bannerbanner
Отпрыск королевы-ведьмы
Отпрыск королевы-ведьмы

Полная версия

Настройки чтения
Размер шрифта
Высота строк
Поля
На страницу:
1 из 4

Сакс Рохмер

Отпрыск королевы-ведьмы

Энтони Феррара

Роберт Кеан посмотрел на другой конец двора. Только что взошла луна, и она смягчила красоту старых зданий колледжа, смягчила суровость времени, отбрасывая тени под монастырскими арками на западе и выделяя более рельефный плющ на древних стенах. Решетчатую тень на поросшие лишайником камни за вязом отбрасывала потайная калитка; а прямо впереди, там, где между причудливой дымовой трубой и бартизаном виднелось треугольное голубое пятно, похожее на расшитый блестками бархат, лежала Темза. Именно оттуда дул прохладный ветерок.

Но взгляд Кеана был прикован к окну почти прямо перед ним, к западу от дымоходов. В комнате, к которой оно принадлежало, ярко горел огонь.

Кеан повернулся к своему спутнику, румяному и атлетически сложенному мужчине, несколько бычьего типа, который в данный момент деловито вычерчивал срезы на человеческом черепе и проверял свои расчеты по книге Росса "Болезни нервной системы".

– Сайм, – сказал он, – почему в это время года в комнатах Феррары всегда горит огонь?

Сайм раздраженно взглянул на говорившего. Кеан был высоким, худощавым шотландцем, чисто выбритым, с квадратной челюстью, с короткими светлыми волосами и серыми глазами, которые часто говорят о необычной мужественности.

– Разве ты не собираешься заняться какой-нибудь работой? – патетически спросил он. – Я думал, ты придешь, чтобы помочь мне с базальными ганглиями. Я пошел на это; и вот ты застрял, уставившись в окно!

– Уилсон, в конечном счете, обладает самым необычным мозгом, – сказал Кеан с очевидной неуместностью.

– Неужели? – рявкнул Сайм.

– Да, он в бутылке. Его взял отец у Барта; он отправил его вчера. Ты должен это увидеть.

– Никто никогда не захочет засунуть твой мозг в бутылку, – предсказал хмурый Сайм и возобновил свои занятия.

Кеан снова раскурил трубку, снова глядя через четырехугольник. Затем…

– Ты никогда не был в комнатах Феррары, не так ли? – спросил он.

Последовало приглушенное проклятие, грохот, и череп покатился по полу.

– Послушай, Кеан, – воскликнул Сайм, – у меня осталась всего неделя или около того, а моя нервная система отчаянно расшатана; я разорвусь на куски из-за своей нервной системы. Если ты хочешь поговорить, давай. Когда ты закончишь, я смогу приступить к работе.

– Хорошо, – спокойно сказал Кеан и бросил свою сумку через стол. – Я хочу поговорить с тобой о Ферраре.

– Тогда давай. Что случилось с Ферраро?

– Ну, – ответил Кеан, – он странный.

– Это не новость, – сказал Сайм, набивая трубку. – Мы все знаем, что он странный парень. Но он пользуется популярностью у женщин. Он бы сколотил состояние как специалист по нервным расстройствам.

– Ему и не нужно; он унаследует состояние, когда сэр Майкл умрет.

– У тебя тоже есть хорошенькая кузина, не так ли? – лукаво осведомился Сайм.

– Есть, – ответил Кеан. – Конечно, – продолжил он, – мой отец и сэр Майкл – закадычные друзья, и хотя я никогда не видел молодого Феррару, в то же время я ничего не имею против него. Но… – он заколебался.

– Выкладывай, – настаивал Сайм, странно наблюдая за ним.

– Ну, я полагаю, это глупо, но зачем ему нужен огонь в такую жаркую ночь, как эта?

Сайм уставился на него.

– Возможно, он отступник, – легкомысленно предположил он. – Феррара, хотя его корни считаются шотландскими – не так ли? – Должно быть, изначально были итальянскими…

– Испанскими, – поправил Кеан. – Они принадлежат сыну Андреа Феррары, мастеру по изготовлению мечей, который был испанцем. Цезарь Феррара прибыл с Армадой в 1588 году в качестве оружейника. Его корабль потерпел крушение в заливе Тобермори, и он сошел на берег – и обосновался.

– Женился на шотландской девушке?

– Вот именно. Но генеалогия семьи не объясняет привычек Энтони.

– Какие привычки?

– Ну, смотри.

Кеан махнул рукой в сторону открытого окна.

– Что он делает в темноте всю ночь, когда горит огонь?

– Может у него грипп?

– Чепуха! Ты никогда не был в его комнатах, не так ли?

– Нет. Очень немногие мужчины бывали там. Но, как я уже говорил, он пользуется популярностью у женщин.

– Что ты имеешь в виду?

– Я имею в виду, что были жалобы. Любого другого человека отправили бы вон.

– Ты думаешь, у него есть влияние…

– Несомненно, какое-то влияние.

– Что ж, я вижу, что у тебя есть серьезные сомнения относительно этого человека, как и у меня самого, так что я могу облегчить свой разум. Ты помнишь ту внезапную грозу в четверг?

– Давай быстрее, совсем расстроил меня из-за работы.

– Я попал в нее. Я лежал в плоскодонке в заводи – ты знаешь, в нашей заводи.

– Ленивый пес.

– По правде говоря, я пытался решить, должен ли я оставить кости и занять пост, который мне предложили. Тогда произошло нечто, что совершенно изменило ход моих размышлений.

Комната затуманилась от табачного дыма.

– Было восхитительно тихо, – продолжил Кеан. – Водяная крыса поднялась в футе от меня, а зимородок хлопотал на ветке почти у моего локтя. Сумерки только наползали, и я не слышал ничего, кроме слабого поскрипывания весел с реки и иногда капания воды с шеста плоскодонки. Мне показалось, что река внезапно опустела; стало совершенно неестественно тихо – и неестественно темно. Но я был так погружен в размышления, что мне и в голову не пришло пошевелиться.

Затем из-за поворота появилась флотилия лебедей с Аполлоном – ты знаешь Аполлона, царя-лебедя? – во главе. К этому времени стало ужасно темно, но мне никогда не приходило в голову спросить себя, почему. Лебеди, скользившие так бесшумно, могли быть призраками. Установилась тишина, совершенная тишина. Сайм, эта тишина была прелюдией к странной вещи – нечестивой вещи!

Кеан взволнованно встал и подошел к столу, пнув череп со своего пути.

– Это была надвигающаяся буря, – отрезал Сайм.

– Это было что-то другое! Слушай! Стало еще темнее, но по какой-то необъяснимой причине, хотя я, должно быть, слышал раскаты грома, я не мог оторвать глаз от лебедей. Потом случилось то, о чем я пришел сюда рассказать тебе; я должен кому-нибудь рассказать то, что я не скоро забуду.

Он начал выбивать пепел из своей трубки.

– Продолжай, – коротко приказал Сайм.

– Большой лебедь – Аполлон – был в десяти футах от меня; он плавал в открытой воде, вдали от других; ни одно живое существо не коснулось его. Внезапно, издав крик, от которого у меня кровь застыла в жилах, крик, которого я никогда в жизни не слышал от лебедя, он поднялся в воздух, расправив свои огромные крылья – как измученный призрак, Сайм; я никогда не забуду этого – в шести футах над водой. Жуткий вопль превратился в сдавленное шипение, и, подняв настоящий фонтан воды – меня затопило – бедный старый царь-лебедь упал, ударил крыльями по поверхности – и затих.

– Ну?

– Другие лебеди ускользнули, как призраки. Несколько тяжелых капель дождя застучали по листьям наверху. Признаюсь, я был напуган. Аполлон лежал, положив одно крыло прямо на плоскодонку. Я стоял на ногах; я вскочил на ноги, когда это произошло. Я наклонился и коснулся крыла. Птица была совершенно мертва! Сайм, я вытащил голову лебедя из воды, и… его шея была сломана; сломано не менее трех позвонков!

Облако табачного дыма тянулось к открытому окну.

– Сайм, не один на миллион способен свернуть шею такой птице, как Аполлон; но это было сделано на моих глазах без видимого вмешательства Бога или человека! Когда я бросил птицу и направился к берегу, разразилась буря. Раскат грома проговорил голосом тысячи пушек, и я изо всех сил рванулся из этого призрачного захолустья. Я промок до нитки, я бежал всю дорогу от заводи.

– Ну? – снова потребовал Сайм, когда Кеан остановился, чтобы набить трубку.

– Именно то, что я увидел мерцающий свет камина в окне Феррары, побудило меня сделать это. Я не часто навещаю его, но я подумал, что растирание перед камином и стакан тодди приведут меня в порядок. Гроза утихла, когда я добрался до подножия его лестницы – только отдаленный раскат грома.

– Затем из тени – было совсем темно – в мерцающий свет лампы вышел кто-то, закутанный в плащ. Я ужасно вздрогнул. Это была девушка, довольно симпатичная девушка, но очень бледная и с чересчур яркими глазами. Она бросила один быстрый взгляд на мое лицо, пробормотала что-то, я думаю, извинение, и снова отступила в свое укрытие.

– Его предупреждали, – проворчал Сайм. – В следующий раз будет проще уволить.

– Я побежал наверх и постучал в дверь Феррары. Сначала он не открыл, но крикнул, чтобы узнать, кто стучит. Когда я сказал ему, он впустил меня и очень быстро закрыл дверь. Когда я вошел, меня встретило едкое облако – благовония.

– Благовония?

– В его комнатах пахло, как в забегаловке; я ему так и сказал. Он сказал, что экспериментирует с кифи – древнеегипетским материалом, используемым в храмах. Было темно и жарко; фу! как в печи. Комнаты Феррары всегда были странными. Боже правый, они отвратительны!

– Как? Феррара провел отпуск в Египте; я полагаю, он привез какие-нибудь вещи?

– Вещи – да! Нечестивые вещи! Но это тоже подводит меня кое к чему. Я должен знать об этом парне больше, чем кто-либо другой; сэр Майкл Феррара и отец дружат уже тридцать лет, но мой отец странно сдержан – совершенно необычно сдержан – в отношении Энтони. В любом случае, ты слышал о его приключениях в Египте?

– Я слышал, он попал в беду. Для своего возраста у него чертовски странная репутация, этого не скроешь.

– Какого рода неприятности?

– Я понятия не имею. Кажется, никто не знает. Но я слышал от молодого Эшби, что Феррару попросили уехать.

– Есть какая-то история о Китченере…

– По словам Эшби, Китченер…но я в это не верю.

– Ну… Феррара зажег лампу, искусно сделанную серебряную штуковину, и я оказался в каком-то музее кошмаров. Там была развернутая мумия, мумия женщины – я не могу это описать. У него так же были фотографии – фотографии. Я не буду пытаться рассказать тебе, что они собой представляли. Я не тонкокожий человек, но есть некоторые темы, которые ни один человек, стремящийся избежать кошмара, не стал бы охотно исследовать. На столе у лампы стояло множество предметов, каких я никогда в жизни раньше не видел, очевидно, очень старых. Он смахнул их в шкаф, прежде чем я успел хорошенько разглядеть их. Затем он пошел за банным полотенцем, тапочками и так далее. Проходя мимо камина, он что-то бросил в огонь. Шипящий язычок пламени взметнулся вверх – и снова погас.

– Что он туда бросил?

– Я не совсем уверен; поэтому я не буду говорить, что я думаю это было на данный момент. Затем он начал помогать мне снимать пропитанную влагой фланелевую одежду, поставил чайник на огонь и так далее. Ты знаешь личное обаяние этого человека? Но было неприятное ощущение чего-то – как бы это сказать? – зловещего. Лицо Феррары цвета слоновой кости было более бледным, чем обычно, и создавалось впечатление, что он измучен. Капли пота выступили у него на лбу.

– В комнатах было жарко?

– Нет, – коротко ответил Кеан. – Дело было не в этом. Я помылся и одолжил пару брюк. Феррара сварил грог и притворился, что рад меня видеть. Теперь я подхожу к тому, что я не могу забыть; это может быть простым совпадением, но… В его комнатах есть несколько фотографий, хороших, которые он сделал сам. Я не говорю сейчас об уродствах, безобразиях; я имею в виду пейзажи и девушек – особенно девушек. Так вот, прямо под лампой на странном маленьком мольберте стояла прекрасная фотография с изображением Аполлона, лебедя, повелителя заводи.

Сайм тупо уставился сквозь дымовую завесу.

– Это повергло меня в своего рода шок, – продолжил Кеан. – Это заставило меня сильнее, чем когда-либо, задуматься о том, что он бросил в огонь. Затем в его фотографической коллекции была фотография девушки, которую, я почти уверен, я встретил у подножия лестницы. На другой была Майра Дюкен.

– Его кузина?

– Да. Мне захотелось сорвать фотографию со стены. На самом деле, как только я все это увидел, я встал, чтобы уйти. Мне хотелось убежать в свои комнаты и сорвать с себя его одежду! Это была борьба за то, чтобы просто быть вежливым. Сайм, если бы ты видел, как умер тот лебедь…

Сайм подошел к окну.

– Я догадываюсь о твоих чудовищных подозрениях, – медленно произнес он. – Насколько я знаю, последним человеком, которого выгнали из английского университета за подобные вещи, был доктор Ди из Сент-Джонса, Кембридж, и это восходит к шестнадцатому веку.

– Я знаю; конечно, это совершенно нелепо. Но я должен был кому-то довериться. Я сейчас уйду, Сайм.

Сайм кивнул, глядя в открытое окно. Когда Кеан собирался закрыть наружную дверь:

– Кеан, – воскликнул Сайм, – поскольку ты теперь человек образованный и праздный, ты мог бы зайти и позаимствовать для меня мозги Уилсона.

– Хорошо, – крикнул Кеан.

Внизу, во дворе, он на мгновение остановился, размышляя; затем, повинуясь внезапному решению, он направился к воротам и поднялся по лестнице Феррары.

Некоторое время он тщетно стучал в дверь, но продолжал настойчиво кричать, пробуждая древнее эхо. Наконец дверь открылась.

Энтони Феррара повернулся к нему лицом. На нем был серебристо-серый халат, отороченный белым лебяжьим пухом, над которым величественно возвышалась шея цвета слоновой кости. Миндалевидные глаза, черные, как ночь, странно блестели под низким гладким лбом. По сравнению с этим гладкие черные волосы казались тусклыми. Его губы были очень красными. Во всем его облике было что-то отталкивающе женственное.

– Могу я войти? – резко спросил Кеан.

– Это… что-то важное?

Голос Феррары был хриплым, но не лишенным музыки.

– А что, ты занят?

– Ну… э—э…

Феррара странно улыбнулся.

– О, посетитель? – огрызнулся Кеан.

– Вовсе нет.

– Это объясняет, почему ты открыл не сразу, – сказал Кеан и повернулся на каблуках. – Принял меня за проктора, я полагаю. Спокойной ночи.

Феррара ничего не ответил. Но, хотя он ни разу не оглянулся, Кеан знал, что Феррара, перегнувшись через перила, смотрит ему вслед; казалось, что на его голову обрушился жар стихии.

Невидимые руки

Неделю спустя Роберт Кеан покинул Оксфорд, чтобы занять предложенную ему должность в газете в Лондоне. Возможно, это было связано с каким-то таинственным замыслом скрытого провидения, что Сайм позвонил ему в начале недели по поводу необычного случая в одной из больниц.

– Уолтон там младший хирург, – сказал он, – и он может организовать тебе осмотр пациента. Она (пациентка), несомненно, умерла от какого-то редкого нервного расстройства. У меня есть теория и т. д.; разговор перешел в профессиональную область.

Кеан отправился в больницу, и благодаря любезности Уолтона, которого он знал по Оксфорду, ему разрешили осмотреть тело.

– Симптомы, о которых Сайму приходилось слышать, – объяснил хирург, приподнимая простыню с лица мертвой женщины, – это…

Он замолчал. Кеан внезапно побледнел как мертвец; он схватился за Уолтона, ища поддержки.

– Боже мой!

Кеан, все еще держась за другого человека, склонился над обесцвеченным лицом. Это было красивое лицо, когда теплая жизнь подкрашивала его изгибы; теперь оно было переполнено – ужасно; видны были два крупных пятна, по одному с каждой стороны области гортани.

– Что, черт возьми, с тобой не так? – потребовал Уолтон.

– Я подумал, – выдохнул Кеан, – на мгновение, что я знал…

– В самом деле! Я бы хотел, чтобы это было так! Мы ничего не можем о ней узнать. Посмотри хорошенько.

– Нет, – сказал Кеан, с усилием овладевая собой, – случайное сходство, вот и все. Он вытер капли пота со лба.

– Тебя трясет, – прокомментировал Уолтон. – Она похожа на кого-то, кого ты очень хорошо знаешь?

– Нет, совсем нет, теперь, когда я рассмотрел особенности; но сначала это было шоком. Что, черт возьми, стало причиной смерти?

– Асфиксия, – коротко ответил Уолтон. – Разве ты не видишь?

– Кто-то задушил ее, и ее привезли сюда слишком поздно?

– Вовсе нет, мой дорогой, никто ее не душил. Ее привез сюда в критическом состоянии четыре или пять дней назад один из провинциальных священников, которые так нас занимают. Мы диагностировали состояние как истощение от недостатка пищи – с другими осложнениями. Но до вчерашнего вечера дело шло довольно хорошо; она восстанавливала силы. Затем, примерно в час ночи, она вскочила в постели и упала обратно, задыхаясь. К тому времени, как медсестра добралась до нее, все было кончено.

– Но следы на ее горле?

Уолтон пожал плечами.

– Вот они! Наши люди очень заинтересованы. Это абсолютно уникально. Молодой Шоу, страдающий манией относительно нервной системы, отправил длинный отчет Сайму, который страдает от подобной формы аберрации.

– Да, Сайм звонил мне.

– Это не имеет никакого отношения к нервам, – презрительно сказал Уолтон. – Не проси меня объяснять это, но это, конечно, не нервы.

– Кто-нибудь из других пациентов….

– Дорогой мой, все остальные пациенты крепко спали! Медсестра сидела за своим столиком в углу и все время видела кровать. Говорю тебе, никто ее не трогал.

– Сколько времени прошло, прежде чем медсестра добралась до нее?

– Возможно, полминуты. Но нет никакого способа узнать, когда начался пароксизм. Вскакивание в постели, вероятно, ознаменовало конец, а не начало приступа.

Кеан почувствовал тоску по свежему воздуху; казалось, какое-то злое облако витало вокруг бедной неизвестной. Странные идеи, ужасные идеи, предположения, основанные на воображении, почти безумном, мрачно наводнили его разум.

Выйдя из больницы, которая таила в себе мрачную тайну, он на мгновение остановился у ворот, не зная, что делать. Его отца, доктора Кеана, не было в Лондоне, иначе он, несомненно, разыскал бы его в этот трудный час.

– Что, во имя всего святого, стоит за всем этим? – спросил он себя.

Ибо он не сомневался, что девушка, лежащая в больнице, была той самой девушкой, которую он видел однажды ночью в Оксфорде, девушкой, чью фотографию он нашел в комнате Энтони Феррары!

Он принял внезапное решение. В этот момент мимо проезжало такси, и он остановил его, назвав адрес сэра Майкла Феррары. Он едва мог доверять себе, чтобы думать, но перед ним открывались ужасные возможности, и он отталкивал их, как мог. Лондон, казалось, потемнел, погрузился в тень, как когда-то он видел, как тень росла в заводи на Темзе. Он вздрогнул, как от физического озноба.

Дом знаменитого египтолога, тускло-белый за стеной деревьев, не представлял для его пристального взгляда ничего необычного. Чего он боялся, он едва ли знал; что он подозревал, он не мог определить.

Сэр Майкл, сказал слуга, был нездоров и никого не мог принять. Это не удивило Кеана; сэр Майкл не отличался хорошим здоровьем с тех пор, как малярия свалила его в Сирии. Но мисс Дюкен была дома.

Кеана провели в длинную комнату с низким потолком, в которой хранилось так много бесценных реликвий прошлой цивилизации. В книжном шкафу стояли величественные ряды томов, которые принесли славу выдающегося египтолога Европы во все уголки цивилизованного мира. Эта странно обставленная комната вызвала много воспоминаний у Роберта Кеана, который знал ее с детства, но в последнее время она всегда представлялась ему в мыслях как декорация для изящной фигурки. Именно здесь он впервые встретил Майру Дюкен, племянницу сэра Майкла, когда она, только что приехала из нормандского монастыря, чтобы пролить свет и радость на несколько мрачное жилище ученого. Он часто думал о том дне; он мог вспомнить каждую деталь встречи.

Вошла Майра Дюкен, раздвинув тяжелые шторы, висевшие на арочном входе. С гранитным Осирисом, подчеркивавшим ее стройную фигуру с одной стороны, и позолоченным саркофагом с другой, она ворвалась к посетителю, сияющее видение в белом. Свет пробивался сквозь ее мягкие каштановые волосы, образуя ореол вокруг лица, которое Роберт Кеан считал самым милым в мире.

– Что случилось, мистер Кеан, – сказала она и очаровательно покраснела, – мы думали, вы забыли нас.

– Это маловероятно, – ответил он, беря ее протянутую руку, и в его голосе и взгляде было что-то такое, что заставило ее опустить свои откровенные серые глаза. – Я пробыл в Лондоне всего несколько дней, и я обнаружил, что работа с прессой более требовательна, чем я ожидал!

– Вы очень хотели увидеть моего дядю? – спросила Майра.

– В некотором смысле, да. Я полагаю, он не смог встретиться со мной…

Майра покачала головой. Теперь, когда румянец возбуждения сошел с ее лица, Кеан с беспокойством заметил, насколько она бледна и какие темные тени залегли у нее под глазами.

– Сэр Майкл не серьезно болен? – быстро спросил он. – Только одна из визуальных атак…

– Да, по крайней мере, была одна.

Она колебалась, и Кеан, к своему ужасу, увидел, что ее глаза наполнились слезами. Настоящее одиночество ее положения, теперь, когда ее опекун был болен, отсутствие друга, которому она могла бы доверить свои страхи, внезапно стало очевидным для человека, который сидел и наблюдал за ней.

– Вы устали, – мягко сказал он. – Вы ухаживали за ним?

Она кивнула и попыталась улыбнуться.

– Кто будет присутствовать?

– Сэр Элвин Гроувз, но…

– Мне телеграфировать моему отцу?

– Мы телеграфировали ему вчера!

– Что! В Париж?

– Да, по желанию моего дяди.

Кеан вздрогнул.

– Значит, он сам думает, что серьезно болен?

– Я не могу сказать, – устало ответила девушка. – Он странно ведет себя. Он никого не пускает в свою комнату и едва соглашается видеть сэра Элвина. Затем, дважды за последнее время, он просыпался ночью и обращался с необычной просьбой.

– С какой?

– Он просил меня послать за его адвокатом утром, говоря резко и почти так, как будто… он ненавидел меня....

– Я не понимаю. Вы подчинились?

– Да, и каждый раз он отказывался встретиться с адвокатом, когда тот приезжал!

– Я так понимаю, что вы выполняли обязанности ночного дежурного?

– Я остаюсь в соседней комнате; ночью ему всегда хуже. Возможно, это действует мне на нервы, но прошлой ночью…

Она снова заколебалась, как будто сомневаясь в разумности дальнейших слов; но беглый взгляд на лицо Кеана, в глазах которого читалась глубокая тревога, заставил ее продолжить.

– Я спала, и, должно быть, мне это приснилось, потому что мне показалось, что совсем рядом со мной поет чей-то голос.

– Пение?

– Да, это было ужасно, в некотором роде. Затем пришло ощущение сильного холода; как будто какое-то ледяное существо обмахивало меня своими крыльями! Я не могу описать это, но это было ошеломляюще; я думаю, что, должно быть, чувствовала себя так же, как те бедные путешественники, которые поддаются искушению спать в снегу.

Кеан с тревогой оглядел ее, потому что по сути это могло быть симптомом ужасной болезни.

– Однако я проснулась, – продолжала она, – но испытала необъяснимый страх перед входом в комнату моего дяди. Я слышала, как он что-то странно бормочет, и – я заставила себя войти! Я видела – О, как я могу вам сказать! Вы сочтете меня сумасшедшей!

Она подняла руки к лицу; ее била дрожь. Роберт Кеан взял их в свои, заставив ее поднять глаза.

– Скажите мне, – тихо сказал он.

– Занавески были отдернуты; я отчетливо помнила, что задернула их, но они были отдернуты; и лунный свет падал на кровать. Ему было; ему снился сон. Может мне это показалось? Мистер Кеан, две руки были протянуты над моим дядей, две руки, которые медленно покачивались вверх и вниз в лунном свете!

Кеан вскочил на ноги, проводя рукой по лбу.

– Продолжайте, – сказал он.

– Я… я закричала, но негромко. Мне кажется, я была очень близка к обмороку. Руки убрались в тень, и мой дядя проснулся и сел. Он тихим голосом спросил, здесь ли я, и я подбежала к нему.

– Да.

– Он очень холодно приказал мне позвонить своему адвокату сегодня в девять часов утра, а затем снова упал и почти сразу же снова заснул. Пришел адвокат и пробыл с ним почти час. Он послал за одним из своих клерков, и они оба ушли в половине одиннадцатого. С тех пор дядя пребывает в каком-то оцепенении; на самом деле он только однажды проснулся, чтобы позвать доктора Кеана. Мы немедленно отправили телеграмму.

– Губернатор будет здесь сегодня вечером, – уверенно сказал Кеан. – Скажите мне, руки, которые, как вам показалось, вы видели: было ли в них что-нибудь необычное?

– В лунном свете они казались тускло-белого цвета. На одном пальце было кольцо – зеленое кольцо. О! – Она вздрогнула. – Теперь я это вижу.

– Вы бы узнали их снова?

– Несомненно!

– На самом деле, в комнате, конечно, никого не было?

– Никого. Это была какая-то ужасная иллюзия, но я никогда не смогу ее забыть.

На страницу:
1 из 4