Morituri. Идущие на смерть

– Три задания без мортов. Вон отсюда и быстро за работу! Ее теперь больше, чем нужно!

За дверью уже появился силуэт руки.

– Почему нас не проверяют? – обернулся Дуадж.

– Старик не велел. Тронули вы его. Быстро прочь отсюда!

Когда они оказались на воздухе, Сефер даже не глянул на задание, просто помчал туда, куда звала его мерцающая линия жизни на ладони. Дуадж молча мчал рядом, без своих шуточек, идей и комментариев. Это было их самое страшное возвращение в Вечность. И стереть его не могли никакие последующие задания и происшествия. Оно клеймом выжглось у Сефера на подкорке. И единственное, чего он хотел, чтобы это никогда не повторилось.

Поэтому внезапное возникновение Дуаджа в очереди и то, что он приложил руку к получению нового задания, резко перекинуло Сефера в историю разрушения мира. Он дернулся. И вернулся в сейчас.

– Сыгранем по нашим старым правилам – ты, я и куча веселых идей и развлечений? – произнес Дуадж.

Но Сефер был совершенно не готов к играм и нарушению правил. Он отпихнул руку Дуаджа от стекла, прижался своей ладонью к исчезающей уже руке с другой стороны, шаркнул и резко оказался в какой-то кухне. Смех Дуаджа донесся до него улетающим эхом.

Глава четвертая. Медом намазано

Сефер никак не мог прийти в себя после встречи с Дуаджем. Все оборачивался, боясь, что тот возникнет за спиной. Дуаджа не было, но были мысли. И они неслись по неприятному кругу.

Как он вернулся? Неужели их разделение было временным? Неужели он знает, что разделение – его, Сеферова, инициатива? Неужели Летум рассказал ему? Неужели они опять должны объединиться? А как быть с Гефьон? Слишком много «неужели» жужжали в его мыслях. Как это несвоевременно сейчас! Он только окреп, перестроился, начал новый этап существования – заключил союз. И что теперь, опять откат назад?

Некоторые считают, что Смерть одинока. Но это не совсем так. У Смерти нет другой возможности поддерживать свое существование, кроме как выполнять работу и получать морты. Единственное, что может дать Смерти дополнительную подпитку – это синергетичный союз.

Чем больше Смерть приносит душ, тем больше она разрастается и тем более непобедимой становится. Статус Смерти измеряется в мортах – количестве смертельной энергии в них накопленной. Но, к сожалению, единолично использованные накопленные морты не так эффективны и могут сгореть, обнулиться и тому подобное. Если, например, задание было тяжелым. Поэтому Смерти с равным запасом мортов могут объединять энергию. Это хорошо в двух случаях: на случай отсутствия работы объединенные могут делиться мортами, чтобы Смерть продолжала свое существование. Кроме того, объединение мортов удваивает их силу. А еще дает возможность создавать новые запасные Смерти: если Смерть-мужчина ежедневно делится большим потоком мортов со Смертью-женщиной, Смерть-женщина откладывает из излишков новую маленькую Смерть.

Потому Смертям предписано образовывать синергитичные союзы, чтобы поддерживать существование и баланс Смерти в общей системе мироздания.

Союзы ежедневно традиционно обмениваются мортами, при обмене те трансформируются в антитела, укрепляющие и охраняющие обоих. Только Смерть женского пола способна совершить такую трансформацию мортов. И только с мужскими мортами. Поэтому союз взаимовыгоден.

Поскольку после разделения Сефер был еще неокрепший и на заданиях много не получал, союз ему был просто необходим. И союзницу он выбрал себе по статусу – неразросшуюся, маленькую, миловидную, почти прозрачную Гефьон. Гефьон была детской Смертью, и поскольку развитие в мире людей не стояло на месте, все реже была востребована. Но она понравилась Сеферу, потому что была ласковой и нестрашной, что редкость в мире Смертей, а еще очень естественной. Можно даже сказать, что дети любили ее, она им рассказывала смешные и приятные истории, когда забирала, они шли за ней с охотой и без страха, легко. А еще у нее был пунктик в работе, за который ее многие осуждали. Она всегда захватывала с собой помимо ребенка, его любимую игрушку. Многие видели в этом признак очеловечивания. Но Гефьон происходила из древнего скандинавского рода, где царили жертвенные культы и вещам отводилось значимое место в загробном мире: хоронили с оружием, с драгоценностями, с бытовыми предметами. Конечно, никто этим после смерти не пользовался, но иногда можно было полюбоваться неясными артефактами и подивиться человеческому мастерству.

Гефьон считала этот способ своим ноу-хау и утверждала, что у нее никогда не бывает ошибок и провалов именно поэтому. Как бы ни относились критики к игрушкам, у Гефьон, действительно провалов не было, статистика была хорошая, а семья – древняя. Сефер же видел в этом две важные вещи. Первое: Гефьон гораздо больше знала о сути человека, чем Смерти, ее осуждающие. Второе: Гефьон приносила игрушки домой, так как детям они больше не требовались и не являлись поддержкой. А на игрушках всегда застревала мортовая пыль, которой можно было подпитаться в сложные периоды.

Когда Сефер засинергился с Гефьон, оба сразу начали активно расти и расширяться. Сначала Сефер долго не мог привыкнуть к тому, что с партнером необязательно разговаривать и обсуждать что-то, потому что до этого они с Дуаджем всегда разговаривали. Но потом даже полюбил эти союзные будни, когда можно было принадлежать только своим большим мыслям и исследованиям о том, где кончается Смерть и начинается Свет. И что там, в Свете творится. И почему каждый департамент мироздания занят только своим отдельно выделенным делом, и как они все объединяются, и где найти переход с одного уровня на другой, и почему никого поиск этого перехода не интересует, кроме того, встреченного в юности монаха, и еще каких-то невстреченных, и потому абстрактных воина и ученого.

Гефьон разговаривать не любила. Зато она пела. Ее песни были заунывными, но от них в мыслях рисовались спокойные безбрежные виды скандинавских озер, монохромных пейзажей и становилось грустно и спокойно. И еще, ее пение работало, как пение Сирен – может быть, в роду кто-то был с юга, а может, в скандинавии тоже были свои Сирены – оно лишало тебя воли и притягивало. Хотелось идти на звук и раствориться в нем. Однажды у Гефьон было задание забрать из леса заблудившуюся девочку. Гефьон усмирила ветер, включила закат и звезды, запретила зверью шевелиться, чтобы не пугать ребенка и не хрустеть ветками в лесу. Но девочка все равно боялась и страдала. Тогда Гефьон вопреки правилам начала петь. Музыка ее голоса рассказывала девочке сказки про горных троллей, про их короля, про юношу, который искал себя, и про девушку, которая ждала юношу. Пение ее так сплелось с лесом, закатом и душой девочки, что страх отступил и девочка отправилась за Гефьон в спокойствии. Несмотря на нарушение правил, никто в департаменте не высказал ни одной претензии, а из департамента света даже прислали премию в виде дополнительных мортов. Там, конечно, были отягчающие обстоятельства: какой-то мужик не мог уснуть, вышел полюбоваться закатом и внезапным образом попал в межзвуковые слои. Услышал музыку и настолько ей проникся, что записал. А потом даже оформил в целое симфоническое произведение. Главную героиню назвал не то Соловей, не то Сольвейг. И ни слова про Гефьон! Сефера сердило, насколько люди легко относятся к авторству, плагиатам и воровству. Понятно, конечно, что этот подход оттого, что они ничего не придумывают – все уже давно придумано и сделано. Департамент Света лишь попускает людям заглянуть туда или сюда, дает возможность пользоваться той или иной вещью или знанием. А люди воспринимают все это не как подарок, а как свое личное открытие. Сефер, конечно, знал, что люди несовершенны и способны врать даже самим себе, и обычно он игнорировал этот момент в них. Но история с музыкой Гефьон его почему-то задевала.

Может быть потому, что в основу ее сюжета было заложено его личное переживание. Ведь с момента разделения с Дуаджем он натворил много глупостей, но чувствовал себя должным искать свою мечту и себя и идти по своему пути, пусть даже и полному промахов.

Путь, кстати, действительно был так себе. Сеферу все время что-то не удавалось, а количество получаемых мортов резко сократилось по сравнению с прошлым. Но он знал, что это издержки перемен, и делал все, чтобы поскорей нормализоваться. И Гефьон ему в этом очень помогала.

И что же теперь, все это оборвется? Или нужно поделиться этим с Дуаджем?

Сефер понял, что мысли можно остановить только если переключиться на задание. Иначе он целую вечность тут проторчит, упустит нужный момент и вернется порожним. А это значит без мортов. А там, за дверями, Дуадж. И возможно нужно будет как-то противостоять его возвращению, а без мортов, пустым, сил на это не будет.

Он поднес ладонь к глазам, наскоро пробежался по информации, но не смог сосредоточиться. Запомнил только, что там кипящая кастрюля, какая-то молодая женщина, что еще? Не важно, все понятно. Огляделся в кухне. На плите действительно кипел огромный чан. Видимо, хозяйка кипятила белье. На столе стояли какие-то банки. На полу в солнечном луче играл ребенок.

Сефер никак не мог научиться определять людской возраст по внешнему виду. Уж очень по-разному все выглядели. Например, он встречал многих взрослых с глазами пятилетних детей. Такое ощущение, что на какой-то карнавал родители купили ребенку тело взрослого и обрядили. И с высоты двух метров сквозь тебя глядели детские глаза, спрятанного в гигантском теле сорокалетнего человека. А бывало наоборот – тщедушное тельце смотрело сквозь тебя глазами с чуть ли не вековым опытом. И явно понимало все, что и как происходит. И уж совсем было ничего не разобрать с женщинами. Их возраст мог скакать в зависимости от ситуации: только что ты видел зрелое разумное существо перед собой, а через секунду – бац – и пятилетняя девочка без ума, а только с капризами. Не хочет ничего решать, а хочет какое-то платье. А им уже выходить пора! Туда, где платье не имеет значения и может быть любым, а может вообще не быть.

Хозяйка, вроде, была взрослой, тридцати-сорока лет, точнее Сефер определить не смог. Но занималась странным делом, которое полностью похищало ее сознание из этой кухни – говорила по телефону. Сеферу этот принцип общения был неясен. Он чем-то напоминал духовную связь, не имеющую границ и расстояний, но очень редко таковой являлся. Он похищал у людей и без того короткое время. Но люди так не считали. И тратили свое время и душевное тепло на многочасовые ничего не значащие переговоры.

Ребенок внезапно отвлекся от игрушек на полу и заинтересовался банками на столе. Женщина спиной учуяла его движение, резко развернулась и, не прерывая разговора, переставила банку с медом на шкаф и вышла из кухни, продолжая болтовню. Сефер был поражен ее реакцией. Оказывается, женщины способны чувствовать спиной, когда дело касается детей. Значит то, что он считывал, было неверным. Она немного была и там, и тут. Ну что ж, похвально, – подумал он. Хотя все равно осуждение теплилось внутри. Он не понимал этих пищевых запретов, как и пищевых невоздержанностей. Все эти неуместные демонизации еды казались ему смешными и бездоказательными. Люди веками ели мед и это было им только на пользу. Сефер знал о том, что состав меда – подарок людям от департамента света. Он обладал обеззараживающими свойствами, а также каким-то нереальным биохимическим составом, способным творить чудеса даже после смерти. Например, сохранять тело нетронутым, не гниющим. Когда мир покинул Александр Македонский, его тело к похоронам везли сквозь зной и жару, в меду. Из Индии в Александрию. Не используя самолеты или перемещение сквозь пространство посредством мысли. И привезли, как новенькое. Хотя, конечно, Александр в нем уже не нуждался. Но посмотреть было приятно. Сефер все же был эстетом, красивое ценил.

Да и многие жрецы на родине Сефера, в Египте, пользовались медом для бальзамирования, а лекари – для врачевания ран. Сефер часто видел плоды работы меда, но никогда не пробовал. Вкусовые рецепторы у Смерти отсутствуют. Мед – не морты. Но очень занимательный продукт.

Интересно, почему мать не дает его своему ребенку? Задумавшись об этом Сефер повертел в руках банку с медом. Затем любопытство взяло верх над ним, он сунул палец внутрь и облизал, чтобы расщепить и определить биохимический состав. Странное тепло столбиком прошло сквозь его тело от макушки до самых пяток. Вкуса он не почувствовал, это было обидно, зато в мозгу сразу всплыл полный химический анализ. Надо будет поинтересоваться как-нибудь у людей, что значит вкус в их понимании. Почему им так важен вкус потребляемого внутрь. Вот у мортов, например, нет вкуса. Но есть сила, и это главное. А вкусные они или нет, никого не волнует.

У Смерти свои представления о вкусе. Среди Смертей считалось, что у Сефера есть вкус и видение прекрасного. То есть, то, что Сефер находил эстетичным, красивым и привлекательным, большинство Смертей тоже находили таким. Сефер умел этому радоваться и восхищаться этим. Такое не все умели. Смерти вообще не свойственно разглядывать окружающую действительность, если только это не подготовка к работе. Смерти существовали в простоте. В декоре и украшательствах не нуждались. Да и любопытных среди них особо не наблюдалось. Наблюдательность в себе они, конечно, развивали, но это скорее чтобы не попасть впросак на работе, а вот чтобы, как Сефер, сгонять посмотреть на новое чудо Света и полюбоваться – такого не было. Незачем попусту расходовать морты.

У Сефера был свой резон любопытствовать и гонять. Они с Дуаджем в департаменте были пришлыми, за руку приведенными, и до конца не определившимися. Они находились на низшей ступени карьерной лестницы, многие при встрече с ними корчили гримасы, считая их архаичными. А это, конечно, унизительно, быть архаичным. Да, они из глубины веков, из глубинки, как шутил Дуадж. Да, там, где они выросли, все было старообрядно и примитивно. Но! Искусство пропорций, медицина, строительство и общее понимание эстетики вполне себе выделялись из общего ряда миропорядка. А многие вещи и вовсе превосходили уровнем современные устои и понятия.

Дуадж на архаичность вообще не обращал внимания. Он всегда был максимально естественным и собой быть не стеснялся. А вот Сеферу не хотелось слыть замшелым деревенским старьем, и он активно приобщался к мировым новинкам и следил за своей речью, используя умные слова на разных языках. Предпочтительно на латыни, конечно. Иногда на французском. В некоторых кругах это считалось хорошим тоном. Бывало, он вворачивал что-то не к месту, но его воспитатель, мудрейший Сфинкс, советовал всегда держать покерфейс, даже если ошибся и неправ. Вроде как ты со значением сказал глупое или ни к месту, как бы проверяя собеседника на уровень интеллекта – отреагирует ли так же? Заметит ли сарказм? Это работало. И Сефер этим пользовался. И еще насколько было возможно Сефер пользовался способностью оказываться в любое время в любом месте. Особенно там, где творилось важное для развития. Ведь чтобы не слыть архаичным, нужно было быть в гуще актуального потока.

Однажды Сефер краем уха услышал, что некая одиозная личность, которая должна перевернуть мир искусства и эстетики вот-вот будет запущена в люди. Но пока до конца не ясно, дадут ли ей зеленый свет или нет. Над созданием и формированием личности, поговаривали, трудился целый отдел департамента трансформации. Сефер тотчас же отправился присутствовать на явлении, то есть, на родах. Тогда традиция присутствовать на родах была в новинку и ею пользовались лишь самые современные. А Сеферу очень нужно было прослыть современным и приобщится к прекрасному.

В департаментах спорили, нужен ли миру человек, который перевернет человеческое представление о прекрасном, ведь у людей и так эти представления были странноватыми, но в результате было решено поставить эксперимент и представить миру талант высочайшей пробы.

Сефер присутствовал на родах исключительно как зритель. Как положено, при появлении на свет знаковой фигуры, зрители и гости должны преподнести новорожденному подарки. Поскольку речь шла о будущем великом художнике, Сефер вырыл из своих архаичных закромов и преподнес малышу возможность видеть и передавать лицо человека одновременно и в профиль, и анфас. В этом подарке было две цели: подарить миру нечто еще невиданное и уесть снобов, считающих Сефера архаиком. В Древнем Египте на лице в профиль всегда изображали глаза анфас.

Сефер с подарком вовремя прибыл в забытую Богом деревушку, где женщина разрешилась младенцем, не подающим признаков жизни. Сефер углядел в этом высший замысел. В конце концов, люди вряд ли были в состоянии восхититься соединением в одном изображении лица и в профиль, и анфас. Это было слишком авангардно и неожиданно для реалистичного искусства. Присутствовать при смерти столь яркой персоны, пусть и в младенческом виде, тоже было почетно. Подарок в этом случае можно было не дарить за ненадобностью, но Сефер все же успел преподнести малышу свой дар, так как случилось недоразумение. На роды среди прочих явилась старая Муза. Ей тоже хотелось познакомиться с будущей звездой искусства. Муза была глуха, не слышала никого кроме себя и постоянно курила. Потому в дыму утеряла весть о том, что младенец родился мертвым. Когда она наклонилась над ним, чтобы вдохновить его на всю жизнь, то случайно выдохнула струю дыма ему в лицо. Младенец возмущенно скривился от негодования и расплакался, тем самым продемонстрировав свое право на жизнь. И пока младенца называли бесконечным испанским именем Пабло Диего Хосе Франсиско де Паула Хуан Непомусено Мария де лос Ремедиос Сиприано Криспиниано де ла Сантисима Тринидад Мартир Патрисио Руис и Пикассо, Сефер успел-таки преподнести ему свой небольшой древнеегипетский дар. И стать слегка сопричастным большому культурному скачку. А еще успел понять, что курение очень даже полезно для здоровья и выживания. Люди, конечно, считали иначе, но ведь большинство из них никогда не могли постигнуть истинной сути вещей вокруг. И пользовались всеми понятиями как монолитными и однозначными. А так следовало относиться только к словам «да» и «нет».

Вернув мысли в здесь и сейчас, на кухню, Сефер вгляделся в банку пристально, чтобы понять всю суть меда. Формула же – это не суть, а состав. Вообще, конечно, интересно, что делает тот или иной объект желанным. Знание вкуса объекта или, наоборот, незнание, но радость открытия нового вкуса. Он поставил банку на стол, в солнечный луч, чтобы было удобно разглядывать. Мед словно зажегся золотом. В глубине его проступили очертания огромного льва, лежащего посреди бесконечной пустыни в лучах золотого солнца. Затем лев утратил четкий контур, завибрировал, и стал медленно раздваиваться. Как будто кто-то приставил к телу животного зеркало и медленно отодвигал. Сефер даже глаза протер сначала, но потом понял, что дело не в глазах.

Сперва у двойного льва было одно тело и две головы, затем словно кто-то спрятал зеркало и львы отсоединились друг от друга. И вот уже два льва лежат на песке и как в зеркале синхронно поворачивают свои головы по сторонам. Затем их головы медленно превращаются в человеческие. Сефер смотрел на эту трансформацию как завороженный. Чтобы четче рассмотреть лица, ему пришлось нырнуть в картинку. Он оказался прямо перед поворачивающейся головой глаза в глаза. На него в упор смотрело лицо Дуаджа. От неожиданности Сефер дернулся назад. В мед со всеми его львами, песками и трансформациями опускалась гигантская детская рука. Сефер окончательно растерялся, скорректировал свою погруженность в историю и увидел, что ребенок просто запустил руку в банку с медом и теперь облизывает пальцы.

Сефер настолько увлекся, что не среагировал на ребенка, который, чтобы добраться до меда, совершил достаточно непростой для своего возраста и размеров тела путь. Подтащил к столу стул, залез на него, затем залез на стол и добрался до банки. Видимо тоже хотел посмотреть медовые истории и ощутить столбик света, пронзающий приятной негой от макушки до пяток. Ребенок слизывал мед с руки и смотрел Сеферу в глаза. Сефер не останавливал его, так как ему нравилось, что человек способен преодолевать препятствия в достижении цели. И еще ему понравился взгляд ребенка. Он смотрел не сквозь Сефера, он смотрел ему прямо в глаза, без страха, а с любопытством.

– Скажи, это же самое вкусное в мире? – спросил ребенок.

Только в этот момент Сефер понял, что все пошло не так. Ребенок действительно его видел и говорил с ним. Дальнейшее происходило очень быстро даже по человеческим меркам. Глаза ребенка закатились, он стал хватать ртом воздух, посинел и свалился со стола, увлекая за собой банку. Сефер бросился его ловить, параллельно хватая банку, но не успел. Банка разлетелась вдребезги и на полу образовалось большое янтарное озерцо, в котором резвился и сверкал солнечный луч. Ребенок приподнялся из своего тела, протянул руку к Сеферу. Сефер попытался запихать его обратно в тело, но это был дохлый номер. Тогда Сефер подхватил ребенка и начал метаться с ним по кухне, бегать по стенам, подпрыгивать, зависая на потолке. Но правильное решение не приходило. Бросить его он не мог. Когда Смерть не забирает душу, она остается блуждать в рамках своего земного жилища и ничего хорошего из этого не выходит. Редко за кем возвращаются ангелы или демоны. Душа так и остается неприкаянной навечно. А это большой жирный минус в карму. Ну или в графу «карьера». Это натуральное убийство с особым цинизмом. Так и до демонов разжаловать могут, а это еще более глубокое дно, чем очеловечивание.

Сефер так бы и метался по кухне в поисках нужной мысли, но линия жизни у него на руке запульсировала с такой силой, что руку чуть не оторвало. И в это же время на пороге возникла женщина, выронила из рук телефон и издала столь неожиданный и мощный вопль, что Сефера с ребенком впечатало в стену. Сефер наконец вгляделся в задание на ладони. Там светилось: Александра Герц, 34 года. Обварилась 100 литрами кипятка.

Сефер оценил расстояние от кастрюли до женщины, понял, что с ребенком на руках он лишен подвижности и скорости. Легко исполнить работу он не сможет, а с побочками при его нерасторопности придется долго возиться. Он принял незамедлительное и единственно верное решение возвращаться с ребенком. А там, потом как-нибудь уж что-нибудь придумается, или не заметится, или забудется. Одним словом, неприятности по мере поступления. В конце концов, он вернулся не пустым, а с душой.

И немедленно вышел.

Глава пятая. Или ты, или тебя

Сефер возник на пороге вечности с таким видом, словно он не Смерть, а человек, которого привела Смерть. Дико озираясь он стоял в проеме, не выпуская ребенка из рук. Он понял, что его ошибка очевидна всем, так как над ним мигал отвратительным светом красный фонарь и выла ультразвуковая сирена, чем-то напоминающая голос Летума. Тотчас откуда ни возьмись возле него возникли два охранника с песьими головами и забрали ребенка. Он остался в одиночестве. Если это можно было назвать одиночеством. Примерно, как артист в слепящем свете софита посреди темного зала. Вроде ты один, а чувствуешь, что вокруг толпа. И непонятно, освистает она тебя или будет рукоплескать, а то и вовсе не обратит внимания. Сефер не знал, что делать, и решил сделать вид, что ничего не происходит. Спокойно двинулся вперед. Но наткнулся на воздушный поток, который остановил его. В этот момент что-то легонько хлопнуло его по щеке и плавный синтетический голос произнес:

– У вас предписание.

– Это ошибка! – попытался протестовать Сефер

– Ошибка 2318876. Отклонение от задания. Душа не доставлена. Требуется перераспределение. Ошибка 1342. Несанкционированная доставка души, требуется возврат, – продолжил голос, – морты удержаны по предписанию, информация направлена в департамент. Можете продолжать движение.

Сефер почувствовал, что снова может двигаться и шагнул вперед. На щеке его что-то шевелилось. Видимо, предписание. Смерти перед ним слегка ускорились, а сзади идущие замедлились. Словно всем хотелось быть от него подальше.

Пройдя гигантский холл Вечности в ритме очереди, Сефер оказался в еще большем пространстве, движение в котором было хаотичным. Или так казалось после плавного движения очередей на вход и на выход. Из этого пространства во все стороны расходились разные коридоры. Присмотревшись, Сефер заметил, что изо всех коридоров Смерти стекаются к центру. Пространство напоминало гигантскую спортивную арену с трибунами. Центр арены был в тени, а что находилось в центре, рассмотреть было невозможно. Но что-то явно затевалось. Тень шевелилась, как живая. Смерти занимали свои места вокруг арены, переговаривались, выискивали точки обзора поудобней. Невидимая сила толпы несла Сефера вперед, к середине арены. Правда, некоторые обращали внимание на предписание на лице и шарахались в сторону. Это было необычно.

По пути его пронесло мимо Гефьон. Остановиться он не мог. Гефьон вслед ему с удивлением показала на щеку.

– Это ошибка! Я все улажу! – только и успел выкрикнуть Сефер. Обернувшись, он увидел, что Гефьон тоже занимает место. И это место рядом с Дуаджем.