Но Она, вдруг шумно оживившись, шелестя во тьме своими платьями, прошлась из стороны в сторону, на великосветский манер и издеваясь над всё время вертевшимся убогим одноногим Локатором СССР, всё искавшим движущийся по детской комнате вражеский объект в Её лице, и в спесивом, язвительном высокомерии провозгласила свой приговор:

– Но-о, друг мо-ой… Увы́!.. Маши-ина, на которой вы будете е-ехать, выйдет из стро́я! – замолчала. А потом с ещё большей уверенностью в сказанном отчеканила:

– Да! Всё! Теперь я зна́ю: будет поломка. Несерьёзная. Но вы не смо́жете ехать дальше. Причём ты будешь именно те́м, кто постарается сделать всё, чтобы это испра́вить, и чтобы вы смогли добраться до фро́нта. Да. И ты, ты примешь важное реше́ние. Ты сделаешь всё до после́днего, чтобы вернуть ситуацию в нужное ру́сло! – Она немного помялась, но сразу резко повернулась к нему. – Постреля́ть он захотел! – в голосе Матери отчётливо улавливалось неприкрытое раздражённое, грубое презрение.

– В себя́ сразу стреляй! – мужественно произнесла Она во тьме в адрес сына то́, что́ заставило его сперва боязливо насторожиться, но потом, бодрясь, всё-таки собраться и не потерять ни своего одноногого равновесия, ни смелости перед объявленной героической перспективой.

Но Мать, почуяв, что Её обо́лтуса не покидает боевой задор, не пожелала упускать инициативу. Она секунду помешкала, борясь сама с собой и с царившим вокруг беспросветным мраком, словно покачивая на чашах весов Вечности и Справедливости теми возможностями, которые сулило Гряду́щее Её стране́, Её сыну́ и Ей само́й, и медленно, с вдумчивой расстановкой, уверенно ставя ударение на нужном слоге, чётко акцентируя внимание сына на каждом произнесённом слове, продолжила:

– Всё! Вы вернётесь обра́тно. Ха! Под и́х флагом и со своими же све́рстниками за их пога́ные кошельки́ мы́ тебе воевать не дади́м! О чём бы эти «свои́» ни ду́мали, когда в таких вот, как ты́, стрелять будут. Или че́м бы, каким ме́стом они бы ни ду́мали!

И по интонации, с которой Мать всё это проговорила сыну, знавшему возможные повороты Её настроения и связанные с такими поворотами глобальные риски, и в темноте детской явственно чувствовалось, что на Её лице в эту минуту застыла мертвенно-презрительная, полная ненависти к любой войне гримаса, наводившая при неловком попадании Ей по́д руку неконтролируемый ужас не только на него одного, но при необходимости – и на весь белый свет!

– И в свои́х ты то́же стрелять не бу́дешь! Ни в ру́сских, ни в украи́нцев, ни в други́х – ни в кого́ из наших, сове́тских! А другие пусть делают, что́ хотя́т! На́м – на-пле-ва́ть! И на америка́нцев их плевать – те́х американцев, которые вою́ют, и на американцев кровавые дела́, так же, как и на и́х кровавые дела́, – плева́ть! Причём плевать далеко и свысока́ – с колокольни Ивана Вели́кого! С самого́ Оста́нкино! Хоть на них сами́х и не плевать. Но всё равно́! Но не́ ты́! На тебя́ нам – ни мне́, ни Отцу твоему – не́ плевать в пе́рвую о́чередь! Извиняй, если чем не угодили, стрело́к ты наш, но ты́ нам доро́же. И богате́ть ты под и́х фла́гом то́же не будешь! Хоть и мо́г бы, глядя на тебя. Но мы́ с Отцом тебе этого сделать не дади́м.

– Почему? – попробовал цепко вызнать он.

– Потому что все позабу́дут та́м, где мы ока́жемся, – а ты будешь те́м, кто будет до́лжен помнить и бу́дет помнить, откуда хотя бы он са́м родом, из како́й страны́! И что́ это за Страна́! И понима́ть, куда́ нас всех занесёт. Или если не занесёт, то, по крайней мере, понесёт. Всё! Самолёт твой на ремо́нте! Так что отдыха́й! – торжественно, подобно сказочной Золотой Рыбке, махнув шлейфом чуть зашелестевшей длинной юбки своего праздничного платья, Она прошла мимо Главного Локатора всего Советского Союза, у которого осталось к Матери оччень много вопросов, и подлодкой ушла, возможно, и впрямь в кругосветку, но в этот вечер уж точно и всенепременно – в дальние воды Мирового океана комнаты взрослых, резко потянув на себя тонкими пальцами в нежно-розовом маникюре, словно штурвал, ручку двери в коридор, мгновенно осветивший Её стройную решительную фигуру, и, уверенно повернув во взрослую, бесшумно исчезла, даже не прикрыв за собой дверь детской, всё равно со скрипом захлопнувшуюся за Ней от потянувшего сквозняка, оставив наедине с самим собой и с собственными тщеславными милитаристскими грёзами одноногого Локатора, то ли всё кого-то ждавшего под свой воображаемый козырёк, то ли всё так и продолжавшего по инерции, или собственной инертности, ёжась и слепо озираясь в темноте, преданно-браво салютовать чему-то или кому-то неизвестному…

* * *

Отец и сын сидели вдвоём в полуосвещённой кухне и были заняты разговором, воспринимавшимся им и раньше, и сейчас, – несмотря на всю теперешнюю мягкость Его голоса, – как предречение чего-то катастрофического, но тако́го, что́ он, по мнению Отца, в состоя́нии, а следовательно, непременно до́лжен будет преодолеть са́м. И обязательно преодоле́ет при правильном подходе, а сейча́с – получает только маленькие подсказки, которые, как он чувствовал, должны были быть правильно оценены, как конфетки в блестящей обёртке, которые ему предстояло, предварительно разобрав надпись на фантике, а при желании, необязательно принимая всё на веру, развернув его, затем самому же раскусить кондитерку и, если понравится, разгрызть, разжевать в пыль и так далее… Хотя речь шла всего лишь о домашнем задании по математике, а на повестке дня стоял, ни больше ни меньше, вопрос: «С какой скоростью должна двигаться собака, чтобы не слышать звон бьющейся об асфальт чугунной сковородки, которая привязана к её хвосту?» В доме были гости.

На кухню вошла Мать и, всем своим женственным и загадочным видом потребовав Его внимания, с таинственной улыбкой Джоконды спросила вкрадчиво:

– Любишь меня?

Этот неожиданно заданный Ею Отцу бабий душещипательный вопрос прозвучал, словно одинокий грустный детский плевочек, пущенный с надеждой на отзвук в пустое жестяное пожарное ведро, томящееся в тёмной кладовке.

Он продолжал молча смотреть на сына, – уплывшего в свои поливариантные размышления, склонные мозаично переливаться в самых непредсказуемых ассоциациях, – в ожидании, когда же придёт ответ на поставленный только что наводящий вопрос по теме.

Мать, несмотря на своё физическое присутствие с Ними, фактически была мыслями с празднующей гостевой публикой. Но, набравшись терпения, Она стала с интересом вникать в дух и смысл представшей Её взору семейной сценки и даже не без некоторого умиления попробовала почувствовать себя своей в компании своих Мужчин. В итоге, поняв по тяжело нависшему над всеми троими молчанию, что попала не туда́ и не во́время и что спросила не то́, Она решила зайти по-новому, с другой стороны:

– Тогда другой вопрос: Время придёт, яду дашь?

– Кому́ это?! – хмыкнул Он, с наигранным любопытством чуть обернувшись назад – от него к Ней, словно с целью нарочно проверить, кто́ это тут задаёт такие смелые вопро́сы, и если это та́, кто Он ду́мает, то не оши́блась ли вопрошавшая адресом.

– Мне. Я бы тебе дала, например, если б потребовалось, – отважно захотела Она увлечь Его в тему.

Сидя спиной к Ней, Он нарочито чихнул в ладонь, замер и с осторожной издёвкой, как бы обращённой в никуда́ и ни к кому́, пробурчал себе под нос:

– Спасибо, я как-нибудь.

– Что?! – как-то по-глупому не расслышала Она.

– Спасибо, не надо, говорю́-у́! Обойду́-у́сь! – уже неестественно громко, то ли сам, как глухой, то ли говоря, как с глухой, по-дурацки вскрикнул Он, всё ещё оставаясь к Ней спиной.

– Ну а ты́, если мне́ потребуется? – не отставала Она.

– Не да́-а́-ам! – в своей ехидно-твёрдой, но какой-то разуда́лой манере, – свойственной Ему в минуты, когда Он хотел кому-то в чём-то отказать и в таких случаях непременно отка́зывал, – хохотнул Он, так и не оборачиваясь к Ней. Потом вдруг оставил сына с его неразрешимыми математическими ребусами, развернулся всем корпусом к Ней и, долго глядя Ей в глаза, уже мертвенно-спокойно, серьёзно и жёстко произнёс:

– Тебе́ – не да́м! Даже не проси́.

– Зна́чит не лю́бишь, – язвительно, но как-то задорно констатировала Она на прощанье и ушла обратно к гостям.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

Булгаков М.А. Мастер и Маргарита.

Гайдар А. Военная тайна.

Толстой А.Н. Приключения Буратино, или Золотой ключик.

Пакт Молотова-Риббентропа – Договор о ненападении 1939 года между фашистской Германией и Советским Союзом, вероломно нарушенный Третьим Рейхом 22 июня 1941 года в ходе нападения вермахта и люфтваффе на нашу страну без объявления войны, которая продлилась как Великая Отечественная война четыре года и завершилась разгромом германской военной машины и полной, окончательной и безоговорочной капитуляцией фашистской Германии 8 мая 1945 года.

Санкции– попытки Запада экономическими методами, пошлинами и запретами воздействовать в своих интересах на российскую международную и внутреннюю политику вопреки принципам свободной рыночной экономики, двулично провозглашаемым Западом основой свободного экономического развития и мирного сосуществования правительств и государств.

Март 2014 года – воссоединение Крымского полуострова как исконной российской территории с Россией путём проведения всенародного референдума в Крыму и создания необходимого конституционного поля в России и в Автономной республике Крым, вопреки попыткам Украины и Запада противостоять такому воссоединению военными методами.

Маяковский В.В. Во весь голос.

Толстой А.Н. Приключения Буратино, или Золотой ключик.

Грибоедов А.С. Горе от ума.

Братья Гримм. Мальчик-с-пальчик.

Чехов А.П. Каштанка.

Гайдар А. Военная тайна.

«Каспер – доброе маленькое привидение», мультфильм-сказка. Режиссёры А. Гимено, Мария М. Дайл.

Лермонтов М.Ю. Бородино.

Пушкин А.С. Руслан и Людмила.

«Могучая кучка» – содружество русских композиторов 3-й четверти XIX века.

Булгаков М.А. Белая гвардия.

Нем. Может быть, по-немецки?