Шаровая молния

– Ракета выпущена, – сказал он. – До цели ей лететь около трех минут.

– Товарищ генерал, может быть, нам следует отойти подальше? – предложил генералу Ду один из офицеров.

– Нет, – устало махнул рукой тот, не поднимая опущенной головы.

Вскоре показалась ракета, расчертившая небо на юге белым хвостом, похожим на инверсионный след самолета, но только летела она значительно быстрее. Из палатки снова послышался голос Линь Юнь, по-прежнему совершенно спокойный, словно она просто исполняла какое-то живое музыкальное произведение и теперь хотела сообщить, что оно закончилось.

– Папа, ты опоздал.

Реакция макросинтеза проходит бесшумно. Больше того, многие очевидцы утверждали впоследствии, что в момент слияния двух макроядер наступила абсолютная тишина, словно все остальные звуки природы оказались отсечены, и весь процесс проходил в непостижимом безмолвии. По меткому выражению одного очевидца, реакция макросинтеза напоминала восход и заход солнца. Сначала палатка наполнилась голубым сиянием, затем показался светящийся шар, не очень большой, поскольку палатка стала прозрачной, словно абажур, окружающий лампу. Затем палатка провалилась вниз, будто расплавившись, но, как это ни странно, при этом она притянулась к эпицентру макросинтеза, где поглотилась светящимся шаром, словно увлекаемая водоворотом, не оставив после себя никаких следов. После исчезновения палатки свечение шара усилилось, и вскоре он поднялся над пустыней Гоби подобно голубому солнцу. К этому времени его радиус увеличился примерно до двухсот метров и прекратил расти – именно таким было расстояние до эпицентра, в пределах которого, по предсказанию Динг Йи, энергия реакции не имела избирательности и воздействовала абсолютно на все. Энергия эта была такой мощной, что в ближайшей зоне все было уничтожено.

Голубое солнце сохраняло максимальные размеры приблизительно полминуты, оставаясь все это время совершенно стабильным. Этот краткий период, когда вокруг воцарилась нереальная тишина, показался вечностью, как будто сохранившейся неизменной с зарождения мира. Голубое солнце затмило настоящее солнце, склонившееся к западному горизонту, затопив своим непривычным странным светом всю пустыню. Это солнце было холодным, и даже в непосредственной близости от него тепло не чувствовалось.

Самое необъяснимое чудо произошло дальше: из призрачных глубин голубой сферы выплеснулось великое множество маленьких сверкающих звездочек, которые, достигнув ее границ, тотчас же превратились в физические предметы самых разных размеров. Наблюдатели были потрясены, осознав, что это такое: палатки! Вылетевшие из шара палатки казались абсолютно материальными. Самая большая из них, размерами больше оригинала, зависла в воздухе огромной черной тенью. Самая маленькая была размером с ладошку ребенка, но при ближайшем рассмотрении также казалась целой, со всеми мелкими деталями, словно точная крошечная копия. Эти палатки, находившиеся в состоянии квантовой суперпозиции, вскоре разрушились под взглядами наблюдателей, оставив за собой хвост от наложившихся друг на друга образов, быстро растаявший в воздухе. Но из центра сферы продолжали вылетать все новые квантовые палатки. Это было вероятностное облако палатки, заполнившее пространство. Голубое солнце окуталось облаком, и только присутствие наблюдателей препятствовало дальнейшему расширению этого облака.

Наконец тишину нарушил звук, слабый треск стоящего на столе компьютера, и тотчас же у всех в карманах захрустели сотовые телефоны. Это был звук сгорающих микросхем. В то же самое время множество мелких обломков прошло сквозь невредимый корпус компьютера и разлетелось во все стороны: при ближайшем рассмотрении оказалось, что это процессоры, блоки оперативной памяти и другие микросхемы, в квантовой суперпозиции существующие одновременно в разных местах. Летящих микросхем оказалось так много, что на какое-то мгновение все здание заполнилось удушливо-плотным вероятностным облаком, но тотчас же наблюдатели словно невидимой метлой вернули все эти микросхемы в уничтоженное состояние, и они исчезли, оставляя за собой хвосты, и кучками пепла упали внутрь корпуса компьютера. Вскоре воздух в помещениях снова стал чистым.

Раздался громкий гул, грозовой рев, раскатившийся по небу, и тотчас же показался стремительно летящий огромный огненный шар. Это была ракета, беспорядочно кружащаяся в воздухе, поскольку все электронные компоненты системы наведения на цель выгорели. Описав нисходящую спираль, ракета взорвалась высоко над землей.

И снова воцарилось спокойствие. Голубое солнце быстро съежилось, превратившись в маленькую точку над самой поверхностью земли, затем полностью исчезло, в том самом месте, где всего какую-то минуту назад столкнулись со скоростью пятьсот метров в секунду два макроядра, выпущенных из ускорителей, где в одно мгновение переплелись две «струны» сингулярных точек. И вот теперь в этой недоступной пониманию макровселенной два легких атома исчезли, дав рождение новому атому, – и это событие осталось незамеченным наблюдателями в другом мире. Что же касается нашего мира, только когда множество миллиардов атомов переплетутся вместе, последствия этого станут заметным событием.

Заходящее солнце мирно освещало пустыню и полигон. В зарослях тамариска как ни в чем не бывало щебетали птицы.

На полигоне, в том месте, где только что бесследно исчезли палатка и все, что в ней находилось, собрались люди. Вокруг на песке простиралась ровная зеркальная гладь радиусом около двухсот метров. Это зеркало было образовано кремнеземом почвы, который мгновенно расплавился, а затем так же мгновенно затвердел. Подобно другим предметам, сожженным шаровой молнией, земля, плавясь, не выделила сколько-нибудь заметного количества тепла; все превращения с ней произошли, когда она пребывала в волновом состоянии в каком-то другом пространстве, и теперь она была холодной на ощупь. В ее поразительно гладкой поверхности отчетливо отражались лица собравшихся. Динг Йи внимательно осмотрел зеркало, но так и не смог определить, каким образом оно затвердело и благодаря каким механизмам эта часть пустыни, расплавившись, стала такой плоской и гладкой. Люди молча стояли вокруг огромного зеркала, глядя на красивое отражение заката на западном горизонте. Затем на гладкой поверхности стали одно за другим появляться отражения звезд на небе.

Тем временем волна энергии реакции макросинтеза распространялась во все стороны от эпицентра, преодолев все три круга мишеней и превратив в радиусе ста километров в пепел все восемьдесят тысяч тонн микросхем. Волна двинулась дальше, расширяясь более чем до тысячи километров, превращая треть территории страны в дремучее первобытное состояние, и только тогда наконец огромные объемы микросхем, встретившихся у нее на пути, заметно ослабили ее.

Глава 32

Линь Юнь,

часть вторая

В какой-то момент дождь закончился, и за окном показались первые проблески рассвета.

Подобно ночи моего дня рождения в юности, эта ночь полностью изменила меня. Теперь я был уже не тем человеком, что прежде. Я потерял слишком многое, хотя в тот момент еще и не мог точно сказать, что именно; но я чувствовал, что от меня осталась лишь хрупкая пустая скорлупа.

– Хочешь слушать дальше? – пьяным голосом спросил Динг Йи. Глаза его налились кровью.

– Что? Нет, больше не хочу.

– Это про Линь Юнь.

– Про Линь Юнь? А что еще можно про нее сказать? Продолжай.

* * *

На третий день после реакции макросинтеза на полигон приехал отец Линь Юнь.

К этому времени значительная часть более чем трехсот макроядер была выпущена в воздух. Как только отключались удерживавшие их электромагниты, танцующие «струны» быстро расходились во все стороны и вскоре бесследно исчезали. Оставшиеся тридцать с небольшим «струн» были помещены в надежное хранилище для дальнейших исследований. Обслуживающий состав также в основном покинул полигон, и в этой части пустыни Гоби, в двух разных столетиях ставшей свидетелем двух мощных выбросов энергии, снова воцарилась тишина.

Генерала Линя сопровождали до места реакции только полковник Сюй и Динг Йи. Генерал заметно осунулся и постарел по сравнению с совещанием в Пекине, состоявшимся совсем недавно, однако он сохранил неукротимую силу духа, оставшись несломленным.

Три человека приблизились к краю огромного зеркала, образованного макросинтезом. На поверхность намело тонкий слой песка, но она по-прежнему оставалась гладкой и блестящей. В зеркале отражались клубящиеся над головой облака, и создавалось впечатление, будто кусок неба упал в пустыню – или же открылось окно в иной мир. Генерал Линь и сопровождающие молча стояли перед зеркалом, и казалось, словно время в этом мире остановилось; в том же мире, которому принадлежало зеркало, оно стремительно неслось вперед.

– Уникальный памятник, – заметил Динг Йи.

– Пусть песок медленно погребет его, – сказал генерал Линь. Появившиеся у него на голове седые волоски трепетали на ветру.

И тут появилась Линь Юнь.

О ее появлении возвестил лязг затвора, передернутого часовым. Подняв взгляд, все увидели молодую женщину, стоящую в четырехстах метрах по другую сторону зеркала, но даже на таком расстоянии все ее узнали. Линь Юнь направилась к нам прямо по зеркальной поверхности. Генерал Линь и остальные сразу же поняли, что это настоящая Линь Юнь, а не видение, поскольку у нее под ногами хрустел песок, ритмично, словно тиканье секундной стрелки, и на нем оставались отпечатки ее ног. Отражения облаков продолжали свою беспорядочную пляску в зеркале, а молодая женщина шла по ним, время от времени поднимая руку, чтобы смахнуть со лба короткие волосы, взъерошенные ветром со стороны пустыни. Когда Линь Юнь была уже совсем близко, все разглядели, что форма на ней аккуратная, почти новая, и хотя лицо ее было бледным, на нем сохранялось спокойное, ясное выражение. Наконец она остановилась перед отцом.

– Здравствуй, папа, – тихо произнесла Линь Юнь.

– Линь Юнь, что ты натворила? – спросил генерал Линь. В его негромком голосе прозвучали глубокая скорбь и отчаяние.

– Папа, по-моему, ты очень устал. Не хочешь присесть?

Охранник притащил деревянный ящик из-под оборудования, и генерал Линь медленно опустился на него. У него действительно был изможденный вид. Быть может, впервые за всю свою долгую службу в армии он не скрывал свою усталость.

Приветливо кивнув полковнику Сюю и Динг Йи, Линь Юнь улыбнулась.

– У меня нет оружия, – повернувшись к охраннику, сказала она.

Генерал Линь махнул охраннику. Тот опустил автомат, однако палец его остался на спусковом крючке.

– Папа, я правда никак не предполагала, что макросинтез обладает такой мощностью, – сказала Линь Юнь.

– Ты оставила треть страны без защиты.

– Да, папа, – подтвердила она, потупившись.

– Линь Юнь, я не собираюсь тебя осуждать. Для этого уже слишком поздно. Это конец всего. Я думаю только о последних двух днях, о том, почему ты сделала этот шаг.

– Папа, мы пришли сюда вместе, – глядя отцу в лицо, сказала Линь Юнь.

– Да, дитя мое, – тяжело кивнув головой, сказал генерал Линь. – Мы пришли сюда вместе. Для тебя этот путь не был коротким. Возможно, все началось с той жертвы, которую принесла твоя мать.

Прищурившись, генерал уставился на отражение голубого неба и облаков в зеркале, словно стараясь заглянуть в прошлое.

– Да, я помню ту ночь. Это был праздник середины осени. Суббота. Из всех малышей в детском саду для детей военных я осталась одна. Я сидела на стульчике во дворе, сжимая в руке пряник, которым меня угостила воспитательница, но смотрела я не на него, а на калитку. «Бедняжка Юньюнь, твой папа на службе и не сможет забрать тебя сегодня, – сказала воспитательница. – Тебе придется остаться на ночь в садике». «Папа никогда не забирает меня из садика, – ответила я. – Меня забирает мама». «Твоя мама умерла, – сказала воспитательница. – Она отдала свою жизнь за родину. Больше она никогда не заберет тебя из садика, Юньюнь!» Я уже знала страшную правду, но теперь надежда, которую я лелеяла на протяжении целого месяца, окончательно умерла. Все это время входная калитка садика являлась мне во сне и наяву. Разница заключалась лишь в том, что во сне мама всегда входила в калитку, но, когда я не спала, калитка оставалась закрытой… Та субботняя ночь стала переломным моментом в моей жизни. Мое одиночество моментально превратилось в ненависть, в ненависть к тем, кто отнял у мамы жизнь и вынудил папу оставлять меня одну в садике даже в день праздника.

– Я приехал к тебе неделю спустя, – сказал генерал Линь. – Ты не выпускала из рук спичечный коробок с двумя пчелами. Воспитательницы боялись, что пчелы тебя ужалят, и пытались отобрать у тебя коробок, но ты плакала и кричала и не отдавала его им. Твоя ярость их испугала.

– Я сказала тебе, что хочу выдрессировать этих пчел так, чтобы они жалили врага, как они жалили маму, – сказала Линь Юнь. – Я даже с гордостью изложила тебе свои соображения насчет того, как убивать врагов. Помню, я сказала, что свиньи любят есть, поэтому нужно выпустить много-премного свиней туда, где живут враги, чтобы свиньи съели все продовольствие и враги умерли от голода. Еще я придумала с помощью маленького громкоговорителя, установленного рядом с домами врагов, по ночам издавать жуткие звуки, чтобы пугать их до смерти… Мне постоянно приходили в голову такие идеи. Для меня это стало увлекательной игрой, бесконечно веселившей меня.

– Я был встревожен, видя такое в своей дочери.

– Да, папа. Однажды, когда я закончила свой рассказ об очередном способе убить врага, ты какое-то время молча смотрел на меня, затем достал из бумажника две фотографии. Совершенно одинаковых, но только у одной был опален угол, а на другой были бурые пятна, которые, как я узнала впоследствии, были кровью. На фотографиях была семья из трех человек, оба родителя военные, но форма у них была не такая, как у тебя, папа, и у них были погоны, которых у тебя тогда еще не было[24]. Девочка была примерно одних лет со мной, хорошенькая, с розовыми щечками, похожими на дорогой фарфор. Выросшая на севере, я никогда не видела такую кожу. Длинные черные волосы ниспадали до пояса. Девочка была такая красивая. И мама у нее тоже была привлекательная, а отец был такой красивый, что я прониклась завистью ко всей семье. Но ты объяснил, что это вражеские солдаты, они были убиты огнем нашей артиллерии, а эти фотографии забрали с их трупов. И теперь у хорошенькой девочки с фотографии больше нет ни мамы, ни папы.

– Я также сказал, что враги, убившие твою маму, не были плохими людьми, – сказал генерал Линь. – Они поступили так, потому что были солдатами и до конца выполнили свой долг. И твой отец тоже солдат и должен выполнять свой долг и убивать врагов на поле боя.

– Я все помню, папа. Конечно, я все помню. Ты должен понять, что это были восьмидесятые годы. В то время то, чему ты меня учил, было еще непривычным и странным. Если бы правда всплыла, это положило бы конец твоей военной карьере. Ты хотел вырвать у меня из души семена ненависти до того, как они прорастут. Ты показал мне, как сильно меня любишь, и я до сих пор признательна тебе за это.

– Но это не помогло, – вздохнул генерал Линь.

– Не помогло. В то время мне просто было любопытно, что же это такое – долг, который заставляет солдат убивать друг друга, но не испытывать ненависти к своим противникам. Однако для меня все было по-другому. Я по-прежнему хотела, чтобы пчелы до смерти изжалили врагов.

– Мне было больно слушать тебя. Ненависть, рожденная одиночеством ребенка, потерявшего мать, быстро не проходит. И рассеять эту ненависть способна одна только материнская любовь.

– Ты это понимал. Появилась женщина, которая часто приходила к нам и была со мной ласкова. Мы с ней подружились. Но по какой-то причине она не стала мне новой мамой.

– Линь Юнь, – снова вздохнул генерал, – мне следовало обращать на тебя больше внимания.

– Позднее я постепенно привыкла жить без мамы, и со временем наивная ненависть в моем сердце угасла. Однако мне по-прежнему очень нравилось фантазировать, и я росла в окружении самого разного вымышленного оружия. Но лишь в то лето оружие стало частью моей жизни. Я окончила второй класс. Тебе предстояло отправиться на юг, разворачивать базу морской пехоты. Увидев, как я расстроилась, ты взял меня с собой. Место было уединенное, и, лишенная общества других детей, я играла с твоими товарищами по службе, по большей части молодыми офицерами, не имеющими детей. Вместо игрушек они дарили мне стреляные гильзы. Самые разные. Я мастерила из них свистульки. Однажды у меня на глазах солдат извлек из магазина патрон, и я потянулась к нему. «Детям с этим играть нельзя, – остановил меня солдат. – Детям можно играть только с обезглавленными». «Так оторви ему голову и дай его мне!» – сказала я. «Тогда это будет просто гильза, каких у тебя много. Я принесу тебе еще». «Нет! – упрямо сказала я. – Я хочу вот эту, с оторванной головой!»

– Да, ты именно такая, Линь Юнь. Если ты на что-то нацелишься, все остальное не имеет для тебя никакого значения.

– Я так приставала к солдату, что он наконец сдался. «Хорошо, но оторвать голову трудно. Я лучше ее выстрелю». Он вставил патрон в магазин, вышел с автоматом на улицу и выстрелил в воздух, а затем указал на выброшенную стреляную гильзу и предложил мне ее взять. Но я лишь уставилась на него широко раскрытыми глазами. «Куда подевалась пуля?» «Она улетела, высоко в небо», – сказал солдат. «А звук после выстрела – это сделала голова, когда улетала?» – спросила я. «Ты очень сообразительная девочка, Юньюнь», – сказал солдат. Затем он снова прицелился в небо и выстрелил, и я снова услышала свист летящей пули. Солдат объяснил, что пуля летит очень быстро и может пробить стальную пластину. Я погладила теплый ствол автомата, и тотчас же все оружие, которое я придумала в своей голове, стало слабым и беспомощным. Настоящее оружие, лежавшее передо мной, обладало неудержимой притягательной силой.

– Суровые вояки находили восхитительным то, что маленькой девочке нравится оружие, поэтому и дальше развлекали тебя им. В те времена учет боеприпасов был не такой строгий, и многие солдаты, увольняясь из армии, прихватывали с собой десятки боевых патронов. Так что тебе было с чем играть. Наконец дошло до того, что тебе позволили выстрелить самой; сначала тебе помогали держать тяжелый автомат, но затем ты уже справлялась сама. Узнав обо всем, я не придал этому особого значения, и к концу летних каникул ты уже самостоятельно ложилась на огневой рубеж и стреляла из автомата очередями.

– Я держала автомат и чувствовала, как он вибрирует при стрельбе, в то время как другие девочки убаюкивали кукол. Потом я увидела на стрельбище ручной пулемет. Мне звуки его выстрелов принесли радость, а не боль… К концу лета я уже не зажимала уши при взрыве гранаты и выстреле из безоткатного орудия.

– Позднее я часто на каникулы брал тебя с собой в боевые части, в первую очередь для того, чтобы проводить с тобой больше времени, но также потому, что, хотя я и не считал армию подходящим местом для ребенка, на мой взгляд, ничего плохого там с тобой произойти не могло. Но я ошибался.

– На протяжении всех каникул я постоянно общалась с оружием, поскольку солдаты с удовольствием давали мне поиграть с ним. Другим подросткам приходилось довольствоваться игрушечными пистолетами и автоматами, но я имела возможность играть с настоящим оружием, поэтому все с удовольствием учили меня стрелять – лишь бы никому не было плохо.

– Точно. Помню, это было вскоре после того, как была создана морская пехота, тогда постоянно проводились боевые стрельбы, и ты смотрела, как ведут огонь тяжелые орудия. Танки, самоходки, корабли. Ты стояла на возвышенности на берегу и смотрела, как боевые корабли обстреливают побережье, а бомбардировщики сбрасывают вереницы бомб на морские цели…

– Но самое большое впечатление, папа, на меня произвел огнемет. Я с восторгом смотрела на то, как шипящая струя пламени оставила на берегу огненную лужу. Полковник морской пехоты сказал мне тогда: «Юньюнь, знаешь, какое оружие на поле боя самое страшное? Не пушка, не пулемет, а вот эта штука. На южном фронте одного моего товарища облила огненная струя, у него тотчас же обуглилась кожа, и дальше наступил ад наяву. В полевом госпитале, когда его оставили одного, он достал пистолет и оборвал свои мучения». Помню, какой я видела маму в госпитале: кожа покрыта язвами, почерневшие пальцы так распухли, что она уже не могла взять пистолет… Одних подобный опыт навсегда отвратил бы от оружия, но другие, наоборот, прониклись бы тягой к оружию. Я относилась к последним – на меня эти устрашающие орудия оказали неудержимое воздействие, пьянящее, словно наркотик.

– Я понимал, какое воздействие оказывает на тебя оружие, Линь Юнь, но не придавал этому особого значения. По крайней мере, до тех учений на полигоне на берегу моря, в ходе которых пулеметный взвод вел огонь по целям на воде. Упражнение это было трудным, поскольку мишени качались на волнах, а сошки ручных пулеметов проваливались в глубокий песок, поэтому результаты стрельб были неважные. И тогда капитан, командовавший взводом, воскликнул: «Стыд и позор! Вы только посмотрите на себя! Даже маленькая девочка справится с этим лучше вас! Юнь, подойди сюда и покажи этим недотепам, как нужно стрелять!»

– И я легла на песок и расстреляла два магазина патронов. Поразив все мишени.

– Я смотрел на пулемет, равномерно пульсирующий в твоих нежных слабых руках, руках двенадцатилетней девочки. Пряди волос у тебя на голове тряслись в ритме сильной отдачи, в детских глазах отражались вырывающиеся из дула вспышки, на лице застыло выражение восторженного возбуждения… Мне стало страшно, Линь Юнь, по-настоящему страшно. Я не мог сказать, когда моя дочь стала такой.

– Ты утащил меня прочь. Утащил под восторженные крики солдат, гневно бросив им: «Впредь не позволяйте моей дочери прикасаться к оружию!» Впервые я увидела тебя таким разъяренным, папа. С тех пор ты перестал брать меня с собой в войска, стараясь проводить больше времени со мной дома, хотя это и сказывалось отрицательно на твоей карьере. Ты познакомил меня с музыкой, живописью, литературой, сначала поверхностно, затем все более и более углубленно, открывая мне прелести классического искусства.

– Я хотел развить у тебя нормальное эстетическое восприятие, побороть нездоровое увлечение оружием.

– Ты великолепно поработал, папа. Ты был единственным, у кого это получилось. Твои товарищи ничем не могли тебе помочь. Я всегда восхищалась твоей эрудицией, и я не могу выразить словами, насколько признательна тебе за потраченные на меня усилия. Но, папа, сажая у меня в сердце этот цветок, посмотрел ли ты, какая там почва? Ничего изменить уже было нельзя. Да, в своем восприятии музыки, литературы и живописи я превосходила большинство своих сверстниц, однако главным для меня было то, что это помогало в полной мере восхититься красотой оружия. Я поняла, что красота, какой ее понимает большинство людей, на самом деле является чем-то хрупким и беспомощным. Истинная красота должна держаться на внутренней силе и развиваться через чувства, родственные ужасу и жестокости, от которых можно подпитываться силами или принять смерть. И в оружии эта красота выражена в полной мере. С той поры – пожалуй, это произошло в старших классах школы – мое очарование оружием поднялось до уровня эстетики и философии. И ты не должен переживать из-за этой перемены, поскольку в значительной степени поспособствовал ей.

– Линь Юнь, но как ты сделала этот шаг? Оружие способно сделать человека бесчувственным, но может ли оно свести его с ума?

– Папа, к старшим классам школы мы с тобой проводили вместе все меньше и меньше времени. А после того как я поступила в военный университет, у нас осталось еще меньше возможностей для общения. Ты даже не представляешь, сколько всего произошло за это время. Например, был один случай, связанный с мамой, о котором я тебе никогда не рассказывала.

– С мамой? Но ее же больше десяти лет как не было в живых.

– Совершенно верно. Но этот случай оказал на меня колоссальное воздействие.

И тут, на пронизывающем ветру со стороны пустыни, между усеянным облаками небом и его отражением в огромном зеркале, Динг Йи, полковник Сюй и генерал Линь выслушали ее рассказ.

– Возможно, тебе известно, что пчелы, убившие маму на южном фронте, родом были не из этих широт. Их ареал обитания расположен значительно севернее. Странное дело: в тропических лесах на юге Китая полно собственных видов пчел, так зачем же использовать в качестве оружия уроженцев далекого севера? К тому же это были обыкновенные пчелы, не отличавшиеся особой агрессивностью, и их яд не был таким уж токсичным. Похожие атаки имели место на других участках фронта, были жертвы, однако война быстро закончилась, и это не привлекло особого внимания.