Старые деньги

Но для Тургеневых не существовало понятия "невозможно". Когда буря революции смела старый порядок, они не последовали примеру многих и не бежали за границу. Нет, они остались – осторожные, проницательные, всегда находившиеся в нужной близости к власти. Особняк, конечно, был национализирован, но каким-то чудом избежал разграбления. Какое-то время его стены хранили молчание, затем здесь разместилась библиотека. Но пришло время, и дед Лео – человек с холодным, расчетливым умом – сумел вернуть семейное имущество: и городской особняк, и загородные владения.

Тургеневы знали цену вещам, и не только материальным. Они понимали истинную стоимость влияния, связей, терпения. И теперь их наследник, вместо того чтобы наслаждаться плодами этого многовекового уклада, прятался у собственного забора, словно чужак в собственной семье.

Лео ждал Камиль. Она должна была появиться здесь еще полчаса назад. Вернуться домой, сказав родителям, что он бросил дочку их давней подруги в незнакомой компании вдали от города, Лео не мог, еще одной ссоры с отцом он не переживет. Но и опоздать на воскресный бранч означало подписать себе смертный приговор. Бранч по традиции подадут ровно в двенадцать, и Лев-старший займет свое место во главе стола, обведет присутствующих испытующим взглядом и безмолвный вопрос повиснет в воздухе: достойно ли вели себя его домочадцы на протяжении минувшей недели? Этот еженедельный ритуал напоминал скорее судилище, чем семейную трапезу.

Поэтому Лео с беспокойством поглядывал из своего укрытия на пешеходный переход в надежде, что Камиль все же постарается предотвратить надвигающуюся катастрофу, и они успеют занять места за столом до появления отца.

Лео кусал губы от злости на себя, на Камиль, на друзей, но больше всего на отца, этого тюремщика в дорогом костюме. И вдруг вздрогнул, будто его ударило током воспоминания. Быстрым движением поднял с земли кожаный чехол, дрожащими пальцами развязал шнурок. Когда показалась гладкая деревянная рукоять, его лицо озарилось детской радостью.

Всего час назад он забегал в художественную лавку за этим сокровищем – молотком для работы с мрамором. Он был легким, всего шестьсот граммов, и с двумя плоскими поверхностями. Конечно, с более тяжелым инструментом работать куда легче и быстрее, но на последнее практическое занятие в их аудиторию приходил Мастер и, наблюдая, как работает Лео, заявил, что тот откалывает от заготовок слишком большие куски и ему нужен инструмент полегче.

«Ах, если бы только Мастер взял меня к себе на стажировку», – мечтательно произнес юноша, поглаживая деревянную ручку молотка, и в его голосе звучала вся нежность, которую он когда-либо испытывал. В этот момент молоток казался ему самым дорогим, что у него есть. Дороже "Ламборгини", дороже отцовского одобрения. Потому что это был ключ к мечте.

Наконец из-за угла серой многоэтажки появилась легкая фигурка девушки в пушистой шубе и с длинными спутанными ярко-рыжими волосами. От быстрой ходьбы щеки ее раскраснелись, любопытный взгляд зеленых глаз перескакивал с лиц редких прохожих на медленно двигающиеся по скользкой дороге автомобили. Если бы Камиль могла посмотреть на себя со стороны, то непременно сравнила бы свой образ с любопытной рыжей лисичкой, первый раз вышедшей из норы на холодный колючий снег. Лео же не видел в ней очарования, скорее наоборот – мало что в жизни его так раздражало.

– Где тебя носит, Камиль? Я уже примерз к этой елке.

– Почему не идешь домой?

– Ты в своем уме, что я скажу отцу?

– А то и скажи, что бросил меня на растерзание твоим одногруппникам, посреди леса, без интернета и связи.

– Ладно, хватит умничать, – схватив девушку за руку и решительно потянув к раздвижным воротам, проговорил Лео, больше не заботясь о камерах наблюдения.

– Ты вообще в курсе, что меня твои дружки чуть не изнасиловали? – вырвав руку, возмутилась Камиль и брови ее взметнулись вверх от негодования.

– Да, Егор рассказал мне, что ты украла у Сухого окимоно, и он хотел тебя проучить.

Эти слова еще больше разозлили девушку. Она остановилась посреди дороги и, уперев руки в бока, начала злобно шептать:

– Проучить?! Я в жизни не брала чужого! Ну, подержала в руках какую-то нэцкэ – разве это преступление?

– Кир не коллекционирует нэцкэ. Потому что нэцкэ, глупое ты создание, – это брелок, а значит, в нем есть отверстие для шнурка. А окимоно – это скульптурка. Ясно?

– Ясно-ясно! Только ты мне зубы не заговаривай. Поступил ты вчера как настоящая скотина! Вышел из машины, даже не предупредив, будто я и не человек вовсе. Хорошо, Егор за меня вступился, а так бы я пошла сегодня в полицию и выложила бы все про вашу подозрительную компанию. Еще неизвестно, чем там Сухой занимается со своими дружками.

– Слово «скотина» и прочие грубости советую исключить из лексикона, маман не одобрит, – заметил Лео с холодной усмешкой. – А насчет Егора… Ты не обольщайся, милая, он заступился за тебя только потому, что мой друг. А вот от Сухого и тем более его секретов советую держаться подальше.

– Подальше, как ты? Они как раз тебя вчера вспоминали. Говорили, что ты сбежал, чтобы не попасть на посвящение, – Камиль хотела добавить, как яростно Симона защищала его, но решила промолчать.

У самых ворот Лео вдруг схватил её за руку – слишком сильно, так что Камиль чуть не вскрикнула. Калитка открылась почти сразу, словно их ждали, и перед ними возник охранник в камуфляже, улыбающийся широко, даже фамильярно.

– Доброе утро, Лео! – Его голос звучал неестественно громко в тишине утра.

Лео кивнул, даже протянул руку для рукопожатия, хотя в его глазах читалось нетерпение.

– Лев-старший уже спрашивали про вас, – добавил охранник, и в его тоне промелькнуло что-то тревожное.

Камиль рассмеялась, услышав это подобострастное "Лев-старший", и широко зашагала к парадному входу, подрагивая плечами от сдержанного смеха. Она делала вид, что ей всё равно, но внутри злилась – почему он не бросается к её ногам, не умоляет сохранить его жестокий поступок в тайне. У самых дверей она замедлила шаг, дав ему последний шанс.

– Камиль, подожди… – его голос дрогнул. – Я хочу тебя попросить…

«Наконец-то», – подумала она, и уголки её губ дрогнули в торжествующей улыбке. Она выдержала паузу, наслаждаясь его беспокойством, затем повернулась:

– Попросить?

– Не говори, пожалуйста, моим родителям, что была без меня у Сухого в загородном доме.

– Проси что хочешь, – равнодушно бросил в ответ Лео и уже был готов открыть входную дверь, но слова Камиль заставили его задержаться.

– Я хочу посмотреть твою мастерскую.

Лео от неожиданности закашлялся:

– Зачем тебе это? Ты же ничего не смыслишь в скульптуре.

– Ну и что? Сухой сказал, что…

Но закончить фразу Камиль не смогла, молодой человек прервал ее резким «Нет!»

Оторопев, девушка проследовала за ним в холл и была еще больше ошарашена, когда вместо дворецкого их встретила сама хозяйка дома в синем платье-футляре и с массивной ниткой жемчуга на полной шее.

– Лео, что же ты вытворяешь, сынок? Отец будет здесь с минуты на минуту, а вы еще не готовы сесть за стол.

Камиль не дала Лео ответить, она быстро скинула шубу в руки появившемуся словно из-под земли дворецкому и, направляясь в сторону гостевого санузла, прокричала:

– Я уже готова, только руки вымою.

– Как это готова? – следуя за девушкой по пятам, переспросила дама, разглядывая ее промокшие наполовину угги, оставляющие грязные следы на вычищенном до блеска паркете. – Прямо так, простоволосая и в растянутом свитере, появишься на воскресном бранче?

Лео в это время смотрел на другую даму. Это была его кузина, тридцатидвухлетняя красавица Диана. Она стояла на верхней ступеньке, богато декорированной к Новому году лестницы, ведущей на второй этаж, и указательным пальцем манила Лео следовать за ней.

Лицо молодого человека мгновенно преобразилось. Его изящные губы тронула едва уловимая улыбка, а синие глаза – такие ясные, обрамленные густыми ресницами – вдруг вспыхнули, будто в них отразилось пламя из камина.

Он небрежно сунул пуховик дворецкому, который с подобострастным видом вытянулся у входной двери, старательно делая вид, что не замечает ни босых ног Дианы, выглядывающих из-под короткого льняного платья, ни сверкающей диадемы в её чёрных волосах, ни того, как Лео замер при её появлении.

И пока госпожа Марта пыталась убедить Камиль пройти к себе в комнату и переодеться, Лео, перепрыгивая через две ступеньки, взлетел на второй этаж и прямиком отправился в зимний сад – удивительную задумку архитектора этого старинного особняка. Он слегка запыхался и на мгновение замер у входя, переводя дух, наслаждаясь развернувшейся перед его глазами картиной.

Просторное помещение, где время словно застыло в янтаре. Цитрусовые деревья с их глянцевой листвой, финиковые пальмы, чьи перистые тени колыхались на стенах. Сейчас их стволы, тонкие и гибкие, были опутаны гирляндами, мерцающими, как светлячки в тропической ночи. Ниже – канны, алые, как капли вина на скатерти, фуксии, пурпурные и надменные, седой эвкалипт, пахнущий аптечной грустью.

А в центре длинный деревянный стол, с прозрачной вставкой из эпоксидной смолы, будто застывшее озеро, и по бокам – кованые скамьи с бархатными подушками, слишком мягкими, слишком роскошными для простого сидения.

Диана ждала его под мандариновым деревом, где среди мелких оранжевых плодов ещё белели невзрачные цветы, чей аромат наполнял воздух сладковатой истомой. В одной руке она сжимала ключ от своей комнаты, той самой, куда не пускала никого, кроме Лео. Другой – рвала цветы, подносила к носу, вдыхала их запах, словно пытаясь унять дрожь нетерпения, а затем бросала на пол.

Цветки медленно приземлялись на стоящие рядом туфли Дианы – лаковые черные лоферы с золотой цепочкой, казалось, она пыталась создать арт-объект.

Лео замер в дверях. Его взгляд, с нескрываемым обожанием скользнул по точеным чертам лица двоюродной сестры, по босым стройным ногам, предположив, что, скорее всего, на ней отсутствует не только обувь, но и нижнее белье. Он шагнул вперед, порывистым движением заключил в объятия ее гибкое тело, почувствовал под пальцами дурманящее тепло:

– Сумасшедшая, – прошептал он, целуя её шею, её ключицу, этот хрупкий мостик между разумом и безумием. – Ты нас погубишь.

Диана отстранилась с легкой улыбкой, жестом указав ему на скамью. Секунду она молчала, как будто изучая его лицо: точеные скулы, до невозможности синие глаза. Она остановила на них свой взгляд, а потом начала бурно что-то рассказывать, ярко жестикулируя, вводя юношу в легкое состояние гипноза своими гибкими руками, перехваченными браслетами-нитями красного цвета с золотыми подвесками.

Сегодня ее руки показались Лео особенно прекрасными. Он даже в какой-то момент перестал слышать, о чем она говорит, просто сидел и смотрел на длинные тонкие пальцы, на блестящий ключ причудливой формы, ускользающий в складку гладкой ладони, и грациозный изгиб нежного запястья, на котором еле заметно пульсировала маленькая синяя вена. Он старался запечатлеть эту картину в памяти и размышлял, как заставить мрамор изобразить это еле уловимое движение жизни на скульптурном портрете Дианы, а она продолжала объяснять причину своего волнения:

– Лео, мне нужны деньги, я заказала себе оптику для камеры и еще кое-какое оборудование. Я хочу увеличивать изображение во время съемки. Вчера у соседей напротив явно был скандал, прямо во время вечеринки. Я все записала на видео и сегодня сделала озвучку. Получилось сочное кино, ты должен на это посмотреть.

Она присела рядом, положила ногу на ногу, отчего и без того короткое платье подскочило вверх, и провела теплыми пальцами по щеке Лео.

– Что ты молчишь? Это нужно срочно. Я же словно была у них в гостях по-настоящему, понимаешь?

– Прости, Ди, но у меня сейчас нет денег. Отец перекрыл все каналы. Я совсем пуст. Попроси у маман, – целуя обнаженные плечи девушки, сбивчиво объяснял Лео.

– Марта не даст. Она сказала, что мне пора прекратить строить из себя безумную и предложила пригласить другого психотерапевта, – произнесла Диана, издав еле слышный вздох, и наконец сама прильнула к его губам.

– И я с ней полностью согласен. Ах, Ди, если бы ты решилась выйти из дома, хотя бы во двор… – умоляюще глядя в глаза девушки, начал Лео, но она грубо его перебила, стукнув по чувственному рту юноши пальцами:

– Не смей мне предлагать такое, ты же знаешь, я не могу сделать даже шаг за порог! Не могу! И вообще, теперь у тебя есть эта рыжая бестия, можешь обо мне не волноваться.

– Ты имеешь в виду Камиль? – смеясь, спросил он, потирая губы, и собирался сказать еще что-то явно неприличное, но позади послышалось сухое покашливание дворецкого, и Лео, отпустив свою родственницу, быстро поднялся.

– Ты знаешь, что мне нужна только ты, – шепнул он на прощание, касаясь губами ее уха, и направился к столу, оставив ее одну с ее камерами, ее страхами и ее ключом, который она сжимала так крепко, что он оставил след на ладони.

Льва Петровича, которого в узком кругу именовали не иначе как «Лев-старший», сегодня трудно было назвать образцом душевного равновесия. Когда же в дверях столовой появилась босоногая Диана, опоздавшая ровно на пять минут (что само по себе уже было вызовом), его лицо исказилось от ярости.

– Я требовал от всех соблюдения элементарных правил приличия! – прогремел он. – Где твои туфли?

Диана медленно закатила глаза, затем повернулась к нему вполоборота, демонстративно показывая лоферы, зажатые под мышкой.

– Вот они! – воскликнула она с нарочитой громкостью, чтобы слышали не только дворецкий, но и кухонная прислуга. – Удовлетворены?

Лев Петрович стиснул зубы так, что послышался скрежет. Но он был слишком горд, чтобы продолжать спор с девушкой. Вместо этого он бросил убийственный взгляд на жену, давая понять, что нужно хоть как-то подействовать на племянницу, которая появилась в их доме три года назад, нарушив не только порядки, но и покой.

Марта тут же сделала движение, чтобы встать, но Диана остановила ее жестом и, с грохотом бросив туфли на пол, начала обуваться.

– Все-все, я уже в туфлях, можете есть спокойно! – она стала усаживаться на отодвинутый лакеем стул, важно подняв несуществующие полы платья с кринолином, и иронично закончила свою речь: – Надеюсь, теперь все условности соблюдены, или еще помолимся перед трапезой? Ах нет, я забыла, мы же не католики, мы просто гребаные аристократы.

Лео наблюдал за очередным скандалом непривычно сдержанно. Он почему-то вспомнил ту роковую ночь, когда Диана появилась в их доме. Был такой же унылый декабрь, отец привез Диану далеко за полночь, Лео вышел навстречу Льву-старшему, но вместо него увидел Ди, и она тогда точно так же держала под мышкой промокшие туфли, чтобы не наследить и никого не разбудить стуком каблуков…

"Как странно… – подумал Лео, – от той Дианы, осталось лишь это упрямое, почти детское желание ступать босыми ногами по миру, будто в отчаянной попытке доказать, что она всё ещё может что-то чувствовать.

Камиль не понимала этой нелепой игры. Зачем приходить босой, если знаешь, что это взбесит Льва Петровича? Она украдкой наблюдала за Дианой, но аромат свежих булочек оказался сильнее любопытства. Живот предательски заурчал, пальцы сами потянулись к ближайшему канапе, и она быстро затолкала одно в рот.

Затем сунула за щеку тарталетку с розовой креветкой, удерживающей на своем брюшке зеленую оливку, а следом еще одну, с блестящей крупнозернистой икрой горбуши. Она еще не успела разжевать этот роскошный хаос вкусов, как поймала на себе изумленный взгляд Марты.

– Простите, – начала она оправдываться с полным ртом, – очень есть хочется.

За столом повисла неловкая пауза. Лео вжался в стул, представляя, как отец пройдется сначала по внешнему виду Камиль, а затем и по манерам. Но, к всеобщему удивлению, Лев-старший лишь внимательно посмотрел на неё, улыбнулся и, отхлебнув пряного кофе с розовым перцем, произнёс мягко:

– Не стоит извиняться за хороший аппетит. Ведь мы здесь для того и собрались, чтобы поесть! Советую начать с фритаты со шпинатом, это что-то вроде омлета. Стоит у правой твоей руки, в кокотнице, – добродушно посоветовал мужчина, жестом приглашая всех присоединиться к трапезе. – Как, кстати, прошла ваша поездка за город?

Камиль, прежде чем ответить, перевела взгляд на Лео и, достав языком остатки еды из-за щеки, ехидно прищурила глаза, давая понять, что может сейчас все выложить его отцу, а потом громко сглотнула и без всякого страха ответила вопросом:

– Лев Петрович, в доме Кира все говорили, что ваша семья – «старые деньги». Это хорошо или плохо?

Лео, ожидавший, что Камиль будет ябедничать, услышав ее вопрос, не сдержался и издал громкий смешок, его мать от прямолинейности и беспардонности гостьи сделала два больших глотка «Беллини» из запотевшего украшенного цветами бокала, а хозяин дома стал обдумывать ответ. Но только он открыл рот, чтобы объяснить, что «старые деньги» – это унаследованное богатство, как заметил, что сын украдкой заглянул под льняную салфетку, расплывшись в довольной улыбке.

– Разве я позволял брать за стол телефон?! – грозно взревел хозяин дома, и его шея над накрахмаленным воротником голубой рубашки покрылась красными пятнами.

– Прости, отец, я ждал важное сообщение, – запинаясь, начал оправдываться Лео, прикрывая телефон салфеткой, положил поверх еще и свою широкую ладонь.

– Если это сообщение настолько важное, что ты посмел ослушаться моего приказа, значит, стоит показать его всем! – все больше и больше теряя самообладание, объявил мужчина. – Немедленно принеси мне телефон!

– Нет, папа, это личное, – предпринимая еще одну неудачную попытку сохранить сообщение в секрете, совсем тихо пролепетал молодой человек, но уверенный, что отец вряд ли передумает, начал подниматься со своего места.

– Давай, давай, покажи нам, что тебя так сильно порадовало. Какие такие важные дела отвлекают тебя от общения с семьей.

Камиль первый раз видела Льва Петровича в гневе. Он как-то странно надулся, сделался огромным, навалившись на стол всем телом, глаза налились кровью, и сейчас он ей напомнил медведя-доминанта, каких ей не раз приходилось видеть в заповеднике, куда они с матерью приезжали на съемки документального фильма о жизни лисиц.

А Лео тем временем взял телефон в руки и протянул отцу.

– А чего ты мне его суешь, ты всем покажи, нам всем интересно, – процедил сквозь зубы мужчина, но телефон все же взял, а когда взглянул на экран, то не удержался и отбросил его на стол, прямо к фарфоровому блюду с крошечными румяными пирожками.

На складном экране модного телефона высветилась фотография, на которой Лео лежал совершенно голый, лицом вниз на широкой кровати, положив руки под подбородок.

За столом повисло гробовое молчание. Камиль прикрыла рот рукой, чтобы не сболтнуть лишнего, Лео стал пунцово-красным, а мать предприняла попытку защитить сына:

– Зачем так волноваться, дорогой, может, это и не наш сын вовсе. Лица-то невидно.

– Что ты говоришь, Марта?! Да если мне принесут в коробке отрубленный мизинец Лео, я смогу точно определить, его это палец или нет. А здесь мой отпрыск во всей красе! – Мужчина повернулся к сыну и, схватив его за плечо, завопил громче прежнего: – Я предупреждал, никаких компрометирующих фотографий?! Посмотри мне в глаза! Говорил? Отвечай, не молчи!

– Пап, ну, может, я просто для картины позировал, – не поднимая глаз, произнес юноша и подался вперед в надежде забрать телефон.

– Для картины? Что же это за картина такая? «Спящая Венера»? А Джорджоне тогда кто? Давай посмотрим, кто это тебе прислал.

«– Си, милая, чем занята?

– Мечтаю о любимом…»

– Бедная девочка, – со вздохом произнесла мать Лео и отвернулась от сына.

– Кто эта девчонка, что испортила мне аппетит? – начиная возвращать себе самообладание, спросил Лев Петрович, вставая из-за стола.

– Ее зовут Симона, все называют ее Сима, а Лео – Си, – тихо ответила Марта.

– Не желаю впредь слышать это имя, – презрительно оглядывая домочадцев, заявил мужчина, расстегивая верхнюю пуговицу рубашки, – понятно?

– Но, отец, я уже пригласил ее на «Щелкунчика».

– Что значит пригласил? В нашей ложе всего четыре места! – вмешалась в разговор Марта.

– Ну вот, как раз мы и Симона.

– А как же Камиль? – продолжала удивляться дама заявлениям сына.

– Камиль сто лет сдался наш балет. Она это время лучше проведет за своим микроскопом или, того хуже, станет препарировать червя, – оживленно стал объяснять юноша, радуясь, что можно перевести разговор на гостью. – Правда, Камиль?

Камиль повернула голову набок, потом задумчиво закатила глаза и, растягивая слова, начала рассуждать:

– Ну, если подумать, то сказки меня перестали интересовать лет в семь, а тем более «Щелкунчик» мне вообще никогда не нравился, я люблю только подопытных мышей.

– Нет-нет. В балете важен не сюжет, а музыка и техника исполнения артистов. Примы и премьеры Михайловского тетра – одни из лучших в мире! – возразил Лев Петрович так, будто он выступал на собрании акционеров. – А симфонический оркестр! Ты представляешь, что такое Чайковский в исполнении живого симфонического оркестра? Ты должна это увидеть!

– Я тоже так считаю, Камиль, – снова вмешалась Марта, как и всегда, поддерживая мужа. – В Петербурге заведено посещать накануне Нового года балет «Щелкунчик».

– Уж не знаю, как у других, а в нашей семье такая традиция точно есть, и у нас принято уважать традиции, – уже на ходу добавил хозяин дома, слегка склоняя перед дамами голову, прежде чем удалиться. – Так что завтра мы, как и положено, идем на балет, при параде, с праздничным настроением и без выходок, – бросая последний грозный взгляд на сына, заключил Лев Петрович и удалился, энергично шагая, несмотря на грузность своего тела. Дверь захлопнулась за его массивной фигурой, но в воздухе еще долго висело невысказанное: "И точка."

Камиль покидала столовую последней, по пути не удержавшись от соблазна прихватить шоколадную конфету и мармелад из серебряной бисквитницы. Когда ее пальцы уже прятали добычу в карман, она встретилась взглядом с горничной, бесшумно убирающей со стола. В глазах служанки читалось не осуждение, а скорее усталое понимание – она слишком много повидала за эти годы в богатом доме.

– Я сейчас принесу вам кувшин для умывания и могу попросить у Валентины вазочку конфет, если хотите.

– Нет, спасибо, – смутилась Камиль, стыдясь своего пристрастия к сладкому. – И зачем кувшин? У меня же своя ванная комната имеется.

Но горничная уже растворилась в недрах дома, будто ее и не было вовсе. А спустя десять минут постучалась в дверь гостевой спальни со словами:

– Можно войти?

– Да, да. Проходи, – отозвалась Камиль, прохаживаясь босыми ногами по шелковистому иранскому ковру, думая, что роскошь – смешная, ненужная вещь. Но такая приятная.

Лиза (так представилась горничная) вошла с фаянсовым кувшином и чашей-тазом, расписанными пасторальными сценами.

– Вот, Марта Витальевна просила для вас смешать воду с розовым маслом и цветками горького апельсинового дерева. Я все подготовила. Можете умыться.

– Это что, от прыщей? Так у меня их нет, – обиженно возразила Камиль, рассматривая остальные принадлежности, появившиеся у нее на туалетном столике, пока она гостила в загородном доме Кира Сухарева.

– Нет, что вы. Прыщи здесь ни при чем, – поторопилась успокоить ее горничная. – Масло нероли из цветков апельсина сделает вашу кожу еще более сияющей.

– А-а-а… – протяжно произнесла Камиль и взяла в руки плоскую перламутровую шкатулку розового цвета.

– Если ты такая умная, Лиза, может, тогда объяснишь мне, для чего это?

– Конечно-конечно. Марта Витальевна мне его вручила сегодня утром и наказала быть крайне осторожной. Это чуть ли не музейная редкость, – с готовностью отозвалась горничная и аккуратно нажала на крупную жемчужину-замок на крышке шкатулки.

– Вуаля! – радостно произнесла Камиль, как только крышечка открылась, обнажая крошечные инструменты из слоновой кости и серебра. – Так это же допотопный несессер!

– Да, тут ножнички, пилочки для полировки ногтей и даже есть костяная расческа для ресниц и бровей.

– Интересная штука, и правда старинная, судя вот по этому крючку с ручкой. Боюсь спросить, а что им отковыривать?

– Марта Витальевна таким не пользуется, по-моему, она говорила, что это крючок для шнурования перчаток.

Камиль присмотрелась к клейму на внутренней части крышки и прочитала вслух: «Фаберже».

– Понятное дело: когда создавали этот несессер, дамы шнуровали себе перчатки, а сейчас этот крючок – ни что иное, как рудимент.

– Руди… что? – переспросила горничная.

– Рудимент. Ну, как тебе объяснить, что-то типа пережитка прошлого, который существует, но им не пользуются, например, перепонки у нас между пальцев или копчик.