротнику, будто бы по шее. Нахмурились её редкие брови без единой морщинки меж собой.

Осадки отсутствовали; транспорт наматывал на колёса месиво из последствий утреннего недолгого снегопада, реагентов, выхлопов, пыли и резины; клубился пар, выбирающийся из канализации; равнодушие витало в начинающем темнеть городе. Простояли с минуту, подзамёрзли и зашли внутрь бар-ресторана с пятью звёздочками в поисковике.

Усадили нас за деревянный толстый столик для компании; кавычка забронировала его, соврав, что гостей будет семеро. Освободились от верхней одежды и сразу же заказали саке и моти. Я уселся сначала сбоку, но меня уговорили пересесть на стул посредине, а сами компаньонки, хихикая, приземлились справа и слева от меня. Оказался я точь между изумительных магнитов с противоположными полюсами в чёрных свитерах с идентичными рисунками вишнёвой грозди из двух обрамлённых огнём плодов на груди. Над нами расширялся кирпичный свод; снизу, сбоку сочились серые, приятные глазу, оттенки; рядышком пустовал бар; на стене позади – висели под разным наклоном светящиеся линии; а под ними тянулся заборчик, на котором скляночки-баночки с загадочными сухоцветами и всякая дивная посудина.

– И почему это он нам подходит? – спрашивала кавычка у сестры, прильнув ко мне. Я чуть отодвинулся назад, но был сразу же успешно возвращён обратно отлаженным синхронным движением их рук, подхватившими ножки стула с двух сторон. Левая, то есть кавычка, так она сидела слева от меня, снова прижалась ко мне и продолжала правой.

– Ты тогда сказала, что он сто процентов подходит. Вот этот вот… – закатив глазки в правый верхних уголок, не прекращала левая белянка. При этом голова её располагалась у моей груди, и видел я токмо её макушку.

– Я тебе говорю.. он.. особенный… – точно так же придвинулась правая и после этого ответила.

Теперь я лицезрел две макушки. Их чернющие волосы, да что уж там, сами они.. благоухали, подобно двум цветкам Виолы Виттроки сорта «Атлас Блэк», да что уж там.. и выглядели сверху они точто так же прелестно.

– И почему же?

– Упрямая! Вот смотри… – заинтересовала скобка, а после, отпрянув, уставилась на меня и полюбопытствовала; кавычка тоже отпрянула. – Красавчик, а расскажи, что ты видишь, когда смотришь на нас?

Необычная загадка. Однако на неё тут же, будто бы сама, вылезла и странная отгадка.

– Я вижу.. я вижу два пятна за каждой из вас. Например, у тебя большое фиолетовое, обрамлённое серебром, и зелёное поменьше. А у тебя всё наоборот: что побольше – зелёно-серебряное, а что поменьше – фиолетовое, – удивлял я, повернувшись сначала к скобочке, потом к кавычке.

Вылупившись друг на друга, лишились дара речи…

«Странно…» – подумал я.

Да уж.. ты или откуда-то знаешь всю подноготную о нас.. или, и правда, особенный… – неуверенно очнулась кавычечка.

– Я же говорила…

– Какую подноготную? – теперь удивился пишущий эти строки.

– Да так. Потом узнаешь.. наверное…

Принесли подогретую выпивку и шесть штучек сладкой закуски. Ярко-жёлтые матовые упругие шарики из рисовой муки, украшенные сверху сердцевиной какого-то цветка, дразнили и соблазняли невыносимо; так, что я моментально схватил один из них и устремил в рот.

– Стой! – заорали обе.

– Сначала прожуй цветок. Это очень изысканный труд тысячи пчёл, опыляющих его, неблагодарный.

– Что ж, окей.

«Не стоило этого делать…» – сначала подумал я, пока язык и полость рта начинали изрядно неметь, – «А это даже забавно…» – размышлял, когда перестало неметь, и внутри уже плясала вибрация.

По моему лицу они, конечно, поняли, что мне понравилось испытанное.

– Это электрический цветок. Правда классно? Но ещё восхитительнее – это целоваться, отведав их. Так что остальные мы прибережём… – ехидно улыбаясь, излагала скобочка. Другая сделалась недовольна. – Ну чего ты?..

Атмосферность заведения быстро заплыла теплом щёк и алкогольным дурманом, и дабы смыть их и с тела и с подкорок – расплатившись, шумно переместились на стужу, где уже абсолютно всё покрылось влажным снегом: каждая веточка каждого куста и дерева, каждый фонарный столб, каждый провод, дорожный знак. Космос пропитался жёлтым светом; мир притормаживал.

Решили срезать по натоптанной тропинке через дворы. Там, скобочка, идущая впереди меня, остановилась и почти закричала:

– Ааа! Я кажется примёрзла, не могу идти дальше. Помоги мне!

Я сразу же рассмеялся.

– Чё ты ржёшь! – рядом возмутилась кавычка и слегка стукнула меня по руке.

– А что делать то?

– Отдери её, ну же.

Чувствовал я себя ничуть не сконфуженно с ними, даже при таких глупостях; и поддержал забаву.

– Сейчас-сейчас.

Я глубоко обхватил её за талию под аспидным пуховиком, так, что мои пальцы уже считай касались моих же локтей. Замер. И вот.. её овальное личико заполнило всё обозримое пространство; смотрела на меня так умиротворённо волчьими ягодками, покусывая лепестки розовых роз… Подошла кавычка, достала электрические плодики и аккуратно засунула по одному нам в рот, а потом, сделав шажок назад, сказанула:

– Иногда так хочется джаза как у Фицджеральда.

И сама принялась пожёвывать такой же.

И как тут удержаться? Только мы сплелись пульсирующими языками, вторая тоже присоединилась.

Целоваться сразу с двумя одинаковыми и одинаково невероятными девушками – тонкое и трудное искусство. Тут ведь соблазн быть обманутым собственным сознанием, втянувшись в иллюзию одинаковости ощущений, очень высок. Поймать тот самый баланс между реальностью и нереальностью мгновения – единственная возможная истина. Ни на секунду, ни на толику страсти и блаженства никого из двоих не обделить… И знаете, проиграть в таком случае на пьяную голову запросто, но я справился…

…На второе свидание напросился к ним в гости, сразу же на следующий день после попойки в «Сайго». Забежал неподалёку от дома в цветник и прихватил два букета белых лилий. Хотя вокруг этих красавиц соткано немало поверий и легенд, как и жутких, так и не очень; для меня же, в первую очередь – были они комплиментом изящества моих новых горюний. Затем забрал из дома ящик хорошего нефильтрованного пива, и только потом, вместе с этими презентами, еле их удерживая, двинулся в рай. Свезло: жили то мы в соседних домах.

– Какая-то камера для психбольных, – подмечал я, протиснувшись через встречающих меня японских синичек сима-энаг (обязательно отвлекитесь и заяндексите их прямо сейчас), по-домашнему одетых сверху в восковые мешковатые толстовки и чёрные мохеровые носочки снизу.

– Сдвинь матрасы вместе, пока мы с цветочками разбираемся, – приказала кавычка. – А вообще, да.. чем белее комнаты, тем чернее душевные омуты.

Её аура изменилась: фиолетовый оттенок главенствовал. У скобки по-прежнему – фиолетовый с серебром спереди. Так я и приноровился их различать потом.

Они достали из шкафа у входа массивную вазу, набрали в неё воду, подсыпали в неё идущий в комплекте порошок-консервант и, наконец, уместили туда лилии. Хорошо они там смотрелись, на кухонной белой панели в прозрачной амфоре.

Давно покончив с заданием и ожидая их, я покорно стоял посреди маленькой студии и расспрашивал белянок о чем-то, как это обычно бывает, совершенно неважном. Ну и ладно.. ведь, беседа сделалась живой и искренней, когда каждый из нас уже уничтожил по одной банке хмельного.

Мне гадали на картах таро; рассказывали о прежних кавалерах; частенько вытаскивали с собой дышать дымом ванильных сигарет на общий балкон и плеваться с него.. и я тоже поразвлёк их: около часа притворялся котом – сначала мурлыкал; затем меня гладили, и я мурлыкал; потом вылизывал их. Так мы впервые и переспали…

После лежали и остывали долго, слушали пластинки…

Вообще, что касается секса с ними… Выделялся он рядом особенностей. Во-первых, как бы я ни старался.. но кончал я сразу одновременно в двух.. то есть, в момент своего оргазма их будто бы кто-то ненадолго накладывал одну на другую и превращал тем самым в одну; подобно схлопывающимся крыльям бабочки.. вот их два, а вот ненадолго одно…

Во-вторых, их никогда не было в ночи двое.. всегда четверо: скобка-скобка, скобка-кавычка, кавычка-кавычка и кавычка-скобка; подобно тем же самым крыльям бабочки при внимательном рассмотрении: левое переднее крыло, правое переднее крыло, левое заднее крыло, правое заднее крыло.. вот их четыре.. два.. и одно. Вот сменяются они, двигаются, а с них пыльца летит.. необъяснимая и прекрасная.. летит на меня…

– В постельных ласках у тебя.. на исключение.. чёткое чувство ритма и такта… – одинова подметила скобка…

Любить сразу двух одинаковых и одинаково невероятных девушек – тонкое и трудное искусство. А любить сразу четверых – боль.

…Однажды пригласили к себе вечерком испробовать новенькое саке, заказанное месяц назад в каком-то специальном магазинчике. Впервые я тогда находился в квартире один на один с одной из них: другая куда-то отлучилась, а куда именно мне не поведали. То была скобка-кавычка, активно расхаживающая по квартирке в джинсах и бадлоне, нервно рассматривающая в малочисленных отражающих поверхностях обновлённое каре, и точь желающая плакать.. по крайней мере, так мне показалось тогда.

– Что произошло?.. Не молчи… Даже если ты думаешь, что я тебя не смогу понять… Даже если ты сама не понимаешь себя.. я всё равно выслушаю. Если, конечно же, оно тебе нужно… – неожиданно выливалось из меня.

Она подутихла и присела на застеленный матрас.

– Да всё нормально. Просто.. не уживается во мне неизвестно что…

Её прервали. Явилась кавычка-скобка вся психованная: войдя, кинула габаритную сумочку вглубь помещения, швырнула куртку на пол, прямиком на коврик для ног, и потрудилась нормально снять лишь обувь; после смылась в уборную, херанувши за собою дверь.

– Прости.. подожди немного… – сказала уже скобка-скобка.. когда она хотела мне что-то рассказать, в тот миг её аура поменялась.

К-к возвратилась; приподнявшись на носочки у плиты, прихватила бутылку и чашечку; и прямиком в гардеробе нырнула под одеяло, предварительно расположив инструментарий у подушки.

– Шесть аптек обошла! Твари! Бу-бу-бу.. срок рецепта закончился… Бу-бу-бу.. к сожалению, мы не сможем вам продать… Бу-бу-бу.. продлите рецепт у специалиста. Да пошёл он.. этот специалист непутёвый… Все они…

– Завтра ещё я схожу. Или может.. нам его подделать? Мм? Я об этом уже подумывала.

– Делай что хочешь.

Я молча бездействовал в углу у окна. С-с подлетела и прижалась ко мне, стараясь точно так же, как и сестра, где-нибудь да спрятаться от колючего окружающего мира; и тут хорошо сгодились мои объятия. Хрупкий цветок, который так боишься потерять. Хрупкий цветок, который так боишься потерять.

– Мы тебе не рассказывали, и, возможно, ты сам уже догадался.. догадался, что у нас у двоих едет крыша. Три года назад поставили диагноз.. хотя мы, разумеется, замечали странности ещё раньше.. диссоциативное расстройство идентичности. По-простому, расщепление личности. Ходили на сеансы, но становилось только хуже… К разным врачам… И вот, с лета.. исключительно на таблетках и держимся. Только вот рецепт недавно истёк. Мы думали, что и так продадут.. но как видишь… – говорила мне в ключицу с-с, а на последних словах приподняла голову.

– Может.. вам продолжить лечение полноценно?

– Да ну брось! Вокруг одни ментальные инвалиды. И мы такие же.. и наш папаша.. зачем от этого избавляться… – высунулась к-к.

– Раньше она говорила, что вокруг одни тупые материалисты, – шепнула мне на ушко с-с.

– Она хочет сказать.. не переживай за нас, пожалуйста, – перевела с-с…

…Получается, будто бы должны были они родиться в разных мирах, но почему-то оказались в одном. Должны были, по задумке, жить по разные стороны.. всё так же вместе, но в одном теле и в одном экземпляре себя…

…Ту упоительную зиму я проводил исключительно с ними, безостановочно похищая их запутанные цепи. Не успел оглянуться, как вместо снега стали лить дожди.. дожди, которые смыли скобку и кавычку.

Много слухов бороздило интернет: говорили, что повесились они; что перебрались в другой город; что отправились на лечение в санаторий… Писали, мол поседели две сестрицы даже, исхудали и совсем свихнулись; и никого им больше не нужно, «мэтчи» никому не ставят; на свидания не ходят… И только я точно знал… Они просто-напросто растаяли, стоило потеплеть. У меня осталось от них лишь одно – их единственное несходство – родинки. В виде уникальных и по форме, и по размеру песчинок, насыпанных в точном, соответствующем каждой из них количестве по двум стеклянным баночкам. В баночке скобки их насчитывалось шестнадцать, а в баночке кавычки – девять. Да, заморочились они однажды над этим необычным и даже странным, точно таким же, как и они сами, памятным подарком, пока считали друг у друга на белых телах эти чёрные пятнышки холодным вечером.

Коллизия или гумоз

Сделалось к заветной дате совсем мне тяжело и невыносимо: награбленные кандалы намозолили нутро и тело, сдавливали диафрагму, нейроны, мышечные волокна; просочились в кости и сосуды; особенно в кости и сосуды шеи; головы поднять уже практически не мог, а спать боялся – казалось, что и артерии вот-вот перекроет сон. Казалось, задушат меня, сорвут сердце с предназначенного места, разорвут внутренности. Оставалось совсем немного освободить… Актов шесть-семь низкого качества. Всего лишь.

Третьи растущие сутки за окном; на небосводе путешествует тоненький месяц; Санкт-Петербург беспокоят дожди, давящее серое небо и отголоски бабьего лета; до соития ещё тринадцать дней…

Утром аж позвонила мне, хотя таким прежде не отмечалась, вся взбудораженная и импульсивная.. такая, как и всегда.

– Алло! Меня слышно? Да? Что у тебя с настроением? Ты сегодня думал о смерти? Я вот… – не останавливалась она, хотя я и не на один вопрос ответить не успел.

– А я вот думала, представляешь?

– Ты вот сейчас, по-моему, в рутинном рабочем эллементе, а звонишь и такие вещи спрашиваешь в лоб…

– На перерывчике я, кофейничаю.. ах да, ну прости-прости.. я по другому поводу… – перебила она.

– Внимаю.

– Короче.. ты завтра свободен? В обед?

– Для тебя я почти круглосуточно гарантирован!

– И почему же почти?!

– Ну.. так скажем.. остальные несколько часов уходят на моральную подготовку к твоим иногда чокнутым вопросикам.

У меня получилось её рассмешить.

– Вот и отлично. А то у меня по календарю завтра день.. чтобы быть соской-нереалкой. И я подумала, что будет достаточно обидно, если ты меня не увидишь… Я подмигиваю сейчас.. если что.. тебе…

– Ладненько, – и бросил трубку.

Локация и точное время прилетели следом в сообщении вместе с дополнением:

«Постараюсь особо без чокнутых вопросов:*».

«И всё же, они мне чем-то нравятся ведь…» – забежала такая мысль в думалку. Однако месседж с чем-то схожим в ответ не услал.

Помниться, усмотрел её ещё далеко впереди, наркотически тревожащую жёлтые краски длиннющего проспекта, похищающую оглядки встречных пешеходов. Чудную такую; энергичную; в двубортном твидовом ореховом пальто; в панамочке из аналогичной ткани, из-под которой высовывались завитушки золото-медных коротких волос; в угольных брюках в пол; в кожаных оксфордах, стремительно постукивающих мне навстречу. В чудном настроении и расположении духа.

– Долго ждёшь? – зашевелились карминовые губы.

Её чересчур вымазанные красной помадой губы так и отпечатались на несколько минут в моём подсознании. Решение вычурно разукрасить свои уста вызвали: то ли её низкая самооценка; то ли незнание или неприятие того факта, что она чудесно бы выглядела и без броского «пятна» на своём лице; то ли и то и другое было одним и тем же. Так и убило всю её «чудесность» это пятнище.

– Ничуть.

Час пролетел незаметно: что-то спрашивала у меня, останавливаясь; я же отвечал словоохотливо; иногда задавал вопросы и ей, но не такие как она; непрерывно восхищался ею. Однако всю нашу прогулку я ощущал себя как-то непонятно.. не то чтобы был весь на иголках.. скорее.. не в своей тарелке…

И когда она попросила рассказать ей, кто я есть, и если б можно было не врать, я бы сказал:

«Только перед сном замечаю, что верхний ряд зубов давит на нижний; не люблю людей, а когда они любят меня – я люблю себя и своё эго; привык что всё само собой или же вселенской помощью идёт ко мне в руки и случается в конце концов наилучшим образом, даже если это и кажется обратным; но тогда стоит ли переживать за жизнь целиком, и её невзгоды, и мою болезнь? Способен только лишь представить, что чувствуют люди, но никак не прочувствовать или разделить эмоции с ними, и получается – вот так вот всё время имитирую чувства; но сам всё-всё чувствую; юморной, и по-чёрному тоже, и верно это является защитной реакцией или же эрудированностью.. не знаю; по-своему добр, видимо пытаясь загладить вину и приглушить редкую совесть; глубоко несчастлив, однако природа делает меня временами счастливым; засыпаю плохо, хочу высыпаться долго-долго с яркими снами, и покоя хочу… Тянусь только к небу, звёздам, особенно когда они поют свою мелодию, а они ее поют; особенно к Луне, и потому что-то значимое делаю; Она напоминает, шепчет, ругается, хвалит».

Одну правду я сказать мог.. и тогда ответил: «Я тот кому нужно затащить тебя в постель и забрать твои томные цепи. Цепи соединения с Луной, потому что я люблю её, а она меня. Вот кто я».

Заметил, что только расстроил её таким ответом, но ничего поделать не мог: язык не поднимался. Она потухла и зашагала дальше; я же остался на месте, не понимая что со мной происходит… Всё же догнал вопросительный знак, поймал с ней ногу, и растерянно параллелил. Она замерла; я тоже застыл; повернулась ко мне, и уставилась, влажными голубыми большими лупетками.

– Почему ты сейчас здесь? – вымолвила она, сжимая кулачки.

Вдруг, резкий порыв ветра поднял золотую листву под нами, а вместе с ней же и пласт души моей, где-то кем-то покинутый и забытый; загнал мне в глаза песчинки; и вместе с ними же задул в ухо странную мысль… Мысль, что мне её жаль. Она вмиг развеялась. Чувство мимолетное и неправдивое: мне было жаль себя – что я здесь; что я с ней; что я не там, где хотелось бы быть; и что поступаю отвратно…

Без лишних слов, вспоминаю, взял и ушёл тогда, потирая глазницы.

Ещё один ключик – интрига. Разумеется, не такая… Дам будоражит наша глубина, будь то глубина мышления, глубина чувств или, например, глубина увлечений. Так я часто врал, что будто бы в свободное время только и пишу прозу и стихотворения; или, только и стою у плиты, комбинируя всяческие рецепты одного блюда в поисках наилучшего; или, только и собираю жестяные банки… С последнего, конечно же, девицы только и посмеивались. Да, уверяю, так досуг я проводил.. но не круглосуточно ведь.

Позже до меня достучалось, что то размышление частично высунулось откуда-то из прошлого, и также частично смешалось с настоящим, тем самым занесло возбудитель инфекции в подкорки собственного мозга-пристанища.. что-то вроде неспецифической микрофлоры ненормально разросшейся и приведшей к летальному исходу носителя…

Опечаленной красочностью обливался и факт того, что временами мои действия с мимолетными пассиями, если же их всё-таки дозволительно было так обозначить, обливались этаким самоуспокоением. А именно: я преподносил в их жизни возможности, которые они не исполняли в нужный миг, а после сожалели об этом. Даже если данное деяние, в силу своей узости мышления, они не понимали и после, не говоря и о своевременности вышеупомянутых сожалений. Главное – дабы я сие понимал: так я сводил к нулю свои прошлые упущенные уникальные случаи. Моё самоупоение возможно было бы приравнять к самообману и отпрыскам аутоэротизма, однако, вероятно, с пространства взгляда мироздания, с его многогранным взором на происходящее, оно имело и истинную правдивость…

В таких рассуждениях потерялось несколько дней и ночей; а помню лишь.. как уже приехал к ней.. в середине дня.. в середине дня она топила баню.. отвлекал я её от дел бытовых.. что же оставалось…

– И что Она тогда ответила? Что будет потом? – любопытствовало солнышко.

– Что будет тепло… Что познаю любовь, но не такую как у многих; любовь неземную.

– Реальна ли такая любовь вообще? – риторически произнесла она, обратившись будто бы к пламени или к завывающему потоку воздуха в печи.

– И ты согласился получается?

– Ну а как тут не согласиться… Конечно, представлял я себе это вовсе по-другому… А сейчас чувствую, что не там где должен быть.. и не правильно действую… Внутри копошится теперь подозрение, что вся жизнь моя – спектакль: я только и имитирую всё, играю какую-то роль посреди бутафории.. что-то такое.. и ведь не думал я так прежде.. так странно…

– Послушай, может быть ты и не там, где тебе желалось бы, однако.. ближе и ближе к заветному.

– То есть, считаешь.. необходимо завершить начатое?

Ангелок печально молчал.

– Честно.. не знаю.. совершенно не знаю, – добралась до ответа, – А ты сам как считаешь? – и взглянула на меня, так сострадательно до жути.

– Я не желаю больше притворяться, и не желаю приносить страдания другим.. как той осенью.. сам я теперь ощущаю некую боль, слабую и ноющую.. но ощущаю.. а значит то, что происходит сейчас – не имитация. Никто не дёргает за ниточки.

– Это ведь замечательно…

– Прости, что перебиваю, но это очень трудно. Я сплю в последнее время по часу или двум.. Я боюсь долго спать.. боюсь, что тогда Она сотрёт настоящего меня, понимаешь? Сегодня только седьмое число.. как мне продержаться эти девять дней…

– Я понимаю, правда.. но ты ведь спишь, хоть и мало. Ты говоришь.. пару дней назад всё произошло.. на том свидании. Ты же спал. Вот.. сегодня же тоже спал?

– Верно. Полтора часа.

– Ничего не стёрла ведь Она?

– Вроде бы.. ничего…

– Так что, уверена, ты справишься… Я чувствую это… А я тебе помогу. Нужно – приезжай, нужно – пиши.. я если что могу и сама приехать.. ты только скажи. Нет. Ты мне пиши постоянно. Всё нормально, всё ли хорошо или плохо, свои мысли, своё состояние.. обо всём мне пиши. Или звони, как тебе удобно будет… Сопротивляйся Ей. Я буду с тобой.

Понимала ли она тогда всю картину целиком, искренне верила ли в рассказанное мною, верила ли вообще в то, что я могу измениться, я совершенно не знал, однако что-то тогда и вправду затеплилось у меня внутри.

– Да будет так. И ещё.. мне кажется.. я уже нашёл её…

– Кого её?

– Неземную любовь.

– Ну.. раз тебе кажется.. вот и проверим…

Она помешала подутихшие угли, уже что есть мочи краснющие, как и наши щёки, поднялась и аккуратно закрыла пястью чугунную заслонку.

– Тебе бы поспать всё-таки. Вот увидишь – ничего ты не забудешь. Ни себя, ни меня, ни наш разговор, – убедила и протянула мне руку.. миленько так.. зазывая на свежий воздух.

Снаружи стемнело, косой уже прекратился, и только поскрипывали широкоплечие поспелые яблони в саду. Она крепко-крепко обняла меня и пожелала удачи. Так и простились…

Хоть организм и желал выспаться, я не мог заснуть: наволочка щекотала; одеяло давило и постоянно оказывалось не там, где хотелось бы; подушка точь камень под шеей; мышцы ныли, особенно раздражал «синдром беспокойных ног», всё хотелось им убежать; сестрою по желанию была и душа, однако пока возможности засверкать пятками во тьму не представлялось, ноги надоедливо двигались, имитируя тот самый «побег души»; её же атаковывали мысли разума, многочисленные, быстрые, едкие… Я всё же страшился; наставил будильников, дабы пробудиться пораньше; попросил солнце звякнуть с утра пораньше; лишь бы надолго не оставаться с Ней.