Воспоминания. Детство в Казани.

Мусавара была родом из деревни № 13 где-то в Оренбуржье. Полагаю, так оказалось зарегистрированным в бумагах поселение репрессированных и сосланных граждан Советской Республики, не вписывавшихся в послереволюционные годы в представления рабоче-крестьянских властей о том, из каких граждан должно состоять новое раскрепощённое общество. Мой дед Абдулла был муллой, а значит, подлежал переселению в места необустроенные и удалённые от центра. Мы бабушку любовно называли Эбкэй. Помню, как мальчишкой лет десяти как-то откопал ее паспорт, в серо-коричневом коленкоре, совсем помятый, потому, как всегда, был закутан в платочек с сокровенным томиком Корана и скомканными рублями её сбережений. С чёрно-белой фотографии смотрела молодая женщина в белом платке, завязанном бантиком на подбородке, в белой в горошек блузке и с простым, открытым лицом. Отчества нет. Год рождения – 1876-й! Подумать только – прошлый век! Для меня это время казалось таким далеким и во многом в моих детских представлениях таинственным.

Эбкэй почти не говорила по-русски, ну а, если и приходилось ей что-либо сказать, это всегда было лишь несколько слов, произнесённых очень смешным манером, который для нас с братом всегда казался забавным. Помню такой эпизод: по какому-то неведомому случаю бабушка упомянула не сходящее в конце пятидесятых годов с газетных полос и постоянно звучащее по радио имя нашего тогдашнего, горячо любимого Никиты Сергеевича Хрущёва, героя Великой отечественной войны, председателя всех Советов и Президиумов, непреклонного борца за мир и за все за это твердо восседающего на верхушке пирамиды власти в СССР. «Хрущёв» в ее произношении превратился в «Крущюк», что, конечно, не могло нас, пацанов, не рассмешить. Уже потом, много лет спустя, став профессионалом по проблемам обучения произношению иностранных языков, я понял, что акцент и искажение произношения, как правило, слов неродного языка – явление нормальное и практически неизбежное, и особенно, если изучение нового языка происходит в зрелом возрасте.

Эбкэй, что, кстати, по-русски означает «бабуля», жила с нами не всегда – она то вдруг появлялась и оставалась у нас какое-то время, а потом таинственно исчезала. Мы, конечно, к ее присутствию и общению с ней привыкали и, наверное, нам ее естественно не хватало после ее неожиданных исчезновений. Как оказалось, после некотрого времени, проведенного в нашей семье, она отправлялась пожить с семьями других ее сыновей и дочерей, которых у неё было… тринадцать! Эбкэй жила попеременно у всех по очереди и поэтому нигде долго не задерживалась. Мне кажется, что у всех братьев и сестёр моего отца была договорённость о том, что Эбкэй живёт там, где в ней есть самая большая потребность на тот момент или, говоря иначе, где она могла помочь присматривать за своими внуками и внучками.

Все граждане СССР по достижении совершеннолетия должны были работать. Тунеядство, что означало сознательное уклонение от трудовой деятельности, каралось законом. В стране существовала система дошкольных детских учреждений, куда детей отдавали с тем, чтобы взрослые в семье могли работать. Не думаю, что все дети автоматически посещали ясли и детские сады перед тем, как пойти в школу, однако данные учреждения при желании родитедей были относительно доступны. Мы с братом оба ходили в ясли и детсад, и, помнится, плата за детсад до реформы 1961 года была около ста рублей в месяц за каждого. При зарплате папы в 1700 рублей, а мамы где-то в 800-900 рублей (почему-то именно эта цифры всплывают в памяти) такой расклад казался вполне приемлемым. Дети находились в детском учреждении с 8 утра до 5–6 вечера все рабочие дни, где их кормили, гуляли с ними, занимались обучающими и развивающими мероприятиями, а летом вывозили детей на месяц на дачу – и всё это за относительно доступную, если не мизерную, плату. Тем не менее, несмотря на все заботы государства о подрастающем поколении, бабушки в советское время всегда оставались бабушками и были неотъемлемой частью воспитания детей в семье.

14. Братья и сестры отца

Мой отец был вторым сыном по старшинству в семье Абдуллы и Мусавары Гизатуллиных, а старшим из детей Эбкэй был Фатых-абый, крупный мужчина с большим мясистым носом и лоснящейся кожей. Он жил в городе Жана Арка в Казахстане, где занимал какую-то довольно ответственную должность на железнодорожной станции города. Там же пустили корни и остальные братья и сёстры моего отца.

Жана Арка являлся крупным ж/д узлом в республике, и вся жизнь города проходила вокруг станции, дававшей трудоустройство многим ее жителям. Там и работали, как я помню, многие братья и дети Фатыха-абыя. Они приезжали к нам на поезде, и дорога занимала почти трое суток. Фатых-абый очень гордился тем, что как работнику ж. д. проезд в поезде ему предотавлялся бесплатно. Путешествовали они всей большой семьёй и поэтому приезжало всегда много народу. Старшего сына звали Асхат – это был высокий худощавый парень с русой курчавой шевелюрой. Очень привлекательной наружности молодой человек с лёгкой, располагающей манерой общения.

Отец регулярно получал письма из Казахстана. Вечером того дня мы все дружно рассаживались за круглым обеденным столом, освещенным абажуром, свисающим с потолка над самым его центром, и папа читал их нам вслух от начала до конца и всегда читал чинно, с растановкой. Интересно заметить, что написаны они были аккуратным почерком с забавными закорючками, которым нас в школе не учили, на трёх-четырёх страницах. Для писем в те времена по большей части использовались школьные тетрадные листки, они затем складывались вдвое, а затем длинная часть листка загибалась на сантиметр-два, чтобы письмо таким образом помещалось в почтовом конверте.

14. Поколение, достойное медалей

В этой связи небезинтересно обратить внимание на то, как в первые годы советской власти намечалась, внедрялась, а потом вновь перекраивалась образовательная система и, в частности, языковая политика рабоче-крестьянского государства. Понятно, что организация просвещения и достижение поголовной грамотности всего населения оказалось делом новым, невероятно сложным и новаторским, и поэтому было, естественно, допущено много ошибок и, как говаривали в те времена, «перегибов». Как лингвисту, языковая сторона образования стала мне интересна, когда я начал раздумывать по ходу моих воспоминаний о том, что письма, которые присылали моему отцу его братья и сёстры, были, естественно, на татарском языке, но написаны они могли быть тремя разными шрифтами: латиницей, кириллицей и… арабским шрифтом. Тексты были на татарском языке, но написаны по-разному. Это означало, что в школах обучали грамоте с использованием трёх разных орфографических систем, а, значит, подходы к образованию постоянно реформировали, ну а дети учили всё, что им преподавали в школе. Возможно, что ученикам предоставлялся выбор какую орфографию им учить, хотя такой вариант и маловероятен. Думаю, что только за эти письменные навыки всем сёстрам и братьям моего отца, да и, без сомненья, всему поколению школьников Страны Советов того периода, можно было дать по медали «За особые достижения в учении».

Понятно, что речь идёт о нерусской части населения, говорящей на своём родном языке, а таких языков в СССР было более под двести. Поэтому понятно, что чиновникам, ответственным за образование населения, приходилось искать варианты, отвечающие интересам многонационального населения. В случае с тюркоязычными народами, к которому принадлежат татары и жители Средней Азии и части Кавказа, арабская каллиграфия была одним из возможных вариантов при обучении грамотности. Дело в том, что эти этносы исповедовали ислам, для которого Коран, написанный на классическом арабском языке, являлся главным религиозным текстом. Другой вариант исходил из Турции, с которой у тюркоязычных народов были, кроме религиозных, и тесные культурные связи. Более того, учитывая экспансионистский характер Османской империи, распространение латиницы при обучении грамоте тюркоязычных народов было неизбежным явлением. Поэтому так и получилось, что поколение моего отца могло со школьной скамьи писать, пользуясь тремя орфографическими системами. Однако следует попутно отметить, что последовательности во введении единой каллиграфической системы в СССР не было. В России все народы в итоге перешли на кириллицу, а вот в так называемых союзных республиках было по-разному: почему-то в среднеазиатских республиках была введена кириллица (даже заодно и в Монголии, которая была отдельным суверенным государством), а вот в республиках Кавказа пользовались своими каллиграфическими системами (Грузия и Армения). Интересно, что Азербайджан после распада СССР быстро перешёл на латиницу (думается, не без влияния Турции).

15. Гости из далекого Казахстана

Поезд из Казахстана всегда прибывал часа в четыре утра, и мы всей семьёй вставали, можно сказать, в середине ночи, чтобы подготовиться к встрече гостей. Трамваи в это время, конечно, ещё не ходили, понятие «такси» в семейном лексиконе означало «жить на широкую ногу», и это никак не вязалось с нашими прдставлениями о домтойной жизни настоящегося трудящегося человека. Трудно сказать с полной достоверностью, но думается, что отец в ноч'и пешком добирался до вокзала, встречал родственников, и они все «строем» возвращались через еще спящий город к нам на квартиру. Жили мы с самом центре Казанипо адресу: улица Чернышевского, дом 15/25, квартира 83 в получасе бодрого хода пешком от вокзала.

К приходу гостей стол накрывался к очень раннему завтраку – гостей встречали, помогали им обустроиться, принимали подарки (в основном в виде продуктов, отрезов к платью и пр.), без которых никакой приезд не обходился, скоренько обменивались новостями за столом, и потом часам к шести гости ложились от изнеможения спать. Ну а наша семья, полусонная и вымотанная после бессонной ночи, «с улыбкой принимала на грудь» новый рабочий день.

Пока родители были на работе, а мы с братом в школе гости оставались в квартире на попечении Эбкэй. Основной целью таких приездов, безусловно, было поддержание родственных связей, посещение всех братьев, сестёр, тётушек и дядюшек, знакомство с новыми племянниками и племянницами, невестками и мужьями дочерей в Казани и ее округе и, разумеется, походы в магазины. В Советском государстве снабжение продуктами и товарами ширпотреба осуществлялось не равномерно в разных частях страны, поэтому в Казани можно было приобрести что-нибудь, о чём в Казахстане и "слухом не слышали", и, конечно, наоборот. Поэтому сумки и чемоданы гостей с каждым днём их пребывания прибавляли в весе и ко дню их отъезда набивались до отказа. Можно вообразить, что компания, двигающаяся обратно на вокзал в день отъезда, не могла не напоминать караван навьюченных верблюдов. И это в те времена никого не удивляло.

Для нас с братом жизнь мало чем менялась во время этих приездов, для Эбкэй это являло собой радостное время встречи со своими детьми и внуками, а вот для моих родителей такое «нашествие» оказывалось, думаю, подобием бега с препятствиями в «полном обмундировании с оружием и боекомплектом».

Гости и мы, конечно, должны были где-то спать, и «на полу» оказывалось единственным решением вопроса в нашем скромном жилище, которое состояло из одной комнаты и прихожей, служившей одновременно, раздевалкой и мини-кухней, где ставили самовар, топили печку и где Эбэбэ любила пить чай за маленьким столиком, прислонившись спиной к тёплой печке.

В жилищах с печным отоплением, печь, как правило, располагалась в самом центре жизненного пространства и выходила своими сторонами в разные комнаты, и тем самым оптитмизировалась отдача тепла. Это внушительных размеров кирпичное сооружение, побелённое извёсткой, возвышалось почти до потолка. В старых просторных квартирах состоятельных владельцев печь могла быть облицована глазурной плиткой, а то и орнаментом, что придавало значительность интерьеру квартиры. В углу комнаты, где печь прислонялась к стене, рсполагалась железная кровать родителей, диван стоял у противоположной стены, стол занимал середину комнаты. Между столом и стеной с единственным окном, выходящим во двор, теснилась еще какая-то мелкая мебель. На ночь стол сдвигался к двери, ведущей в прихожую-кухню, и постель для гостей стелили прямо на полу в освободившемся пространстве перед окном. Думаю, что четверо взрослых могли уместиться там вполне комфортно. Откуда для такой «четырёхместной» постели находились матрасы, одеяла и подушки, трудно мне догадаться, но, видимо, всё заготавливалось заранее, возможно, брали на время и у родственников. Могли пускаться в ход и пальто, служившие в данном случае и одеялами. Вопрос обеспечения гостей трехразовым питанием возникал следующим вопросом, который требовалось решать моим родителям (и прежде всего моей матери) и не думаю, что трудно было достать продукты. На магазины, конечно, не полагались, так как там чего-то всегда не было, а вот колхозный рынок в этом смысле восполнял все пробелы, так как там всегда предлагадлсь все в изобилии, если, конечно, прийти рано по утру.

Боюсь, что главной проблемой являлось нехватка денег для того, чтобы в течение недели кормить, поить и развлекать наших родственников. Даже с учётом того, что гости всегда приезжали с какой-то провизией местного казахстанского производства. Но, конечно, никто не голодал, всего всегда добывалось в разумной достаточности, и мои родители проявляли удивительное гостеприимство. Деньги, по всей вероятности, просто занимали, потому как в те годы таких слов как «сбережения», «накопления» и т. п. в нашем обиходе просто не существовало. Наш скудный семейный бюджет всегда окзывался натянут до предела, и, как удавалось моим родителям лавировать и быть тем не менее счастливыми, весёлыми и жизнерадостными, великая загадка. Видимо, довольствовались тем, что имели, и тем жили. Ведь новые потребности всегда приобретаются, навязываются или копируются, а если их нет, то и удовлетворять нечего. Вот так, наверное, и жили, а на самое необходимое денег хватало.

16. Голь на выдумку хитра: семейные финансы

Помнится, что выражение «касса взаимопомощи» часто упоминалось в разговорах между нашими родителями. Касса взаимопомощи являлось своеобразным самодеятельным кредитным образованием, действующим на маминой работе в ГТС – городской телефонной станции. В советское время не существовало системы предоставления кредитов индивидуальным гражданам. Нельзя было просто пойти и занять денег в банке для покупки, скажем, нового дивана или шкафа. Когда поджимало, занимали у соседей или родственников, как правило, и, полагаю, водились и частные граждане-ростовщики, у которых занимали под проценты. Думаю, что к таким принадлежал мой ушлый дядя – адвокат Шайхулла-абый, муж старшей сестры моей мамы, о котором речь шла выше.

Схема работы кассы в ГТС была простой: каждый член вносил обязательную сумму как членский взнос (скажем, в 100 рублей), и собранные деньги, представим, от десяти членов составляли сумму, из которой можно было индивидуальным членам брать в долг. Естественно, долг нужно было обслуживать в течение какого-то периода, чтобы, выплатив, вновь открывалась возможность занимать. Беспроцентный заём, что и говорить, но кабала для семейного бюджета тем не менее. Запали в память разговоры того времени между родителями, когда мама говорила, что ещё в кассу надо столько-то отдать из зарплаты или что ещё столько-то осталось выплатить. Может быть, именно поэтому у меня органическая неприязнь к состоянию задолженности в любом её проявлении: я всегда пытался выплатить долг как можно скорее, каких бы неудобств это ни стоило.

По поводу занимания денег интересно вспомнить, что наша семья во дворе, в котором мы жили, считалась «богатой», потому что отец работал в банке. И к нам иногда заходили соседи «занять пятёрку или даже три рубля до получки». Трудно сказать, как родителди поступали в этих случаях. Помню, однако, один эпизод, когда отец как-то одолжил трёшку одному из соседей, известному своей слабостью к спиртному. На что мама заметила: «Нашёл, кому давать в долг!» И она оказалась права. Конечно, свои три рубля отец «так больше и не видел», как говорится, но всякий раз, когда кредитор и этот должник встречались во дворе или на улице, отцу всегда бросалась фраза: «Помню, помню, должен тебе трёшку, обязательно отдам со следующей получки». И этот обмен продолжался годами, пока долг не забывался.

17.Семейные застолья

Самым большим событием, которое всегда происходило во время приезда родственников издалека, являлось одно большое застолье, на которое собирали всех родственников. Готовились к этому несколько дней, и непременно приглашали Эбэбэ выполнять роль шеф-повара. Она приезжала накануне с ночёвкой, чтобы с раннего утра готовить суп (как правило, куриная лапша), делать бэлиши (татарские пироги с мясом и картошкой), эчпочмаки (треугольные пироги с мелко нарезанной бараниной, картошкой, нарезанной кубиками, в бульоне), сладкие пироги и прочие чудеса татарской кулинарии.

Поскольку собиралось очень много народу, каким-то образом удлиняли стол, сооружали дополнительные места для сидения, укрепляя простые доски между двумя стульями, или занимали стулья у соседей Франовых (о них – отдельный разговор). Такой семейный ужин оказывался поистине запоминающимся событием и стол в тот день ломился от яств: разные закуски и соленья, селёдка под шубой и селёдка с луком, разнообразие колбас и сыров и, конечно, бессменный винегрет из нарезанной варёной свёклы, репчатого лука, чеснока, залитых «симянке майе» (нерафинированным подсолнечным маслом). Мужчины, конечно, пили водку, для женщин всегда было уготовлено «красненькое» (креплёное вино, как правило портвейн, так как иного просто не было), звучали тосты, рассказывались смешные истории и пелись песни. Тут, конечно, не могло быть равных моей маме и Разии-апе, ну а аккомпанировала им на гармошке всегда Эбэбэ.

А когда вспоминали о нас, детях, тогда надо было вставать на стул и рассказывать какой-нибудь стишок, а мой старший брат Раис всегда исполнял на мандолине мелодию «Шахта», единственное выученное им в кружке Дома пионеров произведение. Вскоре дети уходили спать на полати (своего рода антресоли над прихожей-кухней, где спали мы с братом и Эбкэй), а застолье продолжалось. Расходились гости поздно, мужчины, как правило, слегка пьяненькие, но все очень сытые и довольные. По традиции каждый получал с собой в дорогу набор из пирогов и сладостей со стола для тех, кто не сумел прийти в гости. И также по традиции, уходя, гости благодарили за гостеприимство, и обязательно говорили: «Уж не обессудьте, если что не так!» Эта фраза произносилась при прощании и, казалось, являлась ритуальной, как будто обладала некоей сверхъестественной силой, способной обнулить мелкие недопонимания или обиды, возникшие при застолье. А, возможно, и то, что кто-нибудь из гостей слегка перебрал спиртного и его "на ветру шатало." Однако такой исход празднеств был редкостью.

Картинки из жизни в 50-ые

18. Эбкэй

Во времена моего детства сегоднешняя улица Кремлевская в Казани была сначала улицей Чернышевского, а потом ее переименовали в улицу Ленина.

Жизнь в квартире на ул. Чернышевсеого всегда ассоциируется с бабушкой, которую мы звали Эби или Эбкэй. Это была простая деревенская женщина со строгими нравами глубоко верующей мусульманки, которая неуклонно пять раз в день принимала «тэхрэт» (обмывания перед мусульманской молитвой) и затем молилась, предварительно аккуратно разостлав по направлению на юго-восток специально вышитый молебенный коврик. Она часто читала свой заветный томик Священного Корана, устроившись на стуле возле печки или перебирала кистью правой руки четки, беззвучно шевеля губами. Если четок не было, тогда их заменяли фаланги пальцев руки, по изгибам которых размеренно «шагал» большой палец. Идея использования четок заключалась в том, чтобы перебиранием их определенное количество раз произнести молитвенные тасбихи /фразы, обладающие опреленной силой/ из Корана, и в случае необходимости изгибы пальцев рук могли опеспечить требуемое количество повторений.

В отличие от Эбэбэ, кулинарный ассортимент Эбкэй не характеризовался большим разнообразием, однако её супы и приготовленные в печке блюда были удивительно вкусными . Никогда не забуду картошку, поджаренную в масле на жаровне в духовке, и такой вкусной она казалась, что я набрасывался на неё, вернувшись зимой из школы голодный, замёрзший и усталый. Кусок чёрного хлеба и миска с румяной дымящейся картошкой – что может быть вкуснее! Ещё Эбкэй делала классные сухари из чёрствого чёрного хлеба. Она нарезала хлеб длинными полосками, похожими на современные картофельные чипсы, и сушила их на противне в остывающей печи.

Печь, как правило, зимой топилась один раз в день. Процедура ее растопки требовала недюжинной сноровки и предполагалось соблюдение определенных процедур: прежде всего выгребали из неё золу и остатки углей с предыдущего дня; нестлевшие угли складывались в отдельное ведро, чтобы позже использовать их для самовара, зола ссыпалась в другое ведро и могла использоваться для посыпки ступеней деревянной лестницы, ведущей на наш второй этаж дома, где мы жили. Основная же масса золы шла в ящик под лестницей, служивший отхожим местом для нашей кошки – Пушка. После того, как печь была вычищена и готова для новой топки, ножом отщипывали щепки от очень сухого полена. Не помню, чтобы в доме существовал специальный нож для этих целей: у отца, думаю, до таких мелочей не доходили руки. Шел в ход кухонный нож, только что резавший хлеб для завтрака. Щепки затем горкой складывались в печке, и на них аккуратно, создавая щели для воздушной тяги, нагромождались поленья, накануне принесённые из сарая. Сарай имели все квартиры, потому что жильцы дома обязательно запасали дрова на зиму с лета, и их надо было где-то хранить. Наш сарай располагалася при выходе на лестницу справа, и ходить туда в темноте казалось страшноватым. Однако в этот закуток бесстрашно бегал наш Пушок. Мы за него, наверное, опасались – ведь наш любимец мог и пропасть, однако зверек все же неизменно возвращался в квартиру. Вскоре после периодических пропаданий в дровянике в один прекрасный день в темном углу под лестницей на полати мы обнаружили горку крохотных пищащих пушистых котят – таким образом мы узнали, что наш Пушок не мальчик, а девочка, и теперь она стала мамой.

Мелкие щепки в печи при хорошей тяге быстро разгорались, и вслед за этим занимались и поленья, и через некоторое время бойкое пламя плясало в щелях чугунной дверки печки. Вот она и затоплена! Через часок стенки печки теплели, затем нагревались по-настоящему, и в квартире становилось тепло и уютно. Разогретые таким образом кирпичи, сложенные огромным кубом, называемым печью, постепенно отдавали свое тепло в окружающее пространство, тем самым обогревая дом до следующего утра. И затем весь процесс вновь повторялся, и так всю зиму. В самом чреве печки была сооружена духовка с чугунной плитой и двумя, как правило, отверстиями, покрываемыми кольцами разного диаметра, чтобы было можно ставить на плиту чугунки и плошки разного размера. В этой духовке в зимнее время и творились кулинарные чудеса. Одним из этих чудес Эбкэй были и замечательные ржаные сухари, равных которым не сискать! В дополнение к этому на общей кухне Эбкэй каждый день варила суп на керосинке.

Суп с лапшой на мясном, по большей части, говяжьем, бульоне с несколькими кусками хлеба неизменно подавался к ужину в нашей семье и ничего иного Эбкэй на керосинке приготовить не умела или не хотела, даже если бы и были продукты. «Опять суп!», часто жаловались мы с братом. Отец на это отвечал очень просто: «Можете тогда посидеть под столом пока мы с мамой кушаем суп и вместо этого покопаться в носу!» Строгий был человек наш отец, строгий подчас до бесжалостности.

Суп Эбкэй можно было несколько разнообразить добавлением при желании катыка, татарского кефира, приготовленного из кипячёного молока. Наш отец так и делал, видимо привыкнув к этому с детства. Кость с мясом в начале трапезы доставалась из кастрюли, и отец отрезал каждому по ломтику мяса, оставляя себе, как правило, почти голую кость, которую он грыз не без удовольствия в конце ужина. У отца были отличные зубы, которые, по заверениям одного бурята (с ним я жил в общежитии в Москве в мои аспирантские годы), нужно тренировать с детства путем регулярного грызания мясных костей. Вот, видимо, поэтому наш отец обладал завидно здоровыми зубами.

18. Походы на базар

Когда мы жили на Чернышевского, за мясом я с отцом ходил на колхозный рынок утром, до начала его работы. У меня в школе учеба начиналась во вторую смену, и я оставался дома до часу дня, поэтому отец мог брать меня на базар без ущерба для школьных дней. Как человек, выросший в деревне, он был не превзойденным знатоком мяса и завидным мастером того, как надо было выбирать мясо. Всегда выбиралась часть позвонковой кости с хорошим куском мякоти. Колхозный рынок, вновь отстроенный к началу шестидесятых, представлял собой ряд павильонов, собранных из железобетонных конструкций, инкрустированных мелкими квадратиками плиточной мозаики.