Гнездо Большой птицы

– Да я вообще под другим крылом хожу. – Лосток вскинулся, но руки его даже не дернулись в сторону защитных артефактов на запястьях.

– Ты ко мне пришел, – процедил Крыло. – Помнишь?

– Помню, но мы не так договаривались.

– Я буду решать, как мы договорились! – завизжал Крыло, повернулся в гиганту. – Убей его. Это тупое перо забыло свое место.

Южанин замешкался с сомнением взглянул на Крыло. Воздух будто сгустился возле тщедушной фигуры Крыла. Темные щупальца отделились и медленно заскользили в воздухе к каждому из них.

– Я сказал, убей его.

Гигант тяжело вздохнул, послушно навел пистолет на Лостока.

Все чувства Кушена обострились. Свет ламп разломился на сотни тонких проволочек, почти изящная линия ствола налилась черной яркостью, серебристые линии стекали по его ручке. Оглушительный хлопок разорвал воздух, дуло выплюнуло вспышку пламени, и, прочертив пульсирующую линию в воздухе, пуля пронзила грудь Лостока. Вторая пуля прошла насквозь голову. Кораллово-красная кровь вспенилась, рассыпалась градом капель по молочно-белым стенам бункера.

И этот неестественно-яркий цвет будет преследовать Кушена еще долгие-долгие годы.

***

Белая громада университета нависает над его головой. Кушен быстро оглядывается и забегает в здание. Доска объявлений в главном холле, здесь уже толпится уйма людей. Кушен отходит в сторону, чтобы не сталкиваться ни с кем локтями. После встречи с Крылом он вообще с трудом принимает прикосновения к себе. Они пугают его, а собственный испуг злит, и кажется, будто в груди нарастает огненный комок, готовый спалить любого оказавшегося рядом.

– Привет, – неожиданно слышит он возле уха. Кушен дергается, резко оборачивается и натыкается на солнечные блики в стеклах очков, золотистые искры на длинных распущенных волосах. Он судорожно вздыхает.

– Привет, – отвечает он.

За спиной девушки стоит вторая: та самая робкая богатая толстушка, только сейчас она выглядит немного не так, как в прошлый раз. Правда, это было так давно, что Кушен не уверен в своих воспоминаниях, и не может точно уловить, что же поменялось.

Толстушка улыбается ему. Он неловко улыбается в ответ.

– Кушен, верно? – уточняет та, что в очках.

– Да, а ты?.. – тянет он.

– Розмарин, – подсказывает она. – А это Романна. Ты забыл как нас зовут?

– Так вышло, – огрызается Кушен. – У меня были вещи поважнее, которые нужно запомнить.

– Бывает. – Розмарин улыбается, но улыбка не касается ее глаз.

– Прости, – неожиданно для самого себя извиняется Кушен. – У меня тяжелые времена.

Девушка ничего не говорит, только сочувственно прикасается к его плечу, и это касание не пугает его. Огонь в груди медленно гаснет.

– Тебе удалось поступить? – включается в разговор толстушка.

– Пока еще не смотрел, – мрачно отвечает Кушен.

– Пойдем. – Розмарин подхватывает его под руку, а Романна идет за ними, прикрывая спину от случайных толчков.

Белые листы пестрят именами. Кушену приходится прищуриться, чтобы разобрать разбегающиеся буквы. Имена, имена, имена… Вот оно.

Кушен Малрост. На шестнадцатом месте.

– Идемте. – Розмарин снова направляет их, только в этот раз к выходу.

Но на крыльце из яркого солнечного света выходит тот самый черный гигант, что отвез его в тот ад, где убили Лостока. Гигант почтительно кланяется девушкам, но не сводит с него сочувственного взгляда.

– Пора? – глупо спрашивает Кушен.

– Да. – Южанин кивает головой в сторону ворот, где стоит та самая машина.

На макушку будто вылили стылой воды с острыми крошками льда. Кушен не видит ничего вокруг, только ржавую бахрому на арках и зеленоватую проститутку на капоте.

– Уберите это отсюда, – доносится до него голос Романны. Она спокойна, но слова звучат властно и немного сердито.

– Конечно, госпожа, – отвечает южанин и снова кланяется. – Мы уже уходим.

Руки Кушена касаются девичьи пальцы. Он сжимает ладонь – в кожу впивается острая грань самоцвета, тонкий ободок кольца холодит. Он незаметно надевает кольцо, не задавая вопросов, вообще не подавая вида, что что-то произошло.

– Кушен! – окликает его Романна.

Он оборачивается через плечо.

– Поздравляю, ты поступил! – Она приподнимает сжатый кулак, будто в жесте поддержки, но теперь Кушен чувствует себя намного спокойнее и сердце не заходится в груди, как полоумное. Он прекрасно понял ее послание: достаточно сжать кулак и тогда…

Что тогда?

Ну… будет круто, если никто, включая его, не умрет.

Глава 5. Движение

До совместного ужина с Розмарин так и не доходит. Когда Ромаша пытается узнать у отца, где и когда он хотел бы провести встречу, тот только морщится, холодно смотрит на нее и резко отвечает, что у него есть более важные дела, чем подтирать дочери нос.

Точнее, его слова звучат так:

– Романна, у меня нет времени на твои глупости. Разбирайся со своей подругой сама. И прекрати ныть и мямлить! Я сказал, что не смогу, это значит, что я не смогу. Уже давно пора понять – ты достаточно взрослая, чтобы самой нести ответственность за свои поступки.

И Ромаша с радостью поверила бы в это, если бы не опыт. Вечная присказка отца о том, какая она взрослая и как должна нести ответственность. Вечный упрек, в беспомощности, хотя любое действие вне его контроля кончается наказанием. Иногда просто словесной поркой, иногда ее запирают в комнате, а иногда ледяной взгляд отца становится багрово-красным и тогда… Тогда спасала мама.

Ромаша возвращается к себе в комнату подавленная. В очередной раз берет трубку и набирает Розмарин, но не может самой себе ответить на вопрос зачем: сообщить о сорвавшейся встрече или самой утешиться?

Розмарин чутко слушает ее сбивчивый шепот, отчего кажется, будто слова имеют хоть какую-то силу и сама Ромаша не пустышка, дешевая разменная монета в политических играх отца, где в итоге ее единственное место – рядом с каким-то толстосумом или сынком родовитого семейства.

– Ты расстроена? – спрашивает Розмарин.

От ее теплого тона по телу разливается сладость – будто ирисок наглоталась.

– Очень, – выдавливает Ромаша.

Откровенность, совсем не свойственная ей, будто приоткрывает что-то внутри. К горлу подступают слезы, в глазах предательски щиплет, словно в воздухе – взвесь жгучего перца и кардамона.

– Как ты обычно встряхиваешься?

– Что? – переспрашивает Ромаша.

Ей кажется, она неправильно расслышала Розмарин. Прежде ей не доводилось слышать выражение «встряхнуться». Оно почему-то напоминает ей котенка, широко зевающего и встряхивающего пушистой шерсткой.

– Как ты спускаешь пар? – делает вторую попытку Розмарин.

Ромаша задумывается, но единственное, что возникает в голове – образы еды: сочные ломти арбуза, истекающие соком; горячая булочка, покрытая засахаренной медовой корочкой с гранулами дробленых орехов; мелкие кругляшки сушеного мяса…

– Ем, – честно отвечает она.

Розмарин хмыкает, но Ромаша ясно слышит, какой печалью пропитан этот звук, и ей тоже становится грустно. Будто все эти вкусные вещи – неправильно. И она сама – неправильная.

– Думаю, ты хорошо разбираешься в кулинарии, но у меня есть способ получше, – мягко произносит Розмарин. Все внутри Ромаши стягивается жгутом перевязанных луковиц. – Я заеду за тобой через полчаса.

Подруга замолкает, дожидаясь ответа.

Подруга?

Ромаша робко смотрит на затягивающийся ночью город. Дымка дневного жара еще висит, горячие белые камни полны солнечного света, но темное непроглядно-пустое холодное небо медленно опускается вниз, накрывая Янталик, словно крышка полную кастрюлю супа.

– Сейчас? – с сомнением переспрашивает Ромаша.

Ей, наверное, стоит обеспокоиться тем, что отец сейчас сидит у себя в кабинете и может заметить, если она уйдет. Но…

Неожиданно робость сминается чем-то другим. Чем-то очень горячим.

Но отец ей уже сказал об ответственности, которую она сама несет за свои поступки.

В груди разгорается огонь ярости и дерзости.

– Хорошо, я буду тебя ждать.

Ромаша уверенно кладет трубку и идет в гардеробную.

У нее не так много темных вещей – раньше гардеробом занималась мама – но что-то все равно находится: старый свитер, который с трудом на нее налезает, но быстро растягивается от нескольких движений, спортивные штаны и черные осенние полуботинки (температура уверенно падает меньше десяти градусов, так что Ромаша не боится перегреться). Она с сомнением смотрит на юбку, но в итоге оставляет ее на вешалке. Черный шарф прячет белые волосы. Теперь в ней мало кто сможет опознать женщину: она слишком крупная и бесформенная.

Розмарин уже ждет ее у выхода из проулка. Хмыкает, глядя на нахмуренные брови и упрямо закушенную губу, и протягивает шлем.

С воем мотоцикл срывается с места.

***

Они едут чуть больше четверти часа: за спиной уже остался и исторический центр, и дорогие жилые многоэтажки, и деловые кварталы. По бокам начинаются темные коробки складов. Розмарин останавливается у одного из них, мало отличающегося от всех остальных.

Вместе с ночным холодом в Ромашу пробирается неуверенность: она задумывается, что ответственность за свои поступки может означать смерть в заброшенных складах, ведь ей ничего толком не известно о Розмарин.

Словно услышав ее мысли, та весело улыбается. Прозрачно-голубые глаза горят, волосы зачесаны в высокий хвост, обнажая бритые виски и изящный изгиб шеи в высоком воротнике кожаной куртки. Кажется, на ушах вообще нет места без сережек, еще одна поблескивает в носу.

– Держи. – Розмарин кидает ей небольшой мешочек. На ладонь Ромаше падает комплект сережек-гвоздиков в виде крохотных квадратов. В них поблескивают черные агаты.

– Я не могу снять свои серьги, – краснеет Ромаша. – Это не безопасно.

– Не бойся, – отвечает Розмарин, подхватывает одну из сережек и подносит к ее уху. Что-то тихо щекочет мочку и щелкает. Сережка остается в ухе. Ромаша послушно повторяет за подругой и, только когда оба украшения на ней, догадывается спросить:

– А зачем это?

– Теперь никто не запомнит, как именно мы выглядели, – поясняет Розмарин.

– Зачем? – настойчиво повторяет Ромаша, хотя, конечно, понимает разумность этого.

Она никогда не решилась бы так разговаривать с отцом. Наверное, поэтому все вопросы приходят в голову уже после того, как она совершает поступок. Ей не стыдно, но ее начинают покалывать тревога и что-то отдаленно напоминающее голод – тянущее чувство нереальности, словно она не участвует, просто наблюдает со стороны.

– Не бойся. – И не сказав больше ни слова, Розмарин обхватывает ее ладонь и тянет за собой.

Ромаша не сопротивляется.

Они проскальзывают в черное нутро склада. Темнота рассеивается, но света нет, и Ромаша осознает, что у сережек намного больше функций, чем сказала Розмарин: похоже, они как-то помогали видеть в темноте. Ромаша пытается припомнить, было ли что-то о таких свойствах флого-агата в конспектах, которые они писали с мамой почти год назад. По сердцу проходит дрожь, и Ромаша снова фокусируется на окружающем.

Воздух душный и тяжелый, неясный едкий мерзкий запах заполняет ее нос, но Ромаша не может распознать его источник. Пол завален какими-то тряпками, на стенах кляксы пятен, от потолка тянутся сырые подтеки – все это может быть источником запаха.

Но Розмарин это как будто вообще не беспокоит. Она присаживается и запускает руку прямо в тряпье. Поднимается деревянная крышка хода. Из лаза несет сигаретным дымом, алкоголем, потом, кровью и… тем самым, от чего глаза начинают слезиться.

Розмарин уверенно спускается.

Ее прозрачный взгляд словно искрится, когда она оглядывается на Ромашу. Видимо, это приглашение. Ромаша не знает, хочется ли ей спускаться туда. Но чего ей точно не хочется – остаться тут в одиночестве. В конце концов, они ведь уже здесь. Она ведь уже согласилась приехать.

Ромаша снова вспоминает про ответственность, и в этот раз мысль вызывает только уже знакомый, но все еще непривычный горячий огонек ярости и дерзости.

Ты ведь этого хотел, отец.

К запаху примешиваются тихие басы и едкая мелодия с южных островов. Раздаются крики то ли злости, то ли азарта. От них волнами по коже разбегаются мурашки, а по крови расходятся пузырьки газировки, опускаясь в желудок тяжелым комком. Ромаше хочется поежиться в этом смрадном сумраке, но она только крепче сжимает челюсть. Она приняла решение, она примет все его последствия.

Розмарин уверенно идет на мерцающий свет. Он вспыхивает разными цветами порой так ярко, что перед глазами начинают плыть круги. Ромаша старается не отставать от подруги, но она никогда не ходила много или быстро, поэтому дыхание сбивается.

Розмарин останавливается и оглядывается на нее. На ее лице вновь спокойствие, но в глубине глаз и легком изломе губ Ромаша видит предвкушение, безудержный восторг, как там, на дамбе, где у них будто выросли крылья. Ромаша не может сдержать широкой улыбки в ответ, хоть та и кажется еще более непривычной, более тесной, чем бесстрашие злости. Вокруг слишком много всего и голова начинает немного кружиться, хотя самое важное там – в дымном грохочущем полумраке, ослепляющем неоновыми неестественно яркими огнями.

Розмарин распахивает дверь. На мгновение Ромаша застывает, затем набирает полную грудь звенящего воздуха – с благодарностью чувствует сильное рукопожатие подруги – и они шагают внутрь вместе.

***

Они оказываются в просторном помещении, заполненном людьми. Люди кричат, колышутся в едином порыве, свет мерцает, но прямо в центр комнаты направлено два ослепительных луча прожекторов. Музыка бьет по ушам.

Ромаша с трудом может расслышать собственные мысли, по венам струится такой жгучий коктейль, что она сама никак не разберет, что же в нем. Ромаша расстеряна: слишком непривычно, слишком дико, слишком… возбуждающе.

И вряд ли отец когда-либо думал, что она может побывать в подобном месте, иначе не махнул бы на нее и ее подругу рукой, косвенно позволяя быть здесь.

Люди не расступаются перед ними, но все равно словно скользят мимо. Перед глазами возникает круглая сцена. Ее диаметр едва ли больше трех – трех с половиной метров, но даже этого как будто много, потому что в центре сцепились в клубок человеческие тела.

Осознание еще не достигло Ромаши, когда бойцы расцепились и откатились друг от друга в разные стороны. Кулаки обмотаны окровавленными бинтами, лица в кровоподтеках и ссадинах. Ромаше еще не доводилось видеть обнаженных мужчин, и ее тут же простреливает стыд и незнакомый жадный голод, от которого вздрагивают колени, в животе стягивается узел, а рот наполняется слюной.

Музыкальный ритм вторит сердечному шуму в ушах, дым распыляет по венам огонь, рев толпы вплетается в хриплое дыхание мужчин на арене. Ромаша даже не может разглядеть их толком, только видит витые взбухшие мышцы, покрытые потом и каплями крови. Адреналин кружит голову. Розмарин рядом поднимает кулак к потолку и что-то кричит, но Ромаша не может расслышать слов, только поднимает вслед за подругой кулак, и тут же из ее груди рвется яростный клич, зов крови. Один из бойцов ловит ее взгляд и криво ухмыляется. Крик из ее горла становится еще громче.

Бойцы снова сходятся. Каждый удар запускает волну рева по залу. Прожекторы не отпускают гибкие мощные фигуры, в воздухе искрится влага с их тел.

Ромаша давно не слышит себя, только чувствует, что, позволь ей кто-нибудь, она и сама вышла бы на этот ринг, и сама дралась бы до зубного крошева и вывернутых суставов.

Дралась, пока могла подняться с этого грязного пола.

Бой кончается со звоном гонга и тогда же музыка несколько утихает. На сцену выбирается тощий мужчина, увешенный золотыми цепями, как праздничный аист на день осеннего равноденствия.

– Н-да… – хрипло тянет он в микрофон. Даже дым, кажется, немного рассеивается от звуков дурно настроенной аппаратуры. – Давно уже такого не было, чтобы бойцы не уложились во время. Ну… вы знаете правила?

Толпа одобрительно ревет. Ромаша на мгновение теряется: у этого еще и правила есть?

– Отлично. – На скуластом желтом лице расплывается широкая улыбка. – Заканчиваем бой ничьей?

Люди вокруг разражаются гневными криками и улюлюканьем.

– Бьемся до потери сознания?

И снова по толпе проходит рев, только в этот раз одобрения.

– Отлично! Бой, до нокаута. Господа, не мне вам объяснять, чего мы от вас ждем. – Распорядитель в притворном уважении кивает бойцам и спрыгивает с арены.

Снова звенит гонг.

Это… красиво. В горячей ярости драки Ромаша видит такую свободу, которую ей не дала даже поездка по дамбе. Эти люди – те, кем хотят быть. Они дерутся не ради высокой цели, а просто чтобы заработать денег. Эта честность развязывает им руки, лишает стыда…

Наверное, Ромаша им даже завидует.

Когда бой кончается, Розмарин утягивает Ромашу в угол, чтобы остальные их не затоптали.

Женщин среди зрителей почти нет, а те, что есть, явно торгуют своим телом. Их одежду и одеждой не назвать: лоскуты ткани на бедрах, золоченные диски, прикрывающие соски. Но Ромаша не отводит взгляд. Вероятно, после боя она вообще больше не будет ничего стесняться – так сильно в ней еще кипит адреналин. Ромаша только теряется в догадках, как эти женщины не мерзнут.

Зал постепенно пустеет, но музыка все еще играет, хоть и значительно тише.

– Это не конец, – говорит ей Розмарин. Ромаша читает слова по губам, ей сложно разобрать человеческую речь после долгого крика. – Сегодня еще несколько бойцов выступает.

– Я хочу так же, – выпаливает Ромаша и тут же испуганно сжимается – она слишком громко и прямо сказала о своих желаниях.

На разгоряченном лице Розмарин медленно проступает улыбка.

– Так же не получится, но есть одно место… – Ее глаза вспыхивают, словно льдинки, подхватившие солнечный свет.

Плечи Ромаши распрямляются, грудь наполняет надежда.

– Поехали, – смело говорит она.

И внутри все поет и звенит в унисон с дикой южной музыкой.

***

Склады остаются за спиной. Мотоцикл двигается в противоположную сторону, забирая куда-то вглубь делового района.

Голова немного кружится, и Ромаша прижимается к спине Розмарин, подпитываясь ее силой и спокойствием. Даже если отец никогда не выпустит ее из дома, этот вечер он не сможет у нее отобрать. Он не сможет отобрать у нее этот огонь, все еще струящийся в жилах.

Розмарин паркуется у одного из бизнес-центров. Таких высоких нет в жилых кварталах – этажей двадцать-двадцать пять, но и с Башней он не поспорит, конечно. Панорамные окна отражают плоские кругляши света уличных фонарей. Ровную площадку входа окружает полоса чахлых деревцев. Где-то в небесной тьме светится название бизнес-центра, но Ромаше лень поднимать голову и вчитываться, она просто следует за подругой к служебному входу – едва заметной стеклянной двери.

Та послушно открывается, и девушки быстро заходят в холл. Ромаша не успевает оглядеться, потому что Розмарин уже перепрыгнула турникеты и направляется к лифту. Краем глаза Ромаша улавливает движение у стойки охраны, но ее никто не останавливает, и она неловко протискивается следом за подругой.

Загорается табло с номером этажа, раскрывается кабина лифта. Свет неприятно режет глаза. Розмарин уверенно нажимает кнопку минус первого этажа. Ромаше впервые за вечер представляется возможность оглядеть Розмарин целиком – вокруг слишком обычно и скучно, чтобы обращать внимание на что-то другое. Девушка в широких черных штанах, стянутых у лодыжек резинкой, на ногах тяжелые ботинки, вызывающие мысли о солдатах и стражах, торс прикрывает кожаная куртка с толстыми подкладками у плеч и локтей. На лице отстраненное выражение.

Интересно, о чем она думает?

В голове легко и одновременно шумно, к горлу подкатывает тошнота, и Ромаша сглатывает наполнившую рот слюну.