Я видел волка

Интерьер комнаты составляли стол со рваной скатертью, гудящий холодильник, пыльный телевизор и диван, старый диван с узорчатым пледом, прожжённым в нескольких местах золой. В помещении пахло куревом. Сигаретный дым переливался в воздухе, то закручиваясь в спираль, то выпрямляясь, то сбиваясь в маленькие облака.

Ловитин подошёл к зеркалу. Кожа лица побледнела, мешки под глазами взбухли и посинели. «Права Ева. Неважный вид у тебя Ловитин», ‒ подумал следователь.

Чайник щёлкнул. Ловитин залил кофе кипятком. Стенка стакана затуманилась и треснула. Вода вылилась на стол. «Чтоб тебя!» Зазвонил телефон в кабинете. «Как всегда!» Ловитин вернулся к рабочему столу и снял трубку. Руководитель: «Зайди». Ловитин посмотрел на настенные часы: девять вечера. «Плохо», ‒ поразмышлял он.

У Руководителя на кожаном диване сидела Соня Краевская. Она скрывала улыбку за пышными волосами, но выходило неважно. Соня любовалась красными туфлями на шпильке, скрестив ноги в коленях и описывая свободной стопой круги в воздухе. Элегантно. Ловитин заметил шмат пережёванной жвачки на подошве туфли и ухмыльнулся: «Совсем неэлегантно».

Руководитель рассказал Ловитину о задержании полицейского наркоторговца. Дежурный следователь Федосов на выезде. Ловитин остаток монолога не слушал, поняв, к чему ведёт Руководитель. Он наблюдал за Краевской − она заменяет Федосова при его занятости. Это её дело. Девичье лицо всё расползалось в ухмылке, а Руководитель всё активнее открывал рот и щедро жестикулировал. Описанный этюд пробудил воспоминания из глубокого детства, когда следователя Ловитина ‒ светловолосого мальчугана, самого низкого в классе ‒ звали просто Гришка. Воспоминания относились к тому возрасту, когда маскулинность и феминность ‒ очередные незнакомые слова, а девочки соревнуются в силе с мальчиками. Одна из одноклассниц допекала Гришку: то толкнёт, то заберёт ранец, то кинет в него что-нибудь. Однажды Гришка не сдержался и ответил обидчице кулаком по носу. Девочка чуть не погибла от потери крови ‒ так судачила ребятня. В тот вечер отец отхлестал Гришку ремнём; он всю неделю не мог нормально сидеть и навсегда потерял желание конфликтовать с женщинами.

Ловитин не возмущался такого рода несправедливости и подобные случаи учащались.

И в этот раз он не отреагировал.

В ожидании оперативников с задержанным полицейским Ловитин вернулся к изучению дела Галонской.

Выдержки из протокола допроса свидетеля Лагшмивары Фин-Фейербах:

«Я проживаю в доме 2Б по улице Северной. Живу с мужем около пяти лет и знакома со многими соседями. Работаю парикмахером в городе. Смена с 8:00 по 17:00, обед с 12:00 по 13:00. Суббота и воскресенье выходные…

Вопрос следователя: Вы знакомы с Гертрудой Галонской?

Ответ: Нет, с Гертрудой я не общалась. Она любила уединение, разговорам предпочитала телевизор. Я редко её встречала вне дома.

Вопрос следователя: Опишите, как у вас прошли 19 и 20 декабря?  

Ответ: Работала. Ночью спала»…

Ловитин задумался. Он достал из верхнего ящика стола альбом в красном твёрдом переплёте. Пролистал исписанные страницы, примерно в середине сделал следующие записи:

Убийство Галонской Г.

Допросить Фин-Фейербах. (Лжёт?)

Зазвонил мобильник. Ловитин посмотрел на дисплей: «Ева». Принял вызов.

− Алло.

− Ты едешь?

− Нет.

− Почему?

− Работаю.

− Поужинаем вместе?

− Не знаю.

− Постарайся скорее.

− Попробую.

Вздох.

Гудки.

…

Ловитин взглянул на часы: десять ночи. Оперативников нет. Он позвонил в уголовный розыск. «Едем», ‒ ответили в трубку.

Ловитин отложил записную книжку. Он задержал взгляд на кипе бумаги на краю стола. Ворох из разных документов покрывала фототаблица ‒ электронные фотографии на офисной бумаге с места происшествия. На снимках улица и дома района, где обнаружен труп в костюме Деда Мороза. Ничего особенного. Ловитин одёрнул себя и вернулся к делу Галонской.

Выдержки из протокола допроса свидетеля Соболенской Наты Адиевной:

«… Проживаю я в доме 4А по улице Северной. Я пенсионерка, не работаю. Мне известно, что в доме 2А нашли труп девушки. Я не знаю, что произошло, и кто проживал в том доме. В те дни всё было тихо».

Раздался стук. В кабинет вошли Юрасов, Симонов и сутулый худой мужчина с гематомой на глазу. Руки Юрасова и задержанного сковывали наручники.

Пошла работа. Пальцы на клавиатуре. Допросы. Споры. Кофе. Зевки. Пальцы на глазах. Шумный адвокат. Вдох. Выдох. Пальцы на висках.

В час ночи кабинет следователя опустел, а местный изолятор пополнился горе-полицейским. Ловитин скрепил испечённые документы и послал их в горнило сейфа. Надел пальто.

Ловитин выключил монитор, наклонился, протянул руку под стол к сетевому фильтру. Вновь глаза остановились на том же месте, на стопке бумаги. Ловитин взял фототаблицу. Он посмотрел внимательнее, не понимая привлекательность снимка. На фотографии улочка, та, на которую пристально смотрели труповозщики и на которой полицейский видел подозрительного мужчину. В кадр попали уличные фонари и дома, всё покрыто белой, снежной дымкой. Вдруг следователь остолбенел. Кровь прильнула к голове. На заднем плане фотографии у фонаря застыл человеческий силуэт. За ними кто-то наблюдал. Человек затенён, невозможно составить даже примерные представления о его телосложении. Кто ты?

Ловитин не меньше пяти минут провёл в оцепенении. Опомнившись, он кинул фототаблицу в сейф и направился домой. Долго Ловитин думал о чёрном человеке. Образ незнакомца не покидал его всю дорогу, и в ду́ше, и в туалете, и когда он чистил зубы, и за одиноким ужином.

Мысли о работе рассеялись в комнате. На двуспальной кровати, застеленной белой хлопковой простынёю с пуховым одеялом, спала Ева. Под рукой лежали нитки и пяльцы. Ловитин убрал набор для шитья и лёг рядом. Улыбнулся, вспомнив, как в детстве его кулак угодил в лицо девочке, которая, став взрослой красивой девушкой, приняла предложение и стала его ингредиентом от пустоты. Испытав чувство вины, он поцеловал её в плечо и позволил векам опуститься.

Уголовный розыск

За столом, в кожаном коричневом кресле лежал Борис Коляда. Он посасывал карамельку и громко чмокал. Круглая, большая голова едва выглядывала из-за стола. Если представить уродливого мужчину, не с паталогическим уродством, обычного мужчину, черты лица которого огрубели настолько, что нос превратился в бесформенный выступ, губы утратили свежесть и сравнялись цветом с кожей, которая покрылась коркой и морщины на ней выглядели как трещины в каменной стене, ‒ то получится Борис Коляда. Руки Бориса, покрытые чёрными толстыми волосами, переплетались на животе пальцами. Оделся он по киношному: туфли из искусственной крокодиловой кожи, красная рубашка в крупную клетку и с закатанными рукавами, неуместные подтяжки.

Кабинет по размерам больше подходил для туалетной комнаты, чем для рабочего места начальника. Мебель и другие предметы прижало друг к другу стенами. В помещение втиснулись: шкаф с обвисшими створками, письменный стол, кресло, компьютер с громоздким, старым монитором, стопка кодексов прошлого столетия, флаг СССР на шпиле, бюст Дзержинского, книжная полка, заставленная пустыми бутылками, две гантели в углу и бейсбольная бита. Коляда раз в три дня пил водку, реже упражнялся с гантелями, но в бейсбол не играл.

У стены напротив Бориса сидели оперуполномоченные уголовного розыска: Юрасов, Симонов, Топало и Дятлов. Каждый из них предварительно принёс по стулу. Юрасову не нашлось места в кабинете, и он расположился в дверном проёме. Оперативники сидели вплотную, словно птицы на ветке в холодный день. В руках лежали блокноты.

‒ Ну, ‒ сказал Борис, проглотив остатки карамельки, ‒ что молчим?

Юрасов заворошил листами блокнота, приготавливаясь записывать указания начальства.

‒ Вчера арестовали коллегу, бывшего товарища, будь он неладен ‒ продолжил Коляда. ‒ А кто задержал? Правильно. Верные братья по оружию. Взаправду сказать, я ещё в этом кресле потому, что мы сами и задержали этого… как его… выродка. Напомните, с какого он района?.. Что молчишь Дятлов, ты с ним работал? Может, и ты употребляешь вечерами? Поэтому всегда такой заторможенный.

Юрасов не нарочно улыбнулся.

‒ А ты чего? ‒ спросил Борис.

‒ Извините, ‒ ответил Юрасов.

‒ Извиняться вздумал! Ты кто такой? Работаешь всего два дня и…

‒ Месяц, ‒ перебил Юрасов.

‒ Язык отрежь себе, пока я тебе лицо битой не размазал, ‒ выкрикнул Борис.

‒ Вряд ли получится, ‒ возразил Юрасов.

‒ Что? Вон из кабинета! Топай отсюда, ‒ кричал Борис, высунувшись из-за стола. ‒ К вечеру жду рапорт об увольнении, ‒ крикнул он вслед уходящему сотруднику.

‒ Дегенерат! Грязный щенок! ‒ продолжал ругаться в воздух Борис, переводя дыхание и, пытаясь отыскать папиросы в ящике стола. ‒ Перечить вздумал. Ну, я ему… Напросился.

Он заткнул пробоину папиросой и успокоился. Дым заполнил помещение.

‒ Так, а вы чего тут?

‒ Вызывали, ‒ ответил Симонов и скромно пожал плечами.

‒ Вызывают проституток. Ты проститутка?

‒ Нет.

‒ Зачем ты мне тогда нужен? ‒ спросил Борис. ‒ Иди лучше дверь в туалете сделай, а то отвалится! И уродца – коллегу возьми! Кто ещё хочет сказать? ‒ спросил Борис после того, как Симонов вышел из кабинета.

‒ Хорошо, ‒ продолжил он, ‒ остались здравомыслящие люди, да и просторнее стало. У нас не раскрытое убийство. Как её… баба эта… Гонская… Галанская? Обсудим, что имеем? Да, Топало, так как ты в отпуск собираешься, я Дятлова из района вытащил. Он по этому делу уже работает, а в курс других дел надо его ввести.

Топало одобрительно кивнул.

− Дятлов, что у нас по делу? – спросил Коляда.

‒ Людей опрашиваем. Все про волка говорят, какое-то общее помешательство.

‒ Волк? ‒ переспросил Коляда.

‒ Люди вой ночами слышат, говорят: кто волка увидит, тому смерть.

‒ Зачем ты мне сказки пересказываешь? ‒ спросил Коляда. ‒ Давай по делу?

‒ Осведомители молчат. Обнаружили видеокамеру на одном из домов по улице, где совершено убийство. К завтрашнему вечеру отработаем видео. Есть ещё один подозрительный тип, в больнице лежит с отравлением, говорит, что ничего не помнит, ни кто он, ни откуда. А главное, у него нет папиллярных узоров на пальцах. Впервые такое вижу. Врачи сказали, что это у него либо результат операции, либо травмы. Возможно, он обычный бродяга, но на вид жуткий тип. Проверим его получше.

‒ Давайте, давайте. Об этом следователям ни слова. Дело Ловитину передали, пусть сосунок помучается. Как меня достали эти молокососы, которые ещё преступников толком не видели, а корчат из себя Шерлока Холмса. На поручения его не отвечать. Ясно?

‒ Ясно, ‒ отозвались оперативники.

‒ Хорошо, ‒ Борис выпустил кольцо дыма, ‒ поезжайте сегодня на место, опрашивайте всех, кого увидите. Берите у них контактные данные, устанавливайте личность. Время на составление объяснений не тратьте, главное ‒ зацепиться за что-нибудь. Оформите по итогу рапортом. Тех, кто подозрительно себя ведёт в отдел и хорошенько отрабатывать, − Борис покосился на биту, прохрустел пальцами и добавил: − Всё, за работу.

Полицейские поволокли за собой деревянные стулья. Острые края металлических ножек проскользнули по паркету, который давно потерял последний слой лака. На полу остались рубцы, затерявшиеся среди тысячи других царапин.

‒ Дятлов! Задержись.

Сотрудник вернулся на прежнее место.

‒ Если видео не даст результата, ‒ начал Борис, ‒ а опросы не помогут, если не раскроем… в общем, нам это дело нужно как воздух. И для статистики, и чтобы в Москву не ехать на заслушивание. До конца года его раскрыть надо любыми средствами. Понимаешь?

Кивок.

‒ Если благодаря тебе год по показателям хорошо закроем, я этого не забуду. Топало после отпуска увольняться планирует. Себя хорошо проявишь ‒ переведём на место Топало. Зачем деятельному оперу в районе пропадать?

Глаза Дятлова заблестели. Борис хорошо знал такой взгляд. Он наблюдал его на лицах жены и двух дочерей-подростков перед покупкой дорогостоящего наряда или, когда они завладевали его кошельком.

‒ Да, да, ‒ сказал Борис, ‒ Ты правильно понял.

– Раскроем, обязательно раскроем, – отчеканил Дятлов.

Допрос Лагшмивары Фин-Фейербах

– Алло, – сказал Ловитин.

– Григорий Владимирович, к вам дама, – раздался в телефонной трубке голос полицейского с пункта охраны.

– Семён Степанович, что за дама, конкретнее?

– Симпатичная. В шубе чёрной и в берете таком красивом – красном.

– Я не об этом. Как её зовут?

– Не скажу. Больно чудное имя у неё. В журнале записал, но и на бумаге не разберу.

– Фин-Фейербах?

– Не понял!

– Семён Степанович, фамилия её Фин-Фейербах?

– А! Да, да, точно. Фин-Фейепах, прости господи. Пропустить?

– Нет. Скажите, что придётся подождать. Я занят.

– Ладненько.

– Станет нервничать или уйти вздумает − звоните.

– Григорий Владимирович?

– Да.

– Как совещание прошло? Я видел, как следователи из кабинета руководителя выходили, поникшие, словно на панихиде.

– Всё хорошо, Семён Степанович, совещание на то и совещание.

– Ну-ну. Ещё чего спросить хотел: новостей, убийств каких-нибудь не случалось?

– Семён Степанович, работать надо.

– Ладненько, ладненько, не отвлекаю. Трудитесь и ни о чём не переживайте. Если что – звоню.

Ловитин положил трубку. Действительно, совещание прошло неважно. Руководитель давил на него и требовал раскрытия убийства Галонской. Следователь не спешил выходить к Фин-Фейербах, он подготовил необходимые поручения по делу и лишь спустя полчаса вышел к свидетелю. Фин-Фейербах в ожидании дошла до той кондиции, что хотела наброситься на следователя со словами возмущения, но после слов извинений Ловитина успокоилась и даже приветливо улыбнулась. Несмотря на это, при допросе она неохотно заходила в зону открытого общения. Трудный свидетель. Она замыкалась и увиливала от ответов, не подозревая, что допрос начался до её прихода. Следователь поручил Юрасову проследить утром за Фин-Фейербах и теперь располагал кое-какой информацией о её жизни. Эти сведения он намеревался использовать при первом подходящем случае.

– Так вы были знакомы с Гертрудой Галонской? – в очередной раз спросил Ловитин.

– Нет, – настаивала Фин-Фейербах.

– В предыдущем допросе вы говорили иначе. Я же вас предупредил, что за дачу ложных показаний грозит уголовная ответственность.

Фин-Фейербах заёрзала на стуле и только сейчас сняла головной убор. Ловитин в-первую очередь обратил внимание на ярко-красный берет Фин-Фейербах. Вернее, не столько на берет, сколько на его сочетание с ярко-красным цветом губ женщины и такого же цвета перчатками. Одежду и обувь к красному берету, губам и перчаткам Фин-Фейербах подобрала чёрную: шубу, сапоги, платье.

– Это не давление? – спросила она голосом, готовым перейти на дрожь.

С демонстративно спокойным видом Фин-Фейербах поставила чёрную сумочку рядом на стул, сверху положила берет и перчатки. После она пригладила чёрные, вьющиеся волосы и расстегнула пуговицы норковой шубы.

– Разве может быть давление законом? Впрочем, вы вправе пожаловаться прокурору, но после допроса. Сейчас я хочу лишь оградить вас от уголовной ответственности, ведь то, что вы делаете, запрещено законом.

– Что же я делаю?

– Лжёте. Ваши показания разнятся с предыдущими. Тогда или сейчас вы солгали. А может и тогда, и сейчас, – Ловитин запнулся, подстраивая в мыслях имеющиеся сведения о Фин-Фейербах. – Я обращаю внимание, – продолжил следователь, – вы лжёте не подруге Нине, с которой сегодня встретились в продуктовом на улице Победы, не знакомой Алине, которая делала вам маникюр, вы лжёте мне, а я представитель власти. Следовательно, вы лжёте государству.

Фин-Фейербах залилась краской.

– Вы следили за мной?

– Я на вашем месте подумал бы о другом. Если я знаю такие мелочи, неужели мне неизвестно о вашем знакомстве с Галонской?

– Если вы всё знаете, зачем меня спрашиваете?

– Таков закон. Мою осведомлённость к делу не прикрепишь.

Наступила тишина. Следователь позволил беспрепятственно распуститься, посаженному в сознании свидетеля, смятению. Началась игра: кто первый заговорит, тот проиграл. Не прошло и минуты, как заговорила Фин-Фейербах.

– Погодите, – сказала она, – я при первом допросе говорила то же самое. Я не поддерживала никаких отношений с погибшей.

– Совершенно не так вы говорили. Я прочту.

Лист протокола лежал перед следователем. Он прочитал.

– Ничего не понимаю, – сказала Фин-Фейербах, – в чём разница?

– Объясню: «Она любила уединение, разговорам предпочитала телевизор». Так нельзя сказать про незнакомого человека. Вы указываете на её увлечение и характеризуете, пусть и кратко, образ её жизни, не так-ли?

Снова тишина. Первой снова заговорила Фин-Фейербах.

– Я поняла, о чём вы. Я правда не знала Гертруду. Я общалась с ней примерно за неделю до того, как её обнаружили, и до этого пару раз. Мало кто хотел бы иметь такое знакомство. Думаю, вы понимаете?

– Что я должен понимать?

– Я про её деятельность.

– Про какую?

– Вы не знаете?

– Мне интересно услышать это от вас, – попытался вывернуться Ловитин.

– Я о проституции.

– Это она вам рассказала?

– Сама догадалась. Мои глаза ещё видят, а уши слышат. Она была, как это у них называется, элитной. Многие к ней захаживали, – Фин-Фейербах запнулась. – Не просите назвать имена, не скажу, не знаю, видела несколько раз, и всё.

Ловитин задумчиво промычал.

– Так что за разговор произошёл между вами? ‒ спросил он.

– Нехороший разговор. Она сказала, что боится. Будто бы с мансарды до неё доносятся странные звуки, ночами слышатся шаги в комнатах, во дворе появляются следы. Некоторые отпечатки волчьи, а другие словно оставлены копытами. Я подумала: она не в себе, таблеток наелась или выпила. Глаза стеклянные, вся трясётся. Одета она была в лёгкий халат. Видимо, в чём дома ходила в том и выбежала. Я посоветовала обратиться в полицию. Она сказала, что уже позвонила. В тот день полицейские не приезжали. Я не видела.

– Что дальше?

– Ничего. Я её чаем напоила. Она успокоилась, предположила, что ей всё чудится от бессонницы, и пошла к себе. Больше я её не видела.

– Вам известно, с кем она общалась?

– Нет.

– Кто из соседей мог с ней общаться?

– Не знаю. В десятом доме по нашей улице старик живёт необщительный – художник. Дети у него бизнесмены, приезжают на дорогих машинах, но редко. Я с ним и не здороваюсь. Сомневаюсь, что он сошёлся с Гертрудой. В восьмом доме семья Мангуш: муж Гегард и жена Лилия. Лилию я на последней неделе не видела, она бизнес-леди, могла отдыхать поехать. Гегард врач в первой Воскресенской больнице. Он странно себя ведёт, сам не свой последние дни, но с Галонской у них ничего общего. В доме 4А живёт пожилая женщина, ругается со всеми по любому поводу. Больше никого не припомню. Вообще, у нас недружелюбные соседи.

– А ваш муж?

– Что мой муж?

– Общался с Гертрудой?

– Мой муж – примерный семьянин. Вы на что-то намекаете?

– Нет-нет. Это просто вопрос.

– Мой муж много работает, – замедлив темп речи и опустив голову, сказала Фин-Фейербах, – у него нет времени на общение.

Ловитин завершил допрос. Проводив Фин-Фейербах, он встретился с Юрасовым, заглянувшим в следственный отдел, и поблагодарил того за помощь. Заодно Ловитин передал Юрасову повестки для вызова свидетелей – соседей потерпевшей. Юрасов не понял, чем помогла слежка за незнающим свидетелем, но благодарность следователя его приободрила после угроз начальства.

Ловитин решил ещё раз осмотреть дом Галонской. Он верил, что стены жилища покойницы сказали не всё.

Растерянный врач

Гегард Мангуш перенёс очередную ужасную ночь. В течение нескольких дней он хранил жуткую тайну. Говорят, у каждого скелет в шкафу. Скелет Гегарда прошлой ночью вылез. Гегард посчитал это невозможным, ведь скелеты не ходят и поэтому пытался поставить себе диагноз. Он вспоминал обрывки психиатрической литературы, оставшиеся в памяти со времён студенчества, пока шагал по территории больницы к главному входу. Он впервые опоздал на работу, из-за чего шёл быстрым шагом. Он готов был открыть секрет каждому, кто его об этом попросит, и в то же время боялся, боялся огласки, боялся последствий.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.