Жемчужная рубашка. Китайские новеллы

– Мой сын, не удивляйся записи о разделе и не думай, что она поддельна, – сказала госпожа Мэй, обращаясь к сыну. – Она действительно написана собственной рукой твоего отца. Он говорил мне, что отдал все имущество твоему брату потому, что ты был тогда еще ребенком и он боялся, что брат погубит тебя. Накануне своей кончины он дал мне только свиток со своим портретом и все время напоминал мне: «В нем содержится тайна. Когда здесь будет честный и умный начальник, отнесите портрет ему, пусть он тщательно разберется в нем, и ручаюсь, что вам обоим будет на что жить и бедствовать не придется».

– Почему же вы мне раньше об этом не говорили! – воскликнул Шаньшу. – Где этот портрет? Дайте мне взглянуть на него.

Госпожа Мэй открыла сундук и достала какой-то узел, в котором был сверток, обернутый в непромокаемую бумагу. Это был свиток шириною в *чи и длиною в три чи с портретом Ни Шоуцяня. Мать повесила портрет на спинку стула, и они оба упали перед портретом на колени.

– В деревенской глуши не достать ни курильных, ни других свечей; прошу извинить за небрежение, – бормотала она, отбивая поклоны вместе с Шаньшу.

Затем Шаньшу поднялся и стал внимательно рассматривать свиток. Его отец был изображен сидя. Седая голова, черная шапка… совсем как живой. В одной руке он держал младенца, а другой указывал в землю. Долго смотрел Шаньшу, но, к своему великому огорчению, понять ничего не мог. Пришлось свернуть портрет и снова положить его в сундук.

Прошло несколько дней, Шаньшу собрался в село, чтобы найти какого-нибудь учителя, который смог бы раскрыть ему тайну портрета. Случайно, проходя мимо храма Туань-вана, он увидел толпу сельских жителей. Люди несли свиней и баранов, чтобы совершить жертвоприношение божеству. Шаньшу остановился поглазеть. В это же время подошел какой-то старец с посохом в руке. Шаньшу слышал, как старик спросил у крестьян:

– Почему вы сегодня приносите жертву этому божеству?

– Мы были несправедливо привлечены к суду, – ответили ему. – Но, к счастью, умный начальник разобрался во всем и решил это дело. Мы когда-то поклялись, что принесем жертву этому божеству, если дело разрешится. И вот сегодня пришли исполнить свое слово.

– Что же это за несправедливое дело и как его решили? – спросил старец.

– Видите ли, – начал один из них, – в нашем уезде по распоряжению свыше каждые десять дворов должны были объединиться в одну десятидворку, и вот я начальник такой десятидворки; зовут меня Чэнда. В моей десятидворке был портной по фамилии Чжао – первая игла в деревне! Чжао часто приходилось работать то у одних, то у других ночи напролет, и случалось, что его по нескольку дней кряду не бывало дома. Но вот однажды он ушел и целый месяц не возвращался. Жена его, госпожа Лю, попросила, чтобы его разыскали. Мы стали всюду искать, но не обнаружили ни его, ни его следов. Через некоторое время в реке вдруг всплыл труп с разбитой головой. Кое-кто опознал по одежде портного Чжао. Местное начальство сообщило об этом в уезд. А надо сказать, что за день до того, как портной Чжао исчез, мы с ним вместе выпили, потом повздорили из-за каких-то пустяков и сцепились. Я тогда вышел из себя, гнался за ним до самого дома, поломал там у него кое-что из мебели, побил кое-что. Вот и все. Но когда выяснилось, что Чжао убит, жена его пошла в ямэнь жаловаться и заявила, что это я убил ее мужа. Предыдущий начальник нашего уезда, господин Ци, выслушал только одну сторону, поверил женщине и приговорил меня к смертной казни. И соседей за то, что они не донесли на меня, тоже привлекли к делу. Жаловаться мне было некому да и некуда, и просидел я в тюрьме три года. На мое счастье, к нам в уезд был назначен новый начальник, господин Тэн. И хотя он из тех чиновников, что прошли только областные экзамены, но человек он очень толковый; и так как он рассматривал дела со всех сторон, вникал во все подробности, то я пожаловался ему, что зря терплю обиду. Он тоже выражал недоумение и говорил: «Подраться и поспорить под пьяную руку – от этого далеко до убийства!» И вот начальник принял мою жалобу, вызвал людей и начал разбирать дело. Взглянул начальник одним глазом на жену портного и, представьте себе, ни о чем другом не спросил, а первым его вопросом было: «Вышла вторично замуж?» А та отвечает: «Бедная, трудно одной, и вот вышла за одного человека». «А за кого?» – спросил начальник. «За сверстника, тоже портного, зовут его Шэнь Бахань», – отвечала она. И тут господин Тэн, начальник наш, сразу же приказал привести Шэнь Баханя и спрашивает его: «Ты когда взял себе в жены эту женщину?» – «Я взял ее месяц спустя после того, как умер ее муж», – говорит тот. «Кто был сватом и какие подарки ты давал?» – спрашивает господин Тэн. А Шэнь Бахань ему в ответ: «Портной Чжао взял у меня в долг семь или восемь *ланов серебром. Когда я узнал, что он умер, я пошел к ним посмотреть как и что и заодно хотел получить свои деньги. Но жене его нечем было возвращать мне долг, и она сказала, что согласна выйти за меня замуж, чтобы расплатиться. Так мы обошлись без сватов». А господин Тэн возьми да и спроси у него: «Ты ведь человек, живущий ремеслом, откуда же у тебя взялись целых семь или восемь ланов?» Тот говорит, давал, мол, постепенно, вот и накопилось столько долгу. Тогда господин Тэн положил перед ним бумагу, кисть и велел ему подробно написать, сколько денег он каждый раз давал взаймы. Шэнь Бахань написал, что давал всего тринадцать раз то рисом, то деньгами, и всего набралось на семь ланов восемь цяней. И вот, подумайте, начальник как поглядел на его расчеты, так сразу закричал: «Портного Чжао убил ты, да еще подстроил так, что за тебя невинно страдают другие!» Шэнь Баханя тут же зажали в тиски, но он все не хотел сознаваться. Тогда господин Тэн и говорит: «Ладно, выложу тебе все твои делишки, чтобы ты убедился, что лгать бесполезно. Если ты отпускал взаймы под проценты, то разве тебе, кроме него, некому было давать деньги? Или у тебя случайно так получалось, что ты давал свои деньги одному портному Чжао? Нет, ты завел шашни с его женой, а портного уж больно прельщали твои деньги, и он смотрел на ваши делишки сквозь пальцы. Но ты захотел, чтобы тебе ничто не мешало быть с этой женщиной, потому ты и убил портного. Мало того, ты еще подговорил ее жаловаться и свалить все на Чэнду. А счет, который ты сейчас составил, и жалоба жены портного написаны одним почерком. Кто же, – говорит, – как не ты, убил портного?» Затем начальник взялся за жену портного. Велел зажать ей пальцы и стал требовать от нее признания. А та видела, что каждое слово начальника попадало в точку: ни дать ни взять сам Туйгу. У нее, конечно, душа ушла в пятки, врать и упорствовать она уже больше не смела и, только ей зажали пальцы, сразу же во всем созналась. Тогда уже и самому Шэнь Баханю пришлось сознаться. Тут-то все и выяснилось. Оказывается, Шэнь Бахань давно водился с женой портного, но никто об этом не знал. Потом отношения их становились все ближе, встречаться стали чаще и чаще. Портной Чжао начал побаиваться, как бы об этом не узнали, и решил положить этому конец. А Шэнь Бахань стал убеждать женщину, что надо бы убить портного, тогда, мол, они смогут стать мужем и женой. Но женщина не соглашалась. И вот как-то Шэнь Бахань подкараулил портного, когда он возвращался от людей, у которых работал, уговорил его пойти в харчевню и подпоил его. Из харчевни они шли по берегу реки. Шэнь Бахань столкнул его в реку, запустил в него камнем, разбил ему голову, и портной утонул. Выждав, пока история с исчезновением портного забудется, Шэнь Бахань перевез жену портного к себе. Потом, когда труп всплыл и его опознали, а по деревне пошли об этом разные толки, Шэнь Бахань подговорил жену подать жалобу в ямэнь. А надо сказать, о том, что ее первого мужа убил Шэнь Бахань, женщина узнала только после того, как вышла за него замуж, и поскольку они были уже мужем и женой, то она об этом помалкивала. Господин Тэн вывел их на чистую воду, осудил, а меня отпустил домой. И вот теперь родственники и соседи собрали кто сколько мог, чтобы отблагодарить за меня божество. Ну, скажи-ка, отец, бывало ли, чтобы возвели на человека такую чудовищную напраслину?!

– Такой умный и хороший начальник – это редкость, – говорил старик, – это просто счастье выпало на нашу долю.

Шаньшу слушал и запоминал. Возвратясь домой, он рассказал матери всю эту историю.

– Если такому хорошему начальнику не отнести портрет, то я уж не знаю, кого еще ждать! – сказал он под конец.

Мать и сын, посоветовавшись, решили идти жаловаться.

В день принятия жалоб госпожа Мэй встала чуть свет и, захватив с собой портрет, вместе с сыном направилась в ямэнь.

Начальник уезда, увидев, что никакой письменной жалобы ему не подали, а принесли какой-то небольшой свиток, очень удивился и спросил, в чем дело. Тогда госпожа Мэй подробно рассказала о том, как держал себя все эти годы Шаньцзи, и передала начальнику предсмертные слова Ни Шоуцяня. Начальник уезда оставил у себя свиток и велел им пока возвращаться к себе, сказав, что подумает, как решить это дело. Верно сказано:

Хранит молчаливо портретзагадку и тайну свою,А может помочь он найтибогатство, сокрытое где-то.Несчастна бедняжка-вдова,и сына-сиротку так жаль,Что, собственных сил не щадя,начальник над свитком сидит.

Но не будем говорить о том, как госпожа Мэй с сыном вернулись домой, а скажем о начальнике уезда, господине Тэне, который, приняв все жалобы и закончив прием в ямэне, пошел к себе и сразу взялся за свиток. Он развернул его и увидел портрет бывшего правителя области господина Ни. В одной руке Ни держал младенца, а другой – пальцем указывал в землю. Долго смотрел на этот портрет господин Тэн и думал: «Нечего и говорить, младенец – это, конечно, Шаньшу. Но только почему Ни пальцем указывает в землю? Хочет ли он этим сказать, что он в подземном мире и просит начальника уезда помочь решить его дело? С другой стороны, – размышлял Тэн, – раз он сам распорядился о разделе имущества и сделал об этом запись, то никакое казенное учреждение тут ничем помочь не может… Но он говорил, что в свитке содержится разгадка тайны, значит, тут кроется что-то другое, и если я не разберусь в этом, то к чему все мои знания и ум!»

С этих пор каждый день, после того как Тэн освобождался от дел в ямэне, он шел к себе, смотрел на портрет и без конца раздумывал над ним. Так повторялось несколько дней кряду, но понять он ничего не мог. И все же этому делу суждено было быть разгаданным, и случай, как это всегда бывает, пришел сам собой.

Однажды после полудня, когда господин Тэн снова принялся рассматривать портрет, служанка подала ему чай. Начальник, не отрываясь от портрета, потянулся за чашкой и пролил чай на свиток. Тогда он вышел на крыльцо и, держа свиток обеими руками, стал сушить его на солнце. И тут он вдруг заметил, что на портрете выступают какие-то иероглифы. Начальник удивился. Он тут же отодрал портрет от полотна и увидел, что между портретом и полотном лежал кусок исписанной бумаги. В почерке он признал руку бывшего начальника господина Ни. На листке было написано:

Мне, старику, дослужившемуся до правителя области, теперь уже за восемьдесят, смерть моя близка, но я ни о чем не сожалею. Единственно, что меня тревожит, – это судьба Шаньшу, моего сына от второй жены. Теперь ему исполнился только год, и не скоро он еще вырастет. А Шаньцзи, мой сын от первой жены, никогда не отличался ни сыновней почтительностью, ни чувствами братской любви, и я боюсь, что когда-нибудь он погубит своего младшего брата. Оба больших новых дома и все имущество я оставляю Шаньцзи, и только старый домик в левой части двора пусть принадлежит Шаньшу. Дом этот, правда, очень маленький, но внутри, возле левой стены, в нем зарыто пять чанов, и в каждом лежит по тысяче серебром. Возле правой стены зарыто шесть чанов, там всего пять тысяч серебром и одна тысяча золотом. Этого хватит им на покупку земли. Впоследствии, когда мудрый начальник разрешит это дело, сын мой Шаньшу отблагодарит его тремястами ланами серебра.

Ни Шоуцянь.

Собственноручно, восьмидесяти одного года.

Год, число, месяц, печать.

Оказывается, этот портрет Ни Шоуцянь сделал, когда ему был восемьдесят один год и когда мальчику исполнился ровно год. Сделал он это заранее, вместе с завещанием. Верно древние говорят: никто не знает сына так, как отец.

Начальник уезда был человеком, который умел ловко пользоваться обстоятельствами, и при мысли о таком количестве золота и серебра у него невольно заблестели глаза. Долго он сидел задумавшись, наморщив лоб, и вот в голове у него созрел план.

– Послать людей и привести ко мне Шаньцзи, – распорядился он. – Мне нужно с ним поговорить.

Но скажем теперь о Шаньцзи. Счастливый и довольный тем, что он стал полным хозяином всего наследства, Шаньцзи просто утопал в блаженстве. И вот однажды за ним вдруг явились служители ямэня. Они сказали, что пришли с приказом от начальника уезда, и велели немедля идти с ними в ямэнь. Шаньцзи ничего не оставалось, как последовать за ними.

Начальник уезда сидел в зале и занимался делами, когда служители доложили:

– Шаньцзи здесь!

Начальник велел ввести его и спросил:

– Ты старший сын бывшего правителя области Ни Шоуцяня?

– Да, – ответил Шаньцзи.

– Твоя мачеха, госпожа Мэй, подала на тебя жалобу. Она говорит, что ты выгнал ее, выгнал своего брата и захватил все земли и дома. Это правда?

– Видите ли, мой брат Шаньшу всегда жил вместе со мной, он вырос подле меня, и я его воспитывал, – отвечал Шаньцзи. – Но недавно они с матерью сами захотели отделиться, а я вовсе их не выгонял. Что же касается имущества, то отец перед кончиной сам все распределил, и я ни в чем не нарушил его воли.

– А где же собственноручная завещательная запись твоего отца?

– Дома, – отвечал Шаньцзи. – Позвольте я ее принесу и покажу вам.

– В своей жалобе твоя мачеха и брат говорят, что наследство исчисляется десятками тысяч *связок монет, а это не шутки. Подлинно ли завещание, о котором ты говоришь, тоже трудно установить. Из уважения к потомку почтенного образованного человека я не буду сейчас излишне строг к тебе. Завтра я велю госпоже Мэй с сыном быть у тебя, и сам приеду к тебе проверить все наследство. И если раздел действительно был неравным, то придется, невзирая ни на что, поступить по справедливости.

И начальник тут же велел людям выпроводить Шаньцзи и сообщить госпоже Мэй и ее сыну, чтобы те явились завтра на разбирательство. Служащие, получив на угощение от Шаньцзи, отпустили его домой одного, а сами отправились в Восточную деревню.

Резкий тон начальника уезда не на шутку перепугал Шаньцзи. «Если уж говорить по правде, наследство-то действительно не было поделено, и единственным и не весьма веским оправданием для меня может служить только запись, оставленная отцом, – размышлял про себя Шаньцзи. – Гиря слишком тяжела. Придется просить родичей, чтобы они выступили как свидетели».

В этот вечер Шаньцзи был занят тем, что раздавал подарки и деньги всей своей родне, прося их на следующее утро быть у него и поддержать его, если вопрос коснется наследства.

Надо сказать, что с тех пор, как умер старик Ни, все эти родственники еще ни разу не получали от Шаньцзи никакого подарка, даже пустячного, не выпили у него на праздниках и рюмки вина, а тут он вдруг целыми слитками стал преподносить им серебро. Шаньцзи напоминал им человека, который в храме свечи никогда не поставит, но, случись что, ноги станет Будде обнимать. Теперь все втихомолку посмеивались над ним и думали: «Почему бы не взять деньги и не полакомиться? А завтра послушать сначала, что будет говорить начальник уезда, и тогда уже решать, как быть». По этому поводу кто-то из современников написал стихи:

Зачем винить вдову за то,что в тяжбу вовлекла тебя?Ты ж старший брат, а жаден были думал только о себе;Теперь вот тратишь серебро,чтоб подкупить свою родню.Не лучше ль было сиротена платье шелка подарить?

Когда к госпоже Мэй пришли служащие ямэня и передали распоряжение начальника уезда, она поняла, что господин Тэн заступился за нее. Прошла ночь, и ранним утром она с сыном направилась сначала в город к начальнику уезда.

– Чувство жалости к одинокой вдове и бедному сироте, конечно, обязывает меня что-нибудь придумать для вас, – сказал им начальник уезда. – Но я слышал, что у Шаньцзи на руках есть собственноручная запись господина Ни. Вот как с этим быть, не знаю.

– Запись о разделе есть, это верно, – сказала госпожа Мэй. – Но она была сделана только для того, чтобы уберечь младшего сына от опасности. Словом, вы посмотрите цифры в книге записей имущества, и вам будет ясно.

– Как говорится, в семейных делах даже честному и умному начальнику не разобраться. Но я постараюсь сделать так, чтобы и вам, и вашему сыну хватило на жизнь; однако на многое надеяться я бы вам не советовал.

Госпожа Мэй стала благодарить его.

– Если мы будем избавлены от голода и холода, то и этого вполне достаточно, – говорила она. – Мы вовсе не думаем стать такими богачами, как Шаньцзи.

Начальник уезда велел госпоже Мэй с сыном отправиться к Шаньцзи и там его ждать.

Между тем Шаньцзи уже давно прибрал гостиный зал, поставил посредине зала кресло, покрытое тигровой шкурой, зажег ароматные свечи и послал сказать родственникам, чтобы те явились пораньше. Когда госпожа Мэй с сыном пришли к нему, все родственники уже были в сборе. Женщина поклонилась всем и, само собой разумеется, просила родичей в нужный момент замолвить за нее слово. Шаньцзи остался этим очень недоволен, внутри у него все клокотало, но дать волю своему гневу тут же, при всех было неудобно. Каждая из противных сторон молчала, прикидывая про себя, что нужно будет говорить перед начальником уезда.

Ждать пришлось недолго. Вскоре издали донеслись окрики людей, предупреждавших, чтобы прохожие посторонились и освободили дорогу. Все поняли, что едет начальник уезда.

Шаньцзи, оправив на себе шапку и платье, пошел к выходу встречать начальника. Кто постарше, знали приличия и приготовились как подобает встретить начальника, а те, что помоложе – неопытные и нерешительные, стояли в сторонке и только поглядывали, ожидая, что будет. И вот, наконец, все увидели, как в два ряда по обе стороны дороги выстроилась свита начальника, а затем появился паланкин, в котором под синим зонтом восседал сам мудрый и талантливый начальник уезда, господин Тэн. Когда паланкин поднесли к дому, свита опустилась на колени и раздался резкий окрик, оповещавший о прибытии начальника уезда. Госпожа Мэй с сыном и все остальные, встречавшие начальника, пали ниц.

Один из свиты начальника крикнул тогда: «Опустить!», и носильщики опустили на землю паланкин. Начальник уезда спокойно, не спеша сошел и направился к воротам. Он уже входил в ворота, как вдруг остановился, стал поспешно кланяться и что-то говорить, словно отвечал встречавшему его хозяину. Все с удивлением наблюдали за начальником, а он, не обращая внимания на присутствующих и продолжая вежливо кланяться кому-то невидимому, прошел в гостиный зал, где опять и опять кланялся и говорил много вежливых слов. Поклонившись в сторону кресла, обтянутого тигровой шкурой, словно благодаря кого-то, кто приглашал его сесть, начальник быстро повернулся, взял другое кресло и поставил его на место, подобающее хозяину. Затем трижды снова поклонился кому-то в пространство и только тогда сел. Можно было подумать, что начальнику явилось привидение, так странно он себя вел. Никто не решался к нему подойти, все как вкопанные стояли в стороне и только смотрели на него, вытаращив глаза. Но вот, продолжая восседать на почетном месте, он еще раз поклонился неизвестно кому и заговорил:

– Ваша уважаемая супруга подала мне жалобу по поводу имущества. Так скажите, как же, в конце концов, обстоит дело?

И лицо его приняло такое выражение, будто он внимательно кого-то слушает. Так прошло некоторое время. Наконец, укоризненно покачав головой, он промолвил:

– Да, старший сын ваш нехорошо себя ведет! – Лицо начальника снова приняло сосредоточенный вид.

Затем он спросил:

– А на что же будет жить ваш младший сын?

– Простите. Что там в маленьком домике? – переспросил он немного погодя, а затем забормотал: «Слушаюсь… слушаюсь…» – и замолчал.

Через некоторое время начальник опять заговорил:

– Хорошо, это я тоже передам вашему младшему сыну. Сделаю все так, как вы приказываете…

А потом он стал вдруг низко кланяться и залепетал:

– Ну что вы, ну как я смею! Такой щедрый дар!

Начальник вежливо от чего-то отказывался, но в конце концов сказал:

– Раз вы так настаиваете и от всей души, то я вынужден повиноваться. А вашему сыну я выдам документ.

Тут начальник встал и со словами: «Да, я теперь же пойду» – стал кланяться.

Все присутствующие стояли, буквально застыв от изумления. А начальник уезда, оглядевшись по сторонам, спросил:

– Куда же девался сам старый господин Ни?

– Никакого старого господина здесь не было, – ответил ему служитель.

– Что за чудеса! – воскликнул начальник уезда и тут же подозвал Шаньцзи.

– Ведь ваш батюшка встретил меня у ворот, сидел здесь, разговаривал со мной. Вы, наверно, видели все?

– Нет, я не видел, – ответил Шаньцзи.

– Да как же! Высокого роста, худощавое лицо, выдающиеся скулы, узкие глаза, длинные брови, большие уши, этакая седая, трезубцем борода, шапка из черного шелка, черные туфли, красный халат с золотым поясом… Ведь это старый господин Ни, не так ли?

У присутствующих от страха выступил пот, все они бросились на колени.

– Да, да, именно так он выглядел при жизни, – бормотали они.

– Как же это он вдруг исчез! – недоумевал начальник уезда. – Он мне говорил, что здесь у него два больших дома, а в стороне есть еще маленький домик. Есть такой?

Скрывать тут что-нибудь Шаньцзи побоялся и волей-неволей признался:

– Да, есть.

– Ну что ж, тогда пройдемте туда, в этот маленький домик. Есть дело.

После того как начальник уезда целых полдня разговаривал сам с собой, а потом описал наружность старого хозяина так, словно видел его перед глазами, присутствующие поверили, что старик Ни на самом деле побывал здесь. Они только давались диву и трепетали от волнения. Никто из них не ведал того, что все это была хитрая уловка начальника уезда: он видел портрет старика, описал его по этому портрету, а весь его разговор со стариком был сплошной выдумкой. Приведу по этому поводу стихи:

Найти всегда сумеет мудрыйпричину нужную, предлог,И духов ада или небане стал бы он тревожить зря.Но если б Тэн не смог придуматьуловку хитрую свою,Шаньцзи, пожалуй, не смирился,не подчинился бы ему.

Шаньцзи пошел впереди, за ним следовали начальник уезда и все остальные. Старый домик, к которому они подошли, Ни Шоуцянь выстроил еще до того, как держал столичные экзамены. Потом, когда был выстроен большой дом, этот пустовал и служил амбаром, в котором время от времени хранили зерно. Здесь жила только одна дворовая семья, которой было поручено охранять амбар.

Начальник уезда обошел домик со всех сторон и наконец сел в главной комнате.

– Дух твоего отца действительно вещий дух! – сказал он, обращаясь к Шаньцзи. – Он обо всем мне подробно рассказал и просил меня разрешить все дела. Как ты думаешь, – продолжал он, – что, если этот старый домик отдать твоему брату Шаньшу?

Шаньцзи пал ниц.

– Все будет зависеть от вашего светлого решения, – произнес он.

Начальник уезда велел ему принести тетрадь с записью имущества.

– Богатый дом! Богатый дом! – приговаривал он, листая тетрадь.

Когда же он дошел до записи о разделе, сделанной собственноручно стариком Ни, то громко рассмеялся:

– Твой отец ведь сам все это написал, а мне сейчас наговорил про тебя столько нехорошего. У него тоже, как видно, сегодня одно, а завтра другое. – И он велел Шаньцзи подойти поближе. – Раз есть запись о разделе, в которой все сказано, то все ваши земли и все прочее должны принадлежать тебе; твой брат Шаньшу не имеет оснований претендовать на это.

Госпожа Мэй была в отчаянии. Она только собралась было подойти к начальнику уезда и просить его, но тот продолжал:

– Пусть к Шаньшу отойдет только этот старый дом со всем его содержимым, и ты, Шаньцзи, из-за этого не спорь!

– Вы рассудили очень мудро, господин начальник, – поспешил заверить его Шаньцзи, который про себя подумал: «В этом доме, кроме старой рухляди и дырявой крыши, ничего нет. Даже зерно, которое здесь хранилось, и то я недавно почти все продал, осталось совсем немного. Ладно уж, хватит с меня».

– Так вот, Шаньцзи и Шаньшу, мы порешили единым словом, и, чтобы никто из вас потом не жаловался, здесь присутствуют ваши родственники, и пусть они будут свидетелями. Но вот что я должен сказать, – добавил начальник уезда. – Только что старый господин Ни сказал мне, что в этом домике под левой стеной закопано пять тысяч ланов серебром в пяти чанах и что эти деньги должны принадлежать его младшему сыну.