Иван Крылов – Superstar. Феномен русского баснописца

Работа Гуковского осталась, в общем, не оцененной по достоинству и после выхода в свет не переиздавалась. Отзвуки ее (но без ссылки) можно заметить лишь во вступительной статье А. М. и М. А. Гординых к сборнику «И. А. Крылов в воспоминаниях современников» (1982), однако и там крыловскому юбилею уделено совсем немного места.

В последние десятилетия в рамках изучения исторической памяти выделилась в самостоятельную тему история юбилейной культуры. Впрочем, интерес ученых обращен в основном на государственные и исторические юбилеи380, на юбилеи институций381 и в куда меньшей степени – на юбилеи частные382. На сегодняшний день имеется целый ряд работ о юбилеях в России XIX века383, но, как ни странно, чествование Крылова обойдено вниманием даже в тех из них, где более всего можно было бы этого ожидать384.

Нам известна единственная статья, целиком посвященная этому событию, однако и она касается только одного из его многочисленных аспектов – книг, которые были частью оформления залы в доме Дворянского собрания385. В замечательной работе С. Г. Леонтьевой, М. Л. Лурье и А. А. Сенькиной торжество 2 февраля рассматривается как совокупность обстоятельств, при которых возникло и мгновенно стало популярным прозвище «дедушка Крылов». Исследователи подробно анализируют его семантику, типологию, прагматику, а также сопоставляют с другим широко известным именованием – «дедушка Ленин»386, но сам юбилей при такой постановке проблемы предсказуемо отодвигается в тень.

Мы, со своей стороны, полагаем, что чествование баснописца не только выявило все механизмы его огосударствления, но и сыграло важную роль в становлении самосознания литературного сообщества в целом и оказалось одной из вех на пути русской литературы к модерности. Уже в последней четверти XIX века юбилей, некогда событие экстраординарное, станет привычным атрибутом литературной жизни, а затем рутинизируется настолько, что сегодня требуется специальное исследовательское усилие, чтобы выявить уникальность первого – крыловского – юбилея. Для этого необходимо не только реконструировать детали самого праздника, но и очертить общую типологию подобных торжеств, проанализировать ближайшую предысторию, особенности организации, идеологический и общественный контексты, резонанс в литературных и более широких кругах и даже отдаленное «эхо» в виде неожиданного «антиюбилея».

1

Предыстория: праздники в честь Багратиона, Голицына, Брюллова, Глинки. – Специфика праздничной культуры Петербурга

К 1830‑м годам русская культура обладала обширной традицией официальных массовых празднеств – церковных, а также приуроченных к династическим событиям и военным победам. Особенно богата ими была жизнь Санкт-Петербурга387.

Москва, вторая и менее официозная столица, знала примеры иных праздников, связанных с чествованием частных лиц. Весной 1806 года там с необычайной торжественностью принимали генерал-лейтенанта П. И. Багратиона. 3 марта Английским клубом в его честь был дан парадный обед на 350 персон388. «Есть у нас Багратионы, / Будут все враги у ног!» – пелось в приветственных куплетах на стихи П. И. Голенищева-Кутузова. Во многих домах устраивались балы и театрализованные представления. Поистине триумфальный прием был оказан Багратиону 7 марта у князя В. А. Хованского, где в отличие от клуба присутствовали дамы. Там также пелись хвалебные стихи, а девицы, «одетые в цвета его [Багратиона. – Е. Л., Н. С.] мундира», поднесли гостю лавровый венок, который он возложил к подножию статуи Суворова389.

Чествование героя трагических сражений при Шенграбене и Аустерлице стало не только манифестацией патриотических чувств московской аристократии, но и косвенным выражением ее недовольства бесславными для России итогами борьбы с Наполеоном. Праздники прошли в закрытых пространствах клуба и частного дома, но их многолюдность и резонанс390 давали верховной власти понять, что за внешней лояльностью скрываются такие общественные настроения, с которыми ей следует считаться.

Прошло более четверти века, прежде чем подобное яркое событие повторилось. 12 апреля 1833 года в том же Английском клубе состоялся торжественный обед в честь военного генерал-губернатора князя Д. В. Голицына. В великолепно убранной зале в присутствии 320 гостей были исполнены хвалебные куплеты; подробное описание торжества поместила газета «Молва»391. Праздник стал выражением признательности всех сословий генерал-губернатору за восстановление Москвы после пожара 1812 года, однако формальным поводом послужило избрание Голицына почетным старшиной клуба392.

Северной столице московский размах был чужд. Характерно, что месяцем раньше, 16 марта 1833 года петербургский Английский клуб также давал обед более чем на 250 персон в честь генерал-фельдмаршала И. Ф. Паскевича-Эриванского, наместника Царства Польского, любимца императора. Однако программа торжества ограничилась исполнением патриотической солдатской песни, а его освещение в печати – небольшой хроникальной заметкой в «Северной пчеле»393.

Между тем в Москве спустя год состоялось новое, еще более пышное чествование Голицына. На сей раз Московское купеческое общество поднесло генерал-губернатору его мраморный бюст на роскошном постаменте, выполненный знаменитым скульптором И. П. Витали. Парадный обед на 150 кувертов был дан по этому поводу в Купеческом собрании 20 мая 1834 года394. Так купечество старой столицы благодарило Голицына за его хладнокровие и разумные распоряжения во время холерной эпидемии 1830 года. Столь длительная подготовка оказалась следствием общественного характера празднества. Средства для необычного подарка собирались по подписке, высочайшее разрешение на которую было получено только в 1832 году395.

Следующее чествование частного лица не заставило себя ждать. В начале 1836 года в настоящий общественный триумф вылилось возвращение в Россию К. П. Брюллова – первого русского художника, снискавшего европейскую славу. В крупнейших городах его встречали большими приемами, устроенными по подписке: 2 января в Одессе, в клубе, и 28 января в Москве, в зале Художественного класса. Оба эти события, на которых присутствовали аристократия, меценаты и сановники, литераторы и светские люди, подробно освещались в городских газетах396. Если в Одессе на празднике председательствовал генерал-губернатор граф М. С. Воронцов, то в Москве чествование носило всецело общественный характер.

Невероятный восторг собравшихся вызвали куплеты, написанные московскими поэтами и положенные на музыку А. Н. Верстовским:

Там, где парил Орел Двуглавый,Шумели Силы знамена, —Звезда прекрасной новой славыТвоей рукою зажжена!Искусства мирные трофеиТы внес в отеческую сень —И был Последний день ПомпеиДля Русской кисти первый день!397

Ил. 15–17. Изображение торжества в зале Купеческого собрания по случаю приношения московским купечеством бюста его сиятельству г. Московскому генерал-губернатору 20 мая 1834 года. Литография Ф. Бартольди по рис. К. К. Гампельна. 1834.

Характерно, что триумф отечественного искусства пока описывается по лекалам военного триумфа, хорошо разработанным и знакомым аудитории. Поэтика же «новой славы» – славы национальной культуры – еще находится в стадии формирования. Логичным образом Большая золотая медаль Парижского салона 1834 года превращается в «мирные трофеи», а получивший ее художник – в олицетворение России, во второй раз завоевавшей Париж. Укажем и на очевидную для всех присутствовавших параллель: директор Московского художественного класса и один из главных организаторов праздника отставной генерал-майор М. Ф. Орлов как раз и был человеком, который принимал капитуляцию Парижа в 1814 году. Все это придало празднику политический оттенок, превратив его в патриотическую манифестацию.

«При каждой строфе раздавалось продолжительное рукоплескание, и общий звук наших восторгов ура! оглашало залу собрания», – писали «Московские ведомости». При этом абсолютное большинство участников праздника не видели самой картины: «Последний день Помпеи» был еще два года назад доставлен морем прямо в Петербург. Энтузиазм относился исключительно к репутации художника.

Брюллов держал путь в столицу, и можно было ожидать, что его чествование в Академии художеств станет апофеозом русского искусства. Однако академический праздник 11 июня 1836 года оказался сугубо корпоративным: открытая подписка для сбора средств не объявлялась. В сущности, это был аналог парадных обедов Английского клуба. Но если в клуб допускались и гости, то в залах Академии присутствовали только ее члены, учащиеся и служащие, а из посторонних – лишь Жуковский и Крылов как почетные вольные общники. Ни вельможи, ни светские люди приглашены не были. Даже сочинение и исполнение «стансов» на этот случай было доверено певцам и музыкантам-любителям из числа членов и учеников Академии398. Несмотря на торжественность празднества, «какому не было еще примера в летописях С.-Петербургской Академии Художеств»399, столичные газеты и журналы о нем не сообщали400.

Несколько месяцев спустя, в конце того же 1836 года, праздник в честь композитора М. И. Глинки, чья «Жизнь за царя» стала первой национальной оперой европейского уровня401, прошел столь же незаметно для широкой публики, несмотря на успех премьеры и ее высочайшее одобрение. Русские музыканты не имели корпоративной институции, подобной Академии художеств, поэтому чествование Глинки состоялось в частном доме, в дружеском кругу. 13 декабря на обеде у А. В. Всеволожского по традиции, установившейся для подобных торжеств, композитора приветствовали сочиненными в его честь куплетами. В данном случае это был канон на музыку В. Ф. Одоевского «Пой в восторге, русский хор…», слова для которого написали Мих. Ю. Виельгорский, П. А. Вяземский, Жуковский и Пушкин. Спустя два дня текст и ноты были напечатаны отдельной тетрадью – тем дело и ограничилось.

Очевидно, что в Петербурге разрозненные попытки чествования частных лиц даже за достижения явно патриотического характера не получали той поддержки властей, которая превратила бы их в общественно значимые события. В официальной праздничной культуре, сосредоточенной на прославлении деяний самодержца, просто-напросто отсутствовал формат для публичного признания частных заслуг. Однако в начале 1830‑х годов в России стала укореняться заимствованная традиция, позволявшая отчасти решить эту проблему.

2

Jubiläum – пятидесятилетие служебной деятельности. – Чествование доктора Лодера. – Юбилеи профессора Загорского и доктора Рюля

22 марта 1833 года И. Г. Вейссе, бывшему директору Петришуле, Главного немецкого училища в Петербурге, исполнилось 80 лет. По этому случаю многочисленные ученики и друзья поднесли ему почетную серебряную медаль с латинской надписью, изготовленную на собранные ими по подписке средства402. При всей значимости этого события не только для петербургских немцев, но и для более широких кругов столичного общества русскоязычная пресса его проигнорировала. Общественное чествование в связи с круглыми датами со дня рождения в России распространится еще не скоро, а пока смыслообразующее значение имел иной критерий – срок пребывания на службе. В 1839 году М. А. Корф заметит:

С некоторых пор у нас вводится обычай, давно уже существующий в Германии и вообще за границею, праздновать 50-летние юбилеи заслуженных и почему-либо приобретших общую известность лиц403.

Стоит уточнить, что названный обычай был распространен в основном в Германии. Торжественного чествования по поводу пятидесятилетия службы (Jubiläum) удостаивались государственные деятели, военные, духовные лица, а также врачи. Важным условием было пребывание юбиляра по-прежнему у дел, а не на покое, в связи с чем подобные праздники оказывались довольно редки. Один из самых известных – торжество по случаю пятидесятилетия службы Гёте при веймарском дворе, устроенное 7 ноября 1825 года. Атрибутами юбилеев были поздравительные куплеты или стихотворное приветствие, иногда печатавшиеся отдельным изданием, разнообразные подарки и, в некоторых случаях, памятная медаль404. Инициаторами подобных праздников могли выступать профессиональные корпорации, университеты, группа частных лиц или верховная власть, но в любом случае подчеркивалось, что многолетняя деятельность юбиляра имела общественно полезный характер.

В Россию традицию профессиональных юбилеев принесли именно выходцы из Германии. Первый известный нам праздник такого рода состоялся в Москве 6 сентября 1827 года: отмечали пятидесятилетие медицинской деятельности 74-летнего выдающегося ученого, лейб-медика, профессора Ю. Х. Лодера – человека весьма популярного не только в медицинских кругах, но и в светском обществе.

Торжество, подготовленное специальным комитетом, состоявшим из именитых коллег Лодера, прошло по всем канонам профессиональных юбилеев – привычным для Германии, но совершенно новым для России. Редактор «Московского вестника» М. П. Погодин, рассказывая о нем в своем журнале, отмечал:

Никогда еще не было в Москве и, кажется, в России ученого праздника столь блестящего, столь примечательного во всех отношениях: с одной стороны, мы видели здесь мужа, который в продолжение целого полувека ревностно, неутомимою деятельностию подвизаясь на славном поприще наук, оказал незабвенные услуги ученому свету и снискал европейскую славу; с другой – собрание знаменитых и достойных граждан, которые изъявляли ему торжественно глубокое почтение и благодарность в сей важный для него день405.

Сценарий юбилея Лодера заслуживает подробного описания, так как по той же схеме будут организованы и последующие аналогичные праздники.

День начался с визита членов комитета на дом к юбиляру с поздравлениями и приглашением прибыть на обед, устроенный в его честь. Сам прием состоялся у частного лица, князя Н. Б. Юсупова. В два часа пополудни, когда туда с почетом доставили Лодера, его уже ожидали хозяин, организаторы и именитые гости – генерал-губернатор Голицын, И. И. Дмитриев «и прочие ревнители просвещения», то есть отнюдь не одни медики.

Пышность праздника была достойна юсуповского дома. Лишь только Лодер «вступил на лестницу, как раздалась музыка, коею возвещено было в зале его прибытие», – пишет Погодин406. За этим последовали приветственные речи на четырех языках: по-немецки, по латыни, по-русски407 и по-французски, и снова музыка – старинный гимн, во времена юности Лодера исполнявшийся в его alma mater, Геттингенском университете. Чтобы разыскать его ноты, организаторы приложили немало усилий. Юбиляру передали поздравительные адреса от этого университета и других учебных заведений, от Общества рижских и Общества петербургских врачей, от крупнейших иностранных ученых. Кульминацией торжественной части праздника стало вручение письма короля Фридриха Вильгельма III и пожалованного им ордена Красного Орла II класса – знака благодарности за давние заслуги Лодера на прусской службе.

Торжество продолжилось обедом на 120 персон, причем стол и весь зал были украшены не только цветами, но и лаврами. Последние, вероятно, намекали на то, что в прошлом юбиляр снискал славу в качестве военного врача. Тут Лодеру были поднесены подарки – золотая табакерка и серебряный кубок, изготовленные на средства, которые собрали его друзья и московские коллеги. Последовали бурные овации, и взволнованный юбиляр произнес ответную речь.

Окончание обеда оказалось веселым. Декан медицинского факультета Московского университета М. Я. Мудров «воспел золотую свадьбу Лодера с Медициною в кратких стихах, кои рассмешили все собрание и доставили большое удовольствие» виновнику торжества:

Спасибо скажем и себе, друзья,Сыграли честно свадьбу золотую,Как Юстус Лодер с МедициноюВступил в благословенный брак408.

Праздник продолжался до девяти часов вечера, а когда его участники встали из‑за стола, их ожидал финальный сюрприз в духе юсуповских театральных затей – в соседнем зале они увидели «большую прозрачную картину, представляющую храм Эскулапов с латинскою надписью»409.

Погодин, сам, по-видимому, присутствовавший на юбилее, заканчивает свой отчет на энтузиастической ноте:

Дай бог нашим врачам и вообще всем нашим ученым доживать до таких юбилеев! дай Бог им заслуживать такие знаки всеобщего добровольного уважения!

Нам остается теперь от лица всей публики засвидетельствовать всеобщую благодарность тем друзьям Лодера, кои первые возымели мысль почтить его таким праздником и доставили случай москвитянам видеть зрелище истинно европейское410.

Описание праздника 6 сентября не случайно появилось именно в «Московском вестнике». Чуть ранее, в июле, там было напечатано сообщение о подписке на акции коммерческого предприятия Лодера – Заведения искусственных минеральных вод на Остоженке, а в следующем году, после его открытия, – статья, рекламирующая новое заведение411. Между тем другие московские журналисты юбилея Лодера не заметили. Он так и остался немецкой причудой, никого не вдохновив на подражание.

Идея общественных чествований в России приживалась с трудом, поскольку здесь еще с 1790‑х годов практиковалось пожалование за большую выслугу лет государственных наград. Нижние чины могли рассчитывать на Анненскую медаль, офицеры – на орден св. Георгия 4‑й степени, чиновники – на орден св. Владимира 4‑й степени. Все это, разумеется, по усмотрению начальства. А в том же 1827 году учрежден специальный Знак отличия беспорочной службы412, как для военных, так и для статских, начиная с выслуги в 15 лет и далее каждые пять лет. Известны случаи награждения таким знаком за 50, 60 и даже 70 лет службы, однако сакраментальная «юбилейная» дата – пятидесятилетие – в этому ряду никак не выделялась, и никаким специальным чествованием пожалование таких наград не сопровождалось.

Мысль отпраздновать юбилей служебной деятельности в том смысле, как он понимался в Германии, закономерно пришла в голову служащим Министерства иностранных дел. 21 мая 1833 года чиновники Азиатского департамента, испросив высочайшее разрешение, отметили пятидесятилетие службы своего неизменного директора К. К. Родофиникина. Однако это еще не был настоящий юбилейный праздник. Чествование носило непубличный характер и состояло в том, что подчиненные преподнесли юбиляру «богатую серебряную на малахитовом пьедестале вазу с надписью „Доброму начальнику“»413.

Следующий шаг был сделан три года спустя. Продолжая приведенную выше запись, Корф отмечает:

<…> чуть ли не первый пример, по крайней мере на нашей памяти, публичного празднества такого рода, сделавшегося официальным через участие (разумеется, милостями, а не лично), которое принял в нем Государь, был юбилей профессора Загорского <…>. После праздновали уже таким же образом юбилей доктора Рюля414.

О юбилее Лодера он не знал или забыл415, но в главном не ошибся: именно в середине 1830‑х годов в России наконец-то начала формироваться собственная традиция профессиональных юбилеев.

2 ноября 1836 года в Петербурге, в зале Дворянского собрания, располагавшегося в доме Энгельгардта на Невском проспекте, был дан праздник в честь пятидесятилетия врачебной службы П. А. Загорского – выдающегося анатома и физиолога, педагога, воспитавшего сотни русских врачей, члена Императорской академии наук и Российской академии416. В парадном обеде приняло участие более 160 человек. Помимо многочисленных коллег и учеников юбиляра, присутствовали несколько членов обеих Академий, в том числе Пушкин, а также Крылов и ряд литераторов, которые вскоре будут причастны уже к его юбилею – Н. В. Кукольник, М. Е. Лобанов, П. А. Плетнев и другие. А 16 июля 1837 года в зале Заведения искусственных минеральных вод в Новой деревне состоялся второй подобный праздник. Врачебное сообщество отметило юбилей лейб-медика И. Ф. Рюля, служившего в учреждениях ведомства императрицы Марии и особенно много сделавшего для помощи душевнобольным.

Оба праздника были тщательно подготовлены специальными комитетами. Заранее организованные сборы средств по подписке417 позволили не только устроить торжественные обеды и изготовить ценные подарки, но и заказать на Санкт-Петербургском монетном дворе памятные медали418. В обоих случаях чествование происходило по тому же сценарию, что и юбилей Лодера: были и утренний визит членов комитета с поздравлениями от ученых институций, и вручение высочайше пожалованных наград419, и многолюдные обеды с музыкой и спичами. Юбиляру преподносилась медаль и подарок – серебряная ваза с памятной надписью, а он благодарил собравшихся прочувствованной речью. После первого тоста в честь императора исполнялся государственный гимн «Боже, царя храни», совсем недавно вошедший в патриотический обиход, а завершалось застолье тостом за процветание врачебной корпорации.

На сей раз чествования докторов привлекли к себе повышенное внимание как любопытная культурная новинка. О юбилее «ученой и полезной службы» Загорского поведал своим читателям не только специализированный еженедельник «Друг здравия», но и модная «Библиотека для чтения»420. Подробное описание юбилея Рюля поместила, даже опережая «Друга здравия», популярнейшая «Северная пчела»421.

Традиция публичного празднования профессиональных юбилеев неслучайно проникла в Россию через врачебное сообщество. Таинственная сложность медицинской профессии, пограничной между ремеслом и искусством, и представление о ее высокой значимости еще со времен Средневековья способствовали формированию у врачей отчетливого самосознания, основанного на принадлежности к особой корпорации. Вместе с профессиональной культурой, включавшей понятие о репутации и уважение к заслугам коллег, это самосознание было усвоено и русскими медиками: среди них было много людей, получивших образование в европейских университетах, и учеников иностранных профессоров, преподававших в России422.

В отличие от остальных профессиональных групп, существовавших на тот момент (военных, художников, музыкантов и других), медицинское сообщество уже представляло собой корпорацию европейского типа. С начала XIX века оно наращивало внутренние структуры (Санкт-Петербургское фармацевтическое общество, Общество русских врачей в Петербурге и проч.) и демонстрировало завидную профессиональную самоорганизацию. Неудивительно, что «докторские» юбилеи имели столь громкий резонанс и во всем – от подготовки до деталей празднования – стали образцом для подражания.

Вслед за врачами на этот путь вступили литераторы. Формирование самосознания литературного сообщества в России еще ожидает своего исследователя423, но несомненно, что крыловский юбилей стал для этого процесса важнейшей вехой.

3

Литературные обеды. – Рождение «сословия литераторов»

К середине 1820‑х годов в русском литературном быту возникло такое явление, как литературный обед424. От частного дружеского застолья его отличала фигура организатора – человека, который мог собрать под одной крышей максимально широкий круг литераторов, невзирая на их отношения друг с другом. Такие обеды предполагали немалое число участников и превращались в своего рода «перемирия» между представителями разных лагерей и партий. Первый подобный обед был дан авторам альманаха «Полярная звезда» его издателями А. А. Бестужевым и К. Ф. Рылеевым 20 января 1824 года425. На нем присутствовали «все почти литераторы», в том числе Крылов426. «Вид был прелюбезный, – сообщал Бестужев Вяземскому 28 января, – многие враги сидели мирно об руку, и литературная ненависть не мешалась в личную»427. Действительно, «Полярная звезда» сумела объединить под своей обложкой едва ли не всех известных писателей, от Грибоедова и Пушкина до Шаховского и Булгарина, и это сделало обед 20 января событием общелитературного масштаба.

В середине мая 1826 года соиздатель «Северной пчелы» Н. И. Греч устроил у себя на квартире обед в честь прибывшего в Петербург французского литератора Франсуа Ансело. Вскоре он был описан в «Пчеле» как важное событие культурной жизни, а сам герой торжества позднее посвятил ему письмо VIII своей книги «Шесть месяцев в России»428.

Ансело, библиотекарь Людовика XVIII, приехал в Россию в качестве секретаря маршала О. Ф. Мармона, по повелению короля направлявшегося на коронацию Николая I. В глазах русских литераторов он был едва ли не полномочным послом французской культуры – соответственно, приобретал особую значимость и обед в его честь.

Помимо Греча и его друга и компаньона Булгарина в обеде приняли участие литераторы и любители литературы (как русские, так и французы) – всего около тридцати человек: «поэты, ученые и грамматисты», в том числе Крылов (его Ансело в своем описании обеда упоминает первым, отмечая его европейскую известность), Лобанов, А. Е. Измайлов, О. М. Сомов, художник-медальер Ф. П. Толстой. В качестве оммажа гостю был поднят тост «за процветание французской литературы, старшей сестры русской словесности, и за здравие представителя ее на берегах Невы господина Ансело»429; в заключение он прочел фрагменты своей новой комедии.