Все мы родом из детства. Первая книга романа «Вера и рыцарь ее сердца»

– Слушаюсь, товарищ подполковник!

***

Таков был приказ командира на мирную жизнь, и этот приказ имел такую же силу сейчас, как и во время войны. Выкинув из головы все мысли о гранёном стакане, Володя глубоко вздохнул. Фронтовая дружба осталась только в его памяти. Никто из его фронтовых друзей не горел желанием встретиться вновь в мирное время, да и он сам ничего не сделал, чтобы отыскать своих однополчан, потому что в мирное время больше всего ему хотелось поскорее забыть мракобесие прошедшей войны.

Володя всегда думал о себе хорошо. Он хорошо воевал и в мирное время старался оправдать доверие партии и народа, соседи ему уважительно кивали при встрече, а женщин он к себе ближе вытянутой руки не подпускал, потому что любил единственную женщину на свете, этой женщиной была его жена. Только с ней он чувствовал себя состоявшимся мужчиной, только Римма умела ставить перед ним недосягаемые высоты и не давала ему расслабиться ни в жизни, ни в любви.

Но в эту ночь его успешная жизнь пошатнулась, любимая Римма стала чуть ли не ведьмой, а он – палачом! Как он сможет теперь смотреть детям в глаза? Ему даже захотелось молиться, но он забыл, какими словами надо молиться, а ведь его учила молиться мама. Как давно это было!

***

Молитва в глазах Володи была больше уделом женщин, проявлением их женской слабости, и он стеснялся, когда мама молилась при детях.

Ранним утром, когда деревню начинали будить крики петухов, она ставила в угол горницы маленькую икону и начинала свою молитву. Слова её тихой молитвы разобрать было трудно, но от молитвенного шёпота хорошо становилось на душе.

Подростком Володя стеснялся и лёгких прикосновений маминых натруженных рук, гладивших его по голове, и притихал, когда мама его крестила. Все его братья и сёстры знали молитву «Отче наш», они вместе с родителями проговаривали эту молитву перед едой, но мамины молитвы были другие, более сокровенные, более насущные.

Мама молилась за отца и за детей, за соседей и за власти, а за погоду молилась, выходя в поле.

– Мы нуждаемся в том, чтобы Господь благословил нас хорошим урожаем.

Так объясняла она свои походы в церковь детям, которые носили пионерские галстуки.

Хотя, кроме матери, никто из семьи в церковь не ходил, но в семье по воскресеньям пелись песни о божественном. Володе запомнилась только одна песня, в ней говорилось о «встрече на небесах».

Когда Володя был ещё маленьким мальчиком, ему очень хотелось хотя бы одним глазком увидеть, какими бывают «небеса»? Мама с улыбкой слушала своего любознательного сына и объясняла, что в небесный рай мы попадём, когда умрём. Володя в знак согласия кивал головой, не понимая до конца значения этих слов. Он долго думал но не мог решить, что же будет для него лучше: скорей умереть, чтобы быстрее попасть в небесный рай или всё-таки подольше пожить? От этих размышлений в его сознании осталась надежда, что смерть, может быть, не так страшна, как кажется. Это помогало ему в жизни быть смелым, а окрыляла его смелость святая материнская любовь, которая оберегала его в жизни.

Как-то ранней зимой ударил крепкий мороз, и за ночь их деревенская речка Ильинка покрылась прочной коркой льда. Когда Володя бежал по этому льду на выручку старшему брату, то он не думал о «встрече на небесах», ему нельзя было на небеса, пока его брат не будет спасён, а Василий уже наполовину погрузился в студёную воду, судорожно цепляясь пальцами за белый рыхлый лёд.

– Володька! Володька! Вернись! – кричали друзья на берегу. – Ты сам потонешь, дурень!

Но Володя не обращал внимания на крики ребят, он продолжал ползти по неокрепшему льду на помощь к тонущему брату, и только голос его матери «Боже, помилуй нас грешных!» звучал в его голове.

Вернуться домой без брата Володя не мог, ведь это он подал идею лихо пробежаться по замёрзшей реке на другой берег. «Братва, кто смелый – за мной!», – кричал он друзьям, но его примеру последовал только его старший брат Васька. В какой-то момент он обернулся назад, ожидая увидеть восторг друзей, но друзья смотрели не на героя-Володьку, а на его старшего брата Василия, который тонул в ледяном проломе.

Володя уже осторожно подползал к Василию, который из последних сил барахтался в ледяной воде, хватаясь за кромку льда, когда до него дошло, что он не сможет спасти брата, у него нет под рукой ничего, за что Василий смог бы ухватиться, продвигаться дальше было уже опасно, и тут его осенила идея. Быстро сняв с себя шарф, он завязал два морских узла по краям, в которые положил кусочки льда для тяжести.

Когда перед Василием шлёпнулся узел голубого шарфа, тот вцепился в него мёртвой хваткой. Володя осторожно вытащил своего старшего брата на крепкий лёд, потом они оба доползли до берега. На их счастье сосед проезжал мимо с телегой полной соломы, он подобрал ребят и довёз до дома.

Володя ожидал справедливого наказания от отца за своё безрассудство, а отец наказал только Ваську как старшего.

Надо сказать, что в многодетной семье Шевченко Володя был любимым сыном у отца с матерью, на которого родители возлагали большие надежды. Мальчик рос умным, мужественным и любознательным.

В первый класс Володя пришёл с «белыми мухами», когда все работы по хозяйству были сделаны и выпал первый снег.

– К сожалению, Владимир Шевченко, ты опоздал. Приходи на следующий год, – сказал ему директор школы, глядя на мальчика из-под круглых очков.

– Но на следующий год я тоже не смогу прийти раньше. Отец опять не отпустит в школу, пока все осенние работы не будут закончены. По этой причине мой старший брат не учится до сих пор! – настойчиво упрашивал директора школы Володя.

– Извини, но твои сверстники учатся уже с первого сентября, а ты явился в начале декабря, – директор был неумолим.

– Возьмите меня, я смогу наверстать упущенное! – не отступал от своего паренёк.

– Пойми, сынок, дети в классе прошли уже почти весь алфавит и тебе их не догнать, и программа по математике слишком сложная, чтоб наверстать её за один месяц.

– Я догоню класс, я буду стараться, я очень хочу учиться!

В глазах у Володи стояла такая решимость и уверенность в своих возможностях, что директор сдался, решив проверить упрямого мальчика в деле. В тот год директор запоздал с передачей списков учеников в район, а ещё один ученик только бы улучшил показатели сельской школы.

– Дерзай, – сказал директор своё последнее слово. – Даю тебе срок до Нового года. Справишься – будешь учиться дальше, не справишься – отправишься домой, а я буду ждать тебя в следующем году!

Володя справился.

Через 10 лет, в возрасте 17 лет, Владимиру Шевченко был вручен аттестат зрелости с отличием, и он был зачислен в Свердловский государственный университет, но на втором месяце обучения студентов университета собрали в академическом зале с огромной хрустальной люстрой под потолком и объявили указ правительства о введении оплаты за обучение будущих учёных.

Для многих студентов это нововведение означало конец учёбы. Знаком протеста зазвучала в стенах академического зала шальная мелодия «Ах вы, лапти, мои лапти». Тогда многие умные ребята покинули университет, были и такие, что сошли с ума, а Володя вернулся в родное село и был принят в школу преподавателем математики в старших классах, где и учительствовал, пока не началась война.

Село, где родился Володя, расположилось в глухом районе Алтайского края, среди густых лесов и холмов, у берегов журчащей речки Ильинки.

Это место выбрали для жизни вольнолюбивые украинцы, среди них был и дед Володи, который выкупил у барина свою жену Олёну и вместе с ней и всем селом перехади на восток, чтобы создать на Алтае островок любимой Украины. В деревне берегли традиции предков, говорили на украинском языке, пели раздольные украинские песни, любили хорошо погулять и выпить крепкую настойку из лесной ягоды, чтобы лучше плясалось. В мужчинах ценились сила и упрямство, а в женщинах – красота и покорность.

Семья Володи жила в мазанной известью хате, что стояла на краю села, на невысоком холме, за которым начинался сосновый бор, а рядом протекала речка. Двор был открыт всем ветрам, и в центре двора дымила самодельная печка с высокой трубой.

Забором из сухих веток были огорожены два огорода: один – под картошку, другой – под овощи, между ними пролегла тропинка, которая зигзагом сбегала к речке, где женщины брали воду для полива, где купалась летом детвора и хорошо ловилась рыба. Зимой все домашние собирались у красной от огня печки, и пение мелодичных старинных украинских песен под гитару и балалайку помогало коротать длинные зимние вечера.

Семья Шевченко была многодетной, но места в доме хватало всем. Одним рядком спали мальчики, а у другой стены – девочки, мама и папа спали за пологом. В доме не было ссор и ругани. Авторитет отца был бесспорным, а мама всегда находила для каждого своего «дитятки» доброе словечко. Многие в селе завидовали этой дружной семье, но завидовали не богатству, которого у них не было, а их семейному единству в труде, в отдыхе и в беде.

Степана, отца Володи, арестовали в 1936 году, объявив врагом народа. Сгорела мельница, охранять которую председатель колхоза обязал его в течение нескольких месяцев. Степан не раз и не два обращался в сельсовет, чтобы ему нашли сменщика для охраны мельницы в ночное время, но председатель сельсовета только обещал рассмотреть этот вопрос. Мельница сгорела, когда Степан ушёл домой, чтобы взять еду на ночное дежурство, и его арестовали и увезли неизветсно куда.

Все в деревне знали, что на Степана Шевченко донёс в НКВД сам председатель колхоза Коврига, а ему-то и обижаться на жизнь было стыдно.

Коврига имел добротный крестовый дом, правда, сварливую жену в нём, но зато покорную, она исправно управлялась по хозяйству и совсем не мешала мужу заводить пышных сладострастных любовниц. Сытую жизнь вёл председатель при советской власти и так растолстел, что садился в президиуме сразу на два стула, хотя от того, что раздобрел, сам добрее не стал. Жену, дочерей, как и всех жителей села Коврига держал в ежовых рукавицах, зато с районным начальством умел отлично ладить. Казалось, живи да поживай, но обида юности змеёй лежала на сердце председателя сельсовета.

Ладная дивчина Мария отвергла его, знатного жениха, чтобы выскочить замуж за бедняка Степана. Ревность мешала Ковриге наслаждаться жизнью, а годы шли, долгие годы, поэтому он, как только получил власть, то искал повода отыграться на Степане, да и сам Коврига не прочь был напакостить хорошим людям.

Тогда время было такое, по одному доносу людей хватали, а потом без суда и следствия отсылали в лагеря, а бывало, что и до тюрьмы дело не доходило, прямо на месте приводили смертный приговор в исполнение, а если сам председатель сельсовета донос написал, то никто в деревне не сомневался, что не увидят более Степана Шевченко живого.

Когда отца арестовали, Володя с Василием уже готовились к поджогу крестового дома председателя, но мама тихо подошла к сыновьям, положила им руки на плечи и сказала: «Ох, сынки, не спешите делать зло, как бы оно к вам самим злом не вернулось, – и, вздохнув, добавила: – Бог ему судья! Не забудьте, что батя сказал вам на прощанье. Ты, Василий, как старшой, будешь детям за отца, а ты, Володька, утихомирь свою прыть и учись справно».

После ареста мужа по воскресным дням Мария надевала на голову нарядный платочек, подаренный ей Степаном, и отправлялась на богослужение в маленькую церковь, что стояла в пяти километрах от их села, и там она вымаливала своего мужа у Бога, чтобы дети сиротами не остались.

Степана освободили перед самой войной. Этого никто не ожидал в селе, потому что это было чудом – выйти из лагеря живым. К Степану толпами шли люди, чтобы узнать что-нибудь о своих близких, о таких же, как и Степан, «врагах народа», от которых уже долгие годы не было известий.

Когда началась война, Мария, провожая на фронт мужа и двух сыновей, не кричала от горя и не плакала горючими слезами, она их благословляла и крестила, а в одежду мужа Степана, сыновей Василия и Володи зашила молитву «Живый в помощи…», которую ей написала на листочках старшая дочь Надежда. Володя знал о молитве, написанной рукой сестры, и не стал вступать на фронте в ряды коммунистов, ибо в глубине души боялся разрушить силу материнской молитвы.

Степан и его сыновья живыми возвратились домой через четыре года. И дом опять наполнился радостью и песнями. Через год после их возвращения Мария родила ещё одну дочку, Раису. Уверенность в завтрашнем дне озаряла их жизнь.

В селе уже правил новый председатель сельсовета, не из местных сельчан, бывший фронтовик, а Коврига перед самой победой скончался от сердечного приступа, после бани, под водочку.

***

– Володя, Володя.

Тихий голос жены пробудил мужчину от воспоминаний. Римма сидела напротив него за кухонным столом.

– Володя, – заговорила Римма одобряющим тоном, – Володя, ты поступил правильно. Зло должно быть наказано в его зародыше.

– Но Саша не признался! – вставил устало Володя.

– Вера – тоже, но это дело времени, и всё зависит от нашего с тобой родительского усилия.

– Римма, как же нам теперь жить?

– Бороться со злом. Когда мы будем бороться вместе, то злу нас не победить, – ответила Римма уверенно.

Глава 3

Теперь Вера сидела в комнате, как мышка в норке. «Тише, мыши, кот на крыше… Тише, мыши, кот на крыше…» – навязчиво повторяла девочка одну и ту же детскую присказку. Ей были уже не нужны артисты из Ленинграда, которых грозилась выписать для неё мама каждый раз, когда Вере становилось скучно, как и подружки. Теперь всё, что было в детстве, не имело никакого значения, потому что ей было страшно жить, страшно до колики в животе, но она не жаловалась.

Вера ждала момента, когда мама или папа расскажет о том плохом поступке, за который её наказали, ведь как просить прощения, если не знаешь за что, но родители ничего ей не говорли, поэтому девочка хотела быстрее получить наказание, после которого она будет прощена и всё станет, как было прежде.

После «той ночи» с Верой никто не говорил, её закрывали в маминой спальне и забывали. В туалет ее водили не тогда, когда ей хотелось, а в положенное время, как на перемену, еду приносила мама и тоже по расписанию. Хотя у Веры совсем не было аппетита, мама строго следила, чтобы дочерью съедалось всё, что лежало на тарелке, девочка давилась едой и ела, давилась и ела. Она не перечила маме, она её боялась, и боялась так, что каждый раз, когда слышались мамины шаги за дверью, Веру начинало тошнить и нестерпимо хотелось в туалет.

Своего отца Вера не видела: он уходил на работу с самого утра, а вечером занимался воспитанием брата, потому что Саша вдруг стал негодным мальчиком.

«Пусть он и негодный, но я его люблю и негодного», – так думала Вера о брате, сострадательно вздыхая, когда за стенкой слышался то плач брата, то его короткие вскрикивания под ударами ремня. Теперь Саша являлся к ней только во сне, весь окровавленный и жалкий, и Вера начинала плакать вместе с ним, потом просыпалась мокрая от слёз, но теперь девочка не бежала к родителям за утешением. Она была ими закрыта в дальней комнате и у неё не было утешителя.

После этой страшной ночи прошла неделя. В наступившие выходные дни папа увёз Сашу в деревню к своим родителям, в Алтайский край. После его отъезда Вере разрешалось выходить из комнаты и есть на кухне. Это было хорошо. Дома как будто бы ничего не изменилось, но Вера чувствовала себя в нём не так, как раньше, весёлой домашней девочкой, она чувствовала себя в нём маленькой беспризорницей.

Правда, беспризорники, которых Верочка видела в детских фильмах про революцию, имели плохую рваную одежду, а её одежда была чистая и заштопанная. Если беспризорники в кино жили на улицах, то она – у себя дома, если у них не было родителей и каждый взрослый их мог обидеть, то у Веры родители были, и они её обижали, потому что она потеряла какую-то честь, которую никогда не имела.

В тот день, когда папа с Сашей уехали из дома, Вера с мамой ужинали вдвоём на кухне. Ели они в молчании, и обе смотрели в свою тарелку. Пюре с изюмом было Вериной любимой едой. Мама выливала в кастрюльку с отварной картошкой кипящий жир, в котором плавали кусочки зажаренного сала с луком, и скалкой толкла картошку. В результате получалась вкуснятина, которую девочка и называла «пюре с изюмом».

Вера съела свою порцию с удовольствием. От горячей картошки с салом пришла сытость, но ей очень хотелось ещё и радости, но радость не пришла, испугавшись маминого строгого вида.

После ужина мама привела Веру в детскую спальню и начала говорить учительским тоном. У Веры опять заболел живот, но она терпела боль и смотрела во все глаза на «чужую» маму.

– Саша признался, что трогал тебя ночью! – проговорила мама в тишине трёхкомнатной квартиры.

– Мама, а почему меня нельзя трогать? – спросила Вера, запинаясь. – Я что, такая плохая?

– Сейчас я тебе всё по порядку объясню. Ты уже достаточно взрослая, чтобы знать всё, что знают взрослые люди!

Так начала Римма беседу с дочерью о половом воспитании, не обращая внимания на вопросы дочери, перед которой на столе были разложены пластилиновые изделия.

Римма взяла двумя пальцами самый большой коричневый шарик, приплюснутый по бокам, приложила к нему два шарика поменьше и сказала строгим тоном:

– Смотри, это то, что есть у мужчин… между ног, в трусах. Это называется мужскими половыми органами.

Вера внимательно смотрела на пластилиновые шарики, и её глаза округлились в удивлении. Сочувствие к мужчинам переполнило её всю, от макушки до самых пяток. Какие безобразные «какашки» висели у них впереди уже с рождения!

– Ох, как, наверное, неловко ходить с этими мужскими п-п-половыми шариками, – доверчиво прошептала Вера маме, но мама не собиралась сочувствовать ни мужчинам, ни дочери, она продолжала вести познавательную беседу.

Указывая на хлебные крошки, прилепленные на кончике самого большого пластилинового изделия, мама ввела дочь в изумление. Оказалось, что эти зёрнышки попадают в живот к женщине, когда к её телу прикасаются мужчины, и из них внутри живота появляются детки.

Всё, что потом говорила мама, говорилось впустую, потому что все умственные усилия девочки сконцентрировались на этих зёрнышках, которые всё-таки больше напоминали хлебные крошки, чем маленьких человечков.

«Саша меня касался этими противными колбасками с зёрнышками? – размышляла она серьёзно. – Касался, касался, ведь он сам в этом признался перед тем, как папа его увёз в деревню к бабушке. …Брр, как это, должно быть, противно. Конечно, теперь понятно, почему у меня болит живот, потому что у меня в животе ворочается мой ребёночек. Ему у меня в животе очень темно и страшно».

В конце беседы девочка с нежностью обхватила свой животик и обратилась к маме, которая с чувством исполненного долга уже готовилась ко сну:

– Мама, я теперь стала беременная. У меня скоро родится ребёнок. …И это будет мальчик. Давай назовём его Сашей?

Вера говорила очень убеждённо, и настала мамина очередь удивляться, но это замешательство длилось недолго.

– Так, – сказала она строго, – ты эту глупость выбрось из головы, потому что это не твоё дело. Ты девочка, которая потеряла честь, и ты за это будешь наказана папой, когда он приедет домой. А теперь без лишних слов иди спать в Сашину кровать.

Папа приехал на следующий день после этого разговора о половом воспитании. Перед ужином Вера добровольно легла на ковёр и приготовилась перенести десять положенных ударов ремнём за потерю девичьей чести. Папа бил её не пряжкой, как брата, а ремнём, но бил с силой. Вера не плакала и не стонала, она хотела лишь одного – прощения и возврата к прежней жизни, возврата в своё детство, но детство к ней так и не вернулось.

Теперь Римма постоянно находилась рядом с дочерью. Она взяла отпуск на работе, чтобы оберегать Веру круглосуточно, но ей это не удавалось, дочь разочаровывала её всё больше и больше. Страх опять вернулся к Римме, и он оказался сильнее, чем любая надежда на благополучный исход исправления её испорченных детей.

Ровно через две недели после приезда папы домашнее спокойствие взорвалось от её истошного крика.

– С кем ты ходила за угол школы? Или это случилось с тобой в туалете? – выпытывала мама ужасную «правду» у дочери.

Вера не понимала, как ей надо ответить правильно, и отвечала невпопад, за это она была избита уже мамой, от ударов палкой на её теле появились болючие кровоподтёки. Потом мама успокоилась, положила палку на видное место и выключила телевизор, по которому шла развлекательная программа.

– Что разлеглась на полу? Не хочешь признаваться, будешь битой! А теперь сядь на стул и говори мне правду. Ты убегала с мальчиком за угол!

Девочка послушно кивнула.

– Он тебя трогал и надругался над тобой!

Вера опять послушно кивнула головой.

– Завтра мы пойдём в милицию, и ты там расскажешь свой позор.

– Хорошо, мама, – прошептала девочка вспухшими губами.

Довольная признанием дочери, Римма отправила её в ванну, чтобы девочка могла привести себя в божеский вид, а потом стала готовить ужин. Умытая Вера покорно сидела на стульчике рядом, хотя от запахов еды у неё начинала больше болеть голова. Пришедшему с работы Володе очень не понравился несчастный вид ребёнка, и после ужина он сразу отправился спать. Вера видела, что папа устал и был рад, что её воспитанием занялась мама. Она сочувствовала своим родителям, ведь они считали её очень плохой девочкой без чести, а любить такую нехорошую девочку им было трудно. Когда и папа перестал её любить, то он уже не рассказывал ей истории о звёздах, о притяжении Солнца и Луны, а только вздыхал и проходил мимо.

В милицию мама привела Веру ранним утром следующего дня. На девочке было одето школьное платье, закрывающее её руки и шею, на голове до самых ушей была натянута вязаная шапочка, из-под которой торчали две длинные косички. Каждое движение вызывало боль во всём теле, но Вера терпела, как того хотела мама.

У женщины-милиционера, с которой мама вела беседу, были добрые светло-зелёные глаза. Эта доброта совсем не сочеталась с её тёмно-синей строгой милицейской формой. Милиционерша смотрела на маму с явным неодобрением, но вежливо слушала и что-то записывала на листок. Вере так хотелось довериться этой женщине и рассказать всю правду, которую она знала, но тогда бы она предала свою родную маму, поэтому она молчала и смотрела в окно, за которым пели птицы. Втайне девочка гордилась своей мамой, сильной и умной, которая обведёт вокруг пальца любого милиционера.

Неожиданно тётя-милиционер обратилась к самой Вере с вопросом, который та проворонила.

– Всё правильно. Всё так и было! – с готовностью ответила она на всякий случай.

– Что правильно? – милиционерша вдруг улыбнулась девочке и повторила свой вопрос: – Ты готова завтра пойти со мной в школу и показать нам мальчика, который трогал тебя в туалете?

Тут Вера растерянно посмотрела на маму.

– Конечно, она покажет нам этого малолетнего развратника! – ответила Римма за дочь, а та утвердительно кивнула головой.

Вера была в замешательстве и замолчала, теперь она умела молчать, в молчании ей хорошо думалось, а думать девочке было необходимо. Октябрёнок не может предать невинного, даже, под угрозой смерти! Нет, Вера не станет искать несуществующего мальчика, которого можно обвинить только в том, что у него впереди висят три «коричневые колбаски».

Настало утро.

– Мама, я не пойду в школу. Я не знаю того мальчика, о котором ты говорила в милиции. Я не могу его выдумать.

Уверенный отказ дочери остановил Римму, которая была готова перешагнуть порог дома. Девочка упрямо стояла у тумбочки с телефоном, спрятав руки за спиной, и спокойно смотрела перед собой. Такое сопротивление дочери надо было сломить во что бы то ни стало, потому что ребёнок не может знать той беды, от которой её уберегают родители, а Римма ради спасения Веры жертвует всем, своей работой, своей репутацией!

– О, это отцовское упрямство я в тебе переборю!

Бросив на тумбочку ключи от квартиры, Римма зашла в дом и закрыла за собой дверь.

– Раздевайся! – приказала она, а сама стала звонить в милицию, чтобы сообщить, что опознания преступника не будет, так как её дочь заболела.

Раздевалась девочка медленно. Как только она натянула на себя домашний халатик, Римма повела её в свою спальню, в её руках был кухонный нож и бельевая верёвка.

– Вытяни руки! – потребовала мама, и Вера послушно вытянула руки перед собой. Римма с силой завела руки дочери за спину и связала верёвкой. Девочка в испуге повернула голову назад, чтобы понять, что с ней будет дальше, и тут-то она поняла правду: её родную маму погубила злая колдунья, которая приняла мамино обличие и обманула папу, став ему женой, а его детям – мачехой! Горько стало на душе у Веры, слёзы посыпались из глаз девочки от жалости к своей настоящей маме, которая сейчас замерзает на дне пруда, опутанная сине-зелёной тиной, как об этом писалось в сказках со счастливым концом. Жаль, что сказки не сбываются в жизни.