Когда цветет полынь…или Побег в никуда

Мы шли и шли. Наступило утро. Мне казалось, что пробивающиеся сквозь листья солнечные лучи весело подмигивали мне, радуясь вместе со мной. Оказывается, это такое блаженство – быть свободным человеком! Усталости я не испытывал. Как собачка – то выбегал вперед, сбивая ритм шага Даниса, то старался протиснуться между ним и Зухрой. Я был на седьмом небе от счастья! Мои спутники испытывали, видимо, те же чувства, улыбались и подбадривали меня. Но дорога и напряжение последних дней сделали свое дело. Постепенно ноги стали ватными, веревки маленького мешка с вещами на спине начали резать плечи.

То ли мои друзья заметили мое состояние, то ли тоже устали, но после полудня решили остановиться на отдых. Выбрали место подальше от населенных пунктов, у небольшой речки. Из съестных запасов у нас было всего с десяток маленьких кусков хлеба да штук десять картофелин, которых сумели вытащить со склада подруги Зухры, дежурившие вчера на кухне. Но разве может отсутствие еды расстроить детдомовца, рожденного после кровавой войны, привыкшего везде находить подножный корм для пропитания?! Пока мы с Данисом вытаскивали из речки один за другим баклю, пескарей и ершей, Зухра собрала разные травы и корешки дикого лука, почистила картошку. На первое сварили уху, на второе пожарили на углях жирных красноперок, пойманных мной в последний момент, возле сваленного дерева. После завтрака, заменившего нам обед, Данис соорудил небольшой шалашик, и мы легли спать.

Проснулся, когда уже вечерело. Где-то рядом крякала утка, заливался трелью соловей, стрекотал кузнечик, и пахло полынью. Никогда не думал, что на свободе эта набившая оскомину горькая трава может источать такой приятный аромат. Я поднял голову и увидел Даниса и Зухру, сидящих у костра. От огня в мою сторону тянуло аппетитным запахом, знакомым с далекого детства. Вспомнил, когда еще был маленьким, я просыпался и смотрел, как у печки мама возится со своими чугунками. А дом уже заполнен ароматом пшенной каши с мясцом, свежеиспеченного хлеба или шаньги… «Что, проснулся?» – послышался мне приятный голос матери. «Вставай, засоня, будем ужинать». Почему ужин, разве не утро? Нет, это не голос моей матери, хотя такой же ласковый и нежный. Увидев, что я проснулся, меня позвала Зухра. Но я никак не мог подняться и подойти к ним – уставшие руки и ноги будто одеревенели во время сна. Девочка подбежала ко мне и помогла встать, приговаривая:

– Какой же ты молодец, вставай, вот так, на ноженьки… Это у тебя от усталости… Сейчас дойдешь до костра, и все пройдет. Пойдем, пойдем, мы с Данисом утку поймали!

Усталости как не было.

– Деревенскую?

Вот почему от костра пахло таким знакомым запахом! Осенью, когда выпадал снег, мама всегда готовила жаркое из утятины. Да, это было в той далекой, прошлой жизни. И казалось, что никогда уже не повторится.

– Скажешь тоже… Дикую! – гордо заявила она. – Приманку проглотила, и мы ее сцапали! – артистично изобразила она, какая ловкая у них получилась охота. – Тебя ждали, когда проснешься. Ух, как вкусно пахнет! Пойдем скорее…

Наверное, этот ужин был самым вкусным в моей новой жизни! Это не ежедневные кислые щи без мяса и не тушеная на комбижире квашеная капуста или надоевшая до тошноты, сваренная на воде, пригоревшая кукурузная каша. Утка, пусть небольшая, облепленная глиной и запеченная на углях и уха из пескарей и ершей разогнали невеселые мысли о завтрашнем дне. После ужина мы собрали свежую траву, сделали лежанки. О! Какое же это было наслаждение – после казенных коек, пахнущих мочой и клопами матрасов впервые упасть на мягкую луговую постель!

На небе начали зажигаться звезды. Стихли крики птиц, уступая место соловью у реки. Подул теплый, влажный ветерок. Мы, словно пьяные от свободы и сытости, лежали на сене, высунув головы из шалаша, зачарованно смотрели на звездное небо. А оно было сказочно красивым! На черном его бархате мелькали большие и маленькие звезды, вспыхивали на мгновенье падающие на землю осколки метеоритов.

– Вот бы улететь, как Гагарин, в космос! – воскликнул я, зажигаясь, как эти далекие звезды. – Сесть бы на космический корабль и перенестись на далекую планету…

– Где нет директора и воспитателей, – засмеялась Зухра. Потом повернула голову в сторону Даниса и добавила шаловливо: – И отсутствует школа… Не то он останется еще на один год в восьмом классе.

– Не-е-е, не останусь, – возразил Данис вполне серьезным тоном. – Я тебя ждал, чтобы вместе уехать… Кстати, ты ведь тоже, кажется, сидела два года в одном классе.

– Когда меня привезли в детский дом, я сильно болела и не хотела жить, не то, чтобы учиться. Так что это не считается, понял, двоечник?

– Понял, понял, – засмеялся Данис, – не надо меня щипать. Я тебя ждал…

Он достал из кармана бычок и начал чиркать спичкой, ворча недовольно: «Вот, зараза, не зажигается, отсырела, что ли?» Сломав две спички, он обратился ко мне: «Малыш, посмотри, может, твои сухие?». Я уже собрался было изобразить из себя обиженного за «Малыша» и в отместку ответить отрицательно, но вмешалась Зухра. Она забрала из рук парня коробку и чиркнула спичкой.

Пока Данис курил, я обдумывал ход, как ему ответить тем же «камнем», который он бросил в меня. Хотя в этой детдомовской кличке ничего обидного не было. Ведь каждый воспитанник имел кроме имени и прозвище. Кого-то обзывали Ослом, кого-то Сорокой, а одного из мальчишек – Мужиком. Даниса же звали Чердаком. Был у нас и свой Гиммлер. Обычно фашистские прозвища давали тем, у кого отцы вернулись из плена. До третьего класса меня обзывали «Уткой» за болтливость. Привык и не обижался. Я и впрямь был говорливым, всегда кому-то что-то рассказывал, спорил и из-за этого постоянно имел с кем-то конфликт. «Малышом» первый раз обозвал меня бывший завуч. Он тоже пробыл у нас недолго. Однажды поссорился с директором, когда в пионерской комнате отмечали День Победы. Врезал ему между глаз и отчалил по-тихому. Он и нарек меня этим прозвищем во время утреннего построения. Я ростом не вышел, мои сверстники были уже чуть ли не на голову выше меня. Во время построений по группам я всегда уныло стоял замыкающим. И вот впервые появился этот завуч, огляделся и обратился ко мне:

– Ты, малыш, как тут оказался? Заблудился? Топай в свою группу, к маленьким…

Все засмеялись, а после, будто договорились, сначала пацаны, а затем и девчонки начали обзывать меня «Малышом». Я обижался, не желал быть таковым, хотел быть большим и сильным. Раза два пришлось даже подраться, доказывая свою правоту, но ничего уже сделать не смог. Прозвище прилепилось ко мне как репей. Потом привык.

Данис все еще пытался, обжигая губы и пальцы, выжать из окурка последнее. Мне стало жаль парня. Я встал, медленно достал из мешочка портсигар, а из него пачку папирос и протянул ему со словами: «На, не мучайся, обожжешь губы и не сможешь целоваться!». Камнем не стал кидаться, а вот немножечко уколоть его за живое попытался.

– Откуда? – обрадовался Данис, соскакивая с лежанки, и, не обращая никакого внимания на мой язвительный тон, прижал меня к груди. – Спасибо тебе! Малыш ты мой родной! Ты настоящий брат! Где достал?

– Нашел, – соврал я, наслаждаясь произведенным эффектом и уже сожалея, что зря обижался на него. «Малыш» вместе с «ты мой родной» очень даже звучит приятно. Тем более: «Ты настоящий брат!», это вообще здорово!

Мне не хотелось при Зухре рассказывать ему, что на прошлой неделе на прополке мака я эту пачку с портсигаром стащил у хромого бригадира нашего отделения колхоза. Человека жестокого, постоянно поднимающего руку на любого, будь то колхозница или ребенок. Случилось это в тот момент, когда он, отругав старого механизатора последними словами, ушел, забыв свою куртку на земле. Проходя мимо, я увидел выпавший портсигар, а остальное уже было делом техники. Я спрятал его в заветном дупле и хотел потом отдать Данису, но как-то забыл. Вспомнил лишь перед побегом, когда пошел доставать спрятанные в этом тайнике перочинный нож и крючки для ловли рыб. Потом все так закрутилось, что совсем запамятовал об этом.

Маленькая радость друга подняла настроение и нам. Мы начали считать падающие звезды и загадывать желания. Я мечтал завтра поймать большую щуку, чтобы досыта накормить друзей. Данис – сыскать много, много денег нам на дорогу. Зухра захотела найти новую рубашку для Даниса.

– У тебя совсем износилась, – объяснила она свое желание. – Стыдно будет предстать перед своим братом в такой рубашке. Я права? Эй, чего молчишь?

Данис долго не отвечал. Наконец, собравшись с духом, выпалил, словно выстрелил:

– Нет у меня брата. Я вас обманул. Сколько раз пытался сказать, не смог. Он погиб. Служил в Красноярске, попал под гусеницы танка… Обманул я вас…

– Ты шутишь? Скажи, что пошутил, – Зухра отказывалась верить в услышанное.

– Нет. Не шучу. Я виноват перед вами, не думал, что вы тоже захотите бежать… Хотел только один… Потом не смог вам отказать…

Наступила гробовая тишина.

– Куда же мы теперь? – шепотом промолвила Зухра.

– Не знаю, – ответил Данис, тоже переходя на шепот.

Я оторопел, уж чего, чего, но такого поворота судьбы не ожидал. Значит, бежать нам было некуда. Приехали, называется!

Звезды все мигали и падали, все мигали и падали… Я лежал и снова начал думать о галактических путешествиях. Вот был бы у нас космический корабль! Мы бы сейчас улетели на самую далекую планету, где нас никто не смог бы найти и вернуть в этот детский дом. Пусть даже мы никогда, никогда уже не возвратимся на Землю. Увидеть туманность Андромеды, взглянуть на диски Сатурна. Что, если на самом деле на Марсе живут люди? А на Венере? Какие они? Такие же злые, как наш директор и воспитатели? Не может же вся Вселенная состоять из таких людей?!

Мои межпланетные путешествия прервались с первыми всхлипами. – Данис, что с тобой? – выдохнула Зухра, пытаясь поднять его голову.– Что с тобой?

Всхлип перешел в рыдание.

– Почему у меня всегда.... всегда…. всегда… – пытался говорить наш друг.

Слезы душили его. Я был потрясен. Чтобы Данис плакал?!

– Не надо… Не плачь… Ты не виноват, – старалась успокоить его наша подруга. – Перестань! Малыш, принеси воды, скорее…

Я налил из котелка воду и подал Зухре. Данис не стал сопротивляться. Слышно было, как его зубы стучат по алюминиевой кружке. Но вода не успокоила его. Отбросив посуду, он заговорил, словно пытаясь выговорить накопившееся:

– Зачем они меня родили? Для чего? Чтобы я скитался по детским домам? Это у меня уже четвертый. Вначале детский приемник, потом интернат, где били, били… Потом детдом, похожий на концлагерь. Когда меня, обгоревшего, привезли сюда, я был счастлив… Здесь хоть дети друг друга не гнобили…

Зухра нашла отброшенную Данисом кружку и налила воды.

– Успокойся, Данис, попей водички, – предложила она ему.

– Нет, – оттолкнул он ее руку и продолжил, стараясь унять рыдание: – Зачем же они произвели меня на свет? Если не могли…

– Ш-ш-ш, Данис, перестань… – Зухра провела рукой по его лицу. – Мы все родились под несчастливой звездой. И ты, и я, и Малыш. Как осиротела, я еще не встречала добрых людей, кроме тебя и Малыша.

– А я встречал! – воскликнул я, обрадовавшись, что могу вставить слово, чтобы отвлечь Даниса. – Однажды мы с Сашей шли из школы. Было очень холодно, и нас на лошади догнал один мужик из какой-то деревни. Посадил в свои сани, довез до детского дома и подарил нам по пять копеек. Мы потом на эти деньги купили у одной бабушки по полстакана семечек. Хороший был мужик!

– Я тоже ни на кого не натыкался, – подтвердил Данис, пропуская мой рассказ мимо ушей.

– А Макаренко, Дзержинский? Читал, что они были хорошими, детские коммуны создавали, – не согласился я.

– Их я тоже не встречал, – ответил Данис почти спокойным голосом. – Может, и были… Раз пишут…

– Данис, – после некоторой паузы робко заговорила Зухра, – у тебя есть еще родные?

– Не знаю… Мой брат родился еще до войны, – Данис встал и подбросил в еле тепливший костер несколько веток. – Отец наш вернулся в конце войны. Потом я появился. После побега из плена он воевал в партизанском отряде. Помню, мне было четыре годика, а может, чуть больше, отец закреплял на мою рубашку свои ордена и медали. Они были тяжелые, воротник рубашки свисал до груди. Родители смеялись, а я плакал. Однажды утром мама нашла его повешенным в сарае. Она не выдержала потерю отца. Выпила что-то и умерла. Их похоронили вместе. Я не знал, почему они покончили с собой. Два года тому назад я отправил письмо в сельский совет с просьбой разыскать родственников, а если нет таковых, сообщить мне, почему умерли мои родители. Ответ пришел быстро. Секретарь сельсовета сообщил, что мой отец работал в сельпо директором и во время ревизии нашли крупную недостачу. Ему грозила тюрьма и позор. Уже потом органы выяснили, что отец не был повинен, воровали бухгалтер и заведующий складом. Про родственников в письме ничего не было сказано… Я не поверил. Если мои родители не были замешаны в воровстве, зачем же они покончили с собой? Испугались? Не верю. Отец был закаленным человеком, так легко не сдался бы, будь он невиновен… А секретарь сельсовета, скорее всего, пожалел меня, не стал писать правду. Да, на войне он был героем, а дома… Погубил и себя, и маму. Так я оказался в детском приемнике, а брата отправили в детский дом. Потом я успел побывать еще в двух детских учреждениях. Первый, который называли интернатом, куда я попал после детского приемника, расформировали, а второй сгорел с двадцатью тремя воспитанниками. Я выбрался из огня, но маленько обгорел. Брат после окончания школы оказался в строительном училище, а затем – в армии. Там и погиб…

– А у меня мама умерла от водки, – вдруг призналась Зухра. – Она была очень красивая!

– Ты тоже! – произнес Данис. – Так ведь, Малыш? Как артистка!

– Не-е-е… Она была как принцесса! Светлые волосы, зеленые глаза… Всегда пахла духами… Я жила с бабушкой. Мама – с мужчиной. С генералом. У него еще была другая жена. Он приходил и уходил. Они познакомились на фронте. Мама ездила на войну с концертом. После войны они продолжали встречаться, и в итоге появилась я. Он очень любил меня, но, как потом рассказывала бабушка, мама при людях не разрешала мне называть его папой. Дома – да, но на улице – нет. Я была крошечная, но все же помню, как бабушка ворчала, говорила, разве можно при живом отце сиротой расти. Мы тогда жили в Ленинграде. Потом папу арестовали. Больше я его не видела. Мама поначалу плакала, а потом начала пить…

Чем больше я слушал откровения моих друзей, тем сильнее чувствовал небывалый дискомфорт. В детском доме все, что связано с прошлой жизнью, было под негласным запретом. Здесь никто и никогда не рассказывал о том, кто были его родители, как он жил, что стало с его близкими. Строжайшее табу! Маленький человек, попавший в сиротское учреждение, превращался в казенного, напрочь забывшего прошлую жизнь. Или почти забывшего. Когда меня привезли в детский дом, воспитанники находились в школе. Дежурная воспитательница завела меня в комнату и оставила одного. Такая тоска взяла, сижу, реву. Услышав плач, зашла девочка старших классов. Она взяла бумагу, карандаш и начала на листке рисовать маленьких человечков. Я перестал плакать. Тогда она, показывая на рисунок, сказала:

– Смотри, сколько здесь детей. Много. Если ты будешь слабым, они тебя растопчут. Постоянно будут обижать. Забудь, что у тебя были родные: мать, отец, бабушка, дедушка. Никогда не рассказывай о них. Никому. Чем скорее ты забудешь о них, тем легче будет тебе жить в детском доме. Понял?

Конечно, я не сразу осмыслил, что хотела сказать эта не по годам мудрая девочка. Понадобились месяцы, пока на горьком опыте не усвоил ее урок выживания в сиротской среде.

Теперь же, слушая моих друзей, я недоумевал, зачем вспоминать то, что приносит боль и унижение? Даже вдалеке я не мог выйти за рамки неписаных законов детского дома.

– Что было потом? – спросил Данис, подавая разгоревшемуся костру дрова.

Мой друг не испытывал тех противоречивых чувств, что я. Теперь он хотел знать о прошлой жизни своей подруги все больше и больше.

– Вскоре ее уволили с работы и велели освободить квартиру. Она заселилась к нам с бабушкой. Потом решили уехать в Уфу, на свою родину. Купили дом на окраине города. Мама продолжала пить. Однажды зимой ее нашли соседи у себя в сарае мертвой. Замерзла, не дойдя до дома всего десять метров… Потом мы жили с бабушкой, пока и она не умерла… В десять лет осталась одна. Так я очутилась в детском доме.

Думал, что Зухра сейчас заплачет, но она не проронила ни слезинки. Где-то далеко-далеко залаяла собака, ей ответила другая, и снова наступила тишина.

– Бабушка у меня была очень добрая и порядочная, – продолжила Зухра через минуту. – Умирая, все сокрушалась, что меня не с кем оставить. Но когда она навсегда закрыла глаза, нашлись десятки родственников. Перед днем отправки меня в детский дом они прибежали и начали делить наши вещи. Я сидела на подоконнике и закрывала уши, чтобы не слышать, как они ругаются между собой, будто дворняжки. Очень бранили бабушку, что она перед смертью оформила дом на меня и передала документы властям, чтобы я потом, когда вырасту, могла вернуть его обратно. «Ведь обманут сироту власти, отберут дом, – плакалась какая-та женщина и добавляла: –Оставила бы мне, у меня сын скоро женится. Зачем отдавать свое государству? Видать, к концу жизни старушка совсем тронулась». К вечеру в доме ничего уже не осталось, унесли все, даже мои игрушки и одежду. Когда одна родственница начала засовывать в мешок мои пальто и ботинки, я не выдержала, напомнила ей, что это мои вещи. Она, ничуть не смутившись, заявила, что мне в детском доме дадут новую одежду, а эти пригодятся ее дочери. Но самое интересное – никто из них не пригласил меня переночевать у себя! Сегодня я бы их так турнула, не пустила бы даже на порог. Мерзкие людишки. Вот почему бабушка говорила, что у нее нет родственников. Она их знала. Ночь я провела одна в пустом доме, сидя на полу, пока утром не подошла женщина, инспектор из отдела образования.

– Твой отец тебя искал? – спросил Данис осторожно.

– Он не мог меня искать. Бабушка рассказывала, что он умер в тюрьме, не дожив всего четыре месяца до смерти Сталина.

– За что же его в тюрьму? Он же был генералом! – удивился я.

– Не знаю. Бабушку тоже мучил этот вопрос. Даже писала его жене, но получила в ответ бранное письмо. Бабушка, со слов моей мамы, предполагала, что кто-то из близких к отцу людей написал донос, может статься, его жена…

Зухра встала, стряхнула с платья траву, постояла, глядя на звезды, и вдруг каким-то чужим, решительным голосом выдохнула:

– Ни за что не вернусь в этот мерзкий детский дом! Ни за что! Хватит унижений! Поеду куда угодно, но не вернусь!

Как только стало известно, что нам некуда бежать, я начал переживать, вдруг мои друзья в конце концов захотят повернуть обратно. Категорическое заявление Зухры воодушевило меня.

– Я тоже не хочу возвращаться! – сообщил я, обрадовавшись. – Поедем в Красноярск, посмотрим, а потом попросимся в какой-нибудь детский дом.

– Они отправят нас обратно, – невесело вставил Данис.

– А мы не скажем, откуда сбежали… Имена себе придумаем другие…

Меня поддержала Зухра.

– Я согласна. Куда угодно, только не обратно…

– Решено! – почти по-взрослому изрек Данис, разрезая кулаком воздух.– Правильно, Малыш, поедем в Красноярск… Как я вас люблю!

Он порывисто обнял меня, а Зухра подошла и притиснулась к нам. Мы, связанные одной судьбой, крепко прижавшись друг к другу, стояли в незнакомом ночном лесу при догорающем костре, по-детски веруя, что обязательно отыщем свое счастье на этой земле. На небе мерцали миллионы звезд, и мы надеялись, что среди них есть и наши. Ведь не зря говорят, что когда рождается человек, то на небесах одновременно загорается и его звезда – звезда счастья.

Проснулся я в хорошем настроении, как будто и не было вчерашних волнений. Рядом, свернувшись калачиком, спал Данис. Зухра возилась у костра. Увидев меня, она улыбнулась.

– Иди, умывайся, завтракать будем. Данис еще спит?

– Поспишь тут с вами, – послышался недовольный голос из шалаша. – Полежать бы еще минут шестьсот на перине…

– Чего захотел! Может, тебе завтрак в постель подавать? – отозвалась девушка. – Марш умываться!

Утро выдалось солнечное и теплое. Закусив остатками вчерашнего ужина, мы убрали все улики нашего пребывания. Разобрали шалаш, залили костер и тронулись в путь. Мы уже не обсуждали, куда нам идти. Раз решили, значит двигаемся по прежнему маршруту. Делай, что должен, будь, что будет.

Лес заканчивался. Не теряя из виду речушку, которая должна нас вывести на Ольховку, затем на Акбирды, откуда пойдет дорога на пристань, мы свернули на кукурузное поле. Хотя стебли еще небольшие, доросли всего до нашего пупка (и в случае чего, не спрячешься), но мы упрямо шли по нему. Заканчивалось одно поле, отдыхали минут десять в посадке, а затем шли дальше. Через четыре часа ходьбы по кукурузному полю даже Зухра не выдержала, начала ворчать: «Они, что, зимой силос будут жевать, что ли?». – «Самого Хрущева кормить бы каждый день этим сырым кукурузным хлебом!» – поддержал ее Данис, видимо, вспомнив детдомовский хлеб. Мне тоже надоели эти однотипные поля. Хотел пить и есть. Поэтому сказал: «Я бы сейчас слопал целую буханку, пусть даже кукурузного сырого хлеба».

– Хорошо, – согласилась Зухра, – дойдем до посадки, поедим. У меня еще есть несколько кусочков.

Ноги, исхлестанные листьями кукурузы, начали гореть, когда мы дошли до посадки. Устало упал под тополь. Кушать уже не хотелось, только пить. А мы еще на той посадке опустошили фляжку. Зухра демонстративно достала из своего рюкзака бутылку воды. Пробка из бумаги промокла, но сохранила больше половины жидкости. Немного покопавшись в волшебном мешке, она извлекла кусочки хлеба и три печеные картофелины, завернутые в тряпочку.

– Утром, когда вы спали, на углях испекла, – объяснила она, увидев наши удивленные взгляды.

– Я думал, мы вчера всю картошку съели, – растянулся в довольной улыбке Данис.

– У нас их было девять штук, я только одну использовала для ухи. Так что мы вечером сможем сварить еще, если наловите рыб.

Я был готов расцеловать нашу повариху, но вместо меня это сделал Данис. Он обнял ее за плечо и хотел уже чмокнуть в щеку, но та отстранилась от него со словами: «Ты что, люди смотрят!».

– Видел вчера, как вы целовались, – выпалил я, введя их обоих в краску.

Хотя, по правде говоря, это он попытался ее поцеловать, но она успела отпрянуть от него.

Данис показал мне кулак, а Зухра поспешила сунуть мне в руки картошку со словами: «Держи, шпион!».

Немного подкрепившись, мы тронулись в путь. Местность начала меняться. Равнина постепенно исчезла, уступив изрытым вешними водами оврагам. Пришлось прижаться к пойме реки. Там паслось стадо коров. Пастуха не было видно. Может, подумали мы, где-то спит или сбежал домой к жене. Осторожно обходя буренушек, подошли к летнему лагерю. Пастух действительно отсутствовал.

– Если поймаете одну из них, – вдруг предложила Зухра, показывая на стадо, – я смогу подоить. Напою парным молоком. Вон у шалаша ведро валяется…

Эта мысль нам пришлась как нельзя кстати. Подумаешь, словить неуклюжую рогатую для двух быстроногих мальчишек! Раз, два, и в дамки! Главное, чтобы пастух не появился… Для успокоения души еще раз обошли стадо и, убедившись в отсутствии охраны, направились к коровам. Пока Зухра отыскала подходящую пеструху, я сбегал и принес ей ведро. Успокоив животное, Зухра только взяла в руки ведро и присела, как вдруг я заметил приближающегося к нам здоровенного быка. Он шел спокойно, но постепенно убыстрял шаг. Обычно так охотятся кошки, когда слышат шорох мышей. Ждать больше было нельзя.

– Полундра! Шухер! – закричал я, судорожно ища пути отхода.

Метрах в пятидесяти увидел сиротливо стоящее дерево.

– Пастух? – с тревогой озираясь, спросила Зухра. – Далеко?

– Нет, бык! – закричал я не своим голосом, увидев, как животное, остановившись, начало издавать рыкающие звуки и нервно рыть копытом землю. Так они обычно поступают перед последним рывком. Зверя заметил и Данис, который к этому времени успел сбегать к летнему лагерю, а еще по пути проверил шалаш пастуха. Он попытался отогнать быка, но лишь сильнее разозлил его. Зверь, увидев палку в руках парня, взревел и ринулся вперед.

С криком «Бежим!» мы сиганули к единственному дереву в надежде избежать острых рогов животного. Первым неслась Зухра, затем – я, третьим – нет-нет да оглядываясь – Данис. За ним, сотрясая землю копытами, очень даже резво мчался бык. Расстояние между нами сокращалось с пугающей быстротой. Данис снял с плеча поклажу и бросил в морду быка. От неожиданности животное отпрянуло в сторону, а затем с грозным ревом снова устремилось за нами. Наверное, африканские обезьяны лопнули бы от зависти, увидев, как мы с Зухрой молниеносно оказались на вершине дерева. Данис не успевал, «рогатый демон» дышал ему прямо в затылок. Все, что он сумел, это прыгнуть, схватиться за толстую ветку и поднять ноги. Хозяин стада, уже достигший парня, протаранил воздух и грохнулся в речку.