Полная версия
Александр Островский
Здесь нередко можно видеть и Островского. Гудит прокуренная «Британия». Студенты локтями на столиках, перед опустевшими стаканами, с трубками Жукова табаку в руках, до хрипоты спорят о новой книжке журнала, о чьей-то лекции, о вчерашнем спектакле…
Так стремительно набегает весна 1843 года, приближаются отсроченные экзамены, и Островский снова берется за тетради и книги. Но как усидишь дома, когда московская весна тянет на улицу! Хочется дни напролет бродить без цели, смотреть, как поднимается парок над протаявшей булыжной мостовой, вдыхать бражный весенний воздух, чувствовать легкость в ногах и счастливый гул в голове и улыбаться неведомо чему, предаваясь неопределенным мечтам и ожиданиям.
Вот он, веселый московский апрель, каким увидит его Островский: «Еще кой-где лежит снег по склонам гор да по оврагам, еще утром и вечером замерзает каждая лужица и лопается под ногой, как стекло, а уж солнце так печет, или, как говорят, сверху так жарко, хоть надевай летнюю одежу. Народ в праздничном расположении духа толпами ходит по улицам, потряхивая завязанными в красные бумажные платки орехами; везде выставляют окна; вот пара вороных жеребцов чистой крови мчит легкую, как пух, коляску, в ней сидит купчик в лоснящейся шляпе, вчера только купленной у Вандрага, и рядом с ним цветущая его супруга в воздушной шляпке, прилепленной каким-то чудом к самому затылку, и долго дробный стук колес раздается по улице; под Новинское, – замечает кто-то с тротуара; разносчик кричит: цветы, цветочки, цветы хороши, и в весеннем воздухе проносится запах резеды и левкоя»[52].
Ноги сами ведут нашего студента в Нескучное или, по памяти детства, в балаган Лачинио под Новинским, где вас еще издали встретят дурачащиеся и зазывающие публику паяцы на балконе; а внутри балагана во всем простодушии нехитрой техники будут представлены сказочные чудеса. Ну а если не хочется идти вдаль, совсем рядом с университетом Александровский сад – вечный приют студентов перед экзаменами, и Кремль, по которому так приятно побродить весенним деньком.
Большой дворец в лесах, только еще строится, соборы стоят широко, просторно. У Боровицких ворот на пригорке радуют своей красотой Спас на Бору и крошечная церковь Уара. Можно постоять у Царь-пушки и только что поднятого из ямы Царь-колокола, пройти к Спасским воротам, выйти на площадь и поклониться Минину у торговых рядов… Да мало ли куда можно еще пойти?
А может быть, как раз этими весенними днями, вместо того чтобы готовиться к экзаменам, сидит он у окна в своем мезонине у Николы Воробина и марает чернилами и рвет один лист за другим. Что это? Будущая повесть, стихи или комедия? А может, и то, и другое, и третье в очередь? Не знаем.
Знаем только, что, явившись 6 мая 1843 года на экзамен по истории римского права к профессору Крылову, Островский принес домой единицу. Как второгоднику ему грозило исключение. Он не стал ждать и сам подал прошение об уходе. 22 мая ему было выдано свидетельство об «увольнении от университета»[53].
Что произошло на экзамене у Крылова? Был ли Островский обескуражен своей неудачей или принял ее спокойно? Об этом можно только гадать.
Известно, что Никита, как звали между собой студенты своего декана, был изрядно свиреп на экзаменах по своему предмету и единицы сыпались у него как из рога изобилия. Допускаем, что и Островский в том настроении, в каком он находился, мог быть не слишком подготовлен к экзаменам.
Но существует идущая, по-видимому, от самого драматурга версия, что Крылов хотел получить с Островского взятку как с богатенького студента. Помилуйте, да возможно ли это? Видный московский профессор, блестящий лектор, да еще «западник» из плеяды молодых профессоров, не какой-нибудь заплесневелый старик чинодрал, и вдруг – взяточник?
Трудно было бы в это поверить, если б не некоторые особенности личности профессора, мимо которых нельзя пройти.
Да, Крылов был необыкновенно способный, обладающий блистательным даром изложения лектор. Он быстро схватывал и усваивал то, что его мало-мальски заинтересовывало. Однажды он попросил у Грановского дать ему почитать что-нибудь о французской революции – он знал о ней лишь понаслышке. Грановский дал ему Тьера и был потрясен тем, сколько неожиданных новых соображений высказал ему Крылов, отдавая книгу. В другой раз при разъезде из гостей, уже в передней, Крылов сказал что-то к слову о Римской империи, его переспросили, и тогда он тут же, не сходя с места, нарисовал такую яркую и увлекательную картину падающего Рима, что столпившиеся вокруг него гости в шубах никак не могли разойтись по домам.
Да, Крылов мог очаровать на лекции свою аудиторию. И все же он не пользовался уважением ни среди своих товарищей-профессоров, ни среди студентов. Дело в том, что в его поведении не было нравственной основы. Казалось, он считал себя свободным от каких бы то ни было серьезных убеждений, а без этого обращаются в тлен самые блестящие и редкие способности. Наиболее чуткие слушатели замечали, что при отточенной и внешне изящной форме его лекции напоминали работу какой-то великолепной логической машины. «Мысль с мыслью цепляются, излагаются в блестящей форме, но жизни, духа, внутренней, теплой связи нет», – говорил С. М. Соловьев [54].
О том, что Крылов не брезгает взятками, в ассигнациях или богатых подарках, давно ходили слухи в университете. В 1846 году, три года спустя после ухода Островского из университета, в результате громкого семейного скандала взяточничество Крылова было доказано. Им возмутились его же товарищи-«западники». Грановский, Редкин, Кавелин требовали убрать Крылова из университета, иначе угрожали сами покинуть его.
Что было за дело Грановскому, что его бывший товарищ принадлежал к партии «западников». «В России, собственно, только две партии – людей благородных и низких», – сказал как-то Грановский и прибавил, что негодяй останется для него негодяем, будь он последователем Гегеля или Авдотьи Павловны Глинки – старозаветной московской поэтессы, мракобески и ханжи[55].
Островский сдавал свой злосчастный экзамен Крылову, когда тот еще не был уличен во взяточничестве и сохранял вид внешней добропорядочности. Но разве когда-нибудь респектабельность мешала заниматься вымогательством? «Столкновение» студента с профессором, привыкшим к более покладистым ученикам, кажется нам весьма правдоподобным.
И, однако, даже не будь этого скверного инцидента, уход Островского с юридического факультета все равно был предрешен. Так же оставил университет десятилетием раньше Белинский, так же ушел из него, недоучившись, Михаил Лермонтов…
Как ни хороша была, положим, университетская наука, другое было у Островского на уме, другим он жил, к другому стремился. Настал час, когда студент-юрист вдруг заглянул в себя и отчетливо понял: напрасно бьется с ним отец, напрасно сердится, – не быть ему дипломированным дельцом. Неудача ли на экзаменах случилась оттого, что занимался он спустя рукава, или занимался спустя рукава оттого, что не ждал удачи, но только лопнула вдруг внутри какая-то пружинка, которой еще что-то держалось. Единица у Крылова все развязала.
Вообразим теперь, что ждало Островского дома. Обычно спокойный отец на этот раз не удержался, наверное, от взрыва негодования. «Люди семинарского образования всегда склонны к риторике», – заметит герой одной из пьес Островского.
«Бездельник… повис на шее отца… семье обуза… все по театрам да по трактирам… Такими ли мы были… Я в твои годы…» – эти или похожие на то попреки и увещевания должен был услышать провалившийся студент. И возразить как будто нечего, все справедливо. Но вот когда вспомнить бы отцу, как приневоливал сына идти по своим стопам. Да нет, куда там, не вспомнит. А сердится круто, грозит лишить материальной поддержки (собственный выезд, конечно, – долой, в деньгах – ограничить) и немного успокаивается лишь на мстительной мысли: «Что ж, пусть послужит, пусть потянет чиновничью лямку с самых маленьких, как я тянул».
Впрочем, об этом мы можем лишь догадываться, а знаем твердо одно: Николай Федорович сходил куда-то, с кем надо поговорил, и 19 сентября 1843 года Островский, давши подписку, что ни к каким масонским ложам или тайным обществам не принадлежит, был зачислен в Московский совестной суд на должность канцелярского служителя, то есть попросту – писца[56].
В суде
Каждому москвичу-старожилу известно было скучное старинное здание Присутственных мест при выезде из Воскресенских ворот с Красной площади. На его задворках помещалась знаменитая Яма – московская долговая тюрьма. Одно это название, отдававшее сырым, могильным духом, способно было повергнуть в священный ужас несостоятельного должника. В высоком подвале слепые окошки с толстыми железными прутьями, в холодных камерах томились арестанты. Водевилист Ленский резвился на эту тему в куплетиках:
Близко Печкина трактира,У присутственных ворот,Есть дешевая квартира,И туда свободный ход…Совестной суд помещался совсем рядом с Ямой, и из его окон можно было видеть, как ведут по улице с полицейским солдатом очередную жертву замоскворецкого банкротства.
В это учреждение, за неимением на примете лучшего, и определил поначалу Николай Федорович своего непутевого сына. Карьеры в Совестном суде не делали, но трудно было рассчитывать на более видное и хлебное место для уволенного студента. К тому же Островский поступил в суд, не имея даже первого классного чина, – не чиновником, а «служителем». Что его ожидало? Макать перо в орешковые чернила и учиться разгонисто, чисто и тонко переписывать прошения, составлять протоколы и повестки. Год должен пройти, прежде чем его произведут в чин коллежского регистратора, а там видно будет, какое усердие проявит по службе.
Совестной суд уже в ту пору выглядел учреждением архаичным, доживавшим свой век. Учредила его, расчувствовавшись над «Духом законов» Монтескье и собственной перепиской с энциклопедистами, Екатерина II. По мысли законодателя, Совестной суд должен был основываться на «естественном праве», а судья – прислушиваться к голосу сердца.
Упование на доброе сердце судей в России, где совсем недавно Шешковский ломал руки в застенках, было не более чем сентиментальной утопией. Однако в российском законодательстве оставалось столько белых пятен, а в части писаных законов царил такой ералаш, что Екатерине II показалось проще обойти эту проблему, учредив для не слишком опасных преступлений патриархальный суд. Суд этот должен был действовать, как определит Градобоев у Островского, «по душе», а не «по закону».
Судьям Совестного суда просвещенная царица вменила в обязанность руководствоваться «человеколюбием, почтением к особе ближнего и отвращением от угнетения». Легко вообразить, как просторно могли трактовать человеколюбие московские подьячие дореформенной поры!
В Совестной суд обращались с исками родители против детей и дети против родителей – суд пытался разрешить эти споры мировым соглашением «по совести». Здесь решались дела по разделу имущества, некоторые торговые тяжбы. Кроме того, суд ведал и уголовные дела по преступлениям, совершенным при особо неблагоприятном стечении обстоятельств, дела малолетних, глухонемых и т. п.[57].
Что за типы проходили тут каждый божий день перед столом канцелярского служителя! Что за диковинные всплывали истории! Суд основывался лишь на устных показаниях сторон, и тот, кто оказывался речистее, всегда имел шанс выиграть дело.
Похоже, что именно Совестным судом пугает в «Женитьбе Бальзаминова» сваха Красавина робкого дурачка Мишу.
«Красавина. Да ты все ли суды знаешь-то? Чай, только магистрат и знаешь? Нам с тобой будет суд особенный! Позовут на глаза – и сейчас решение.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
На 2024 год прошло два столетия со дня рождения и 138 лет со дня смерти. – Примеч. ред.
2
Островский А. Н. Полн. собр. соч.: В 12 т. М.: Искусство, 1973–1980. Т. 11. С. 652, 653. Далее все цитаты из сочинений Островского, кроме специально оговоренных случаев, даются по этому изданию.
3
В архиве А. Н. Островского в ГЦТМ хранится 369 писем М. Н. Островского брату. 58 из них опубликованы И. С. Фридкиной (Лит. наследство. 1974. Т. 88. Кн. 1. С. 228–274). Однако ответных писем А. Н. Островского известно только тринадцать.
4
См.: Лакшин В. Островский и Некрасов // Наука и жизнь. 1973. № 4. С. 141–143.
5
Аполлон Александрович Григорьев. Материалы для биографии. Пг., 1917. С. VI.
6
Александр Николаевич Островский (1823–1923). Иваново-Вознесенск, 1923. С. 118.
7
См. публикации В. Лакшина (Лит. Россия. 1973. № 15), Т. Орнатской (Рус. лит. 1977. № 1), М. Перпер (Т. 12. С. 513–527).
8
См.: Ревякин А. И. А. Н. Островский. Жизнь и творчество. М., 1949. С. 7. То же со слов племянника драматурга П. И. Андроникова сообщает В. Золотницкий в своей статье «К биографии Островского» («Зори Октября». Прил. к газ. «Нижегород. коммуна». 1923. № 2. С. 10–12). Однако достоверность последней публикации вызывает большие сомнения. Существует и другая версия, выдвигаемая костромским краеведом В. Н. Бочковым, – что Островские родом из солигаличских мелкопоместных дворян, по-видимому, польского или белорусского происхождения. Решение этого вопроса крайне затруднено тем, что в прошлом веке при пожарах Костромы были уничтожены основные губернские и церковные архивы.
9
По воспоминаниям С. В. Максимова (А. Н. Островский в воспоминаниях современников. М., 1966. С. 75).
10
О Ф. И. Островском см.: Нос А. А. Н. Островский: Биографический очерк // Островский А. Н. Собр. соч. Изд. 10-е. 1896. Т. 1. С. V; Гиляров-Платонов Н. П. Из пережитого. М., 1886. С. 251.
11
Соловьев С. М. Записки. Мои записки для детей моих, а если можно, и для других. [Пг.]: Прометей, [1915]. С. 21.
12
О Н. Ф. Островском см.: Модзалевский Б. Л. О братьях и сестрах Островского // Островский. Новые материалы. Письма. Труды и дни. Статьи. Л., 1924. С. 256–258; Ревякин А. И. А. Н. Островский. С. 8—16. См. также статью Е. Durant-Greville в книге «Chefs-d’oeuvres dramatiques de A. N. Ostrovsky» (Paris, 1889. Р. VIII, IX).
13
Был ли у Любови Ивановны второй брат – Михаил, или Островский перепутал и речь идет о том же Матвее, получившем приход в Смоленске? А может быть, Михаил – имя, полученное при постриге?
14
Т. 11. С. 399.
15
См.: Иванова М. С. Материалы для биографии Островского // Лит. наследство. 1974. Т. 88. Кн. 1. С. 451.
16
Григорьев An. Воспоминания. Л., 1980. С. 8. (Сер. «Лит. памятники»).
17
См.: Дурылин С. А. Н. Островский: Очерк жизни и творчества. М.; Л., 1949. С. 4.
18
См.: Ревякин А. И. А. Н. Островский. С. 10–15.
19
См.: Львов Я. Д. Четверть века назад // Рампа и жизнь. 1910. № 42. С. 701. П. И. Чайковский в письме Н. А. Римскому-Корсакову от 7 сентября 1876 года говорил, что Островский в 1866 году передал ему запись песни «На море утушка купалася», которую он «помнил с детства» (А. Н. Островский и русские композиторы: Письма. М.; Л., 1937. С. 147).
20
Гиляров-Платонов Н. П. Из пережитого. С. 153.
21
О домашних учителях Островского см.: Морозов П. О. Литературные дебюты Островского // Образование. 1896. № 5/6. С. 85; Варнеке Б. В. Островский //Русский биогр. словарь. 1905. Т. 12. С. 426; Patouillet J. Ostrovski et son theatre de moeurs russe. Paris, 1912. Р. 3, 4; Ревякин А. И. А. Н. Островский. С. 18.
22
Иванов И. И. А. Н. Островский. СПб., 1900. С. 10.
23
См.: Посмертные записки Н. В. Берга // Русская старина. 1891. № 2. С. 236.
24
Соловьев С. М. Записки. С. 32.
25
Гобза Г. Столетие Московской 1-й гимназии (1804–1904). M., 1903. С. 333.
26
После смерти отца А. Н. Островский долго отказывался участвовать в разделе его имущества. «…И почему же ты отказываешься? – пенял ему младший брат Михаил Николаевич. – Потому что не хочешь доставить торжества Ивану Андреевичу… Что нам за дело до чужого торжества… У меня никого нет, кроме того же Ив. Андреевича, которого ты ненавидишь и которого твой небратский отказ заставит меня выбрать посредником…» Письмо от 29 октября 1856 года. Пушкинский Дом – в дальнейшем ПД (Ф. 218. Оп. 1. Ед. хр. 15).
27
На склоне лет Островский пытался как-то начать писать автобиографию. Петербургский фотограф К. Шапиро, сделавший недурной фотопортрет Островского, понравившийся драматургу, просил его прислать краткое свое жизнеописание для книги «Портретная галерея русских писателей, ученых и артистов». Островский взял набросок составленной им уже прежде автобиографии и либо сам, либо его издатель пересказал этот рассказ драматурга о себе в третьем лице. В таком виде он и появился в свет (разумеется, без подписи Островского) в 1880 году в первом выпуске альбома К. Шапиро. Что и говорить, как ценно для нас это единственное прямое свидетельство драматурга о ранней поре его жизни!
28
См.: А. Н. Островский в воспоминаниях современников. С. 135.
29
Гиляров-Платонов Н. П. Из пережитого. С. 278.
30
Т. 10. С. 111.
31
См.: Гиляров-Платонов Н. П. Из прожитого // Русский вестник. 1884. № 11. С. 253.
32
Трудно сказать, насколько был верен слух о его успехах в древнегреческом. Но латынь после гимназии он знал, по-видимому, порядочно – не только умел щегольнуть словечками ergo, asinus, nigil, domine, lingua barbara, вложив их в уста учителей-латинистов в пьесах «В чужом пиру похмелье» и «Трудовой хлеб», но и сам спустя двадцать лет перевел «Гециру» Теренция (1859), как бы примериваясь к теме невестки и свекрови в «Грозе».
33
ЦГАЛИ.Ф. 362. Оп. 1. Ед. хр. 4, 5.
34
Образование. 1896. № 5/6. С. 86.
35
Т. 12. С. 491.
36
О П. С. Нахимове см.: Попов Н. А. Из воспоминаний старого студента // Исторический вестник. 1884. № 12. С. 684–694.
37
О П. Г. Редкине см.: Семенов Д. Д. Петр Григорьевич Редкин // Русская старина. 1891. № 8; Колюпанов Н. П. Из прошлого (1843–1849) // Русское обозрение. 1895. № 3; Чичерин Б. Н. Воспоминания. Москва сороковых годов. М., 1929.
38
Т. Н. Грановский и его переписка. Т. 2. М., 1897. С. 377.
39
См.: Гончаров И. А. Собр. соч.: В 8 т. М., 1980. Т. 7. С. 254.
40
Герцен А. И. Собр. соч.: В 30 т. М., 1956. Т. 9. С. 168.
41
Об университетских профессорах Островского см. также: Дмитриев Н. Д. Студенческие воспоминания о Московском университете // Дмитриев Н. Д. Недалекое прошлое. СПб., 1865. С. 167–194; Афанасьев А. Н. Московский университет в 1843–1849 годах // Русская старина. 1886 № 8. С. 357–394; Шестаков П. Д. Московский университет в 1840-х годах // Русская старина. 1887. № 9. С. 641–662.
42
Т. Н. Грановский и его переписка. Т. 2. С. 370.
43
Чичерин Б. Н. Воспоминания. Москва сороковых годов. М., 1929. С. 14.
44
Соловьев С. М. Записки. С. 54.
45
См.: А. Н. Островский в воспоминаниях современников. С. 328.
46
Кара-Мурза С. Г. Малый театр. Очерки и впечатления (1891–1924). М., 1924. С. 7.
47
Искусство и правда. Элегия – ода – сатира // Григорьев An. Избранные произведения. М., 1959. С. 136, 137. («Б-ка поэта»: Большая сер.).
48
Дед будущей знаменитой актрисы Художественного театра Марии Петровны Лилиной.
49
Т. Н. Грановский и его переписка. Т. 2. С. 369.
50
Т. 10. С. 92.
51
Имя издателя альманаха А. П. Славина Островский упоминает, между прочим, в своем первом дошедшем до нас сочинении: «Сказание о том, как квартальный надзиратель пускался в пляс…» (1843). К герою рассказа, чиновнику Зверобоеву, явится однажды Л. П. Сл[авин], чтобы попросить у него стихи для своего издания.
52
Там же. М. 533.
53
Ревякин А. И. А. Н. Островский. С. 40.
54
Соловьев С. М. Записки. С. 98.
55
Т. Н. Грановский и его переписка. Т. 2. С. 442.
56
См.: Литературное наследство. 1974. Т. 88. Кн. 1. С. 449, 450.
57
См.: Ключевский В. О. Соч.: В 8 т. М., 1958. Т. 5. С. 118.
