Логика Аристотеля. Первый том

LITERATUR – Fritz Mauthner, Wörterbuch der Philosophie, München/Leipzig 1910/11

Вещь

«Не так-то просто понять, что эта критика общего понятия субстанции относится и к тому, что принято называть вещью, отдельной сущностью, объектом или материей».

Мы пришли к пониманию того, что совокупность всех вещей, называемая материей или субстанцией, – это понятие, для которого также можно использовать термин «мысль-объект». «То, что мы называем материей, – это некая закономерная связь ощущений» (Мах).

Не так-то просто понять, что эта критика общего понятия субстанции относится и к тому, что принято называть вещью, отдельной сущностью, объектом или материей. В дальнейшем мы узнаем, что «вещь» и «материя» – это два заимствованных перевода из юридической терминологии латинян, которые первоначально обозначали предмет юридической сделки. Напротив, «объект» – это заимствованный перевод substantia (objectum), пришедший из философии, и его значение уже неоднозначно затрагивает эпистемологические вопросы: объект – это то, что стоит напротив себя, чье представление возникает одновременно через нечто вне человеческого разума и через применение разума.

Все эти выражения используются в разговорной речи без особого различия для деталей реальности, для малых и больших аспектов, для которых наивный реализм даже не ищет объяснения, хотя они очень нуждаются в этом. Ведь все эти вещи не являются действительно реальными, а скорее представляют собой лишь причины одной половины нашего внешнего мира реальности.

Яблоко не что иное, как причина ощущений: круглое, красное, сладкое и т. д.; оно не существует рядом с ощущениями, причиной которых является; оно не появляется еще раз. В этом смысле все вещи – это лишь мысленные конструкции, лишь представления. И следует остерегаться путать здесь понятия «представление» и «явление». Явления (в смысле Беркли и Канта) также являются непосредственно данными прилагательными ощущениями; они не представляют собой мысленные конструкции, не являются представлениями; они, конечно, уже каким-то образом обработаны центральным аппаратом нашего мозга, когда они приходят в наше сознание; но ощущения еще не обработаны разумом или языком, они еще не мысленные конструкции или представления, как это есть с вещами.

Больше этого единственного, что все вещи – это лишь мысленные конструкции, мы не можем сказать о вещах.

Теория познания, которая применяет закон Маха к вещам и утверждает: «То, что мы называем вещью, представляет собой определенную закономерную связь связанных ощущений», отличается от наивного реализма, который считает, что вещи воспринимаются чувственно, лишь незначительной деталью: она видит проблему там, где так называемый здравый смысл ничего не замечает и не ищет. Все загадки понятий: причина, субстанция, закон, единство скрываются за необходимостью предполагать определенную закономерную связь, которую наши чувства не раскрывают, и которая, следовательно, выходит за рамки обманчивого сенсуализма. Кант, и, что еще более очевидно, неокантианцы, исследовали отношение между ощущениями и их причинами, а также связь между адъективным и причинным (или вербальным) мирами; неокантианцы сохранили терминологию Канта и совершенно незаслуженно называют причины адъективных ощущений «вещами-самими по себе»; недавно они стали считать, что в энергиях распознали истинные «вещи-сами по себе». Однако энергии не являются вещами, даже не совсем мыслительными вещами, хотя и представляют собой предметы мысли.

Вещи принадлежат субстантивному миру, даже если они все лишь мысленные сущности. Мне кажется, что для этой философской концепции больше нет смысла, если кто-то спрашивает о вещах-самих по себе мысленных сущностей; разве что кто-то – достаточно парадоксально – решит обозначить именно прилагательные ощущения как относительные вещи-сами по себе субстантивных мысленных сущностей.

Естественно, я не имею в виду под мысленными сущностями призрачные понятия; ведь они (ведьма, чудо) характеризуются именно тем, что в чувственном мире им ничего не соответствует. Привыкнуть к представлению о том, что все вещи лишь мысленные сущности, лучше всего можно на примерах, таких как: тень, пламя, ветер, гром. Гром не существует второй раз, субстантивно наряду с нашими ощущениями от грома; пламя не существует еще раз, кроме и наряду с эффектами, которые мы проецируем, гипостазируем [подсовываем мыслям объективную реальность – прим. ред.] или как бы там ни было; точно так же яблоко не существует дважды: один раз в прилагательном и один раз в субстантивном мире.

Мы с улыбкой размышляем о ребенке, которому было обещано путешествие, который вдали от дома увидел новые горы, леса и озера и затем спросил: «Да – но где же это путешествие?» Мы также остаемся детьми, когда спрашиваем физика: «Да – но где же пламя, гром?» Когда мы спрашиваем теоретика познания: «Да – но где же яблоко, само яблоко, яблоко вне его свойств?» Мы требуем яблоко дважды, то, которое природа, несмотря на свою всеобъемлющую силу, может дать нам только один раз. Таким образом, я прихожу к новому парадоксу, который будет казаться странным лишь наивному реализму, но не мировоззрению, которое чему-то научилось у Юма: Наши представления о мысленном предмете гораздо яснее, чем наши представления о физическом предмете. Я сказал ранее, что наши чувственные восприятия являются относительными вещами-самими по себе, что нет смысла искать за реальными вещами, в существовании которых мы должны верить, еще раз и дополнительно вещи-сами по себе. Относительными вещами-самими по себе я назвал ощущения; абсолютного не существует. Все эти телесные вещи или тела уже являются представлениями. Мыслимые вещи нас вовсе не соблазняют искать за ними вторую сущность, в то время как тела постоянно побуждают нас к этому двойному восприятию, как только мы не можем успокоиться в сенсуализме. Мы не можем этого сделать, потому что предположение о мире реальности за сенсорными впечатлениями – это инстинкт человеческого разума. Это та же самая трудность, что и с чувством «я», которое, помимо и вне непрерывной цепи наших переживаний, верит в особое «я», связывающее эту цепь. Совершенно такая же трудность. Длительность является для нас признаком «я», длительность является для нас признаком вещей. Подсознательно, движимые инстинктом, мы вкладываем некое «я» в вещи; это явление называется интроекцией; осознание этого существовало уже у Юма задолго до того, как Авенариус ввел это неуклюжее слово.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Так, Лессинг в своей рецензии на издание «Поэтики» (Berliner Zeitung 1753) говорит: «Из всех сочинений Аристотеля его поэзия и ораторское искусство – почти единственные, которые не только сохранили свою репутацию до наших дней, но и продолжают приобретать ее почти ежедневно».

2

См. Aristot. Rhetor. 1418 b 4

3

Доказательства этого и следующих положений можно найти в моей предстоящей работе о научном методе Аристотеля.

4

См. «О значении и основаниях аристотелевской этики», стр. 15