Кролики и удавы. Созвездие Козлотура. Детство Чика (сборник)

– Плохи наши дела, – вдруг раздался голос царя удавов Великого Питона, – дурной пример заразителен… Уже обезьяны начинают нас поучать…

– А что, обезьяны хуже других? – сварливо огрызнулась с пальмы мартышка. – Чуть что, сразу обезьяны, обезьяны…

Услышав голос Великого Питона, бедный Косой пришел в ужас и даже забыл о своих несчастьях.

Дело в том, что, появляясь среди удавов, Великий Питон произносил боевой гимн, который все удавы в знак верности должны были выслушивать, приподняв голову.

Вот слова этого короткого, но по-своему достаточно выразительного гимна:

Потомки дракона,Наследники славы,Питомцы Питона,Младые удавы,Проглоченных кроликов сладкое бремяНесите! Так хочет грядущее Время!

Для Великого Питона все удавы считались младыми, даже если они по возрасту были старше его. Удав, прослушавший приветствие, не приподняв головы, лишался жизни как изменник.

Вот почему Косой, еще не ставший Косым, услышав голос Великого Питона, пришел в ужас, ведь он был в бессознательном состоянии и не мог поднять головы во время чтения гимна.

На самом деле он напрасно так испугался. Привычка при звуках гимна подымать голову была так сильна, что он и в бессознательном состоянии, услышав гимн, поднял голову вместе со всеми удавами.

По предложению Великого Питона удавы стали обсуждать, как спасти своего неудачливого соплеменника. Один удав предложил ему доползти до вершины самой высокой пальмы и оттуда шлепнуться на землю, чтобы раздавить дерзкого кролика.

– Что вы, братцы, – взмолился пострадавший, – да я сейчас и не доползу… А если доползу, то обязательно шлепнусь не тем местом… Мне же не везет…

– Верно, не доползет, – сказал Великий Питон. – Какие еще будут предложения?

– А может, кролика выпустить, и дело с концом? – неуверенно проговорил один из удавов.

Великий Питон задумался.

– С одной стороны, это выход, – сказал он, – но с другой стороны, пасть удава – это вход, а не выход…

– А мы его не пустим, – осмелел тот, что внес это странное предложение, – как только он выскочит, мы его тут же обработаем.

– Да я лучше ежа проглочу, чем этого бешеного кролика, – сказал удав, привыкший все видеть в мрачном свете.

– Тише, – предупредил Великий Питон, – шипите шепотом, не забывайте, что враг внутри нас… Во всяком случае, внутри одного из нас… За всю свою жизнь, а мне, слава богу, двести лет, был только один случай, чтобы кролик выскочил из пасти удава.

– Расскажи, – стали просить удавы, – мы об этом никогда не слышали.

– Братцы, – застонал Косой, – решайте скорее, а то уже нет сил терпеть.

– Подожди, – ответил Великий Питон, – дай мне поговорить со своим народом… Это случилось в те золотые времена, когда среди удавов была распространена игра, которая называлась «Кролика на кролика до следующего кролика».

– Да что еще это за игра? – закричали удавы. – Расскажи нам о ней!

– Братцы, – снова взмолился Косой, но его уже никто не слушал. Обычно, если Великий Питон начинал вспоминать о том, что было раньше, его трудно было остановить.

А между прочим, в самом деле, в старину среди удавов была распространена эта игра. Один удав, проглотивший кролика, находил другого удава, проглотившего кролика, и предлагал ему:

– Кролика на кролика до следующего кролика?!

– Идет, – отвечал второй удав, если соглашался на игру.

Игра заключалась в том, что два играющих удава ложились рядом и по знаку третьего, который брал на себя роль судьи, кролики начинали бегать наперегонки внутри удавов – от хвоста до головы и обратно. Чей кролик оказывался проворней, тот и выигрывал. Бег кроликов внутри удавов можно было легко проследить, потому что спина удава волнообразно прогибалась но ходу движения кролика. Забавно, что сам бег кроликов вызывался тем, что судья, изменив голос, кричал кроликам:

– Бегите, кролики, удав рядом!

После этого оба кролика начинали метаться внутри удавов, потому что, очнувшись от гипноза, они никогда не помнили, что с ними случилось. Они считали, что попали в какую-то странную нору, из которой надо искать выход.

Удав, чей кролик оказывался проворней, считался победителем. Выигрыш его состоял в том, что проигравший должен был найти ему кролика, загипнотизировать его и, скромно отползя в сторону, дать проглотить выигравшему. Это была адская мука. Некоторые удавы после двух-трех проигрышей не выдерживали и заболевали нервными заболеваниями.

По словам Великого Питона, в этой игре имелась та особенность, что чем больше выигрывал тот или иной удав, тем сильней растягивался его желудок, чем сильней растягивался его желудок, тем легче становилось бежать следующему кролику и, следовательно, тем больше шансов выиграть появлялось у этого удава. Среди удавов, оказывается, даже был один чемпион, который так разработал свой желудок, что заставлял внутри него бегать козленка.

– Царь, а, Царь, – вдруг перебил Великого Питона удав-коротышка.

Среди удавов он был известен своей неутомимой любознательностью, которая его уже привела к тому, что он вместо кроликов начал глотать бананы и притом имел наглость уверять, будто они довольно вкусные. К счастью, этому вольнодумству никто из удавов не последовал. Все-таки Коротышка Великому Питону был неприятен, как моральный урод.

– Царь, а, Царь, – спросил Коротышка, – а что, если я, например, короткий, а другой, например, длинный?.. Во мне кролик быстрей будет бегать от головы до хвоста?

– У-у-у, Коротышка, – зашипел на него Великий Питон, – вечно ты себя противопоставляешь… Не думай, что в старину удавы были глупее тебя. Если один из удавов оказывался длинней, его подворачивали настолько, насколько он оказывался длинней.

Тут удавы пришли в радостное возбуждение, до того им понравился рассказ Царя и удивительно справедливые условия этой древней игры.

– Да здравствует Царь и его память! – закричали они. – Хотим играть в эту замечательную игру!

– К сожалению, невозможно, – печально сказал Великий Питон, дождавшись тишины.

– Почему?! – уныло стали вопрошать удавы. – Вечно ты нас ограничиваешь! Мы тоже хотим, чтобы кролики бегали внутри нас.

– Потому что случилось великое несчастье, – сказал царь, – после чего пришлось ограничивать свободу передвижения кроликов внутри удавов.

– Вот так всегда, – проворчал удав, привыкший все видеть в мрачном свете, – ограничивают свободу кроликов, а страдают удавы.

– Дело в том, – продолжал Великий Питон, – что во время игры один из удавов то ли чересчур широко разинул пасть, то ли кролик его слишком взмылился, но он неожиданно выскочил у него из пасти и убежал в лес.

– Невероятно! – в один голос воскликнули несколько удавов.

– Каков подлец! – качали головами и шипели другие.

– Невероятно, но факт, – рассказывал Великий Питон, – это были самые черные дни нашей истории. Было неясно, что расскажет сбежавший кролик о нашем внутреннем строении. Как воспримут его слова остальные кролики. Конечно, были приняты меры для его поимки, объявлена награда, но разложение проникло уже и в ряды удавов. Через некоторое время одно за другим стали поступать сообщения о том, что тот или иной удав поймал этого преступного кролика и обработал его. Но именно потому, что сбежавший кролик был один, а сообщений о его заглоте было много, трудно было поверить, что он пойман. Но потом постепенно мы успокоились. Во всяком случае, со стороны кроликов организованного сопротивления не замечалось. Не исключено, что сбежавший кролик был пойман каким-нибудь скромным периферийным удавом, который проглотил его, не только не требуя награды, но и сам не ведая о том, кого он глотает. Через некоторое время мы казнили удава-ротозея, и жизнь вошла в нормальную колею. Правда, эту чересчур азартную игру пришлось запретить, так же как и противоестественное продление жизни кроликов внутри удавов. Проглотил – изволь обрабатывать – нечего церемониться…

Великий Питон помолчал, вспоминая великолепные подробности казни удава-ротозея. Ему хотелось, чтобы кто-нибудь спросил об этой казни, но никто не спрашивал, и тогда он шепнул одному из помощников, чтобы тот организовал вопрос из среды рядовых удавов.

– Группа удавов интересуется, – раздался, наконец, вопрос, – как именно казнили удава-ротозея?

– Своеобразный вопрос, – кивнул головой Великий Питон, – это было великолепное зрелище… Сейчас мы отменили эту казнь и, честно скажу, напрасно. Смысл казни – самопоедание удава. Ему не давали есть в течение двух месяцев, а потом всунули его собственный хвост в его собственную пасть. Трудно представить себе что-нибудь более поучительное. С одной стороны, он понимает, что это его собственный хвост, и ему жалко его глотать, с другой стороны, как удав, он не может не глотать то, что попадает ему в пасть. С одной стороны, он, самопожираясь, уничтожается, с другой стороны, он, питаясь самим собой, продлевает свои муки. В конце концов от него остается почти одна голова, которую расклевывают грифы и вороны.

– Какое грозное зрелище! – воскликнули некоторые удавы.

А некоторые молча стали коситься на свои хвосты.

– Не хватало новой заботы, – сказал удав, привыкший все видеть в мрачном свете, – теперь, свиваясь в кольца, я буду думать: а вдруг мой хвост случайно попадет мне в рот?

– Зато будьте спокойны, – сказал Великий Питон, – с тех пор ни один удав не выпускал из себя кролика.

– А все-таки это дикость! – вдруг воскликнул Коротышка, не слишком высовываясь из-за дальних рядов.

Не успели удавы что-нибудь сказать по поводу этого грубого выпада, как услышали нечто и вовсе неслыханное.

– Мерзавец! – вдруг раздался чей-то отчетливый голос.

Все удавы стали подозрительно оглядывать друг друга, стараясь угадать, кто посмел произнести столь оскорбительное слово.

Косой, о котором к тому времени все забыли, с ужасом почувствовал, что это был голос кролика, которого он так неудачно проглотил. Он знал, что несет полную ответственность за поведение проглоченного кролика, и потому пришел в ужас.

На всякий случай, пока другие удавы не догадались, кто кричал, он стал озираться как бы в поисках оскорбителя царя.

– Кто сказал «мерзав-цы»?! – страшным голосом прошипел Великий Питон, оглядывая ряды своих питомцев, смущенно прячущих головы в траву. – Уж не ты ли, Коротышка?!

– Я сказал про дикость, а про мерзав-ца, – подчеркнул ехидно Коротышка, – я не говорил.

Великий Питон нарочно перевел оскорбительное слово во множественное число, чтобы оно, относясь ко многим удавам, к нему лично, Великому Питону, относилось в виде такой дроби, где оскорбление как бы делилось на общее количество присутствующих удавов. Ему казалась такая дробь менее оскорбительной, хотя, в сущности, иная компания содержит в себе вещество мерзости, намного превосходящее то количество, которое необходимо для выполнения нормы мерзавца каждым членом этой компании, то есть на каждого мерзавца этой компании может распределиться полуторная норма мерзости, если они будут настаивать на математическом выражении своей доли мерзости.

Кстати говоря, впоследствии туземцы усвоили этот обычай удавов придавать оскорблению расширительный смысл, чтобы скрыть долю своей подлости, если дело касается подлеца, или долю своей мерзости, как в этом случае, если дело касается мерзавца.

Итак, Коротышка напомнил, что именно говорил он сам и в каком именно числе было употреблено оскорбительное слово неизвестным оскорбителем. Именно потому, чтобы не заострять внимание на этой неприятной тонкости, Великий Питон не стал особенно придираться к нему.

– У-у-у, Коротышка, – только прошипел он в его сторону, – я еще сотру тебя в пыль!

– Мерзавец! – вдруг снова произнес кролик из живота Косого.

– Прошу тебя, помолчи, – взмолился Косой, холодея от ужаса.

– Я здесь не для того, чтобы молчать! – громко сказал кролик.

Окружающие удавы с недоумением оглядывали Косого, никак не понимая, почему этот неудачник посмел говорить с таким предсмертным нахальством. Все они, увлекшись рассказом Великого Питона, забыли, что внутри Косого сидит живой энергичный кролик.

– Так это ты?! – наконец прошипел Великий Питон, обратившись к Косому, который все еще не был Косым, хотя и очень близко подошел к тому, чтобы им стать.

– Это не я, это во мне, – в ужасе признался Косой.

– Раздвоение личности?! – брезгливо предположил Великий Питон. Среди удавов это считалось позорной болезнью.

– О, Царь, – взмолился Косой, – вы, как всегда, увлекшись великим прошлым, забыли, что во мне кролик…

– Ну и что? – перебил его Великий Питон. – И во мне кролик и к тому же не единственный…

Но тут к нему склонился один из его помощников и нашептал ему на ухо о том, что здесь произошло.

– Ах да, – вспомнил Царь, – так это он назвал всех нас мерзавцами?

– Да, я! – воскликнул дерзкий кролик из оцепеневшего от ужаса удава. – Ты первый мерзавец среди своих мерзавцев и притом тупица!

– Я мерзавец?! – повторил Великий Питон, не находя слов от гнева.

– Да, ты мерзавец! – радостно закричал дерзкий кролик.

– Я тупица?! – не веря своим ушам, повторил Великий Питон.

– Да, ты тупица! – восторженно выкрикнул кролик.

На этот раз голос его был особенно отчетливым, потому что бедный Косой, от ужаса разинув пасть, так и застыл.

Воцарилась нехорошая тишина, во время которой Великий Питон не сводил глаз с Косого.

– Твой желудок стал трибуной кролика, – сказал он грозно, – но ты за это поплатишься, жалкий инвалид.

– О, мой Царь, – взмолился бедный Косой.

– Никаких Царей, – сурово отвечал Великий Питон, – удав, из которого говорит кролик, это не тот удав, который нам нужен.

– Не тот, не тот, – зашипели удавы.

– А потому, – продолжал Великий Питон, наконец приходя в себя, – выволоките его на Слоновую Тропу, пусть они утрамбуют этого дерзкого кролика, если этот жалкий инвалид не мог сам его утрамбовать.

Удавы из стражи Великого Питона подхватили Косого и поволокли его в сторону Слоновой Тропы. Пока они волокли его, кролик, не переставая, вопил из его живота.

– Кролики! – кричал он. – Один кролик сбежал из живота удава! Сам Царь об этом говорил! Сопротивляйтесь удавам! Даже в животе! Как я!

– Волочите быстрей! – приказал Великий Питон, которому разглашение этой племенной тайны очень не понравилось.

– Мы стараемся, – отвечали стражники, – но он упирается…

– Братцы, – шептал им в это время Косой, – помилосердствуйте, ведь меня слоны затопчут вместе с кроликом.

– Кролики тебе братцы, – отвечали стражники, уволакивая его в глубину джунглей.

– Кролики! – все еще доносился голос дерзкого кролика. – Один кролик сбежал из пасти удава! Царь сам рассказывал!

– Хи-хи-хи, – вдруг раздался ехидный смех Коротышки, – сам говорил, шипите шепотом, а сам племенную тайну разгласил.

– Выродок, – отвечал Великий Питон, чтобы не опускаться до спора с Коротышкой, – бананами питаешься, обезьяна.

– А чем обезьяны хуже вас? – крикнула мартышка, высунувшись из густой кроны грецкого ореха. – Чуть что, сразу обезьяны.

Впрочем, как только Великий Питон поднял голову, она тут же юркнула в зеленую крону и защелкала орехами, то и дело бросая вниз сердитые скорлупки.

Обезьяны находились в сложных отношениях с удавами. Дело в том, что обычай удавов разрешал питаться обезьянами, но, так как они слишком волосатые и не слишком вкусные, питаться обезьянами считалось дурным тоном.

Такую точку зрения неоднократно высказывал сам Великий Питон, и обезьяны, с одной стороны заинтересованные в том, чтобы их считали невкусными, с другой стороны, болезненно воспринимали всякий намек на свою неполноценность. Поэтому они жили, мелко политикуя и огрызаясь на отдельные оскорбления удавов, в то же время стараясь сохранить господствующую среди удавов точку зрения на свои вкусовые качества.

– Слушайте загадку, – сказал Великий Питон, решив напоследок рассеять впечатление от дерзких выкриков кролика, – она же шутка… Какой кролик может стать удавом?

Удавы стали думать. Некоторые решили, что царь при помощи этой загадки выискивает среди них будущих изменников, и потому на всякий случай решили молчать. Другие высказывали более и менее правдоподобные предположения. Но никто не отгадал правильного ответа.

– Ответ! Ответ! – стали кричать удавы.

– Хорошо, – сказал Великий Питон, – вот вам ответ: кролик, проглоченный удавом, может стать удавом.

– Но почему, о Царь? – вопрошали удавы.

– Потому что кролик, переработанный удавом, превращается в удава. Значит, удавы – это кролики на высшей стадии своего развития. Иначе говоря, мы – это бывшие они, а они – это будущие мы.

– Ха-ха-ха! – смеялись удавы шутке Великого Питона. – Мы – это бывшие они. Здорово получается!

– Согласно с наукой, – скромно добавил Великий Питон, как бы отводя от себя лично слишком восторженные взгляды удавов.

– Великий Питон – это все-таки Великий Питон, – говорили удавы, расползаясь и с удовольствием вспоминая мудрую шутку своего Царя. Им приятно было чувствовать, что, глотая кроликов, они не просто сами наслаждаются нежным тонкошкурым телом кролика, но, оказывается, и самого кролика, превращая в себя, возвышают до своего уровня.

Но что же случилось на Слоновой Тропе?

Косой мало что помнит. Он только помнит, что удавы его придерживали, пока слоны не появились совсем близко. Кролик внутри него беспрерывно орал, что надо бороться с удавами, даже находясь в желудке удава.

Смог ли он выскочить из него, когда слоны стали их топтать, он не помнит, потому что потерял сознание еще до того, как первый слон наступил на него.

Через две недели, в Сезон Больших Дождей, к нему вернулось сознание, и он обнаружил себя лежащим недалеко от Слоновой Тропы, куда он, по-видимому, был отброшен каким-нибудь брезгливым хоботом слона.

Тело его в нескольких местах было оттоптано, и он уже стал одноглазым, хотя не мог точно сказать – то ли слоны ему нечаянно выдавили глаз, то ли позже, когда он лежал без сознания, этот глаз у него выклевала какая-то птица. Почему-то этот вопрос сильно беспокоил Косого, хотя в его положении хватало других забот. Косому почему-то хотелось, чтобы глаз его был растоптан ногами слонов, а не выклеван какой-нибудь поганой птицей, принявшей его за труп.

Мысль о том, что какая-то птица выклевала его глаз, словно зерно, почему-то не давала ему покоя, пока ощущение голода не стало его вытеснять. Так прошло несколько дней, и вдруг на него села ворона, привлеченная его неподвижной позой. Ему удалось схватить ворону, когда она села ему на голову с тем, чтобы выклюнуть его единственный глаз. С тех пор он несколько месяцев неподвижно лежал, уставившись в небо своим единственным глазом. За это время ему удалось поймать несколько стервятников и ворон, соблазненных его трупным видом.

Так выжил Косой – к равнодушному удивлению других удавов и к явному неудовольствию Великого Питона. Соплеменники его не трогали, но относились к нему презрительно, потому что, как сказал царь, удав, из которого говорит кролик, это не тот удав, который им нужен.

Бедняга Косой пытался сослаться на то, что проглоченные кролики иногда заговаривали и в других удавах, но это не помогало.

– То совсем другое, – говорили ему, – то гипнотический бред, а у тебя кролик говорил сознательно.

Кстати, мы забыли упомянуть, что с тех пор, как кролик выбежал из пасти удава, был введен закон о немедленной обработке кролика после заглота. Закон этот, в сущности, был рассчитан на джентльменство удавов, потому что проверить, сразу ли приступил удав к обработке проглоченного кролика или, продлевая ему жизнь, продлевает свое удовольствие, было невозможно.

Одним словом, после всего, что случилось, соплеменники старались избегать Косого. Его не трогали, но и почти не говорили с ним. Косой от этого страдал, потому что у каждого живого существа есть неистребимая потребность общаться с подобными себе.

Именно поэтому Косой, оказавшись сегодня рядом с юным удавом, откровенно рассказал ему всю свою горестную историю. Пожалуй, единственное, что он скрыл от юного удава, это то, что он и сейчас иногда, притворяясь мертвым, ловит ворон, потому что охотиться на кроликов с одним глазом нелегко и гипноз нередко дает осечку.

– Кстати, – спросил юный удав, – а как ты охотишься с одним глазом?

– Что делать, – вздохнул Косой, – приходится гипнотизировать профилем, глаз устает.

– А я все слышал! – вдруг раздался голос кролика.

Косой похолодел.

– Как? – сказал он дрожащим голосом. – Ты жив? Я тебя снова проглотил?

– Да нет, – поправил его юный удав, – это необработанный кролик говорит из кустов.

– Уф, – вздохнул Косой, – а мне показалось, что тот.

– А что ты услышал? – спросил юный удав, всматриваясь в кусты рододендрона и пытаясь разглядеть там кролика.

– Я давно веду наблюдения над удавами, – сказал Кролик из кустов, – вы подтвердили, что легенда о дерзком кролике не легенда, а быль. Это лишний раз убеждает в правильности моих некоторых догадок. Теперь я твердо знаю: ваш гипноз – это наш страх. Наш страх – это ваш гипноз.

– Пользуешься тем, что мы сейчас оба сыты? – сказал Косой, прислушиваясь к своему желудку.

– Нет, – отвечал кролик, – это плод долгих раздумий и строгих научных наблюдений.

– Чего ж ты подслушиваешь, если ты такой умный, – спросил Косой, – или ты не слыхал, что это нечестно?

– Я об этом тоже много думал, – отвечал кролик, так и не высунувшись из кустов, – подслушивать во всех случаях жизни низко, это я знаю. Даже подозревая кого-то в преступлении, нельзя его подслушивать, потому что подозрения могут не оправдаться, а метод может укорениться. Я хочу сказать, что каждый подслушивающий может говорить: «А я его подозревал в преступлении». Подслушивать можно и нужно в том случае, если ты абсолютно уверен, что имеешь дело с преступником. А вы, удавы, – убийцы, вы или совершили убийство, или готовитесь совершить. Следовательно, как можно больше знать о вас – это благо для живых кроликов.

– Кажись, я чего-то слыхал о тебе, – вспомнил юный удав, – это ты Задумавшийся?

– Да, я, – отвечал кролик.

– Ну, подойди сюда, если ты такой, – сказал юный удав, чувствуя, что он, пожалуй, и второго кролика смог бы обработать.

– Нет, – отвечал кролик, – я сейчас не имею права рисковать. Хотя гипноза нет, но укусить вы можете.

– Спасибо и на том, – сказал Косой, стараясь придать всей этой истории легкий юмористический оттенок. Все-таки он много сказал такого, чего не должны были слышать уши кроликов. Все это попахивало новыми опасностями. К тому же Задумавшийся, так и не высунувшись из кустов, ушелестел в глубь джунглей.

– Что ж ты не показался? – еще более тоскливо спросил Косой.

– Пусть вам в каждом кролике мерещится Задумавшийся! – крикнул кролик, и голос его растворился в шорохах джунглей.

На теплом мшистом камне стало как-то тесно и неуютно. Оба удава подумали, что хорошо бы избавиться друг от друга как от опасных свидетелей, но оба не решались нападать. Молодой – потому что боялся, что ему не хватит опыта, а старый боялся, что ему не хватит сил и проворства.

– Нехорошо все это получилось, – прошипел юный удав, – пожалуй, мне придется донести Великому Питону о том, что ты здесь наболтал.

– Не надо, – попросил Косой, – ты ведь знаешь, как он меня не любит…

– А если обнаружится? – возразил юный удав.

– Будем надеяться, что никто не узнает, – ответил Косой.

– Тебе хорошо, – сказал юный удав, – ты свое отжил, а у меня все впереди… Нет, я, пожалуй, донесу…

– Но ведь тогда и ты пострадаешь?

– Это почему же?

– Если я начал проговариваться, ты ведь должен был дать отпор, – напомнил Косой о старом обычае, принятом среди удавов.

В самом деле, подумал юный удав, есть такой обычай. Он был в растерянности. Он никак не мог понять, что ему выгодней: донести или не донести.

– А если обнаружится? – сказал он задумчиво. – Ну ладно, промолчу… А что ты мне дашь за это?

– Что я могу дать, – вздохнул Косой, – я старый инвалид… Если тебе придется туго с кроликами, притворись мертвым, и рано или поздно тебе на голову сядет ворона…

– Да на черта мне твоя ворона! – возмутился юный удав. – Я, слава богу, имею регулярного кролика.

– Не говори, – отвечал Косой, – в жизни всякое бывает…

– У нее, наверное, и мясо жесткое? – неожиданно спросил юный удав.

– Мясо жестковатое, – согласился Косой, – но в трудное время это все-таки лучше, чем ничего.

– А если обнаружат? – снова усомнился юный удав и, сползая с камня, на котором они лежали, добавил: – Ладно, не донесу… Лучше бы я с тобой не связывался… Тысячу раз прав был Великий Питон, когда сказал, что удав, из которого говорит кролик, это не тот удав, который нам нужен.

Уползая от Косого, юный удав в самом деле еще не знал, что выгоднее: донести или не донести. По молодости он не понимал, что тот, кто раздумывает над вопросом, донести или не донести, в конце концов обязательно донесет, потому что всякая мысль стремится к завершению заложенных в ней возможностей.