Порядочная женщина

– Императрице… Полагаю, я даже видела ожерелье на ней! Как же вам удалось…

– Это все Командор. Я хотел выбрать украшение с драгоценными камнями, но он вспомнил, что вы провели детство во Франции, и заставил меня найти что-нибудь подходящее. Мой дед все замечает и принимает во внимание. Я лишь последовал его совету. Хотя, конечно, пришлось попотеть, чтобы найти для вас идеальный подарок.

Альва взяла одну жемчужину двумя пальцами. Каждая из этих драгоценных бусин когда-то касалась кожи двух женщин, которыми Альва восхищалась больше всего на свете.

Она подняла на мужа (своего мужа!) взгляд, полный радости и уважения.

– У меня нет слов.

– Но вы довольны?

Альва кивнула:

– Огромное вам спасибо. В самом деле… Я не знаю…

– Мне приятно, что оно вам понравилось. Вы можете надеть его завтра вечером.

– Да, обязательно.

Уильям потер бакенбарды большим пальцем.

– Что же, предполагаю, вы хотите отдохнуть.

– Да, это был очень долгий день, – согласилась Альва.

Мэри отвела ее в спальню, чтобы помочь раздеться. Уильям с собаками в сопровождении камердинера удалился в свою комнату.

Спальня во французском стиле оказалась настоящей мечтой. В изразцовом камине потрескивал огонь. Белые стены между панелями из полированного ореха были расписаны колокольчиками. В центре, на ковре из голубого плюша, стояла кровать с балдахином. На белом сатине полога играли отблески огня. Вот бы запереться сейчас в комнате, надеть жемчуга, лечь на кровать, закрыть глаза и не думать о том, придется ли ей сегодня открыть свое тело взгляду Уильяма, будет ли он от нее чего-то ждать, понравится ли ей то, что она почувствует, и плохо ли, если понравится…

– День и правда был долгим. Давайте я вам помогу, – прозвучал голос Мэри.

– Да-да, конечно. – Альва развела руки в стороны, давая Мэри добраться до пуговиц. Чтобы отвлечься от своих мыслей, она спросила: – Чем ты занималась в дороге?

– Мне понравилось смотреть в окно. Я впервые ехала в таком быстром поезде – ведь по Шестой авеню электрички ползут медленнее пешеходов. А эти новые поезда просто удивительные! Я не понимаю, как локомотиву удается тащить такие тяжелые вагоны. – Мэри сняла с Альвы корсаж. – Еще я немножко почитала. Чтение – это магия, правда? Мама говорит, что только благодаря эмансипации мы теперь можем учиться читать и писать, не скрываясь.

– Когда я была девочкой, я совсем не думала о вас как о рабах. Родители всегда говорили «слуги». – Юбка упала, и Альва вышла из нее. – Как люди могут быть собственностью? Да, мои родители росли в совершенно другом времени и месте, только я этого не понимаю. Ты чувствовала тогда, что кому-то принадлежишь?

Мэри покачала головой:

– Я была совсем маленькой.

– Что ты сейчас читаешь?

– Историю одной юной кастильской леди, которая должна была выйти замуж за своего кузена, но он вернулся домой и признался ей, что женился на другой. Называется «Ужасная тайна».

– Действительно, ужасная.

Держа пеньюар в руке, Мэри задумчиво произнесла:

– Но она такая доставучая, что я его не виню.

– А та, на которой он женился?

– Кроткая и покладистая, как ягненок.

– Что тут скажешь, – вздохнула Альва, пока Мэри надевала на нее сорочку, – автор прекрасно понимает мужчин.

Оставшись в одном пеньюаре, Альва по-новому оценила тепло комнаты. Она присела за туалетный столик. Мэри подала ей флакончик духов. Альва открыла бутылочку, коснулась пробкой запястий, провела за ушами. Сколько раз она видела, как это делает мама? Какими необыкновенными казались маленькой девочке приготовления женщины из высшего общества к выходу. Мама всегда выполняла все действия ритуала, как усердный прихожанин на мессе.

– Что сделать с волосами? – поинтересовалась Мэри – волосы у Альвы до сих пор были убраны в высокую прическу.

– Я… я не знаю. Заплети в косу, как обычно, или…

– В романе, о котором я говорила, у брошенной героини волосы «цвета воронова крыла», и они падают ей на плечи. И он, то есть кузен, не может глаз от нее отвести.

Пока Альва думала, что ответить, Мэри спросила:

– Может, примерите свои жемчуга?

– Ладно, – улыбнулась Альва. На это она согласилась без колебаний. – Но только на минутку. – Она достала ожерелье из коробки и ахнула: – Господи!

Нить оказалась длиной в несколько футов и была тяжелее, чем Альва себе представляла. Собрав жемчуг в ладони, она жестом попросила Мэри помочь.

– Подумать только… – выдохнула Альва, когда они выложили нить в четыре ряда на ее груди. Она прижала ладонь к жемчужинам. – Я совершенно их недостойна, но, Мэри… владеть ими… – Она покачала головой. – Екатерина была величайшей русской императрицей – прогрессивная, интеллигентная… Наверное, императрице Евгении они были очень дороги.

– А теперь они будут дороги вам.

– Уверена, ей не хватает их… как и всего, чем она раньше владела. – Альва посмотрела на Мэри. – Но я не жалею, что они достались мне. Мэри, только представь: Екатерина Великая носила их сто лет назад! – Она покачала головой в изумлении. – Все. Давай уберем их, не то я расплачусь.

Когда жемчуга вернулись в свою синюю бархатную колыбель, Мэри спросила:

– Распустите волосы?

– Подумаю об этом. Можешь идти к себе, увидимся завтра.

– Мама велела напомнить вам воспользоваться ночным горшком перед тем, как идти в постель, и еще раз сразу после. – Заметив озадаченный взгляд Альвы, Мэри добавила: – Когда он закончит.

– Ах… Да, конечно. Совсем об этом забыла. Столько всего произошло.

Альва не могла признаться Мэри, что несведуща в подобных делах. Служанка остановилась у двери.

– Знаете, я никогда не видела такой прекрасной комнаты. Мама рассказывала – когда в первую брачную ночь рабы оставались в общей комнате, их кровать завешивали простыней. Что до мужей… Я не жалуюсь, большинство наших мужчин неплохие, но ваш муж… такой чистый, такой… милый. И щедрый. Он настоящий джентльмен. А бывают грубые мужчины, от которых дурно пахнет, и они хотят, чтобы девушки брали его в рот, прежде чем…

– Что брали в рот?

– Ой… Не важно, я говорю чепуху. Благослови вас Господь! – выпалила Мэри и выбежала из комнаты, закрыв за собой дверь.

Неожиданно Альва поняла, о чем говорила Мэри, и ахнула. Неужели люди таким занимаются? И ей тоже придется делать это?

Она повернулась к зеркалу и посмотрела на нервную юную леди, которая уставилась на нее из отражения. «Кажется, ты хочешь убежать».

Что, если и в самом деле сбежать? Она ведь уже замужем. Отцу заплатили. Надеть дорожный костюм, улизнуть из отеля и взять билет на поезд, который идет куда-нибудь на запад. В Буффало, например. Или на Ниагару. Устроить себе собственный медовый месяц, а все расходы запишут на счет Вандербильтов. Съездить в Чикаго или в Сент-Пол. Центральная часть страны должна быть прекрасным местом, хотя и диковатым. Она будет избегать диких мест с индейцами и придерживаться городов. Какие города есть за Сент-Полом? Сан-Франциско. Но туда долго добираться, нужно пересечь горы. Горы, которые, по слухам, могут соперничать с Альпами. Хотя, скорее всего, это преувеличение – люди, приезжающие с запада, очень любят все приукрашивать.

Альва прекрасно отдавала себе отчет, что причина ее размышлений одна-единственная: страх, а страх она в себе поощрять не собиралась. Что бы ее ни ожидало, она встретится с этим лицом к лицу. Теперь она – замужняя женщина и не должна бояться того, чем спокойно и без паники занимаются большинство женщин.

Альва распустила волосы, воспользовалась горшком, как сказала Мэри, забралась на кровать и села спиной к подушкам.

Сложить руки на коленях или нет?

Положить ногу на ногу или сидеть ровно?

Если она не станет укрываться одеялом, будет ли это чересчур неприлично? Альва натянула одеяло на колени и поняла, что выглядит так, будто собралась послушать сказку на ночь. Она слезла с кровати, застелила ее и уселась на покрывало.

Вся эта таинственность и неопределенность! Встретить его сидя или лежа? Погасить лампу? Подкинуть дров в камин или оставить как есть?

«Ты доска, а он – колышек…»

В тот день в ванной, до того, как вошла мама, Альва стянула ткань с бедер, с одной ноги, потом с другой и смотрела, как вода устремилась к ее центру, тому самому месту с загадочным предназначением. И тогда, и сейчас ей на ум приходили картины, которые она видела за границей в музеях и при дворе – томные обнаженные женщины в сопровождении херувимов, нимф, служанок или придворных, некоторые в страстном объятии с лебедем. Молочные груди, животы и бедра без смущения открыты взору художника…

«Ты что, животное?»

Эти картины считают шедеврами, за ними охотятся коллекционеры, их выставляют в лучших галереях мира. Почему чувственность приветствуется в искусстве, но не в реальности? Что, если мама ошибалась?

Она вздрогнула, услышав шум за дверью. В любую секунду ручка может повернуться и…

Тишина.

Раскрасневшись, она ждала того мгновения, когда муж появится на пороге.

Он заметит ее румянец и обвинит в безнравственности, отошлет обратно к отцу или запрет и приставит к ней доктора.

Он заметит ее румянец и будет польщен. Посмотрит на нее влюбленным взглядом. Он станет целовать ее до потери чувств.

Но нет. Ручка не повернулась.

В комнатах царила тишина.

Полено в камине треснуло и шевельнулось, пригасив огонь.

Снаружи не доносилось ни звука.

Сердце перестало выпрыгивать из груди, и, незаметно для себя, Альва уснула.

Альва проснулась от холода. Огонь в камине потух, и в комнате было совсем темно. Муж, одетый в ночную рубашку, стоял на коленях у кровати, его лицо возле ее лица. От него пахло бурбоном.

– Мы должны это сделать, – проговорил он, не смотря ей в глаза. Наклонился и поднял пеньюар с ее бедер. – Прошу прощения. Я постараюсь сделать все быстро.

По-прежнему избегая ее взгляда, Уильям взгромоздился сверху. Альва замерла. Он немного повозился, потом втолкнул себя внутрь ее тела. Альве было больно, но она не смела пошевелиться и только зажала ладонью рот, чтобы не кричать. Она смотрела на один из столбиков кровати и не разрешала себе плакать.

– Прошу прощения, – повторил Уильям, не останавливаясь. Это продолжалось бесконечно. – Я стараюсь… – сказал он, и Альва не смогла больше сдерживать слезы, которые заструились к ушам и волосам, потекли по шее.

Она думала об этих прохладных ручейках, а он продолжал двигаться. От боли у нее внутри все горело, она не знала, сколько прошло времени. Потом ритм его движений сбился, стал хаотичным, он вдруг остановился, застонал, вздрогнул и спустя мгновение слез с нее.

– Ну, вот и все, – произнес Уильям и похлопал ее по бедру. Поправляя рубашку и вставая с постели, продолжил: – Когда у нас родится ребенок, его первым языком будет французский, вы согласны? – Он не стал дожидаться ответа и добавил: – Я оставлю вас, отдыхайте. Сегодня был долгий день. Доброй ночи.

Альва лежала в оцепенении. Та часть ее тела, которую запрещено было называть, место, которое могло приносить невероятное удовольствие, предназначалась для этого?

– Ха! – Она засмеялась, однако то был смех сквозь слезы.

Неужели мы сотворены, чтобы выполнять эти странные действия, приносящие лишь стыд и боль? Неужели так задумал Бог? Кажется, он не сильно позаботился о Еве…

Проснувшись в прекрасной бело-голубой комнате, Альва сперва не поняла, где находится. Потом вспомнила, что произошло ночью, и горло у нее сжалось.

«Я не заплáчу».

Из-за занавесок скользнули лучи солнца, однако в комнате было холодно, а домашнего платья поблизости не наблюдалось. Что же ей делать? И где Мэри?

«Я хочу домой».

То, что Уильям совершил с ней ночью, он будет повторять в любое время, когда ему захочется.

«Ну, вот и все».

И единственная причина, по которой она это терпит, – деньги.

Значит, она – своего рода продажная женщина. Или нет?

Нет, конечно, нет. Альва сказала себе вслух:

– Это неправда. Я делаю это не только ради денег. И для него я не только развлечение. Я буду смотреть за домом, я буду вынашивать его детей. Я стану самой прекрасной хозяйкой в мире. Он меня обожает – разве его поступки говорят не об этом?

Она встала, разожгла огонь в камине и умылась над фарфоровым тазом. Мэри пришла помочь ей с утренним туалетом, и Альва ей ничего не сказала. Не могла взглянуть ей в глаза, даже когда Мэри заметила, расчесывая ее локоны:

– Мама говорит, ваши волосы – настоящее богатство.

Мэри собрала пряди в замысловатый узел, заколола его и закрепила над левым ухом серебряный гребень с бисером – подарок Консуэло.

– Ну вот, все готово, – заявила служанка. Отражение в зеркале подтвердило ее слова. – Какое сегодня выберете платье?

– Желтое… Нет, зеленое. Нет… – Альва спрятала лицо в ладонях. – Я не знаю.

– Зеленое. Цвет радости.

– Да. Хорошо. – Альва отняла руки от лица и постаралась улыбнуться. – Цвет радости. Именно то, что мне нужно.

За завтраком в ресторане на первом этаже Уильям был бодр и весел. Альва старалась ему подыгрывать, хотя никак не осмеливалась смотреть в его глаза. Он тоже, кажется, ее стеснялся. Пока она наслаждалась колбасками, яйцами бенедикт и тостом с джемом, они говорили о повозках и о том, не хочет ли она иметь свою собственную. Уильям сообщил ей, какие лошади в фаворитах на сегодняшних скачках. Сказал, что хочет купить ей новую шляпку. Ей ведь нужна новая шляпка? И несколько платьев? Он заметил, что она обходится малым. Может быть, новый зонтик? Альва смотрела на мужа, не произнося ни слова, пытаясь увязать происходящее с событиями ночи.

По всей видимости, как показали прошедшая ночь и сегодняшнее утро, Уильям – самый настоящий джентльмен, мужчина, который не обременяет свою жену непонятными просьбами, человек с безупречными манерами. А она – доска. Хвала небесам, они вели себя именно так, как положено.

И Альва ответила:

– Благодарю вас, это было бы чудесно.

Набравшись уверенности, Уильям повторял то, что сделал в первую брачную ночь, еще двенадцать ночей подряд. Прервался он, лишь когда Альва сообщила Мэри, что у нее начались месячные. В ту ночь Мэри осталась ждать за дверью спальни. Лежа в кровати, Альва услышала, как она говорит Уильяму:

– Миссис нездоровится. На этой неделе, – добавила девушка и больше не сказала ни слова.

Альва почувствовала невероятное облегчение, хотя и сомневалась, что это правильно. Уильям ведь просто выполняет свой долг. А ее долг – хотеть того же, что и он, – поскорее произвести на свет наследника. А чтобы наследник появился, нужно проводить ночи с мужем. Поэтому она должна этого хотеть. Только вот не хочет.

«Ты не должна подавать виду, будто тебе нравится то, что он делает».

Ха! Если бы на это был хоть какой-то шанс.

Как же все непонятно.

Наверное, она как-то неправильно ко всему относится.

Вернувшись домой после четырех недель, проведенных в пригороде, на ипподроме, играх в конное поло, в театре; недель, заполненных ужинами в ресторанах с многочисленными новыми знакомыми, вечеров, во время которых оживленные беседы скрывали обреченное ожидание того, что случится ближе к ночи, Альва заперлась в своей новой полосатой спальне и целый день лежала в постели, благодаря судьбу, что не видит никого, кроме Мэри.

На второй день после приезда она надела новую шляпку и в своем новом экипаже отправилась к сестрам, которые теперь жили в светлом и просторном доме, где у каждой имелась своя комната, а в кладовой никогда не заканчивалась еда. И все, что для этого требовалось, – вести жизнь замужней дамы, жизнь, к которой она так стремилась, которая дала ей все удобства и привилегии. Да, за них приходится платить не самую приятную цену, однако такова природа брака, и она должна всегда об этом помнить.

– Папа не спит? – спросила Альва у сестер, застав их за обедом.

Через высокие окна, выходившие на улицу, в комнату лился свет. На столе – новые тарелки из фарфора цвета слоновой кости с нежной цветочной росписью по ободку – то, что нужно для весны.

Дженни покачала головой:

– Нет, но, кажется, ему стало легче. Доктор прописал ему морфин.

– Значит, все хорошо, – заметила Альва, хотя все понимали, что слово «хорошо» в данном случае приобрело совсем другое значение. – Едем со мной, к отцу я зайду после. Надо немного развеяться. Заглянем к миссис Бьюкенен.

– Кто это? – поинтересовалась Джулия.

– Портниха. Я хочу сделать вам подарок.

– К чему нам новые платья? – усомнилась Армида. – Лучше расскажи, как прошел медовый месяц. На скачках было интересно?

– За себя говори, – возразила Джулия. – Я люблю все новое.

– А ты, Дженни? – обратилась Альва к третьей сестре.

– Да это лучше, чем Рождество!

Они с Джулией пошли за пелеринами.

Когда они собирались выходить, вниз спустилась Лулу.

– Наша миссис Вандербильт! Вы даже выглядите иначе!

– И это только начало! Мы отправляемся туда, где превращают в настоящих светских дам!

– Моя Мэри обо мне совершенно забыла, – пожаловалась Лулу. – Прислала всего одну открытку, дочка называется. Я надеюсь, от своих обязанностей она так не отлынивает.

– Отлынивает? Напротив – прекрасно со всем справляется. Я без нее как без рук. Просто у нас было слишком много дел. Вы увидитесь с ней в воскресенье. Как папа?

Лулу устремила взгляд вверх.

– Совсем не ест и все время хочет спать. Вы могли бы побыть у него немного.

– Обязательно побуду, когда вернемся. А сейчас у нас важное дело.

Прибыв в магазин, Альва обратилась к строгой даме:

– Встреча нам не назначена, но счет оплатит мистер Вандербильт.

– Миссис Бьюкенен будет рада вас принять.

Через пять дней Альва вновь ехала в новом экипаже и еще одной новой шляпке к новому дому отца, чтобы, сидя у его кровати, увидеть, как он умрет.

Все говорили, что для него это облегчение. Все согласились, что теперь он не будет мучиться.

Нью-Йорк, 1 июля 1875 года

Милая Консуэло!

Этот твой виконт Мандевиль, он же лорд Кимболтон, он же Джордж Монтегю и, наконец, герцог Манчестер[27] – знает ли он, обладателем какого сокровища стал? Признаюсь, я немного тебе завидую… Помнишь, как девочками мы играли в Париже в «герцогинь», выдумывая имена и путая все титулы?

Однажды я обращусь к тебе «Ваша милость» – не позволяй этому вскружить себе голову. А я постараюсь не думать о том, как сильно буду по тебе скучать, – уверена, ты станешь пропадать в Англии и совсем забудешь Нью-Йорк.

И не извиняйся за то, что долго не отвечала на мое прошлое письмо, – ты ведь не можешь постоянно думать о своих замужних подругах, веселиться тоже нужно. И мне бы хотелось сейчас быть с тобой в Саратога-Спрингс и танцевать всю ночь напролет. Хотя теперь я не скоро смогу появиться на балу. Я любила отца, но с обычаем соблюдать траур я не согласна. Почему он должен длиться так долго? Платья, которые я заказала в мае, можно будет надеть только следующей весной. Что, если к тому времени я уже буду ждать ребенка и так и не успею их надеть? Это совершенно бессмысленно и выгодно только портнихам. Папа не был бы против, надень я вместо черного зеленый, желтый или голубой. Даже в алом я бы не скучала по нему меньше.

Спасибо, что прислала записку от нашей дорогой леди Черчилль[28]. Мне показалось, что она скорее без ума от своего новорожденного сына, чем от своего господина и повелителя. Хотя, возможно, я неправильно поняла ее слова об отсутствии Рэндольфа?

Я целыми днями делаю визиты и раздаю задания по дому – так хорошо, что в жизни есть хоть что-то предсказуемое. По вечерам мы часто устраиваем приемы. Юные наследники очень любят Уильяма за его познания в области скачек и рысаков и умения править упряжкой. Он говорит, что Оливер Белмонт, чей отец вместе с отцом леди Черчилль был основателем ипподрома Джером-Парк, стал практически его тенью. Некоторые утверждают, будто Белмонты – евреи, но, поскольку старший мистер Белмонт женился на дочери Командора Перри, я бы этим слухам не верила. Семейство Перри – непреклонные христиане.

Завтра утром мы с Уильямом переезжаем в дом его деда на Статен-Айленде – сам он неважно себя чувствует, поэтому предложил нам, Корнелю и Элис пожить там до конца лета. Как же здорово будет выбраться из города!

Жду твоего ответа. Обещай, что выйдешь замуж здесь, в Нью-Йорке, где все твои друзья смогут искупаться в лучах твоей славы.

С любовью,Альва

Глава 7

Свадьба Джорджа Монтегю и Консуэло Изнаги состоялась в Нью-Йорке следующей весной. В прессе она получила широчайшую огласку, хотя о будущем герцоге газетчики писали гораздо больше, чем о леди, которую он взял в жены.

– Что бы они там ни писали, – заявила Консуэло, заглянув к Альве последний раз перед тем, как отправиться в Англию, – я стала леди Мандевиль.

– Будущая герцогиня Манчестер. Ты добилась всего, чего хотела.

– Это правда. И мы с герцогом прекрасно проводим время. – Игриво улыбаясь, Консуэло вставила сигарету в серебряный мундштук и закурила.

До знакомства с Мандевилем Консуэло не курила. Интересно, она стала это делать, чтобы казаться более утонченной перед английским двором? Американские леди на людях не курили, но, возможно, с английскими дело обстояло иначе. Если бы когда-то отец Альвы отправил семью из Парижа в Лондон, теперь она знала бы это наверняка. Возможно, сейчас она сама была бы придворной дамой и готовилась стать герцогиней.

Не то чтобы ей понравился Мандевиль. Похожий на борзую лицемерный денди, любящий непристойные шутки, – он ее отталкивал и в то же время будоражил ее воображение. Казалось, он может заставить леди сделать что-то против ее воли. И леди это даже понравится.

Альва постаралась не думать об этом.

– Я так рада за тебя, – сказала она подруге.

– Судя по твоему виду, совсем наоборот.

– Просто мне тоже хочется «прекрасно проводить время». Дело в том, что мои материальные нужды удовлетворены, и родственники Уильяма меня приняли замечательно, но…

– Тебе скучно.

– Нет, скучать мне некогда. Хотя я сейчас и ношу траур, свободного времени у меня практически нет! Но… дело не в том, что происходит днем…

– Альва, перестань юлить. В чем дело?

– Супружеский долг. Это просто кошмар, – выпалила Альва. – Это больно. Унизительно. Неужели всю жить придется терпеть?

Консуэло удивленно похлопала ресницами и наконец произнесла:

– Нет, конечно, нет. Если все настолько плохо, ты можешь не пускать его к себе.

– Но как? Ставить служанку у дверей каждый вечер?

– Зачем? Просто скажи ему об этом.

– Просто сказать?

Альва не могла себе такое даже вообразить.

– Да, так же, как ты говоришь: «Сегодня мы ужинаем у моей сестры» – или что-то подобное.

– Но тогда я не смогу забеременеть… А тебе и правда приятно делать это с Мандевилем?

Пробили каминные часы.

– Мне пора! – спохватилась Консуэло. – За мной должен прийти экипаж. – Она поднялась, Альва тоже встала. – Приятно ли мне? Я ведь тебе сказала, что прекрасно провожу время. Если ты расскажешь Уильяму, что тебе нравится, а что нет, все станет проще. Сколько я тебя знаю, ты никогда не стеснялась высказывать свое мнение.

– Да, конечно, – согласилась Альва, не признаваясь в своем стеснении. Она ведь читает еженедельник «Вудхалл и Клафлин»[29], который призывает женщин к независимости (не говоря уже о свободной любви). Она должна быть такой же современной, как подруга.

– Я просто стараюсь к нему приспособиться, вот и все…

– Настоящая леди.

– Скорее доска. – Альва сделала вид, что шутит.

– Какой кошмар! Неудивительно, что мужчины в наши дни так часто наведываются к потаскухам, – рассмеялась Консуэло и обняла Альву. – Мне ужасно не хочется оставлять тебя. Но я обещаю писать тебе так часто, что ты начнешь сжигать мои письма, не открывая.

– А я тебе вообще писать не буду за то, что ты меня бросаешь.

Консуэло еще раз крепко ее обняла.

– До свидания. – На глазах у нее заблестели слезы.

– До свидания, – сказала Альва, провожая взглядом подругу.

До самого вечера она думала об этом разговоре, о том, как легко соскользнуло с губ Консуэло слово «потаскуха», которое немыслимо было услышать от нее прежде. По всей видимости, она заразилась такой бесцеремонностью от Мандевиля, поэтому следовать ее советам в этой области, пожалуй, не стоит. Альве не хотелось проводить время «прекрасно», по меркам Мандевиля. Ей хотелось, чтобы ее уважали – а Мандевиль наверняка не уважал ни свою жену, ни женщин вообще. Не стоило начинать с Консуэло подобный разговор…

Ночью Уильям пришел к ней в спальню. Пока он выполнял свой долг, Альва заставляла себя думать о летнем Провансе, лавандовых полях и подсолнухах… Еще несколько толчков, он тихо простонал и задрожал всем телом.