Все мы родом из детства. Первая книга романа «Вера и рыцарь ее сердца»

Заснуть девушке мешала картина насилия над торговкой семечками, которую тащили в придорожный лесок два отъявленных бандита в армейских гимнастерках. Выходило так, что Римма была свидетелем преступления, за которое никого никогда не осудят. Это безнаказанное зло мешало ей быть сильной и мечтать о будущем.

«А ведь эта женщина в красной косынке сама виновата в том, что с ней произошло. Она вела себя очень непристойно», – к такому твёрдому убеждению пришла Римма, когда над горизонтом проступила красная полоса зари, и сочувствие к торговке семечек перешло в её осуждение. Римма была уверена, что она никогда не допустит такого неуважительного к себе обращения!

– Пусть только попробуют сунуться!

Её вызов всем мужчинам мира победоносно подхватил паровозный гудок. Каждый отвечает сам за себя!

***

Это время юности прошло. Теперь Римма замужняя женщина, у неё подрастают двое ребят, у них с мужем ответственная работа, только времени не хватает отдохнуть.

Римма распрямилась. Чуть прогнувшись, она посмотрела на будильник и глубоко вздохнула. Было полтретьего ночи, ничего не поделаешь, времени для сна не оставалось. Римма вновь склонилась над корытом и с ещё большим усердием принялась выкручивать тяжёлый мокрый пододеяльник. Она уже не знала, от чего больше устала, от стирки или от воспоминаний. Прошлое не должно её беспокоить, ибо и в настоящем хватает проблем.

– Римма! Р-и-и-м-а-а-а! – послышалось в тишине коридора.

Мужской голос звучал где-то рядом. Прекратив стирку, Римма вновь прошлась по комнатам, поочередно включая и выключая свет. Никого не было, тут ей стало совсем не по себе. Осталось прополоскать две простыни, развесить бельё, и тогда ей удастся хоть часок вздремнуть. Хорошо, что в последнее время нет ночных вызовов.

Неделю назад Римму ночью вызвали к девочке, которую изнасиловали в домашней бане, что стояла в огороде. Девочку закрыли в бане, а потом друзья её брата по очереди надругались над ней. Римма была убеждена, что родители девочки не уделяли своим детям должного внимания и не уберегли свою дочь от позора, а что может сделать она как участковый врач? Десятилетняя Маша лежала на грязной постели и смотрела в одну точку, она позволяла себя переворачивать и трогать, но оставалась безучастной к тому, что с ней происходит, на вопросы н отвечала. Осматривая ребёнка, Римма чувствовала себя виноватой в том, что случилось в этой семье, но её врачебный опыт в этой ситуации был бесполезен. Сделав медицинское заключение, она шла домой, а город мирно дремал, словно ничего плохого не случилось этой ночью.

Город погрузился в ночь и сейчас, когда Римма развешивала мокрое бельё на верёвку.

Воспитанная родителями и братьями в строгости, она осуждала женщин, которых тянуло к распутству, и уберечь Веру от бесчестия стало делом всей её жизни.

Дочь развивалась не по годам быстро, она была здорова, приветлива и наивна. Римма с тревогой замечала, как девочка любит крутиться перед зеркалом.

«Надо одевать дочь скромнее», – подумалось Римме, когда она выливала воду из ванночки ведро, а из ведра в туалет. Потом вытерев руки о полотенце, она глубоко вздохнула, как ей очень хотелось воспитать Верочку на примере Джейн Эйр, гордой и мужественной англичанки.

Стирка закончена, женщина потянулась к выключателю, как вновь её повелительно позвал мужской голос: «Р-и-мм-а-а…»

– Что за наваждение?

Ни в подъезде, ни в квартире посторонних не было. Римма испугалась уже серьезно за свое психическое здоровье и испугалась так, что не смогла заснуть до рассвета.

«Психоз переутомления» – таков был диагноз знакомого психиатра, потом лечение в психиатрической больнице, которое надо было сохранить в тайне от знакомых и родных. В больнице её навещал только Володя, он радовался. за жену, что принудительный отдых способствовал её быстрому выздоровлению, и таинственный голос больше не тревожил. При выписки лечащий врач дал Римме только один совет: не переутомляться, но как только та вышла на работу, то ей поручили обслуживать сразу два педиатрических участка. Врачей в поликлинике катастрафически не хватало.

Римма не умела себя щадить и не умела жаловаться. Теперь она как-никогда нуждалась в помощи мужа. Володя это понимал, но часто артачился: «Римма, пойми, вешать бельё во дворе позорно для мужчины! …Чтобы я мыл посуду, да, никогда в жизни! …Римма, а тебе будет самой не стыдно, если меня с мусорным ведром увидят жёны моих сослуживцев? Главный инженер треста развешивает бельё во дворе? Как ты себе это представляешь?».

Слыша отговорки Володи, Римму захлестывала обида. Может быть, для мужа она никогда и не была любимой женщиной, а женился он на ней, чтобы в доме иметь домработницу? Не бывать этому! Разве он не понимает, что ей одной не справиться с домашними делами! Ведь он обещал врачу беречь её от переутомления, а сам отказывается ей помогать в домашних делах!

О лечении в психиатрической клинике Римма старалась не вспоминать, словно это было её проклятием. Когда женщина поняла, что Володю заботило не её здоровье, а то, что скажут о нём соседские бабы, то её обида вылилась в скандалы.

В этой борьбе за внимание мужа Римма словно ослепла и забыла о детях, а теперь настал день расплаты.

***

Как побеждённая, сидела Римма на краю дивана, где от страха дрожала её дочь, и сознавала, что самый большой страх её жизни осуществился в эту ночь.

Взяв себя в руки, она глубоко вздохнула и почувствовала облегчение, потому что поняла: ей незачем больше бояться, зло и так вошло в её жизнь, оно поселилось в её семье.

События часовой давности не нуждались в подтверждении. Римма сама заметила, как Саша в потёмках тайно прокрадывается в зал, где спала Верочка, а остальное, что случилось потом в зале, дорисовало её воспалённое материнское воображение, уставшее от ожидания беды.

«Побеждает тот, кто не сдаётся!»

Это наставление старшего брата станет девизом Риммы в борьбе против зла, которое уже коснулось её детей и поселилось в них. В чём Римма не хотела признаваться самой себе – это в том, что она разочаровалась в своих детях! Вера потеряла девичью честь, теперь она никогда не будет той гордой и недоступной Джейн Эйр, которая была и оставалась для Риммы идеалом идеальной женщины, а Саша, первенец превратился в преступника.

Глава 2

В ту злополучную ночь Володю разбудили яркий свет лампочки под потолком и сердитый голос жены, но спросонья он её узнал и непроизвольно выставил руку вперёд, как бы защищаясь от нападения какой-то взбешённой бабы с растрёпанной косой и со сверкающими безумием глазами.

Проснувшись окончательно, Володя увидел, что перед ним стоит всё-таки жена, а за её спиной прячется Саша, одетый в синюю майку, неаккуратно заправленную в сатиновые трусы, и тут мужчина перестал что-либо понимать.

Володя очень любил жену и своего сына, в котором уже проглядывались характер отца и отцовское упорство достигать цели, но зачем они, как на параде, выстроились ночью перед его кроватью?

Видя замешательство мужа, Римма подтолкнула Сашу к отцу и воскликнула в слезах:

– Ты как глава семьи разберись со своим сыном! …Ну, что ты глаза трёшь? Хватит дрыхнуть! Твой сын безбожник, пакостник, а ты почиваешь как барин!

– Ну, барину тоже сон положен! Римма, ты для чего меня разбудила? Что такое натворил Сашка, чтобы среди ночи его перевоспитывать. Ну, пошалил паренёк, и днём мы с ним разберёмся, а теперь всем спать!

– Я тебя разбудила, чтобы этот «шалун» прекратил надругательство над сестрой! Ты до сих пор не понял, что твой сын занимается с Верой развратом?

Слова жены входили в сердце мужчины, как удары ножом, боль от которых ещё не чувствовалась. Римма задыхалась от возмущения, а Володя сидел на кровати и никак не мог понять, что всё-таки случилось на самом деле в его доме!

– Саша, честно признайся папе, что ты делал ночью в спальне у Веры?!

В ответ мальчик только упрямо сопел, уставившись на отца.

– Над твоей дочерью надругались, – переключилась Римма на мужа, – а ты спишь, как… как… как тюлень, и в ус не дуешь!

Жена и сын ожидали от Володи адекватного реагирования, но тот по-прежнему сидел на кровати и с усердием потирал ладонью лоб, думая, что он ещё пребывает в кошмарном сне.

Тут Римма не выдержала и ещё раз грубо подтолкнула мальчика к мужу как совершенно чужого ребёнка.

– Володя, ты обязан с Сашей разобраться по-мужски, если тебе дорога честь твоей дочери. Если со мной он не говорит, то пусть тебе расскажет, что он делал в спальне у Веры. Добейся от него правды как отец и глава семьи! Пусть сознается в своём преступлении, пусть скажет, зачем он трогал Веру, зачем её обижал!

Это был приказ, который дважды не повторяют, и для убедительности в серьёзности момента Римма бросила на супружескую кровать солдатский ремень, и после этого жества вышла из комнаты с высоко поднятой головой.

Володя продолжал сидеть на кровати, ему стало жалко сына, понуро стоявшего перед ним, и очень хотелось спать. Чтобы быстрее разрешить эту ситуацию, он взял Сашу за плечи и поставил перед собой.

– Ты её трогал? – спросил он сына, зевая.

– Кого? – тихо произнёс Саша.

– Мама говорит, что ты трогал Веру! Так ты её трогал?

– Нет.

– Ну и хорошо, иди спать.

Как фурия в дверь ворвалась Римма, она уже не тряслась, а кипела от злости.

– Как это «хорошо»? Что значит «иди спать»? Пусть сначала признается честно, что он делал в спальне у твоей дочери!

– Ну хорошо. Саша, что ты делал в спальне у сестры?

– Искал.

– Что искал?

Саша молчал, опустив голову, теперь он глядел на отца исподлобья.

– Ты, м-м, трогал Веру? – опять, как бы подбирая нужные слова, повторил Володя тот же глупый вопрос. Ему уже чертовски надоели эти ночные разборки.

– Да не трогал я эту дуру. Что вы пристали ко мне? Что вам от меня надо?! – огрызнулся мальчик и хотел было убежать, но Володя больно схватил его за плечо.

– Я хочу знать правду! – повысил он голос на сына.

– Какую вам правду надо?! Какую?!

– Если ты не трогал Веру, то что ты делал у неё в комнате? – Володя выходил из терпения, ему хотелось скорее разрешить это недоразумение, отпустить сына и успеть поспать перед работой. – Так, скажи, сынок, что тебе понадобилось в спальне у сестры?

– Это не её спальня, это общий зал!

– Тогда что ты делал в зале ночью?

– Искал!

– А что ты искал в комнате ночью, когда надо спать!

Ответа не последовало.

– Так, продолжим. Ты что-то искал, но, чтобы что-то искать, надо включить свет, а ты включил свет?

– Нет. Я хорошо вижу в темноте! – гордо ответил мальчик.

– Так что ты искал в темноте?

Опять молчание.

– Зачем ты ночью пришёл в Верину комнату или зал, где она спит? – уже умолял Володя сына, но тот упрямо молчал, и уголки его губ чуть приподнялись.

– Ты что, совсем отупел? – прокричала за дверью спальни Римма. – Сначала он издевался над твоей дочерью, а теперь издевается над тобой!

– Это правда? – нахмурившись, спросил Володя, заглядывая сыну в глаза.

В этом вопросе прозвучала угроза, как предупреждение, чтобы мальчик не играл с огнём, но тот упёрся как бык и не поддавался на провокации отца.

– Что «правда»? – переспросил Саша, он не собирался признаваться в том, чего не совершал и не думал совершать, а о том, что он искал в зале среди папиных журналов, говорить ему расхотелось, потому что он не был трусом, чтобы говорить под угрозами.

Непонятное упрямство сына стало раздражать, и Володе вдруг показалось, что тот над ним нагло насмехается… а ведь такую высокомерную улыбку он уже где-то видел.

– Ты, парень, со мной не шути, и переговариваться со мной не надо! Отвечай по существу вопроса, что ты делал в комнате Веры ночью?

Мужчина не заметил, как перешёл в разговоре с сыном на повышенный тон.

– Не скажу я тебе ничего! – внезапно твёрдо проговорил мальчик и посмотрел в глаза папы с недетским вызовом.

Тогда Володя встал, взял в руки свой солдатский ремень с медной блестящей пряжкой, что оставила Римма на его кровати, и стал медленно обходить сына сзади. Саша поворачивался синхронно движению отца, не отрывая взгляда от его глаз. Когда мальчик оказался между койкой, стеной, на которой висел красный ковёр, и отцом, разгорячённым упрямством сына, то почувствовал себя в западне.

– Сейчас ты у меня заговоришь! – пообещал сам себе Володя и с размаха, но несильно ударил маленького упрямца по плечам ремнём, но мальчишка от удара только вздрогнул и своего насмешливого взгляда не отвёл.

Володя растерялся. Выходило, что Саша его совершенно не боялся, сын его игнорировал или презирал?! Чего-чего, а терпеть унижение от собственного сына мужчина не собирался, он и сам был на редкость упрямым по характеру человеком и цели своей привык добиваться.

Володя во второй раз посильнее ударил сына ремнём, а тот ещё насмешливее улыбнулся ему в лицо, а когда в третий раз поднялась его рука для удара, то с ним что-то случилось, ибо уже не Сашу видел он перед собой, а из памяти фронтовых лет улыбку надменного фрица, которого надо было сломить любой ценой, если не по-хорошему, то силой, как на войне.

– Ты у меня скажешь правду! Ты у меня признаешься во всём!

Удары один за другим посыпались на голову и на плечи Саши, мальчик вытирал тылом ладони слёзы и по-прежнему молчал.

– Сашка, ты сейчас же скажешь мне, твоему отцу, правду, какой бы страшной эта правда ни была!

Вместо ответа мальчик помотал головой и прошептал по слогам:

– Я ни-че-го вам не скажу! – и нахально улыбнулся вспухшими губами.

От такого неповиновения девятилетнего пацана Володя опешил, его словно самого контузило от той «страшной правды», о которой его предупреждала жена. Как ушат ледяной воды, вылился на него весь ужас этой «правды», и его рассудок словно помутился.

Теперь Володя понимал Римму и был с ней заодно: зло можно искоренить только силой. Мерзкие картины насилия над его дочерью, сокровищем его сердца, проносились перед его глазами. Вот Вера извивается в руках какого-то негодяя, вот она просит пощады, а злодей творит над ней всякие непотребства, насмехаясь над его маленькой девочкой и над ним, бывшим артиллеристом-фронтовиком. Гнев окончательно затмил для мужчины всё вокруг, словно перед ним стоял не его любимый сын, а сын дьявола, которого надо во что бы то ни стало извести как нечисть.

Присутствие дочери Володя почувствовал нутром, каким-то шестым чувством, и резко оглянулся.

Вера стояла рядом с Риммой. Она не кричала, не плакала, она молчала, и дикий страх метался в её карих глазах. Этот страх разрядом молнии прошёлся по жилам её отца и больно резанул его по сердцу. Рука, поднятая для удара, вдруг потеряла силу, опустилась и повисла вдоль туловища. С пряжки ремня, зажатого в руке Володи, на пол упала капля крови, а перед ним, между кроватью и стеной, вжимался в угол спальни его сын, который вспухшими от кровоподтёков руками закрывал голову.

Не сон ли это?

Володя видел, как по лицу избитого им мальчика струйкой стекала кровь, его покусанные губы не просили пощады, и той презрительной ухмылки уже не было, а может быть, её вовсе не было? Конечно, эта насмешливая улыбка сына ему, дураку, померещилась или его бес попутал, как когда-то на войне! Как могло такое случиться, что мирное время Володя перепутал с войной?

***

Война для сыновей Шевченко началась со слов отца: «Ну что, сынки, война. Собирайтесь, будем воевать». Отец со старшим братом Василием ушли на фронт, а Володю направили в артиллерийское училище, по окончании которого – марш по Красной площади в ноябрьский снегопад и на фронт.

За четыре года войны Владимир Шевченко, командир артиллерийской роты, отличился доблестью и отвагой, за что имел ордена и медали Родины, но победа для него началась ещё до взятия Рейхстага, когда его сердце раскалённой сталью прожгла ненависть к фрицу в мундире офицера, к его надменной улыбке.

После тяжёлых боев под Ростовом-на-Дону дивизия, где Шевченко начал свою фронтовую биографию, только вышла из окружения, и Володя шёл с донесением в штаб дивизии, когда ему навстречу попался пленный лётчик, вооружённый конвой вёл его на расстрел. Хотя немец шагал свободно, но в его походке явно чувствовалась офицерская школа. Поравнявшись с Володей, он презрительно улыбнулся, кивнул ему как старому знакомому и прошёл мимо.

Жар охватил Володю от желания одним ударом в челюсть стереть с лица этого пленного немца его надменную улыбку, с которой совсем недавно, поздней осенью отступлений, фашист с такой же улыбкой гонялся за ним по картофельному полю, пилотируя на лёгком бомбардировщике.

Четыре года войны Володя остервенело бил врага, чтобы фашисту неповадно было насмехаться над ним, советским офицером, над его родиной и над его народом. За эти фронтовые годы мимо него проходили и другие пленные немцы, но они уже не улыбались, они выглядели жалкими и сопливыми, а тот фриц даже и с пулей во лбу оставался в памяти мужчины победителем.

***

После победы прошло столько лет, а получается, что Володя до сего дня воюет, но уже не с фашистами, а со своим единственным сыном. Как так случилось, что он готов был убить Сашу только за то, что тот имел смелость быть гордым?

Володя опять оглянулся на Веру. Его черноглазая любимица стояла посреди комнаты, а Римма крепко держала её за плечики. Девочка смотрела на него с таким испугом, что не сопротивлялась, а покорно ждала своей участи быть им избитой. Тут Володя представил себя чудовищем, убивающим собственных детей.

«Боже, что я делаю?» – взмолился про себя мужчина, ему нестерпимо захотелось упасть на колени перед детьми, прижать их к своему сердцу и просить у них прощения, но стать добрым отцом в этот момент он уже не мог, а строгий взгляд Риммы потерял над ним силу. Володя бросил окровавленный ремень перед женой и тяжёлым шагом ушёл на кухню, и, закрыв за собой дверь кухни, медленно опустился на табуретку, положил на стол руки, сжатые в кулаки, и затих.

Очередная контузия.

Мужчина не понимал, что произошло с ним этой ночью, почему он так озверел, а может быть, он ещё не вернулся с войны? Ведь приходила к родителям на него похоронка, когда его ранило на Курской дуге, а он всем смертям назло выжил, но выжил не для того же, чтобы воевать с детьми в мирное время! Вспоминать о войне он не любил, но теперь эти травящие душу воспоминания помогали ему понять, когда он позволил ненависти так глубоко войти в его сердце.

***

Первый бой память зафиксировала до деталей и без белых пятен. Был приказ стоять на исходной позиции насмерть. Утро началось с артиллерийской атаки со стороны врага. Володя командовал батареей, в задачу которой входило поддержать пехоту, ведя прицельный огонь по огневым расчётам противника. После контузии пропал слух, но он продолжал командовать батареей: наводка и команда «Батарея! Огонь!». Атака врага была отбита, но выяснилось, что соседи справа и слева бежали, связь с командным пунктом потеряна.

А ночью мир вздрогнул от разрыва ракет, ярко осветивших место дислокации батареи. Немецкая артиллерия била прямой наводкой. Искорёженная от взрывов техника, разорванные в клочья тела убитых, истошные крики раненых, надсадное ржание лошадей, истекающих кровью, – всё смешалось в единую картину земного ада, и на всём белом свете не было управы на это кровавое безумие!

Под утро к батарее пробрался посыльный с приказом немедленно отступать, а куда отступать, если всюду немцы. Володя отвечал за вверенные ему орудия, они не должны достаться врагу. Для вывоза пушек требовались проезжие дороги, командование одобрило разведку на местности.

Природа не делила мир на своих и чужих, на неё не действовали законы военного времени, всё живое подчинялось только своим сезонным законам. На разведку Володя отправился на лошади, уцелевшей под огнём противника. В осеннем лесу пахло грибами, и в небе курлыкали журавли, словно войны не было и в помине. По дороге проехали два грузовика с пехотой, что подтверждало правильность направления выхода из окружения.

Володя с энтузиазмом пришпорил кобылку, чтобы та ускорила шаг, но мечтать о грибнице ему помешал гул самолёта. Немецкий лёгкий бомбардировщик «Хейнкель» показался в небе и тут же стал пикировать для бомбового удара. Первая машина взлетела в воздух, за ней – и вторая, а когда бомбардировщик развернулся на третий заход, то Володя не сомневался, что этот манёвр по его душу.

Лошадь надвигающуюся опасность поняла заблаговременно, она взбрыкнула, сбросила седока и ускакала. Володя вскочил на ноги. Нет, ему не показалось – самолёт явно пикировал прямо на него. Он мог поклясться, что видел довольное лицо пилота, сидевшего у штурвала самолёта. Раздумывать было нечего, надо было удирать, и он, свернув с дороги, зайцем сиганул в рощу. Сброшенная бомба взорвалась рядом, но беглеца не задела. Немец, поупражнявшись в бомбометании, улетел восвояси, а Володя уже пешком продолжил разведку местности, но из головы не выходила наглость пилота, который принялся играть с ним в кошки-мышки.

Потом Володя шёл просёлочными дорогами и в сумерках налетел на вражескую батарею, прямо под прицел автоматчиков. «Драпать второй раз? Не дождёшься этого, нечисть фашистская! А умирать, так с музыкой!» – решил он в одно мгновение, подумав, что если немцев всего 56 миллионов, а русских 125 миллионов, то ему перед смертью надо убить минимум двух немцев, чтобы погибнуть отомщённым.

Володя в кармане шинели взвёл пистолет, но его геройский порыв… сменился радостью, потому что на солдатских пилотках он заметил красные звёздочки.

– Я свой! Свой я!

Володю окружили бойцы Красной армии, ещё не прошедшие боевого крещения.

По выходу из окружения батарея, где служил Шевченко, была дислоцирована на другой участок фронта, где уже готовилось наступление.

Это было первое наступление Красной армии, которое одушевило бойцов, защищающих свою землю. В душе Володи с ненавистью к захватчикам рождалась гордость быть защитником своего Отечества. Такой сострадательной любви к своей Родине и к своему народу он до того дня ещё не испытывал, и эта любовь помогала ему быть смелым и мужественным в боях с фашистами.

***

Это была реальность военного времени, а теперь Володя сидел за столом на кухне. Воспоминания о войне помогли ему вновь обрести твёрдую уверенность, что он добрый и любящий своих детей отец, который потерял бдительность и совершил ужасный поступок. И тут ему до одури захотелось выпить 100 грамм фронтовых, но перед глазами память добросовестно высветила из небытия надменную улыбку пленного фрица. Эта надменная улыбка говорила сама за себя: «…что, фронтовик, думал, что победил великую нацию Третьего рейха, а ты как был русская пьянь, так и остался!»

Мужчина грубо потёр лицо ладонями, чтобы сбросить это наваждение. Не нужна ему водка, фронт остался в прошлом, а фронтовые наказы командира и в мирное время не теряют своей командной силы.

***

Война близилась к победе над фашистами. На груди Шевченко рядом с двумя орденами Красной звезды блестели медали за оборону Сталинграда, за бои под Курском, За взятие Кенинсберга. Дух скорой победы поднимал настроение артиллеристам, которые в передышках между боями готовились к мирной жизни, обменивались адресами и поминали фронтовыми «ста граммами» своих погибших товарищей.

Однажды к вечеру, когда бой на подступах к Кёнингсбергу стих и в роте артиллеристов разливался по кружкам трофейный шнапс, положенный фронтовику при наступлении, Володя был вызван в штаб дивизии. По дороге в штаб он допевал песню артиллеристов: «Артиллеристы, Сталин дал приказ!..»

Перед входом в штабную землянку Володя поправил гимнастёрку, уверенно вошёл внутрь и доложился:

– Старший лейтенант Шевченко по вашему приказанию прибыл.

Командир Куропаткин указал лейтенанту на стул, что стоял посередине комнаты. Володя присел на краешек стула, снял с головы полинявшую фуражку и, положив её на колено, ждал очередного приказа.

– Что ты собираешься делать, лейтенант Шевченко, когда вернёшься домой? – вдруг как-то по-домашнему спросил его Куропаткин.

– Буду учиться, товарищ подполковник, – без запинки ответил Володя.

– На кого ты хочешь учиться?

– На инженера, товарищ подполковник!

– Хорошо, а что дальше?

– Женюсь, чтобы были… дом… дети. Всё как положено, товарищ подполковник, – немного смущаясь, но твёрдо ответил Володя командиру.

– Так вот, лейтенант Шевченко, воевал ты хорошо, грамотно, геройски, – продолжил разговор Куропаткин уже командным голосом. – Сначала ты, лейтенант Шевченко, вернись домой живым, стань инженером и женись на хорошей девушке, чтобы она воспитала твоих детей достойными гражданами советской страны. Работай так, чтобы заслужить к старости почёт и уважение. Дом построй такой, чтобы не стыдно было пригласить гостей и меня. Вот когда ты всего этого добьёшься, лейтенант Шевченко, тогда и выпей за здоровье свои фронтовые сто грамм. А сейчас прекратите это безобразие! Вы подаёте плохой пример своим солдатам. Это приказ!