Жемчужная рубашка. Китайские новеллы

На свете есть четыре сорта людей, с которыми не стоит иметь дела: свяжешься с ними – потом уже и отказать им неудобно. Что же это за люди? Странствующие монахи-бродяги, нищие, бездельники и посредницы-сводни. Первые три – еще полбеды, а вот посредницы-сводни – те бывают вхожи то в одни дома, то в другие, и женщины, когда им скучно, в девяти случаях из десяти сами приглашают их к себе. И вот бабка Сюэ – существо далеко не из добродетельных – сладкими речами да ласковыми словами вкралась в доверие к Саньцяо, и они стали лучшими друзьями, так что Саньцяо и часа не могла прожить без старухи. Вот уж поистине,

Когда рисуешь тигра ты —Что там, под шкурой, не покажешь;Когда знакомишься с людьми —Их лица видишь, а не сердце.

Надо сказать, что за это время Далан не раз наведывался к Сюэ, пытаясь узнать, как идут его дела, но та только и твердила, что еще рано.

В середине пятого месяца началась жара, дни становились все более знойными. Как-то раз, беседуя с Саньцяо, старуха заговорила о тесноте в своем доме, о том, что дом ее обращен окнами на восток, поэтому летом у нее невыносимо, не то что в доме Саньцяо – таком высоком, просторном и прохладном.

– Если вы сможете оставить домашних, приходите сюда ночевать, это было бы только хорошо, – предложила Саньцяо.

– Хорошо-то хорошо, да боюсь, как бы ваш хозяин не вернулся, – ответила старуха.

– Если даже он и вернется, то уж, наверное, не среди ночи, – отвечала Саньцяо.

– Ну, если я не буду вам в тягость, – а я обычно с людьми легко уживаюсь, – то сегодня же вечером перенесу сюда постель и буду ночевать у вас. Не возражаете?

– Постель и все прочее у нас есть, так что переносить ничего не надо. Сходите только домой и предупредите своих. А вообще, лучше всего, живите здесь все лето.

Старуха, недолго думая, пошла предупредить домашних и вернулась, захватив с собой только туалетную шкатулку.

– Да вы что, матушка, – возмутилась Саньцяо, – неужто у нас здесь не нашлось бы гребенки?! Зачем было такие вещи брать с собою?!

– Я, старая, больше всего в жизни боюсь мыть лицо из одного таза с другими и причесываться чужим гребешком, – отвечала старуха. – Конечно же, лично у вас есть и прекрасные гребенки, и прочее, но я бы не посмела до них дотронуться, а пользоваться вещами других женщин вашего дома мне бы не хотелось. Поэтому-то я и принесла все свое. Только скажите, в какой комнате мне поселиться?

Указывая на небольшую плетеную лежанку возле своей постели, Саньцяо сказала:

– Я уже заранее приготовила вам место, чтобы мы были ближе друг к другу. Если ночью вдруг не будет спаться, сможем поболтать, – с этими словами она достала зеленый полог из тонкого шелка, чтобы старуха повесила его себе над лежанкой. Затем они выпили вина и легли.

После отъезда мужа в комнате Саньцяо всегда ночевали две ее служанки, но теперь она отправила их спать в соседнюю комнату.

С этих пор старуха днем, как всегда, ходила по своим делам, вечером же, на ночь, возвращалась к Саньцяо. И не раз, а довольно часто она прихватывала с собой вина, угощала хозяйку, и они весело проводили время. Кровать Саньцяо и лежанка Сюэ стояли углом друг к другу, и спали они, собственно, голова к голове, хотя и разделенные пологом. Ночью они заводили разговор: одна спросит, другая ответит, и говорили они о чем угодно, даже о самых непристойных слухах, которые ходили по городу. Частенько, притворяясь совсем пьяной или охваченной безумием, старуха рассказывала о том, какие у нее были в молодости, тайком от мужа, любовные похождения. Делалось это с расчетом возбудить в Саньцяо соответствующие весенние чувства. Рассказы старухи доводили Саньцяо до того, что ее прекрасное нежное лицо то бледнело, то заливалось краской. Старуха поняла, что добилась своего, но как заговорить о порученном ей деле, все еще не знала.

Время летело быстро, и вот наступил седьмой день седьмого месяца – день рождения Саньцяо. Старуха с раннего утра приготовила два короба яств в подарок Саньцяо. Поблагодарив ее, та стала уговаривать ее поесть вместе лапши.

– Сегодня у меня много дел, тороплюсь, – отказалась Сюэ. – Уж вечером будем вместе с вами наблюдать, как *Пастух встречается с Ткачихой, – с этими словами она попрощалась и только вышла за ворота, как тут же натолкнулась на Далана. Разговаривать здесь было неудобно, и поэтому они свернули в тихий переулочек.

– Матушка, ну и тянешь же ты! – упрекнул ее Далан, нахмурив брови. – Прошли весна и лето, теперь уж осень, а ты все твердишь свое: рано да рано. А ведь день для меня словно год. Пройдет еще несколько дней, вернется ее муж, тогда вообще всему конец. Ты меня просто живьем на тот свет отправляешь! Но ничего, я и с того света до тебя доберусь, – пригрозил Далан.

– Да не выходи ты из себя! – прервала его старуха. – Ты очень удачно мне попался, я ведь как раз собиралась найти тебя. Получится что или не получится – зависит от сегодняшнего вечера, но только ты должен делать все так, как я тебе прикажу.

Объяснив ему, как и что, старуха под конец добавила:

– Только делай все тихо, бесшумно, иначе подведешь меня.

– Великолепный план! Великолепный! – восклицал Далан, кивая головой в знак согласия. – Если все получится, щедро отблагодарю!

И, радостный, он удалился. Вот уж поистине,

*Разложены украденные яшма, благовонья:Продумано все, чтобы встречи любовной добиться.

Итак, старуха Сюэ договорилась с Даланом, что в этот вечер они попытаются добиться успеха. Во второй половине дня заморосил дождь, и когда наступил вечер, ни луны, ни звезд не было видно. Далан в темноте следовал за старухой. Подойдя к дому Саньцяо, она велела ему притаиться, а сама стала стучать в ворота. Цинъюнь зажгла *бумажный фонарик, вышла во двор и открыла ворота. Тут старуха умышленно стала шарить в рукавах.

– Обронила где-то *полотенце, – сказала она. И, обращаясь к служанке, попросила: – Доченька, уж потрудись, поищи-ка!

Цинъюнь пошла с фонариком вперед, а старуха, улучив момент, махнула рукой Далану, и тот проскользнул в ворота. Она провела его в дом, спрятала внизу, в проеме за лестницей, и тут закричала:

– Нашла, нашла! Не ищи!

– Вот хорошо, а то свеча у меня как раз догорела, – ответила ей служанка. – Пойду возьму другую, чтобы посветить вам.

– Не нужно, – возразила старуха, – я хорошо знаю, как у вас тут пройти.

Вдвоем с Цинъюнь они заперли внизу дверь и ощупью поднялись наверх.

– Что это вы потеряли? – спросила Саньцяо.

– Вот эту вещичку, – ответила Сюэ, показывая полотенце. – Она хоть и не стоит ничего, зато это подарок от одного продавца из Пекина, а ведь, как говорится, легок пух, привезенный в подарок издалека, да дорого вниманье.

– Уж не старый ли ваш дружок подарил вам его на память? – пошутила Саньцяо.

– Вы недалеки от истины, – улыбаясь, ответила та.

В тот вечер они смеялись, шутили, пили вино.

– У нас так много закусок и вина. Не дать ли чего-нибудь кухаркам? – предложила старуха. – Пусть и они повеселятся, пусть и у них будет праздник.

Саньцяо тут же велела служанке отнести вниз, на кухню, четыре блюда закусок и два *чайника вина. Кухарки с пожилым слугой выпили, и вскоре все трое разошлись – каждый к себе отдыхать.

За вином, во время разговора, старуха спросила:

– Что это господин ваш все не возвращается?

– Да, уж полтора года прошло, – ответила Саньцяо.

– Пастух и Ткачиха и те раз в год встречаются, а вы, получается, уже на полгода больше ждете. Впрочем, известно ведь, что чиновник – первая фигура, за ним – разъезжающий торговец. Так есть ли такой край, где бы они не нашли себе *ветерок, цветы, снег и луну, когда оказываются вдали от дома?

Саньцяо вздохнула, склонила голову, но ничего не ответила.

– Ой, кажется, я лишнее сболтнула, – проговорила старуха. – Сегодня ночь встречи Пастуха и Ткачихи, надо пить и веселиться, а не заводить разговор о том, что расстраивает человека, – с этими словами Сюэ налила вина и поднесла его Саньцяо.

Обе уже сильно захмелели, когда старуха поднесла чарки прислуживавшим за столом Цинъюнь и Нуаньсюэ.

– Выпейте за радостную встречу Пастуха и Ткачихи, – предложила им старуха. – Да пейте побольше: потом выйдете замуж за любимого и любящего вас человека и будете с ним неразлучны.

Предлагала она так настойчиво, что служанкам, хоть они того и не хотели, пришлось выпить. Пить они не привыкли и потому сразу опьянели. Тогда Саньцяо приказала им запереть входные двери на втором этаже и отправляться спать, а сама продолжала пить со старухой.

Сюэ пила и не переставая говорила то о том, то о сем.

– Сколько вам было лет, когда вы вышли замуж? – спросила она, между прочим, Саньцяо.

– Семнадцать, – ответила та.

– Поздно вы лишились девственности. Можно сказать, не пострадали. А вот со мной это случилось уже в тринадцать лет.

– Почему это вы так рано вышли замуж?

– Вышла-то я, когда мне было восемнадцать. Но, откровенно говоря, задолго до того соблазнил меня сын соседей, у которых я училась шитью. Увлекла меня его красота, я и поддалась. Сначала было очень больно, но после двух-трех встреч я познала удовольствие. А у вас тоже так было? – спросила она хозяйку.

Саньцяо в ответ лишь улыбнулась.

– В этом деле, пожалуй, лучше и не понимать всей прелести: поймешь, потом не бросить – такое с тобой творится, что места не находишь. Днем еще куда ни шло, а ночью – просто невыносимо!

– Вероятно, когда вы жили у своих родных дома, многих повстречали людей, – проговорила Саньцяо. – Но как же вам удалось выйти замуж и утаить, что вы не невинный цветок?

– Видите ли, мать моя кое о чем догадывалась и, чтобы избежать позора, научила меня, как притвориться девственницей. Вот и удалось скрыть правду.

– Но пока вы не были замужем, вам, наверное, приходилось часто спать и одной? – спросила Саньцяо.

– Да, приходилось. Но помню, когда брат уезжал куда-нибудь, я спала с его женой.

– Какой же, собственно, интерес спать с женщиной?

Тут старуха подсела к Саньцяо и сказала:

– Вы не знаете, милая; если обе женщины понимающие, то это так же приятно и это тоже, как говорится, «укрощает огонь».

– Не верю! Врете вы! – воскликнула Саньцяо, хлопая старуху по плечу.

Сюэ, видя, что страсти у Саньцяо разгораются, нарочно стала подливать масла в огонь:

– Мне вот, старой, пятьдесят два года уже, и то ночью часто, бывает, глупости всякие лезут в голову, да так, что просто не сдержать себя. А вы ведь молодая. Хорошо, что вы из скромных.

– Неужели вы все еще знаетесь с мужчинами, когда, как вы говорите, вам бывает трудно удержаться?

– Ну что вы! Увядший цветок, засохшая ветка ивы – кому я теперь нужна? – ответила на это старуха и продолжала: – Да уж ладно, не буду скрывать от вас, милая: я знаю способ, как самой находить удовольствие, – это на крайний случай.

– Неправду вы говорите! Что это еще за способ?

В ответ на это старуха сказала:

– Ладно! Погодя ляжем спать – все объясню.

В это время залетевшая бабочка стала кружиться возле светильника, и старуха хлопнула по ней с расчетом, чтобы погас свет.

– Ой! – воскликнула она, когда стало темно. – Пойду схожу за огнем.

Она направилась к входной двери на второй этаж и сняла запор. К тому времени Далан уже сам потихоньку пробрался наверх и давно стоял возле входа. Пока все шло как было задумано. Открыв дверь, она вернулась назад.

– Ох, забыла лучину захватить! – громко сказала старуха, ведя за собой Далана. Уложив его в спальне на свою лежанку, Сюэ спустилась вниз, а возвратясь, заявила:

– Уже поздно, на кухне все огни загасили. Как быть?

– Я привыкла спать при свете. Ночью, когда темно, мне страшно.

– Ну, тогда я, старая, лягу с вами. Как вы?

Саньцяо, которой очень хотелось расспросить ее о способе на крайний случай, ответила:

– Хорошо.

– Тогда вы ложитесь первая, – сказала старуха, – а я запру входные двери наверх и вернусь.

Саньцяо разделась и легла.

– Ложитесь и вы поскорее, – попросила она.

– Сейчас иду, – ответила старуха, а сама тем временем подняла Далана с лежанки и подтолкнула его, уже раздетого, к постели Саньцяо.

Коснувшись голого тела, Саньцяо проговорила:

– Вы, матушка, хоть и в летах, но, оказывается, такая гладкая. – Далан, разумеется, молча залез под одеяло.

Саньцяо выпила лишнего, и глаза у нее уже слипались. К тому же старуха так раздразнила ее разговорами, разожгла в ней чувства, что она была сама не своя. И потому свершилось то, чего хотел Далан.

Одна – молода и полна чувств весенних,жила, как затворница в доме, скучая;Другой – гость заезжий из дальних краев,мыслью о встрече любовной томился.Одна – уже долго ждала и терпелаи, словно *Вэньцзюнь, повстречала Сянжу;Другой – уж давно о красотке мечтая,свою *Цзяолянь, как Бичжэн, обнимает.Оба счастливы так, будто дождь благотворныйв долгую засухи пору пролился;И больше в той встрече радости было,чем при встрече нежданной друзей на чужбине.

Далан, этот бывалый человек, изведавший сладость любовных встреч, знал все тонкости в подобных делах и довел Саньцяо до того, что у нее буквально душа рассталась с телом. И только когда, как говорится, «прекратилась буря и тучи рассеялись», Саньцяо наконец спросила:

– Кто ты такой?

Далан признался ей, как случайно ее увидел, как она понравилась ему и он не мог оставить мысли о ней, как умолял старуху что-либо придумать.

– И вот теперь, когда свершилось то, чего я хотел больше всего в жизни, я могу *умереть с закрытыми глазами.

Тут к кровати подошла сама Сюэ.

– Так просто я не осмелилась бы решиться на это, – сказала она, обращаясь к Саньцяо. – Мне было жаль смотреть, как в одиночестве уходят ваши молодые годы; да и господина Чэня я хотела спасти. Можно сказать, что я тут ни при чем, – продолжала она, – так уж, по-видимому, было суждено вам обоим.

– Что случилось, то случилось, – ответила Саньцяо. – Но как быть, если муж узнает?

– Об этом знаем лишь я да вы. А кроме служанок, кто еще может проболтаться? Поэтому надо сделать так, чтобы Цинъюнь и Нуаньсюэ не смели распускать язык… Положитесь на меня – и встречаться будете каждую ночь, – продолжала старуха. – Все будет гладко. Но уж вспоминайте иногда и меня, старую.

Раздумывать Саньцяо уже не приходилось. Всю ночь они предавались бурным страстям. Уже светало, а им все еще было не расстаться. Тут старуха стала торопить Далана, заставила его подняться и выпроводила.

С тех пор не было ночи, чтобы молодые люди не встречались. Далан то один приходил к ней в дом, то со старухой. Что касается обеих служанок, то Сюэ сумела и сладкими речами задурить им голову, и запугать угрозами. Саньцяо по совету старухи дарила им то одни, то другие платья, а когда приходил Далан, он обычно давал им на сладости какую-нибудь мелочь серебром. Словом, втроем они так сумели прибрать к рукам и Цинъюнь и Нуаньсюэ, что те, довольные, стали заодно с хозяйкой. Поэтому, приходил ли Далан вечером, уходил ли утром, никто ему не чинил препятствий: одна из служанок всегда встречала и провожала его.

Саньцяо и Далана влекло друг к другу, и они любили друг друга больше, чем муж и жена. Далану очень хотелось быть еще ближе к любимой женщине, поэтому он часто заказывал для нее красивые платья, дарил ей украшения и вернул за нее деньги, которые Саньцяо осталась должна старухе; самой Сюэ в благодарность Далан преподнес сто ланов серебром; так что за полгода с небольшим он истратил примерно тысячу *цзиней. Со своей стороны и Саньцяо отблагодарила Сюэ разными подарками больше чем на тридцать ланов. Нечего и говорить, что на такую богатую прибыль и рассчитывала старуха, соглашаясь быть сводней и посредницей между ними. Но, как говорили древние: не бывает пира, который бы не кончился.

Едва прошел веселый *праздник фонарей,А уж настал *день поминанья предков.

Далан стал подумывать о том, что давно забросил дела и пора бы ему возвратиться домой. И вот как-то ночью он поделился этим с Саньцяо. Но настолько были сильны их чувства, так их влекло друг к другу, что расстаться они были не в состоянии. Саньцяо шла даже на то, чтобы собрать вещи, сбежать с милым куда угодно и стать его женой.

– Нет, это не годится, – говорил Далан. – О наших отношениях до малейших подробностей знает старуха Сюэ. Кроме того, и хозяин гостиного двора, почтенный Люй, мог что-то заподозрить, видя, как я каждый вечер отправляюсь в город. Да и джонка, на которой нам пришлось бы ехать, как всегда, будет набита торговцами из разных краев – разве удастся уехать незамеченными? А Цинъюнь и Нуаньсюэ? Мы ведь не можем взять их с собой. Когда вернется твой муж и обо всем узнает, вряд ли он оставит так это дело. Прошу тебя, потерпи: в следующем году в эту пору я снова буду здесь, найду укромный уголок, сообщу тебе и мы тайком уедем. Тут уж ни боги, ни дьявол – никто ничего не узнает. Так будет вернее.

– А если все-таки вдруг случится, что ты в будущем году не приедешь, тогда как? – спросила Саньцяо.

Далан поклялся, что непременно вернется.

– Ну ладно, раз ты мне искренне предан, – сказала Саньцяо, – я тоже буду тебе верна. Только прошу, когда вернешься домой, напиши письмо и, как только представится случай, попроси доставить его Сюэ, чтоб я не тревожилась.

– Не беспокойся, я и сам хотел так поступить.

Несколько дней спустя Далан подрядил джонку, погрузил в нее закупленное зерно и пришел к Саньцяо проститься.

В эту ночь они были особенно нежны, и предстоящая разлука казалась им невыносимой. Поговорят они, поговорят и заплачут, потом безудержно предаются любви. Ночью они так и не сомкнули глаз. В пятую стражу оба поднялись. Саньцяо достала из сундука дорогую рубашку, которую называли жемчужной, и поднесла ее Далану.

– Эта рубашка передавалась из поколения в поколение в семье моего мужа, – сказала она ему. – В знойные дни, когда надеваешь ее, ощущаешь приятную прохладу. Сейчас, когда с каждым днем становится жарче, она тебе как раз пригодится. Дарю ее тебе на память, и, когда наденешь ее, пусть тебе кажется, что это я прильнула к твоей груди.

Далан разрыдался. Он и слова не мог произнести в ответ и сидел поникший. Тут Саньцяо собственноручно надела на Далана рубашку, приказала служанке открыть ворота и сама вышла проводить его до ворот. Они расстались, без конца прося друг друга беречь себя.

Стихи говорят:

Когда-то, роняя слезы,супруга она провожала;А нынче, рыдая, расстатьсяс новым любимым не может.Изменчивы женские чувства,словно текучие воды:Сегодня – с дивною птицей,с птахой залетною – завтра.

Но поведем наш рассказ дальше. Далан каждый день теперь надевал эту жемчужную рубашку, да и вообще ни на минуту с ней не расставался: даже ночью, когда ложился спать, держал ее при себе в спальном мешке.

С попутным ветром через каких-то два месяца Далан уже добрался до города *Фэнцяо, что в области Сучжоу. Фэнцяо был центром, где сосредоточивалась торговля деревом, зерном и многими другими товарами. Чтобы сбыть свой товар, он, разумеется, остановился в одном из торговых подворий, куда обычно заезжали торговцы зерном и где они хранили свою кладь.

Но оставим подробности по этому поводу.

Однажды, на пиру у своего земляка, Далан встретил торговца из Сянъяна. Непринужденный в своих манерах, красивый молодой человек был не кем иным, как Сингэ. Оказывается, Сингэ закупил в Гуандуне жемчуг, панцири черепах, сапановое и орлиное дерево и вместе с попутчиками выехал из Гуандуна; все, с кем он ехал, собирались сбыть свой товар в Сучжоу. Сингэ давно уже слышал, что рай – на небесах, а на земле – *Су, Хан, и знал к тому же, что это большие портовые города. Немудрено, что ему очень хотелось побывать там, продать товар, и уж тогда возвращаться домой. В Сучжоу он прибыл еще в минувшем году, в десятом месяце. Поскольку некогда в торговых делах он скрыл свою настоящую фамилию и все называли его молодым господином Ло, то при встрече с Сингэ у Далана не возникло никаких подозрений. Сингэ и Далан были ровесниками, оба были схожи и по внешнему виду, и в манерах. Случайно познакомившись, они разговорились и прониклись взаимной симпатией. Узнав, где кто остановился, они потом довольно часто навещали друг друга и вскоре стали друзьями.

Покончив с делами и получив все, что ему полагалось по счетам, Сингэ собрался уезжать и зашел к Далану проститься. Далан подал вино, угощение; они сидели и вели дружескую, откровенную беседу. Был уже конец пятого месяца, дни стояли жаркие, оба за вином скинули с себя верхнюю одежду, и тут Сингэ увидел на Далане свою жемчужную рубашку. Крайне удивленный, он не осмелился сказать, что рубашка эта его, и только заметил, какая она, мол, красивая.

Поскольку молодые люди стали друзьями, Далан решился спросить:

– В вашем городе, на Большой базарной улице, живет некто Цзян Сингэ. Знаете ли вы его, брат Ло?

Сингэ, уже настороженный, ответил:

– Я давно не был дома, но помню, что там есть такой человек; правда, сам я с ним незнаком. А почему вы спрашиваете о нем, брат Чэнь?

– Не буду скрывать от вас, я в некотором отношении с ним связан, – ответил Далан и рассказал другу всю историю его любовных отношений с Саньцяо. При этом он дотронулся рукой до жемчужной рубашки и, глядя на нее, прослезился: – Это она подарила ее мне. Прошу вас, раз вы возвращаетесь туда, сделайте мне одолжение – передайте письмо, которое я написал. Завтра я его принесу.

– Пожалуйста, пожалуйста, – отвечал Сингэ, а сам про себя подумал: «Бывают же такие невероятные вещи! Но доказательство – жемчужная рубашка. Значит, это не пустая болтовня». В груди у него словно иглами закололо; под каким-то предлогом он отказался пить, быстро поднялся, простился и ушел. Вернувшись к себе, он не переставал обо всем этом думать, и чем больше думал, тем сильнее выходил из себя. Как хотелось ему овладеть магическим способом сокращать расстояния, чтобы в мгновение ока очутиться дома. В ту же ночь он собрался, а рано утром был на джонке.

Когда они готовы были уже отчалить, Сингэ увидел, как вдоль берега, запыхавшись, бежит человек. Это был Далан. Он передал Сингэ пакет и настойчиво просил во что бы то ни стало его доставить. От злости лицо Сингэ стало землистым, сказать он ничего не мог, не мог ответить, умереть не мог и жить не хотелось. Только когда Далан ушел, Сингэ взглянул на пакет. «Прошу доставить матушке Сюэ. Восточный переулок. Большая базарная улица» – было написано на пакете. Ярость охватила Сингэ. Он разорвал пакет – внутри оказались длинное шелковое полотенце нежно-розового цвета и картонная коробка, в которой лежала шпилька для волос из чисто-белого нефрита с украшением в виде головы феникса. В самом письме говорилось: «Эти две ничтожные вещицы прошу вас, матушка, передать любимой госпоже Саньцяо, лично ей, в знак того, что помню ее и что встреча наша непременно состоится будущей весной. Прошу ее беречь себя, очень прошу». Вне себя от злости, Сингэ разодрал на мелкие клочки письмо и бросил их в воду, а шпильку с такой силой швырнул на палубу, что она разломалась пополам. Но тут он спохватился: «Какой же я дурак! Надо все это сохранить как доказательство». Он поднял шпильку, завернул ее вместе с полотенцем в один пакет и пакет припрятал. Затем он стал торопить лодочников, чтобы они отчаливали.

Вскоре Сингэ оказался в родном городе. Когда он увидел ворота своего дома, слезы невольно потекли у него из глаз. «Как мы любили друг друга тогда, – думал он. – И надо было мне ради ничтожной, величиной с мушиную головку, выгоды, на которую я позарился, оставить молодую жену одну-одинешеньку, чтобы получился такой вот позор. Но сожалеть об этом теперь уже поздно!»

Надо сказать, что в пути Сингэ не терпелось поскорей добраться домой, а теперь, когда он оказался здесь, возле дома, так ему стало горестно, так тяжко, что он едва передвигал ноги. Переступив порог своего дома, он взял себя в руки и, сдерживая гнев, через силу поздоровался с женой. Больше Сингэ ни слова не произнес, а Саньцяо, чувствуя за собой вину и краснея от стыда, не решилась подойти к мужу и заговорить с ним, проявить должную приветливость. Когда весь багаж был перенесен в дом, Сингэ сказал, что идет навестить тестя и тещу, а сам отправился обратно на джонку и там переночевал.

На следующий день утром он вернулся домой.

– Мать и отец твои больны, и очень тяжело, – сообщил он Саньцяо. – Вчера мне пришлось там остаться, и я провел возле них всю ночь. Они только и думают что о тебе и хотели бы с тобой повидаться. Я уже нанял паланкин, он у ворот – так что побыстрее собирайся и поезжай, я отправлюсь вслед за тобой.

Саньцяо, охваченная тревогой и подозревавшая что-то недоброе после ночи, когда муж не вернулся домой, услышав теперь, что отец и мать больны, конечно, поверила в это и всполошилась. Второпях она передала мужу ключи от сундуков, велела одной из кухарок быстро собраться, чтобы сопровождать ее, а сама направилась к паланкину. Тем временем Сингэ задержал кухарку, вытащил из рукава письмо и сказал ей, чтобы она передала его господину Вану.