Нет имени страшнее моего

Кажется, пару раз ловил на себе ее взгляд… думал, что ловит, ведь ей также запрещено не только встречаться с мужчинами, но лицезреть кого-то, кроме мужа и повелителя. Посему, когда ее паланкин выносили из Тайного замка, простецам обязывалось падать ниц, дабы не видеть ничего, кроме ног носильщиков. Даже жителям дорогих домов, мимо которых она проезжала, запрещалось открывать ставни. Будучи сотником, он охранял часть ее пути – от галереи до моста – и иной раз не мог не посмотреть в сторону неспешно проплывавших окон, забранных изящной бронзовой решеткой, изображающей розовые кусты, и закрытых газовой тканью. И несколько раз видел, определенно видел, как она поднимала голову и смотрела в его сторону. Вглядываясь в полутьму паланкина, он не мог ошибиться.

Наверное, еще одна причина, по которой он отправился пытать судьбу, воистину пытать, ибо стать ближе не значило получить доступ. За месяц, проведенный в Тайном замке, он так и не повидал ее, нигде и никак. Возможно, она сама хоть раз да высмотрела нового начальника стражи, даже скорее всего. Как и теперь следила за ним, за его поединком. Абаим тоже не хотел ошибаться в этом.

Император хлопнул в ладоши, Абаим очнулся, вспомнил о долге, чести и правилах. А еще о ней и о вчерашнем вечере, – все сплелось в голове, все смешалось, но, смешавшись, и выветрилось немедля, стоило ему сделать первый шаг по направлению к стене.

Правила схватки выбора просты и понятны, ничего хитрого, никаких подвохов, только сила и скорость. Противники расходятся на расстояние в тридцать локтей от бронзовой плиты, по сигналу императора каждый стремится первым добежать до меча, и обретя это мгновенное преимущество, старается не дать сопернику завладеть своим оружием, или первым же ударом убить его. В нынешнем случае, последнее. И надо же так случиться, что именно против Хандоги поставили его. Но если император полагает…

Тот подал сигнал, мысли исчезли. Оба, отойдя на заданное расстояние, изготовились к рывку, а по сигналу тотчас бросились к разложенным на плите мечам. Начальник стражи еще успел заметить, что его заместитель не совсем в форме, что неровно дышит, не пришел в себя полностью после битвы с мятежниками, и, кажется, не слишком готов к подобному испытанию…

Абаим все сделал неправильно. Умом он понимал невозможность, непостижимость своих поступков, но никак не мог остановиться. Будто неведомая сила подхватила его и понесла вперед.

Он первым достиг бронзовой плиты, на несколько шагов опередив Хандогу. Зрители невольно ахнули, когда главный страж схватил предназначавшийся ему меч и ударил ногой по острию соседнего, так что, описав дугу, рукоять того легла Абаиму в левую руку. Исход стал очевиден, противники не имели никакой защиты от заготовленного оружия, никто и предположить не мог, что вызов к императору может означать подобное испытание. Да и предположив, вряд ли посмели надеть доспехи – все одно, господин приказал бы их снять. Ведь он спешил выявить врага и друга, а значит, долгие поединки устраивать государю ни к чему. Сегодня днем его еще ждет казнь младшего генерала Заварзы и обед с послом колониального архипелага Сакар и Твело, того самого, который покорял ради золота и новой жены младший генерал. А вечером традиционный обряд омовения в бане, а после, по совету астролога, посещение покоев первой жены. Она, единственная, даровала ему наследников. Странно, что вторая, сакарка, все еще жива. Ведь есть еще наследники от восьми из двенадцати наложниц. В том случае, если те рожали первенцев девочек, то приговаривались, к условному побиванию горящими угольями, становящемуся реальной казнью в случае повторения подобного. Жена же и вовсе не имела права родить дочку первой.

В тот миг, когда оба меча оказались в руках, ему снова показалось, как занавеси дернулись. Абаим перехватил меч Хандоги, взяв его, точно копье, и что было сил метнул – но не в противника. Будто молния пронизала сгустившийся от напряжения и наступающей жары воздух. И разрядилась кровавым пятном на белоснежном кафтане государя.

Мгновенное замешательство, все остолбенели. Кажется, действие Абаима показалось нелепой, детской выходкой, за которой сейчас же, немедля, последует расплата. Вот в этот миг. Нет, так в последующий за ним. Или в наступивший после.

Но песчинки времени просыпались, и просыпались – и все впустую. Ничего не произошло ни в следующий миг, ни через один. Абаим, все так же державший меч наизготовку, пристально смотрел на императора, император отвечал таким же взглядом; да и Хандога, вцепившийся в бронзу плиты, не мог отвести взора от господина, равно как и прочие собравшиеся, ожидавшие неминуемой бури.

Но тут случилось непредвиденное. Император захрипел и стал клониться назад, а затем тяжело, плашмя рухнул на мраморные плиты храма, подняв едва заметное облачко пыли. Вонзившийся точно в сердце меч от удара чуть выскочил из раны, показав всем собравшимся священную кровь на своем острие.

И снова ватная тишь. И все те же неотрывные взгляды, сошедшиеся на поверженном господине и властителе. Один только астролог – сколько перед этим времени прошло, никому точно не известно, – первым сумел преодолеть себя и, подойдя к павшему и склонившись над ним, убедился уже в очевидном. И, разогнувшись, тихо произнес:

– Император умер. Как и было предсказано, – и далее чуть громче. – Слава императору.

Вместо того, чтобы упереться в небо, тем самым, напоминая кого-то из дальней родни только что убитого, тонкий длинный палец астролога буквально вонзился в Абаима. Почтенный Сабаней медленно преклонил колени. Среди собравшихся снова возникло недолгое замешательство, после чего его примеру последовал главный советник, а за ним уже все присутствовавшие.

И только Хандога, растерянный, обомлевший, остался стоять, опираясь на бронзовую плиту и взирая на труп.

Глава 5

Храмовая площадь по-прежнему пустовала, хотя, казалось, бездна времени утекла песком меж пальцев. И только окно женской половины приоткрылось – на ладонь, едва ли больше. Абаим бездвижно стоял, глядя на дрогнувшие занавеси, покуда к нему не спустился астролог. И указав на окно, тихо произнес:

– Пора действовать, господин, – Абаим недоуменно посмотрел на него, тот снова указал на женскую половину дворца. – Император должен править единолично, как и подобает истинному правителю, – и его взгляд упал на второй меч, что все еще держал в руках бывший начальник стражи.

Абаим немедля понял его не высказанные вслух мысли, однако, никак не мог пошевелиться, дабы последовать им. Тогда Хандога повалился перед своим новоиспеченным господином. Меньше всего некоронованный правитель ожидал подобного.

– Прикажи пойти с тобой, господин. Все взять на себя. Показать свою преданность новому владыке.

– Показать преданность, – стража как снопы, переползши с прежнего места, рухнула к его ногам. Эхо нестройных голосов разнеслось по площади, заметавшись, вернулось вскриками и шепотами, точно насмехаясь над нежданно обретшим неслыханную власть и могущество. Абаим повертел головой, куснул губы, сжал в руке меч. Со стороны дворца приемов выбежали вооруженные служки, судя по одеждам, принадлежащие советнику, видно, по сигналу почтенного Цвы́ля. В самой женской половине тоже зашевелились, а значит, времени осталось немного. Пока Тайный замок еще хранит свою страшную тайну.

Абаим наконец пришел в себя и кивнул собравшимся. Стража бросилась на женскую половину, главный советник свистнул слуг. «И откуда у него столько? – успел удивиться бывший начальник стражи, – Вроде бы за весь месяц не попадались на глаза, а тут не один десяток разом». Цвыль, не растерявшись, будто все происшедшее входило в его намерения, приказал тотчас окружить дворец и, поубивав евнухов, сторожащих подземелья, удержать находящихся во дворце от побега. Абаим отчего-то ничуть не удивился, с какой скоростью был выполнен приказ, как быстро слуги окружили дворец, откуда взяли оружие, да почему вообще оказались столь хорошо подготовлены, вырезая и стражей нравственности и чистоты, и заточенных во дворце жен и наложниц, да и самих наследников. Последним всегда везло меньше: шутка сказать, но указом деда покойного полубога они вообще лишались права покидать Тайный дворец, пока отец не укажет на одного, коему надлежит стать продолжателем рода. В этом случае иным отпрыскам оставалось либо бежать как можно дальше из Тайгии, либо сгинуть столь же быстро, как сейчас.

Палач присоединился к ним, широко шагая позади Абаима, он что-то насвистывал себе под нос, последнего это раздражало, но одернуть истязателя он не смел. Так они и вошли в покои – один с обнаженным мечом, беспрестанно озиравшийся, другой, насвистывая про себя надоедный мотивчик и останавливаясь лишь, чтобы присвистнуть, увидев очередную обнаженную девицу, нарисованную на штукатурке или шелках.

– Ну чисто дом терпимости, – наконец, восхищенно произнес он, не обращая внимания на трупы детей, валявшихся то там, то здесь, а через некоторые попросту перешагивая. Не выдержав, Абаим одернул его, приказав замолчать, а сам поднялся на третий этаж – туда еще не добрались стражи, и там приоткрывалось знакомое окно.

Он едва не поскользнулся в луже крови, натекшей из трех наложниц, коим бездушно взрезали животы торопливые стражи, побросали кучей, словно скирду, и пошли дальше, – а кровь все еще вытекала, собираясь в большую лужу прямо перед лестницей. Коридор из комнат женской половины уходил в неведомую даль, Абаим лишь бросил взгляд в ту сторону, направляясь к лестнице. Первый этаж дворца принадлежал отпрыскам императора, второй – наложницам, третий неровно поделили две жены, северянка взяла примерно три четверти помещений, жительница Сакара – оставшиеся четыре комнаты. Откуда он это узнал, никогда здесь не бывая? Все просто, неделю назад тщательно расспрашивал стражей, охранявших женщин и детей от нападения нганасанов, охранявших тщательно, но по счастью, напрасно. Когда же эта резня, волею ныне покойного императора, подошла к концу, Абаим вызвал к себе старшего евнуха, того самого, о чей труп едва не споткнулся при входе в женскую половину, и долго выяснял, что происходило во дворце, выведывая все больше о сакарке. Так и узнал, где расположена ее спальня. Оттуда выглядывала она, когда покойный дал сигнал к началу своей смерти, туда и устремился Абаим, движимый единственным желанием лицезреть свою недостижимую – о большем он ни прежде, ни сейчас мечтать не смел.

– Картли́ не трогать! – крикнул он подбегавшим слугам главного советника – ну повсюду они, кишат, ровно муравьи, рыжие муравьи, охрана в терракотовых кожаных нагрудниках, покрытых тяжелыми стальными квадратами, с саблями и кинжалами, как нельзя более подходящими для ближнего боя, вернее, избиения. – Вы слышали мой приказ?

Молчание. Кто-то, очевидно, сотник, остановился и ответил: «Да, господин», – не забыв поклониться в ноги. Он еще подумал, понял ли его воин, ведь это не имя жены, а прозвание, под которым император объявил ее супругой своей.

Еще раз вспомнив о ней, Абаим вздрогнул – что-то загромыхало внизу. Он спешно выглянул в окно. Это уже люди самого звездочета перекрыли площадь перед храмом, часть вошла внутрь и запалила здание, а другая за это время успела вынести что-то, складывая награбленное добро ворохом прямо на стилобат, невдалеке от одиноко лежащего трупа, который до сих пор никто не потрудился убрать.

Все верно. Не надо иметь семь пядей во лбу, чтобы понять, что произошло в последние дни. Каждый боялся, проиграв, потерять все, потому каждый привел своих людей в Тайный замок. Абаим резко отодвинулся от окна, едва не столкнувшись с палачом, почтительно уступившим ему дорогу. Значит, не просто в заговоре он оказался, но в самом его центре, движущей силой, сутью и основой. И в таком тонком заговоре, какой только и возможен против столь могущественного в ведовстве императора и какой только в силах осуществить помощники истинного владетеля земель. Не просто через третье лицо, но через лицо, ни о чем не ведающее, не догадывающееся даже. До самого последнего момента.

Почему-то вспомнился его старый учитель, седовласый Кула́й, не раз говоривший, что воинам приходится исполнять приказы тех, кто на деле является точно такой же куклой в чужих руках. Абаима дрожь пробрала от этой мысли. Постаравшись выкинуть поскорее ее из головы, он подошел к комнатам, занимаемым сакаркой, остановился, перевел дух, прежде чем потянуть ручку двери на себя. Снова остановился, проверяя, нет ли крови… Нет, крови не оказалось.

Дверь чуть слышно заскрипела, он невольно вздрогнул. Заглянул внутрь и тут же отшатнулся, едва не столкнувшись лицом к лицу с той, о которой, если и смел думать, то самое отвлеченное, всякий раз напоминая себе, кто она и чьей супругой является, дабы не помыслить лишнего, не посметь подумать, – хотя, что говорить, думалось все равно, несмотря на запреты. И сны, их ведь тоже невозможно проверять простому смертному, разве что магу, что в сновидческих делах умудрен с младых ногтей.

Мысли снова смешались, он замер. Замерла и Картли, глядя на него, вцепившись, будто утопающий в соломинку, взглядом в его глаза, ища в них предначертанную судьбу. Еще миг или…

Невольно он отвел взор, отпуская напряжение, во мгновение ока возникшее меж ними. Взгляд остановился на полной груди, стянутой узкой рубашкой и покрытой безразмерным халатом, в коем надлежало появляться жене императора перед евнухами и прочей челядью, но даже в нем она выглядела… Абаим с трудом совладал с нахлынувшими чувствами. Равно как и Картли, ухватившаяся за дверной косяк, внезапно ослабев, устало согнулась, глядя под ноги, все поняв разом и постигнув, смиряясь с новым своим предназначением – мужской взгляд слишком понятен и очевиден, как бы ни старался скрыть его Абаим, чтобы задаваться лишними вопросами о дальнейшей судьбе.

Чей-то истошный крик привел их в чувство. Внизу по-прежнему убивали, но уже тише. Звон сабель, прежде слышимый постоянно под ухом, теперь удалялся в конец второго этажа. Какое-то время пройдет, и шум борьбы и предсмертные вопли стихнут, остановив биение многих сердец окончательно и бесповоротно. Старых, юных, полных жизнью, так и не познавшей ее: для рубящих направо и налево это не имело значения. Слуги выполняли приказ. Даже не так… Они просто работали на нового императора, пусть еще не взошедшего на престол, но что может помешать после этого почти обязательного, какого-то животного действа Абаиму стать государем всей Тайгии? Раз на него сделана ставка самыми могущественными людьми империи, решившими сместить полубога и поставить на его место новое светило, горевшее не столь ослепительно ярко и послушное в их умелых руках.

Он отчего-то вспомнил, как молодой лев, изгоняя старого, убивает весь молодняк, что кормят львицы. Давно это было, почти двенадцать лет назад, в его первый поход на самый юг, на княжество Го́тию, присоединенное тогда к Островной империи. Возрастом и характером схожий с Хандогой, убеленный сединами ветеран Кулай, начавший свое служение еще при деде убитого полубога, рассказывал множество поучительных историй безусому юнцу, только что забритому в армию. Абаим происходил из крестьян и, вытянув жребий, вместе с еще тремя парнями из деревни отправился на двадцатипятилетнее служение во славу отца-императора, а затем и его сына.

Одна из историй повествовала о повадках горных львов, что во множестве водились на холмах и в низинах северо-восточной части острова, и от которых войскам императора доставалось почти как от лучников готийцев. И тогда эта история вызвала отвращение у Абаима, и сейчас, уродливо повторившись, заставила морозец пройтись по спине. Он куснул губы, торопливо оглянувшись. И снова воззрился на Картли.

А ведь дед убитого им полубога в точности так же занял трон, положив в день восшествия на престол всех, до кого смог тогда дотянуться. Не многим же он отличается от прародителя прежней династии, подумалось Абаиму. С железистым привкусом крови во рту он, замерев, смотрел на Картли, вдруг увидев неподдельный страх в ее очах.

– Не бойся, – произнес он глухо, но слова никак не соответствовали тону, коими были произнесены. – Никто не тронет тебя. Я отдал приказ.

– Теперь ты приказываешь, – впервые он услышал ее голос, нежданно глухой, точно хрустальный колоколец враз покрылся множеством трещин. – Какой приказ будет отдан для меня, мой господин?

И снова пристально посмотрела в его глаза. И снова Абаим не смог выдержать ее взгляд.

– Пока никакого. Жди здесь, я приду к тебе позже.

Но вот остаться верным собственному приказу он никак не мог. Стоял в дверях и, нежданно осмелев, пожирал ее взглядом. Как пожирает мужчина женщину, по праву принадлежащую ему и никому больше. Как горный лев жаждет молодую львицу, издали почувствовав запах ее течки. Но и в то же время во взгляде отсутствовало, наверное, главное – истовое желание, лишь немедленное удовлетворение которого принесет краткое облегчение.

Абаим вздохнул, она враз все поняла. И нежданно посмела задать вопрос:

– Не будет ли мне позволено посетить свою наставницу, господин? Послы моего государства прибыли с визитом к моему… Вероятно, ты захочешь увидеться с ними сегодня, в назначенный час. Или определишь новый.

– Наверное, – он не думал, что говорит, мысли были подле Картли, но принадлежали не разуму, чувствам. – Наверное, мне стоит… – и замолчал, внезапно поняв, что жена императора не должна, не может знать ничего такого, о чем говорит сакарка, просто потому что ее обязанности сводятся к другому. Политика, даже если она касается бывшей ее страны, ныне изувеченной чужими сапогами, удел мужчин. Ее же забота – рождение и воспитание потомства, услаждение господина музыкой, сложением стихов и песен. Мать сгинувшего полубога, детей которого сейчас добивают в дальнем конце анфилады, была известной поэтессой. Тайна сия раскрылась лишь после ее преждевременной смерти. Сын не хотел хоть малейшей огласки, не выпускал, как казалось, рукописей из рук. Да вот только стихи его матери, подписанные затейливым псевдонимом Обо́ра, переписывали во многих мастерских по стране, а затем, писанные, на бересте листы зачитывали, передавая из рук в руки. Абаим не читал, но слышал, что тонкая лиричная душа матери полубога находила свое истинное отражение в прекраснейшем из словесных искусств. Под псевдонимом ее душа нашла множество поклонников по всей империи.

Только похоронив мать, сын распорядился открыть тайну. Кажется, это было снова связано с политикой, ибо поэтессу Обору переводили на континентальные языки весьма охотно – а Островной империи требовалось имя, влияние, сотрудничество с державами, прежде всего, с великой Мангазеей, где поэтессе даже поставили часовню. Верно говорят, что мать императора даже после смерти послужила делам своего сына и отечества.

Не исключено, что Картли служит… служила императору куда больше, чем Абаим мог предположить, раз, до сих пор бездетная, оставалась жива. Может, тайные переговоры, что предстояло императору провести с послами, – ведь невозможно вести встречу с теми, кого вроде как не существует, кто представляет государство поглощенное, сгинувшее с карт, – в той или иной степени подготавливала она? Абаим снова впился в нее взглядом и снова не рискнул взглянуть в глаза. Удивительная женщина.

– Я дам тебе знать после встречи, как все прошло. – Кажется, она негромко выдохнула. Его предположения только подтверждались.

– Нужна ли моя помощь господину?

– Я дам знать. Прощай.

И, пересилив себя, покинул покои.

Первым, на кого он натолкнулся внизу, оказался Хандога. Воин лежал поверх двух детей императора, десяти и четырнадцати лет, с перерезанной кинжалом глоткой. Кровь еще пузырилась, медленно вытекая из раны, ведь сердце остановилось только что.

Глава 6

Конечно, новому господину немедленно все объяснили, тут же, над не остывшим еще трупом. Десятник позвал главного советника, тот предстал, будто по мановению волшебного жезла – при всем параде, даже полы халата не испачканы в крови. Цвыль не успел открыть рот, как появился астролог вместе с гадателем казначея. А следом и сам казначей прибыл. Абаим оглядывался, ожидая появления еще кого-то…. Но нет, более никто не появилось: теперь стали видны все участники заговора, основным действующим лицом коего стал начальник императорской стражи. Быть может, кроме главного кукловода, устроившего и провернувшего столь хитроумную затею. Видимо давно всё и все были готовы к осуществлению этого намерения, оставалось лишь найти человека, способного вонзить меч в тело монарха, но до последнего мига не понимающего своей роли в происходящем. Этим человеком и оказался Абаим – и кто знает, кто подтолкнул на самом деле его к посещению дома астролога, быть может, сам звездочет?

Абаим делал вид, что слушает, хотя понимал через слово сбивчивые, путаные объяснения. Мысли, слишком много мыслей – как и вчера вечером – теснились в голове. Кажется, эту ночь опять не спать, вот самая простецкая мыслишка, нежданно затмившая все прочие. Он устал, замучился находиться в постоянном напряжении, ожидая новых, худших неожиданностей. Хотя, казалось, куда уж хуже? Его стража перебита слугами главного советника и астролога, вырезана под корень. В Тайном замке не осталось ни одного человека, связанного с начальником стражи. Месяц – слишком мало, чтобы успеть завести серьезные знакомства, а те, что имелись… Наверное, советник прав, когда говорил о Хандоге, как о преданном до мозга костей человеке императора, готового за него жизнь положить – и в итоге положившего. Вместе с остальными, попавшими под руку охранителями, мешавшими осуществлению исполинского замысла, и скорее всего, совершенно случайно вмешавшимися в него.

Что говорил советник: ах, да – про то, что стражи, подбиваемые Хандогой, поднялись против нового императора, восстали, почему и оказались в убиенном меньшинстве – вместе с евнухами и прислугой женской половины. Абаим на каждом из своих подчиненных насчитал не менее четырех ударов кинжалом – убивали не просто наверняка, но показательно, чтобы и слепому, и убогому стало очевидно, чего стоит новый господин, начальник стражи, нареченный заговорщиками императором. Воистину слепой и убогий, теперь один в Тайном дворце, ставшем для него ловушкой, в которую не просто сам забрался, но и еще и петлю на своей шее для удобства ловцов затянул.

Он молчал, подавленный. Глядел на собравшихся плотным кольцом вокруг него, убеждавших, улещивающих, успокаивающих. Но понял только одно: сейчас его убивать не станут. А может, и вовсе сохранят жизнь, ежели будет вести себя правильно. Ведь они… Что говорить, главный советник уже чувствовал себя хозяином, разъясняя Абаиму новые порядки, а вместе с тем, давал распоряжения своим людям. Слуги Цвыля мельтешили, встревая в редкие вопросы бывшего начальника стражи, этой самой стражи и всего прочего лишившегося, что-то уточняя, переспрашивая, влезая без повода, еще и еще раз ставя государя на отведенное тому место посаженного шута.

Позади что-то треснуло, ухнуло – ах, да, астролог ведь поджег храм. Сейчас он вспыхнул весь, разом. Вокруг столпилась охрана звездочета, с удовольствием разглядывающая пожар и неспешно переговаривающаяся меж собой. Кто-то держал еще в руках рукописи из библиотеки – астролог приказал вынести все самое ценное, а то, в чем ему не было нужды, уничтожить со всем тщанием. Артефакты, коими повелевал император, находились в руках слуг или самого почтенного Сабанея. А вот станет ли пользоваться ими их господин, тот еще вопрос. Ведь государей ныне, Абаим оглянулся, как самое малое, трое. Это если не считать Заварзу. У Абаима сложилось впечатление, что и храм подожжен не случайно, ведь младший генерал в городе один, его войско осталось на кораблях, горящий храм, чей черный дым поднимается высоко в небеса, прекрасный знак для тех, кто находится за пределами города. Знак того, что все завершилось удачно. Войскам можно сходить на берег без боязни.

– Господин изволит принять послов? – поинтересовался советник. Абаим взглянул на него, не сразу поняв, о чем идет речь. Ах да, послы Сакара и Твело. Он покусал губы, затем медленно кивнул, мотнул головой. – Мне приказать распорядителю назначить новое время и разъяснить положение дел во дворце? Или господин прикажет держать дела Тайного замка до поры, до времени в неведении для прибывающих?

Он будто издевался. Как кошка, играющая с пойманным мышонком – то придавит, то отпустит.

– Держите в тайне, – наконец, обретя голос, распорядился Абаим. Цвыль немедля склонился в полупоклоне – еще одна издевка: главный советник обязан стать на колено, получая приказ императора, пусть пока и не прошедшего интронизацию. Но раз признал, будь добр подчиняться правилам. Хотя что Цвыль замыслил сейчас… кто знает? Хотелось бы знать, дотерпят они до прибытия войск Заварзы или не выдержат и низложат избранного мышонка. Определенно, думалось Абаиму, ему надо поспешить и провести интронизацию в ближайшие два дня. Пока до столицы не дошла армия, пока армия уверена… так он хоть немного продержится на престоле. Да что продержится, хоть проживет еще чуть. Когда на шее петля, как-то особенно хочется жить.