Невинная куртизанка

Смелые люди из богатых давно предпочтитают носить какие-нибудь простенькие шорты-майку, если их заносит судьба в подобные заведения, чтобы наверняка знать, что о них думают подобного типа личности. По крайней мере не нахватаешься их лицемерия.

И вот в этом месте концентрации нервных реакций, конфликт мог развернуться в любой момент. И Ина ревностно блюла это место, как родное, в каждую свободную минуту.

Как назло, в противоположном углу магазина одна из её наиболее опытных коллег начала кидаться штампами в «обнаглевшего» по её мнению покупателя, который попросил не подгонять его в выборе нужного сорта бухла своим продолжительным пронзительным взглядом. По её подозрительному мнению, этот бомжила просто усыплял её бдительность, чтобы незаметно умыкнуть бутылку. Тем более, что в последнее время кто-то постоянно воровал в магазине алкоголь. Атмосфера недопонимания электризовала воздух между сторонами назревающего конфликта.

Ина заметалась, упуская конфликт. Коллеги уже не раз подкалывали её этой незабвенной любовью к наблюдению за чужими скандалами. Но этот навязываемый ей со стороны искусственный стыд не останавливал её и Ина трактовала подобные действия по-своему – быть в гуще событий. Оказаться одновременно вблизи всех эпицентров энергетических бурь не представлялось возможным. Не прекращая наблюдение за кассой, она напрягла слух, чтобы поймать хотя бы суть происходящего в глубине витринных пролётов. До неё долетели возмущённые эпитеты:

– Разговаривай уважительней, потому что я старше тебя, козлина, – убеждала покупателя быть вежливым неоднозначными призывами работница зала.

– Ты чё, старая, совсем одичала в замкнутом пространстве? – не отставал в эпитетах покупатель.

Проходящая мимо и посочувствовавшая продавщице активная женщина попыталась выдать ей свою версию происходящего:

– Вот именно – Вы старше. Вот, если бы Вы были младше, он бы Вам не хамил, а улыбался и строил глазки. А так – что с Вас взять? Что же Вы ещё ждёте? Скажите спасибо, что не избил. Тут недавно случай был…

Продавщица задумалась. Уставший от давно отрепетированной ругани покупатель воспользовался возникшей паузой в этой внезапной неожиданной лекции и ускользнул в дебрях витрин и проходов, радуясь, что так легко выбрался. В общем, все остались довольны, что конфликт не получил развития. А Ина удовлетворилась и этой малостью в предвкушении предстоящего шоу, неизбежного в таких местах.

Итак, Инесса, оставаясь у кассы, сумела-таки не упустить и понаблюдать за удалённым эпизодом и была довольна собой и своей ловкостью. «На очереди – ссора в очереди» – успевала каламбурить на творческом подъёме она. И вот, она стояла у кассы с лицом, отражавшим фразу: «Да будет срач!»

Ожидаемый конфликт неизбежно грянул. Тётку, стоявшую перед Митей, решил подрезать наглый гражданин, с чупа-чупсом в руке. Неподготовленная к внезапной наглости женщина от неожиданности стала откровенной:

– Мужчина, куда же Вы без очереди прёте?

– Я же с дочкой, – аргументировал, как ему казалось убедительно, наглый гражданин, подтянув свободной от чупа-чупса рукой к прилавку девочку лет пяти. Тётка, победившая за этот день уже не одну очередь, не поняла, почему это могло стать причиной, не стала смущаться и решила высказаться в полном объёме:

– А что не так с твоей дочкой? Папа – дятел? Ну, это у нас в стране у девяносто девяти процентов детей такая ситуация, поэтому никаких твоей дочке привилегий. Понимаю, не повезло девочке, но я тут не при чём.

Мужчина, не привыкший к сопротивлению его наглости, с готовностью перенастроился на конфликт, не принимая во внимание нелепые аргументы про возраст и пол оппонента, трактуя их по-своему:

– Скажите спасибо, что Вы в таком возрасте, когда бить Вас уже опасно. Хоть Вы уже вероятно и настроились на вечность, но зато я сидеть не готов.

После такого обоснованного ответа женщина, изобразив на лице многообещающее выражение, молча вытащила из кармана телефон, злорадно ухмыляясь в сторону слишком уж разговорившегося смельчака.

– Вы куда звонить собираетесь? – забеспокоился растерявшийся вдруг мужичок, подозревая в тётке всевозможные угрожающие его здоровью связи.

– Думаю санитаров вызывать или полицию.

– Перестаньте мне угрожать. Я, может быть, извиняюсь, – сменил интонацию внезапно перевоспитавшийся грубиян.

Женщина, натренированная в такого рода недоразумениях, решила разъяснить свою позицию окружающим и подытожила:

– Не трогайте меня – я вонять не буду, – и убрала в сумку разрядившийся ещё утром телефон.

Кассир, предусмотрительно дождавшаяся мирного разрешения конфликта, наконец решилась выступить в роли самоназначенного судьи и призвала стороны к порядку:

– Мужчина, будьте мужчиной. Женщина, подходите, – привычно совершила она свою ежедневную миротворческую миссию.

Конфликт самоисчерпался, разрядившись в зарядившуюся от него Инессу.

Наконец очередь дошла до Мити. Рассчитываясь, он пытался не отводить взгляд с продолжавшей стоять рядом Ины. Кассир вывалила на прилавок сдачу в виде горки рублёвых монет и невозмутимо уточнила:

– Крупнее не получается…

Митя смахнул сдачу с прилавка в ладонь. И, за неимением спецкармана для мелочи (не бросать же её в стоявшую рядом урну), он стал медленно сливать монеты в «аквариум милосердия». Как ему вдруг представилось, статус перспективного жениха не позволял ему мелочиться и присвоить монеты, не делающие погоды для бюджета, но могущие выгодно оттенить его имидж щедрого в перспективе мужа. Конечно, он мог бы оставить их на прилавке, но был до крайности педантичен в вопросах порядка и чистоты. Но, тут вдруг оказалось, что дела милосердия тоже надо уметь совершать, что до этого момента ему было неизвестно. «Аквариум» был оборудован крайне неудобным отверстием. Отсутствие навыка в подобных делах выдавало в Мите жмота, вместо щедрого благотворителя. Позориться пришлось долго. Около него опять возникла, до этого успевшая за чем-то вернуться, уже известная скандальная дама, свободно формулирующая любого рода оскорбления. Женщина уже была настроена на выход и он явно создавал для неё раздражающее препятствие.

– Вот, пень старый, – не замедлила она откомментировать его медлительность при загрузке монет в ящик и оттеснила его от многострадальной кассы.

Он разозлился было на несправедливую, как ему казалось, характеристику его ещё не настолько почтенного возраста, но тут же ощутил гордость, почувствовав себя гонимым за добро святым страдальцем. Да и близость обожаемой Иночки не позволила ему падать ниже её о нём мнения. Он оттолкнул вильнувшим тазом, как ему показалось – незаметно, помешавшую его задумке хамку. Вся его неудавшаяся благотворительность получилась корявой и с оттенком абсурдности. Потому что добро ещё нужно уметь делать. Не каждому дано. Да и не каждый достоин. Это ещё нужно заслужить.

Короче, он был ещё тот шизик с широкой душой. Наблюдавшая за этим нестандартным выпадом Митиного таза Ина, покраснела, и явно не от удовольствия или восхищения. Но быстро взяла себя в руки. Ну, а как в наше время обзавестись поклонником, если не уметь не замечать его некоторые несовпадения с общепринятыми нормами? Ина – умела. И это был её ещё один способ покорения незаслуженно обиженных жизнью сердец. Митя прошагал мимо неё с улыбкой обольстителя, подмигнул и скрылся за подтолкнувшей его в спину дверью. У Ины в голове возник возможный рекламный плакат с многообещающей надписью: «Полюби себя, чмо». «Он явно воспользовался услугами каких-нибудь подобных курсов по самоутверждению. Иначе, как всё это объяснить?» – спросила она себя, но не стала слишком заостряться на этом. Какая ей разница, ей с ним не жить.

Время от времени Митя доставал из своей бесформенной и бездонной котомки, неизменно сопровождавшей его зимой и летом, очередной сюрприз для не любившей сюрпризы и предпочитавшей определённость в подарках Инессы. «Лучше, конечно, дарить деньги, в крайнем случае – драгоценности» – если произносить эту фразу легко и с улыбкой, как думают интернет – тёлки, то можно получить желаемое, но чаще всего это воспринимается жадными или бедными поклонниками, для удобства, просто, как шутка. Бесформенный холщовый мешок с ручками был сопровождающим по жизни Митю аксессуаром со времён «союза». В наши дни он выглядел оружием массового поражения. В «союзе» некоторые предметы были уродливы, но смогли пронести свою уродливость сквозь года, благодаря неоспоримой прочности и качеству. Завидная массовая выживаемость всего страшного – странный закон. Например, сорняки прекрасно переносят любую окружающую атмосферу, в отличие от культурных растений. Тараканы неуничтожимы, а люди хрупки. Так и в остальном. В результате – люди любят недолговечную красоту, но выбирают и поклоняются стабильному уродству. Привычка брать не красотой, а прочностью незыблема. Неуничтожимые, как сорняки, прочные «элиты» перекочевали в этот век без потерь, не захватив с собой почему-то ничего приличного и полезного, чего было, несомненно, более, чем достаточно в то достойное время. И представление об этом времени, увы, искажены до неузнаваемости в сознании современных дикарей, которые с подобострастной радостью приобрели, позаимствовав по-соседски, множество всяких иностранных гадостей, чем даже научились гордиться. Но в нашем повествовании, по убеждению автора, не должно содержаться уже обтрёпанных до безобразия очевидных тем, увы, непонятных различным любителям гамбургеров, затрагивающих хоть каким-то образом политику. У произведения нет цели залазить в исторические дебри, поэтому возвращаемся к более приземлённым вещам.

Сюрпризы, преподносимые Митей, соответствовали этому импровизированному «чёрному ящику», из которого он их доставал. И догадливая Ина подозревала, что когда-то давно Митя просто наворовал их у своей бывшей жены во времена тотального дефицита всего «изящного». Вероятно, так он готовился в любой момент встретить ту-самую-женщину, а не эту непонятно кому изначально предназначавшуюся, но по какой-то нелепой ошибке, ставшую именно его женой. И поэтому он желал основательно подготовиться к этому долгожданному событию, ожидание которого затянулось до старости и он успел изрядно подкопить преподносимые теперь Иночке оригинальные раритетные «сюрпризы». Эта мысль возникала у неё каждый раз, когда его рука погружалась в котомку, и непроизвольно вызывала злорадную улыбку, которую он находил милой, привычно прибывая в замутнённом сознании в её присутствии. Вручая очередной презент, он имел возможность как-бы случайно прикасаться к её руке, тем самым окупая его.

Его практическая для неё польза естественно не ограничивалась «сюрпризами», иначе он моментально был бы отправлен в каком-нибудь неприличном направлении, описанном Иной более или менее смягчёнными в целях её собственной безопасности фразами. По его утверждению, он был мастер на все руки, и мог, по её задумке, пригодиться в быту. Окружающих она убеждала, что он – «верный друг», о чём абсолютно не подозревал Митя. Он ждал её с работы, как привязанный к магазину ослик, иногда даже часами, если она задерживалась, не имея привычки и желания оповещать его об этом. Курил, ел мороженое и, мечтая, имел Инессу во всех ракурсах. «Верному другу» явно была нужна не дружба. Иногда они сталкивались с Толиком и прожигали друг друга ненавидящими взглядами, так как ни один не мог похвастаться перед другим каким-либо преимуществом. Инесса мудро и подло была одинакова со всеми.

Она могла, молча пройдя мимо Мити, укатить с Толей. Иногда, игнорируя ожидания Толи, она осёдлывала Митю, тут же начинавшего неутомимо блеять ей высокопарные комплименты. Они были навсегда заучены им в период ухаживания за бывшей женой. Это происходило в те далёкие времена, когда молодые люди интересовались классической литературой хотя бы в целях «съёма тёлок», или как там это у них тогда называлось. Он уже не помнил чётко того времени, но, не смотря на это, настоял, чтобы Иночка звала его просто Митя, как бы намекая о нестареющей душе. О душе вообще он вспоминал только в контексте сравнения себя с молодой по его меркам Иной. Других её предназначений он у себя не предполагал. Но и стареющее тело своё, которое он раз и навсегда представил соответствующим молодости души, он не списывал со счетов и поэтому не прятал. Короче, он не был в этом смысле знаменитым «глупым пИнгвином», а был просто глупым. Чтобы называть старика – Митей, нужна была некоторая степень отчаяния и даже не малая. Инесса в своей жалости к себе уже достигла этой грани. И ей, в общем-то, уже было всё равно, как его называть. Выданная замуж отцом, не видевшим в романтике никакого практического для его дочери смысла, и тем самым лишённая в молодости даже примитивных ухаживаний, не говоря уже о таком изысканном словестном винтаже, она млела от осознания своей способности вызывать хоть в ком-то эти высокопарные фразы о высоких чувствах. Жажда романтических полётов, неутолённая с молодости, вынуждена была утоляться этим суррогатом пусть и выстреливающих во все времена в женские сердца фраз, но произносимых дряблым заискивающим стариковским голоском, что само по себе действует угнетающе, если только они не произносятся любимой всю жизнь старушке её стариком. Но на неё это не действовало угнетающе, так как во всех своих историях угнетателем в конечном итоге оказывалась она сама и это её грело.

Встречая эту парочку доброжелательные односельчане, благодушно улыбаясь, здоровались. Но покидая зону слышимости, говорили сочувственно, но не без злорадства:

– С кем только у нас женщины не спят.

На полдороги она вдруг прощалась с недоумевающим, но пока не имеющим прав качать права Митей, вероятно, чтобы не светить его лишний раз перед излишне любопытствующими во все времена соседями. На прощанье он, заигрывая, говорил ей:

– Приснись мне, красавица.

Она имела наглость обещать ему это. После чего они расходились: он – довольный собой, она – довольная тем, что расходились. Дома она предпочитала отдыхать от надоедавшего за день флирта.

Но она никому из них не снилась. И никто из «гномов» не снился ей. Тем самым опровергалась широко растиражированная, но не оправдывающая себя известная мысль о том, что, если человек снится нам, то он о нас думает. И это было бы ужасно, если бы нам снились все, кто о нас думает. Если бы все, ненавидящие нас или наоборот, любящие какой-то своей странной и порой извращённой якобы любовью, снились нам по ночам, то страшно было бы и спать ложиться. Фильмы ужасов было бы смотреть безопасней для психики, чем подобные сновидения.

Одно время к Инессе назойливо приставал недоросток с не вызывающим доверие и не располагающим к себе именем – Адик, унифицированным, как ни странно, от – Адам. Несмотря на громкое имя, этот Адам был ничем не примечателен, кроме вызывающей манеры громогласно смеяться над несмешными собственными плоскими шутками, разбрасывая вокруг себя слюну и бактерии. «Вероятно, именно такой смех принято считать заразительным» – глядя в разверзшуюся пасть и морщась отмечала про себя привыкшая во всем искать негатив Инесса. Но неутомимый инициативный Адам, видя вялую реакцию Ины на его остроты, заикаясь и картавя объяснял ей «в чём тут соль», чем ещё более вгонял её в ступор. Она изначально была уверенна, что его страшноватое имя Адик было образованно от ужасающего для неё и большинства жителей страны – Адольф, несмотря на отсутствие непременных при таком повороте недоделанных усиков и пришибленный чёлки. И эта уверенность ещё более усугубляла ситуацию с её к нему отношением и даже, более того, влияла на него коренным образом.

Не спасало ситуацию и его абсолютное несоответствие «оригиналу» ярко выраженным слабоволием, которое катастрофически раздражало нервически настроенную по отношению к жизни Инессу. Оно проявлялось во всех его невыразительных действиях, невнятной речи, противоречащей нормальному здоровому мужчине стеснительности, от которой он даже иногда краснел, чем доводил её до белого каления. Глядя на него, она, не без свойственной ей язвительности, представляла, что он стеснительно простоял всю жизнь перед «нужными кабинетами» так и не решившись в них войти, чтобы хоть как-то состояться или хотя бы не опуститься до его нынешнего далеко не высокого уровня.

И всё-таки всё это наводило Ину на определённого рода размышления. К примеру – ей было не понятно – о чём думали его родители, называя его таким колоритным именем? Их выбор был глубоко подозрителен и неизвестно в таком случае, на основе какой идеологии они его воспитывали, учитывая такие их предпочтения. И вся его безобидность могла оказаться напускной и легко испариться при первой же провокации, раскрыв его истинное нутро. В общем, Инесса не смогла перебороть в себе генетическое отвращение к этому имени. И это была та исключительная ситуация, когда она отказывала кому-то в общении по нравственным причинам. И, если судить даже по не особенно принципиальной Ине, было очевидно, что Адольфы в этой стране не приживутся, несмотря ни на чьи старания и провокации. А когда выяснилось, что к Адольфу Адик никакого отношения не имеет, её уже было не переубедить.

К тому же, как и большинство людей, Адик не был готов взять всю вину или ответственность за свою жизнь на себя одного и с удовольствием, при каждом случае, искал крайних. По его версии, именно не без помощи благодушно настроенного к нему окружения, он и превратился из первого человека в последнего. Родители, называя его Адам, мечтали о форварде, друзья, переименовав его в Адик, поспособствовали его превращению в мини-ад. Он лично в этом превращении в своей судьбе виноватым себя не считал, а формулировал это просто: «накаркали».

И Адик, живя в этом аду, ежедневно обещал построить для них с Иной их общий рай. Но убедить её он уже не мог, как и никогда никого и не в чём. Рай он не мог построить даже для себя самого. А для неё с ним это, тем более, было невозможно. «Раз уж изначально не сложилось, то и продолжать не стоит» – была абсолютно убеждена Ина. Она, как человек никого обычно от себя не отталкивающий и воспринимающий людей со всеми их изъянами и заскоками целиком («это вообще их проблемы, а не мои» – компетентно комментировала она), не простила ему выдуманного ей же самой нового имени – Адольф. Она не могла никоим образом переступить через твёрдые убеждения, выстраданные многомиллионным народом, переданные ей генетически и впитанные ею с ранних лет. Не то чтобы она кого-то не простила, но терпеть около себя Адольфа было выше её сил. И потому это был редчайший случай в её практике, когда никакие выгоды не смогли перевесить голос совести. И у неё, оказывается, были свои принципы!

Как Инесса насобирала на такой небольшой площади села такое количество малогабаритных мужчин остаётся только догадываться, но притягивающийся к ней такого рода не довыросший контингент, имел обыкновение прилипать надолго и держался крепко.

Очередной немного не выросший гражданин имел обыкновение поджидать её за определённым поворотом по пути домой. Он настолько сросся в её голове с этим поворотом, что она уже не представляла одного без другого. Алик улыбался издалека своей с недостающими зубами улыбкой и так же издалека начинал разговор на любимую Инессой тему – строительство будущего Ининого большого дома, который когда-нибудь же должен был у неё появиться, несмотря на все окружающие её обстоятельства, ничем не намекающие на изменение к лучшему. По крайней мере, так ей нравилось думать. Возможно, даже их общего дома, как нравилось думать Алику, но о чём Ина, по задумке Алика, пока не должна была догадываться – пусть будет сюрприз.

Алик был пьющим строителем, то есть человеком с нехилым полётом фантазии в области архитектуры будущего, но аргументируемой знанием предмета. Он, например, мог составить смету на дом, которая вполне бы устроила заказчика. И, как говорится, – «не важно, что потом», когда в реальности оказывалось, что деньги заканчивались раньше, чем строительство. Досадное несовпадение, преследующее его всю жизнь. Выбитые недостающие зубы были красноречивым свидетельством, что Алик был далёк либо от математики, либо от порядочности. Но подобные мелочи не останавливали этого «романтика от стройки» и он настойчиво продолжал терять зубы при возникающих противоречиях с теряющими терпение заказчиками.

– Я стёр зубы в результате трений с не очень умными клиентами, – любил отшучиваться Алик, пытаясь сгладить недопонимание, но, как правило, только вызывая тем самым недоверие к своей и так неоднозначной личности.

Сроки строительства будущего Ининого дома были настолько не определены, что простирались вплоть до бесконечности, но это не могло быть причиной не обсуждать это уже сейчас. Она не в силах была не верить в свой будущий дом. Он не в силах был ей противоречить. Её неизученные чары уже во всю свою нечистую силу действовали в нём. Поэтому он верил даже в придуманную ею двухэтажность дома. Он верил в глубину её глаз, не зная их цвета, потому что всегда выключался из реальности раньше, чем успевал их рассмотреть. Он поверил бы даже в себя, если бы она хоть раз в разговоре задала бы ему вопрос, касающийся лично его самого. Например, как он дошёл до такой жизни. Или, хотя бы, как он дошёл вчера до дома. Но нет, Инесса никогда не переключалась на подобие заботы о ближнем. И может и к лучшему, что она не подвергала его таким излишним рискам. Как у человека временами глубоко пьющего у него была впечатлительная натура, оборудованная слабым сердцем, которое радовалось, когда его не смущали своими ни к чему хорошему не ведущими вопросами. А вопросы о прошлом пьющего человека не ведут ни к чему хорошему. Но она не имела обыкновения интересоваться кем-то, кроме себя. Тем самым в данном случае неосознанно проявляя человеколюбие. И более того, смотрела с удивлением, переходящим иногда в отвращение, если человек вовремя не затыкался, навязчиво переводя тему на себя.

Особое возбуждение в их диком разговоре вызывало обдумывание мелочей, смакование подробностей, обсасывание конкретики будущей стройки – вполне себе макет известного совместного акта мужчины и женщины. Эту женщину такой макет вполне устраивал, по крайней мере, с этим мужчиной. Этот мужчина должен был довольствоваться только таким макетом. Диалог достигал своего пика и оба удовлетворённые расходились по домам.

Как то, подойдя к её дому, немного обнаглевший от удачного планирования их «совместных воздушных хором» и не надеясь на её добровольное приглашение, Алик решил напроситься в гости сам:

– Как насчёт совместного, например, чая?

У неё в голове места для чая не было. Поэтому начался взаимный обмен любезностями, с личными непересекающимися друг с другом целями:

– Ты извини, – как-бы извинилась Ина, – я тебя к себе, пожалуй, не приглашу («никогда» – добавила про себя). Там такое безремонтье. Неподготовленному взгляду труднопереносимый вид, – импровизируя на ходу решила прикинуться она гостеприимной, но заботливой об эстетических чувствах предполагаемого гостя радушной хозяйкой.

Но от осмелевшего Алика теперь не так-то просто было избавиться. Он был настроен на успех, успев принять предварительно грамм двести:

– Не переживай и не преувеличивай. Я же самый непредвзятый гость, чистый и благородный, как граф после бани, – он ещё и шутил.

«Какая гадость» – подумала она, но привыкшая к тому, что все её поклонники были с придурью, она не моргнув, а просто синхронно его шутке улыбнувшись, продолжила выслушивать его лингвистические шедевры.

– … о недостатках твоего дома не только промолчу, но даже их не замечу, поскольку желаю тебе исключительно добра.

Радушная хозяйка начала потихоньку раздражаться от такой незапланированной настойчивости:

– Ты, конечно, крепкий парень. Я не сомневаюсь ни секунды в твоей стальной воле, но пару замечаний непроизвольно вырваться из тебя смогут. Возможно, даже просто чисто из профессиональных соображений. А критика мне сейчас вообще ни к чему. И без того моё хорошее настроение погрязло в болоте чужих отвратительных мнений людей, искренне желающих мне добра. Так что – пока, – вдруг выдала она мысль, ещё не совсем осознанную до конца даже ей самой, неожиданно, понемногу начиная анализировать напряжённую обстановку в мнениях о ней односельчан, через призму настойчивого мнения подруги Веры (ниже о ней будет изложено подробнее). Вера не видела причин быть с ней тактичной и называла это искренностью настоящей дружбы. Но в тот момент это было как-бы предположение, далёкое от реальности, просто отразившее Инино сиюминутное упадническое настроение. И, увлечённая этой внезапной догадкой, она молча ушла.

Каждый раз после расставания Алик на время застывал, прилипши взглядом к удаляющимся обожаемым формам.

– Какая ж…, – долетела в этот раз до его слуха пошлая банальность. Замечание сделал его соратник по сжиганию времени и себя, подошедший вдруг так не вовремя. И пророчески добавил:

– Даже не старайся. Не к тебе она её носит.

Как было замечено ранее, конкуренция в завоевании Инессиного ветреного неверного сердца была не шуточная. Напряжение постоянно росло. Даже пробовать шутить с кем-то из конкурентов на тему невозможности ответных чувств было опасно. Уверенность в своей необходимости для неё вжилась в каждого из них. Говоря современными терминами некоторых убеждённых в своей компетентности во всех вопросах неадекватных граждан – она их чипировала. А в чипах, видимо, была программка, направленная на устранение всяких вредных вирусов, создающих помехи.