НИИ особого назначения

– Все, он весь твой, – заявил он и выпрямился. – Сам с браслетами справишься или тебе помочь?

– Не глупее некоторых! – огрызнулся Роман. – Я все-таки целый доктор наук, как-нибудь сумею разобраться.

– Между прочим, долгие занятие одной и той же дисциплиной формируют туннельное зрение во всех смыслах, – веско заявил чернокожий доктор и снова засмеялся. – Так что ты смотри, может тебе санитара в помощь прислать надо…

Роман шутливо толкнул Максима в плечо, тот подскочил на месте, и, ухмыляясь во весь белозубый рот вышел из палаты. И прикрыл дверь. Обычную, деревянную. Я бы даже сказал, винтажную. Помню, что такие двери были в больнице, в которой я в детстве лежал – покрашенные белой масляной краской, со стеклянным окном в верхней части.

Я мрачно уставился на Романа. Хотелось бы еще сложить руки на груди, но они все еще были пристегнуты.

– Клим, ты только не злись, – сказал Роман, усаживаясь на пустую соседнюю кровать. Всего кроватей в палате было восемь, но остальные, кроме моей, не заняты. Никаких мониторов или чего-то подобного не было. Просто кровати. Причем тоже такие, старорежимные. Обычные деревянные спинки, никакого тебе поднимающего механизма. С другой стороны, оно и понятно. Если это больница какого-то захолустного карельского поселка, то откуда в ней возьмется современное оборудование?

В голове опять все перепуталось. Так что мне приснилось, а что было по-настоящему? «Я Жучке шмеля под хвост запустила, пусть развлекаются…» – ни с того, ни с сего вспомнилось мне.

– Где моя машина? – спросил я. Просто нужна была какая-то отправная точка.

– Скорее всего, осталась на дороге, – Роман пожал плечами.

– Так это что, похищение? – я попытался ухмыльнуться, но вместо этого просто покривил губами. – Тогда спешу вас огорчить. У меня ни черта нет.

– Да нет же! – воскликнул Клим и хлопнул себя ладонями по коленям.

– Какое сегодня число? – спросил я.

– С утра было двадцать четвертое сентября, – Роман почесал кончик носа.

– То есть, я в отключке всего несколько часов? – спросил я. Пошевелился. Ремни снова врезались в запястья. – Да отвяжи ты меня уже! Я что, сумасшедший по-твоему?

– А драться не будешь? – спросил Роман, хитро прищурившись.

– Очень мне надо с тобой драться… – пробурчал я.

– Это хорошо, что ты в порядке, – Роман повозился над правым запястьем. – На самом деле мне надо довольно много тебе рассказать, только я не знаю, с чего бы начать, чтобы ты сразу меня за сумасшедшего не принял… – Пряжка щелкнула, и я почувствовал, что рука свободна. Перегнулся через меня и отстегнул вторую руку.

Не дожидаясь, пока он разогнется, я ухватил его одной рукой за правую руку, а другой за горло. Быстро сел и упер колено снизу в его затылок. Он захрипел, запахал второй рукой, на глазах выступили слезы.

– Драться я с тобой, конечно, не буду, – прошипел я. – Но в эти твои дурацкие игры играть не намерен, понял? Давай-ка веди меня к выходу и вези туда, откуда привез.

– Клим… Клим… – прохрипел он, хватая меня за руку свободной рукой. Не пытался выворачиваться или отбиваться.

С моей рукой что-то было не так. Да и вообще со мной. Я разжал пальцы и стал удивленно разглядывать ладони. Кожа посветлела и стала как будто моложе. Не было пары памятных шрамов. И корявый след от ожога на правом предплечье тоже куда-то исчез. И глаза… Зрение как будто вернулось в молодое состояние. Или даже получше. Рядом с дверью висел листочек с печатным текстом мелким шрифтом, так вот я со своего места видел каждую букву.

Роман сполз на пол, потом быстро откатился и вскочил, потирая шею. Но не стал никого звать или убегать.

– Ну ты и зверюга, – сказал он и заперхал. – Чуть шею мне не сломал!

Но я на него уже не смотрел. Я потянулся к щиколоткам, чтобы отстегнуть ремни еще и на них. Тело послушно согнулось, поясница даже не пискнула. Я снова посмотрел на свои ладони. Потом похлопал себя по груди, по корпусу… В голове не укладывается. Я сплю что ли? Когда доживаешь до полтоса, как-то привыкаешь к тому, что где-то постоянно что-то ноет. Сломанные когда-то ребра на хреновую погоду. Колено, уже просто от общей изношенности. В боку покалывает. Поясница тоже по-всякому норовит о себе напомнить. Привыкаешь. Считаешь, что здоров, как бык все равно. А сейчас у меня не болело ничего вообще. Я умер что ли? Или реально просто сплю еще, вот и нет никаких ощущений… Хотя стоп. Сгиб локтя побаливал под в том месте, откуда черномазый доктор кататер выдернул. Ну и остальные ощущения, в целом, никуда не делись. Например, мочевой пузырь отчетливо так сигнализировал, что неплохо бы сейчас задать все еще потирающему шею Роману, где в этой сельской больнице туалет.

– Что вы со мной такое сделали? – спросил я, когда, наконец, справился с ремнями на лодыжках. – Мне это кажется, или как?

– Ну… это… Клим, я все тебе объясню, только не кидайся на меня больше, ладно? – Роман на всякий случай сделал шаг назад. – По-другому было никак нельзя, в отличие от вашего мира, в нашем есть некоторое количество… эээ… болезнетворных бактерий и вирусов, которые бы тебя в кратчайшие сроки убили. Поэтому тебе и вкатили полный коктейль Лайзы-Бахтеева. Потому что иммунизация от каждой дряни по отдельности заняла бы очень много времени, и держать тебя бы пришлось в стерильном боксе. А так мы, получается, убили двух зайцев одним ударом.

– Роман, вот ты вроде говоришь понятные слова, – хмыкнул я. – Ну, почти все. Только они почему-то у меня не складываются в единый смысл.

– Слушай, я не медик, поэтому не смогу объяснить, как это все работает, – Роман развел руками. – В общем, смысл процедуры такой – тебя на неделю помещают в автоклав и накачивают твое тело разными там ингибиторами теломеразы, антителами и прочими деликатесами, которые делают его устойчивее к агрессивной среде, почти всем вирусам и болезням, ну и немного моложе тоже делают, если применяют не к подростку, а к взрослому человеку. Регенерация активируется бурная…

– Как семь дней? – удивился я. – Ты вроде сказал, что двадцать третье сегодня.

– Есть небольшой временной зазор, – сказал он. – Примерно в неделю как раз.

В голове было пусто. Кажется, несмотря на мирную и даже где-то очень уютную, хоть и весьма спартанскую обстановку, организм среагировал на шоковую ситуацию и переметнуться в «полевой» режим. Меньше думай, меньше реагируй. Чем меньше собственных мыслей в голове, тем больше там места для наблюдений за окружающей действительностью.

– В общем, ты извини, что мы тебя вырубили и без согласия накачали, – снова развел руками Роман. – Но ты мог не выжить, и тогда все было бы зря.

– Так, что-то ты сказал про другой мир, – я сел на кровати по-турецки, наслаждаясь сгибающимся без щелчком и скрипов коленом. – Ты давай, Рома, давай. Рассказывай мне все. Видишь, я уже спокоен, как удав. И даже готов внимать… Хотя нет, подожди. Отлить тут где можно?

– Вон та дверь, – Роман ткнул пальцем, показывая, какая именно дверь мне нужна. Чтобы я с входной не перепутал, видимо.

Я слез с кровати и прошлепал босыми ногами по полу. Линолеум, надо же. С раскраской под паркет елочкой. Заслуженный такой, заплата вон гвоздиками прибита. Видимо, кровать передвигали и продрали ножкой.

Туалет обычный, больничный, одна штука… Крохотный «предбанник» с раковиной и зеркалом над ней. И еще две двери. За одной – белый брат самого что ни на есть привычного вида, а за второй – душевая. Тоже такая, простецкая. Белый поддон и лейка на гибком шланге. Деревянная решетка вместо коврика на полу, вымощенным коричневой плиткой. Я сделал свои дела и задержался у зеркала.

Это такой отличный способ понять, спишь ты или нет, если сон попался какой-то на редкость реалистичный. Или реальность сбоит и показывает козью морду по самым разными причинам. Недосып, бухло или еще какие-нибудь… вещества. Найти зеркало и попробовать увидеть там свое отражение. Если дело происходит в реальности, то за серебристым стеклом будет моя рожа. А если сон – то вообще любая фигня может быть.

Нда, дела.

В зеркале отражался я. Никаких посторонних частей тела, вроде рогов, хвостов и ложноножек у меня не появилось. Отражение вело себя пристойно, повторяло все движения и даже рожу скорчило послушно. Только вот мне больше не было пятьдесят. От силы тридцать. Я не превратился в безусого подростка, но явно скнинул десяток-другой лет. И глаза не опухшие. Шрам, опять же…

Я задрал рубаху и посмотрел на свой голый торс. Жаль, кубиков не появилось…

А вот рваный шрам, когда мне весь бок разворотило почти исчез. Нет, был заметен чуть-чуть. Можно было угадать очертания. Но больше он не бугрился жутким горным хребтом вдоль ребер. Интересные дела.

Я уже не был уверен, что непременно хочу, чтобы меня вернули, откуда взяли. Проснулось мое дремавшее здоровое любопытство.

Я вернулся в палату и уселся обратно на кровать.

– Так, вот теперь давай, рассказывай, – я снова скрестил ноги. И даже зажмурился от удовольствия. Твою ж мать, а реально ведь даже не задумываешься о том, сколько всего терпишь! – Значит, вы влили мне этот коктейль Молотова. Зачем? Взяли меня в рабство, или что? Буду теперь ездовым быком на ферме работать?

– Ха-ха, а ты шутник! – Роман хлопнул себя по колену. – Рабства в Советском Союзе нет и никогда не было. Понимаешь, какое дело… Мы множественность временных линий открыли уже довольно давно, вот только долгое время никак не могли…

– Стоп-стоп-стоп, не так быстро, – я склонил голову на бок. – Еще разок повтори. Где у вас, говоришь, рабства нет?

– В Советском Союзе, – повторил Роман. – Слушай, я ваш мир совсем немного успел посмотреть, так, по верхушкам только. Так что не знаю точно, где и почему у нас история расходится…

– Ладно-ладно, больше не перебиваю, – хмыкнул я. – Ты и так бестолково рассказываешь, а с наводящими вопросами так вообще получается каша.

– На чем я остановился? – Роман нахмурил брови. Они у него тоже были кучерявыми, как и волосы. Так смешно смотрелось, будто два червяка из каракуля над глазами.

– Множественность временных линий, – повторил я.

– Ах да, – Роман хлопнул себя по лбу. – В теории существует бесконечность миров с минимальными отличиями. Почти неотличимых друг от друга. В одном форма листочков березы чуть другая, в следующем древовидные папоротники сохранились, в четвертом… Но только эти все чудеса научный совет интересовать перестали, когда там поняли, что мы топчемся на месте, и никаких тоннелей в другие миры, богатые, например, редким у нас ванадием пробивать не научились. И проект закрыли. А мы его продолжили на свой страх и риск, и обнаружили, что проходы все-таки возможны. Но только при совпадении множества условий, для большинства которых у нас даже измерительных приборов, скорее всего, нет. В общем, если говорить кратко, то нам повезло. И мы нашли такое место возможной трансляции, практически крысиную нору в ваш мир. Почему-то только в ваш. И мы, на свой страх и риск, без всякого разрешения устроили вылазку.

– Зачем? – снова спросил я.

– Чтобы тебя вытащить, – ответил Роман. – Понимаю, что поступок немного безответственный и где-то даже авантюра, а не поступок. Но гуманизм учит нас выбирать из двух решений самое доброе. Вот мы и выбрали. Ну и немного бегло понаблюдали, конечно.

– А я-то вам нафига? – я приподнял одну бровь. – Я что, какой-то избранный? Или, там, у меня генофонд особенный, могу спасти человечество от вымирания?

– Нет, ничего такого, – Роман помотал головой. – Эх, проще было бы показать, но в лабораторию тебя пока не провести, так что попробую на пальцах объяснить. Чужой временной поток мы можем видеть как эдакую совокупность световых точек. Которые движутся, притягиваются-отдаляются, в общем, это такая бесконечно сложная слаженная система. У каждой точки обязательно есть несколько нитей-связей, которыми она… ну как бы влияет на эту реальность. Некоторые точки плавают в пространстве отдельно. Независимые такие. Это означает две вещи – или такой человек ни на что не влияет. Или он скоро умрет. В первом случае, обычно тоже долго не живут. Мы рассматривали область неподалеку от Петрозаводска. Ту самую, в которую ведет та самая кротовая нора. И там нашлась одна вот такая бродячая точка. Ты. Ну, то есть тогда мы не знали, что это ты. Могли сказать только, что ты достаточно бодр, находишься в зрелом и дееспособном возрасте. Что означает, что умирать тебе совсем даже рано. Вот тогда я и подумал, что можно не просто совершить вылазку, но и вернуться с трофеем. А Настя согласилась мне помочь в этом.

– Ладно, допустим, так все и было, – сказал я. – Ну а дальше-то что? Получается, ты меня захватил как лабораторную мышь какую-то? И что теперь будешь делать? Ставить на мне эксперименты? Посадишь в клетку и будешь выкачивать информацию? Или что?

Глава 5

Люди субъективны, им верить нельзя, вот математика – наука от Бога.

Следи за статистикой, огурчик мой, она не подведет.

Ирвин Уэлш «Сексуальная жизнь сиамских близнецов»

Лицо Романа стало растерянным. Он запустил в свою кучерявую шевелюру пятерню, и от этого голова его стала еще лохматее.

– Вот веришь-нет – понятия не имею! – сказал он. – Я просто так далеко не думал. Следил за тобой, когда ты был искоркой на экране. Как ты неприкаянно метался, когда последняя ниточка оборвалась. Болел за тебя. Мол, ну может сейчас, сейчас… Что-нибудь еще появится, – он виновато посмотрел на меня. – А потом ты устремился к нашей норе. Я запустил вероятностную машину, и по всем линиям выходило, что эту точку ты никак не минуешь.

Роман замолчал. Я тоже молчал. Последняя ниточка. Наверное, это тот разговор с Наташкой. «Прости, я все понимаю, но больше так не могу, – голос ее звучал тускло, как будто запись какая-то. – Ты каждый раз обещаешь, что это в последний раз, а потом снова уезжаешь на очередную никому не нужную войну. Все, прощай. Я хочу нормальной жизни, а не ждать каждый день, уведомление о двухсотом».

– А сейчас вот он ты, – Роман ткнул в меня пальцем. – Живой. И с тобой еще и как-то объясняться надо. А я физик, а не психолог. Вот.

– Искорка, гм… – тупо повторил я.

– Ну да, – Роман ухмыльнулся. – Меня с этими искорками на ученом совете на смех подняли. «Искорки, – говорят. – Это что у нас за новый термин в квантовой физике такой?»

– Ага, хорошо, – кивнул я. Больше не злился. Вообще не знал, что думать. – И что теперь? Будем сидеть и смотреть друг на друга с трогательной сентиментальностью?

– Ой, конечно же нет! – Роман вскочил и заходил по палате из стороны в сторону. – Ты пока в автоклаве отдыхал, я посоветовался с ребятами и все продумал. Если пойти полностью официальным путем, мы в бюрократии потонем. Так что предлагаю немного схитрить.

Роман остановился и заложил руки за спину.

– Мы скажем, что ты мой двоюродный брат, – сказал он. – Приехал из Нижнеудинска, а там, по причине глухомани, документы все еще не вшитые, а материальные. И по дороге документы пропали. Мы их тебе восстановим, прошьем тебя по всем правилам, и станешь ты обычным гражданином СССР.

– Слушай, не знаю, как тут у вас все устроено, Роман, – с сомнением проговорил я. – Но должны же существовать всякие базы данных, куда граждане, получавшие когда-либо документы, занесены? Ты так просто говоришь: «Скажем, что брат», будто в стране розовых пони живешь, где джентльменам верят на слово.

– Нет-нет, подожди, – он снова сел на кровать напротив меня. – Я все проверил. Даже машинное время у ребят пришлось выпросить. В Сибири переход на вшитую систему документов и так шел через пень-колоду, а в Нижнеудинском архиве еще и пожар был. Так что с этой стороны не подкопаешься. Сложности всякие могут потом начаться, когда мы тебя в институт будем на работу устраивать. Но Настя сказала, что у нее есть одна идея…

– На работу, значит? – саркастично спросил я. – Вот так сразу?

– Слушай, ну это же я тебя вытащил! – Роман развел руками. – Значит мне за тебя и отвечать. Если у тебя не будет работы, то в конце концов ты попадешь в поле зрения ребят из бюро занятости, и они отправят тебя в… в общем, вряд ли тебе туда захочется…

Я мысленно сделал пометку. Надо узнать подробнее, что это за ребята из бюро занятости, и куда они отправляют. А Роман продолжал болтать. Но говорил он уже на не очень понятном. Про серийный номер вколотого мне коктейля, который фактически пока что заменяет мне документы, так что до поры я могу даже спокойно перемещаться по городу, главное, в рабочее время там не слоняться, чтобы лишнее внимание к себе не привлекать.

Я снова встал. Прошелся по палате туда-сюда, выглянул в окно. Оно было почти полностью закрыто пожелтевшей кроной дерева, но сквозь него была видна свинцовая гладь Онеги. Небо здесь тоже хмурилось. Высокая серая муть, будто неподгрузившиеся текстуры. С таким именно небом Карелия выглядит наиболее гармонично. Особенно осенью. Этаж был третий или около того, никаких решеток на окне не было. И форточка открыта.

О чем, интересно, я думаю? Что если сейчас встать на спинку кровати, то я вполне дотянусь до этой самой открытой форточки, с которой можно перемахнуть на дерево. Я не акробат, конечно, но и трюк не особенно сложный, вон там какая развилка удобная. А потом сползти вниз. И дальше что?

Я посмотрел на себя. Одет я был в короткие бледно-зеленые, до середины икр, штаны из материала, наощупь больше всего похожего на туалетную бумагу. И такого же цвета и фактуры «распашонку», завязанную сзади на шее на шнурке. Босиком. От форточки тянуло прохладой. На улице где-то плюс десять. Не мороз, конечно, но разгуливать в таком виде…

– Клим? – окликнул меня Роман.

– Прости, задумался, – я повернулся обратно. – Я какой-то немного заторможенный.

– Ты очень хорошо держишься, – серьезно сказал он. – Лично я не знаю, как бы себя вел в такой ситуации.

– А ты много видел людей в таких ситуациях? – криво ухмыльнулся я.

И мне как-то даже неловко сразу стало. О какой ерунде я думаю… Я снова выглянул на улицу. Там была типичная карельская осень. Желтые листья, зябкий холодок, серое небо. На вид так ничего особенно не изменилось. Просто ехал по ночи, потом попал в аварию, стукнулся головой, попал в какой-то местный госпиталь. И теперь шутник Роман просто пудрит мне мозги.

Вот только зачем? Что я, звезда какая, чтобы ради меня такие розыгрыши устраивать?

Я посмотрел на Романа.

Он терпеливо ждал, когда я закончу тупить и начну соображать.

Да, наверное и правда пора уже. Даже если этот Роман и вешает мне сейчас на уши отборнейшую лапшу, то что это, в сущности, меняет?

– Чем занимается твой институт? – спросил я.

– Белым шумом, – ответил он и хохотнул.

– Локальный мем такой? – с пониманием покивал я.

Роман открыл рот, но в этот момент распахнулась дверь. На пороге стояла Настя. Теперь уже не в штормовке и свитере, а в довольно легкомысленном коротком платье с накинутым поверх него белым халатом.

– Привет, Клим! – лучезарно улыбнувшись, сказала она и сняла с плеча вещмешок. Возможно даже тот же самый, который я на ней уже видел. – Я тебе тут принесла кое-какой одежды.

– А с моей что? – спросил я.

– Твою мы сожгли, прости, – развел руками Роман. – В Соловце не носят импортные шмотки, мы же не в столице.

Я собрался возмутиться, но захлопнул рот. Настя жестом показала, что, мол, давай, ройся в вещмешке. А сама оттащила Романа за рукав поближе к двери.

Вещмешок был заслуженный, конечно. Шнур, на который он затягивался, завязан легкомысленным бантиком. Концы его обтрепались, и чтобы они совсем не распустились, на кончиках завязали узлы. Брезент выцвел и был покрыт невыводимыми пятнами неизвестного происхождения. Я перевернул его я вытряхнул содержимое на кровать. Не забыв, правда, развесить уши. Ну любопытно мне было, о чем там болтают мои спасители!

– Рома, я договорилась с ребятами насчет полиграфа, – тихо сказала Настя. – Так что все можно устроить в лучшем виде.

– Ты же не сказала, зачем? – Роман нахмурился.

– Обижаешь! – она усмехнулась и подмигнула.

– Только как мы его, – кивок головой в мою сторону, – в лабораторный корпус проведем? Там же Клавдия Львовна.

– Да уж, она не Семеныч, ей так просто мозги не задуришь… – Настя склонила голову и почесала кончик носа. – Надо вечером. Перед самым закрытием. Мы его спрячем в мужском туалете, а потом она обход сделает и уйдет. А у нас вся ночь будет.

– Точно! – Роман обрадованно хлопнул в ладоши. – Тачку надо. Есть тачка?

Я фыркнул. Даже чуть не заржал. Эти двое обсуждали серьезное нарушение все-таки. Проникновение с посторонним на закрытый режимный объект. Но делали это так несерьезно, как будто не самые примерные пионеры, которые собрались яблок в колхозном саду натырить.

Так, что тут у нас из одежды? Хм… Фланелевая рубашка в красно-синюю клетку. Этикетка. О, знак качества! Сто лет такой не видел, разве что на всяком старом хламе на Удельном рынке! Пошивочная фабрика «Петрозаводская ударница». Рубашка мужская, теплая«. Явно новая. Размер вроде мой.

Я отложил рубашку в сторону. Не самый плохой вариант, потянет.

Теперь штаны. Ага. Серые, с чуть заметным серебристым отливом. Ткань незнакомая, наощупь вроде парусины. Плотная. Боковые карманы, карманы на заднице. И один карман справа на коленке. Удобный пояс с металлической кнопкой с серпом и молотом и резинкой на спине. Туристические такие штаны. Поискал этикетку. Нашел. Ничего не понятно, только цифры.

– В универмаге сегодня только какие-то дедовские штаны продавались, так что я позаимствовала одни из нашей полевой формы, – сказала Настя, даже на меня не оглянувшись. Откуда она знает, что я именно я разглядываю? На спине у нее глаза что ли?

А, дошло. Когда она мне подмигнула в отражении в зеркале.

Ладно, штаны одобряем.

Труселя черные, неплохой трикотаж. Белая футболка. На ней три профиля в ряд. Бородатый Маркс, лысый Ленин и третий. Третий незнакомый. А вокруг этого открыточного сюжета – явно научные штуки. Модель атома, карта звездного неба, химические колбы, микроскопы-телескопы. Форма футболки стандартная, я такие рукава обычно сразу же отпарываю, превращая ее в майку.

Ну и обувь. Ну, это вечные ценности, это мы понимаем! Привычные грубые берцы со шнурками. Дешево и сердито. «Изготовлено на фабрике „Военобувь“, город Бобруйск, БССР». Размер сорок четвертый. Мой размер. Подобной обуви я истоптал, конечно, несчетное количество пар. Собственно, в таких же примерно я и ехал. Тоже, кстати, белорусских…

– Клим, ты себя как чувствуешь? – спросила Настя, повернувшись ко мне. – Голова не кружится? Ну, там, слабось, понос или еще что-нибудь?

– Нормально чувствую, – ответил я и даже попрыгал. И головой помотал из стороны в сторону, чтобы проверить, не кружится ли.

– Тогда одевайся! – скомандовала она. – Сейчас у нас… – Вскинула левую руку и посмотрела на здоровенные наручные часы на запястье. – Половина второго. До шести вечера у вас еще есть время. Погуляете, пообедать зайдете в столовую.

– Рыбный день, фу, – скривился Роман. – Лучше в кафетерий.

– Вам бы, Роман Львович, на мучное лучше не налегать, – с совершенно чужими интонациями сказала Настя. Как будто кому-то подражала. Тому, кого они оба с Романом знают. Потому что они оба громко рассмеялись. – Рома, что мы тут топчемся, вдруг Клим стесняется? Пойдем за дверью поговорим.

На лице Романа появилось сомнение. Он посмотрел на меня, потом на открытую форточку.

– А вдруг он… – начал он и замолчал.

– В окно выпрыгнет? – сказала Настя и приподняла бровь. – Ну и дурак тогда. Пойдем, не смущай человека!

Настя ухватила щуплого Романа за рубашку и почти силком вытащила за дверь. Зверь захлопнулась, стекла зазвенели.

Стесняюсь… Я стянул с себя больничные бумажные тряпки, скомкал их и поискал мусорную корзину. Не нашел. Поэтому просто бросил на кровать. Они выглядят одноразовыми, но фиг знает, какие тут порядки.

Оделся. Зашнуровал ботинки. Попрыгал, помахал руками.

Пересек палату подошел к зеркалу. Потер щеку. Странно. Неделю в автоклаве. Борода уже должна отрасти. А щеки гладкие. Кто-то меня побрил, пока я был в отключке? Я представил себе симпатичную медсестричку в полупрозрачном белом халатике. Как она склоняется надо мной с чашкой пены для бритья, и ее просвечивающие сквозь невесомую ткань халатика соски касаются моей груди…

Так, стоп-стоп-стоп! Я уже понял, что у меня ВСЕ системы работают лучше, чем было. Так что, погоди пока, медсестичка, мы с тобой потом пообщаемся. Когда меня в коридоре не будут ждать двое заговорщиков – одна с капитанскими звездами на погонах, другой – с ученой степенью.

Я вышел из палаты в коридор и осмотрелся. Нда, небольшая больничка. Короткий коридор, всего на шесть дверей, стол с настольной лампой, за которым, по всей видимости должна сидеть дежурная медсестра, но она сейчас куда-то отлучилась. Напротив дверей – окна с видом на парк. У одного как раз стоит моя парочка и тихонько болтает.