Иночим великанов

– А это дамы и господа, Риба, она…

Все разом как в воду опущенные смолкли, включая екнувшего и сбившегося от своей взбалмошности барона, и выбравшейся из тени Джоаль с якорем гнувшей сумкой через плечо, воочию увидел свыкающимися с ярким залом зеницами, что побледневший до полотна Нуйд сжимает указательный палец во рту, а на Рибу ополчились почти все, хоть корящими полными яда взглядами. Осекавшийся барон с последующей небывало опустившейся в ратуши гробовой тишиной, что можно было резать, чмокнув, только высунул укушенный палец, когда заметил его, и он слегка просиял, минуя набирающей волю бесноватый вид.

– Впрочем, самый вещий гость, это… – он опять не успел договорить уже умеренной после сотлевшей эйфории речью, так как опомнившийся Джоаль наперекор подал голос сам.

– Вестник из королевства, спешивший известить вас достопочтенные подданные, что – принц Симал жениться! – все затихшие сначала окончательно сбились с толку не нашедшие, что молвить с прошлой эскапады сделавших их языки деревянными. А после, одушевившись из пучины исступлённости, истово задрали бокалы, и принялись в три горла чествовать принца Симала, даже не удосужившись узнать имя невесты, и вероятность успешности спонтанного брака. В таких вопросах сея мелочь неглавная.

Спустивший сведанные мышцы округлого лица, Барон, напустив себе присутствие духа, в надлежавший форме почеломкался с несколькими гостями, которых до этого, по-видимому, избегал в своем гордом одиночестве читабельной коморки. После соблюдений прелюдий он, смахнув вновь нахлобученную показную мину, вернулся к ним. Риба все так же хмуро стояла снизу, с почти полуторным мечом в портупеи ножен, которых многих смущал, но она вцепилась в него мертвой хваткой осемью пальцев, уперев в круглую щеку, и на отрез не собиралась отпускать, воткнув его конец в пол. А длинный обвитый кожей черен с вершиной красочного эфеса, держа над зеленым челом, задевая гардой сновавшего течением бока фалд, и оборку платьев.

Нуйд Гум, вернулся из пут светского общества, подозвав и Джоаля, который успел уже столкнуться бокалами с очень развеселым седовласым испитым вельможей, без капли мышц, чьи скулы под впавшими щеками могли рубить лед. Оторвав их обоих из запруды щеголей, барон молча повел их повыше к медальонам с головами, оцепенело скалящих пасти. И на устремляющейся ввысь лестнице с деревянной балюстрадой, возвышающей лакированные поручни, они нежданно пересеклись с его женой, которая властно встала у самых перил. Догадаться, что сей была она, не имелось признаком прозорливого предсказателя.

Возрастная женщина была пышной, но весьма приятной на вид. Казалась, она умело сочетает, в себе и умеренный макияж в гериатрических целях, и молодящее синеватое платье с минимальными белыми кружевами, чтобы не увеличивать формы, а её слегка кругловатые мясистые щеки, были украшены небольшой долей румянца марафета (или действием вина). Широкая уложенная ввысь прическа под широким лоснящемся челом, сочетала несколько серебреных гребней, и в рыжих курчавых локонах то и дело, можно было приметить черты обработанного розоватого кварца, в виде частей украшений, как и в снизки на шеи. Про кричащие фестоны у корыта груди, и говорить было нечего.

Заострив вид на муже, что опять стремился слинять, но уже в более официальный кабинет, она, уперев пухлые руки в бока номинального корсета, тут же подметила.

– Из чулана на пир. С пира вспять в четыре стены? – её корящий голос все же был мягким для того который боролся с душным гамоном, но очевидно если её разозлить, он на раз мимикрирует в пискливый фальцет.

– У меня важные гости родная. Смилуйся, и пропусти. Я скоро приспею. Они не задержаться, – успокоительно через гам, вкрадчиво просительно проговорил тот с легким басом.

Хозяйка города, доискивающимися бледно-невыразительными очами, обмеряющее осмотрела гнувшего спину виконта, и после перебросив чуткость, приметила зеленую приземистую особу, и вмиг приосанившись, припомнила все злокозненные инсинуации о гоблинах нависшее в городах.

– Стало быть, ты вознамерился променять торжества, на утехи с этой мелочью? – она брезгливо ткнула кривым перстом в перстнях, в сторону уже постепенно озлобляющейся Рибы. – А он что? – уже перевела она не палец, а целую пухленькую маленькую длань, на повинно сжавшегося Джоаля, подернув круглой щекой. – Лицезреть будет, иль он твой сводник и дрожит за товар?

Но Нуйд, не успел ответить, как хотел (нейтрально и с попыткой её задобрить).

– Сии слухи выросли, из-за вашего бессилия в удовлетворении мужчин. Завистливые кошелки! – вытаращивший очи Джоаль почувствовал, что его челюсть норовит отвалиться. Жена городничего с сошедшем вон лицом растерялась настолько, что твердь под ней начала теряться, и она, едва не упав без чувств робко отступила. Нуид, воспользовавшись ситуацией, подавив разгорающейся гнев, пройдя вперед на балкон, понурившись, резко указал чете следующих, уголок по коридору, а сам, взяв утратившую выражения алебастрового-бледную жену за опавшие плечи, старался своими утешающими словами смягчить её нависшую малокровность, да сведенную от безвольного шока челюсть, что фантомно произносила слова, онемевшим языком с остеклёнными бесцветными застывшими вылупленными глазами.

Забравшись в не затворённый широкий кабинет, в котором царил бы кромешный мрак, если бы не проблески выступивших рассадой на лике подростка звезд через слегка зашторенное оконце, очнувшийся от шока виконт, тотчас наравился мягко упрекнуть вздорную девушку, от которой в четырех стенах вновь занесло пряным бадьяном.

– Не очень-то благоразумно дерзить жене городничего. Ежели ты, вестимо, не скрытая почитательница гильотины, или раскаленных щипцов, вырывающих твою грудь.

Та, теряясь где-то в отмежевавшей шумы тени лишь фыркнула, и дожидалась Гума в гордом за свою самость молчании. Кабинет в синих тонах заступающей после сумерек ночи был просторен, и на стене от стола, через скос просвета назревающей багряной радии была видна подсвеченный подол портрета, и судя по шоссам с остроносыми ботами, и скипетру – короля. Но не успели они рассмотреть книжный шкаф, как дверь на отлет отворилась, и с ней вошел и проблеск златого света с пригоршней стравленного гомона веселившейся своры снизу, вместе с шандалом в крупных руках грозный барона.

– У меня есть одна просьба Риба, – с ходу сухо начал, он, и, мягко притворив дверь задушив обертона, замер на месте, покуда слабые огни, подсвечивали бронзой его округлое сведенное лицо, в котором читалась всеми фибрами подавляемая ярость и злом блестевшие буркалы.

– Я догадываюсь какая, – вполсилы просипела она, а красная копна в такт её клюнувшей головы, подпрыгнула и опала каскадом к мыскам сапожек.

– И тем не менее. Более ни цапай меня при всех за пальцы. Это портит мое реноме, если я бездействую на такую открытую дерзновенность. А здесь такое не в почете, – он сказал все, что хотел и прошел вперед по стонущим от его грузных шагов половицам, поджигая иные дремлющие на постах свечи, что были хаотично разбросаны по комнате. По пути он мельком дошел до мрака стены и прикрыл створки киота, поцеловав косой темно-бордовый перекрестный крест на шее. И пока пространство насыщалось светом, пустившая косую ушастую тень Риба с которой не спала повинная мина при вхождении грозного барона, держа меч как опору подмываемым виной дрожащим поджилкам, решила мягко переспросить неоговоренный нюанс.

– Это то самое, что вы помышляли провещать? – её голос звучал, все так же хрипловато, но и растерянно, вместе с ввалившимися ямками на подкушенных щеках, и опустившимися как при штиле паруса ушами.

– А тебе невтерпеж жаждется иных претензий? – источая сердитый тон, искоса метая молнии их глаз в неё уточнил он через плечо, поджигая последнюю свечу на полке, возле сокрытого полумраком портрета.

Она, закусив губу под клыки, не решилась отвечать, напустив на себя, как привиделось виконту обескровленную фисташково-синею краску кожи. И когда Нуйд, закончил все обособленные дела, и грузно уселся за стул, возле стола, в обступившем освещение дюжины свечей, то ещё раз повинно покосился на сокрытый настенный киот с вязью витков скани, будто ловя от него негласный укор за привод в его обитель нелюдя. Он, будучи насупленным, и погруженный в тягостные мысли, так и не предложил им сесть.

– Я тут мнил, мы посидим и посмакуем байки, но Рибе очевидно любо, нечто иное, – вскоре с небольшим призрением скосил на неё грозные голубоватые глаза барон. – Отчего я переведу вопрос к вам виконт. Прощу, прощения забыл, как вас там… – это звучало более искреннее вне стравленной желчи, и, спустив котомку, тот участилво ответил.

– Джоаль, сударь.

– Отлично. Так вот, если соизволите сесть, то прощу, – он, сгустив реденькие брови, в полумраке указал на стул впереди себя. Поруганная гоблинка осталась стоять, отвлеченно рассматривая красное зарево всходящей радии, что особенно удачно отвратила её угнетенный вид.

– И так, – мягче продолжил барон, – вы известили мне кто вы. Но вот на кой вам солдаты и куда вы устремляетесь, смолчали. Для меня, весьма значимы такие нюансы, так как пост обязывает уточнять такие мелочи, дабы они не народились в общий холст моего безразличия.

Он закончил перебирать брылами, и вместо того, чтобы ждать ответа, передвинул недовольный взгляд на отвлеченную гоблинку, а затем на указательный палец левой кисти, у которого явственно зиял фиолетовый ореол, кровоподтёка от зубов. Риба знала, когда хотела обозначить, а когда прокусить, и её острые клыки остались вне претензий Гума.

– Я направлюсь в лирру, – лаконично и обрывисто отстегнул виконт, чувствуя казуально проносящуюся дрожь у поджилок, от общей неловкости – допроса…

– Это твоя цель бытия, или если порыть, сыщется более неотложная причина? – уже более сердито отозвался тот под огни свечей, ощетинив грубые черты сведенного лица.

– Увы, мне невмочь, поведать вам паче. Государственная тайна, – глупо развел руками Джоаль в бордовых манжетах с желтой полосой тесьмы, как тут же на стол обрушалась ладонь Барона. От силы удара и грохота, встрепенувшаяся как игла Риба, оробев выронила меч, что звоном гарды отозвался на все пространство покоев.

– А я есмь кто, ежели не представитель государства?! – Джоаль чаял устрашиться в сердцах пробасившему верзиле с выступившими по лицу жилами, но тут он как бойко протрезвел, и не от вина, которого он принял лишь пинту. Нет, он понял границу своей власти, и наконец помянул, как к нему относились в замке.

– Вы мой благоверный, безусловно часть государства. Но я племянник королевы, а не захудалый посол или мозгляк гонец. Посему аль я говорю государственная тайна, следственно, она ей и остаётся. Настоятельно прошу предстать своими требованиями конкретнее или я уйду. Напоминаю, у меня поручение короля, а не графа, или вздорной дочки барона, со страстным письмом полюбившемуся рыцарю.

Барон, несмотря на мгновение близкое к тому, чтобы сорваться с места и придушить высокопарного, не терявшего присутствия духа виконта своими кряжистыми руками, быстро остыл, и даже прородился на язвительную улыбку с кривыми зубами.

– Хорошо стелешь, да ещё так помпезно. Вот токмо в одном нюансе у тебя пролет.

– Слушаю? – с мнительным репеем за заколовшую шею озадаченно произнес виконт, который от фраппирующей улыбки борона, на раз растерял всякую уверенность.

– Тут встала такая дилемма. Я нежданно-негаданно уразумел, что тебя никто здесь в глаза не знает, а стало потвердеть твою августейшую особу, не может. Как ты намерен обосновать мне, что ты подлинный исполнитель воли короля? Вовсе не статус виконта меня гложет, это рефрен другого толка. Где шанс, что ты не шпик востока, кой прибыл сюда для диверсии?

Выслушав все вываленные на голову наветы, Джоаль было растерялся до потери краски холеных щек, роняя усы к щетинистому подбородку. Но враз собрался, и уколом в память изыскал нить о самом дорогом, что у него обретается, и что он хранил у сердца. Робко доставая свиток пергаментной бумаги, он вмиг неприятно обескуражил барона, который немедля ухватился за уложенные волосы, что растрепались ворсом при касании.

Печать на застывшем сургуче, не могла его провести и при таком неявном освещении. Перст Сибульта, ему забыть было невмочь, так как распоряжение, и сборы с земель приходили со свитков, на которых был брат близнец этого сургуча и вдавленной в него метке печатки – Пронзенный череп, с гардой.

Барон чьи глаза, было полезли на лоб, а уста задергались ветрогоном судороге мотая бороду, привстал на трясшихся поджилках и в силу гибкости спины почтенно откланялся.

– Право, сердечно прощу помиловать мою заносчивую глупость… Рассчитываю, что данный конфуз не понёс урона, вашей достопочтенной персоне, и благотворной миссии в целом…. Нижайше прощу о снисхождении к моей поспешной осторожности, – он казалось, толком не переменился, однако его проклюнувшиеся раболепие было тошнотворным, лицо, осунувшись, сузилось, а глазницы были недалеки, дабы освободить место от глазных яблок, подавшихся прочь из орбит.

Джоаль так устал от его перепадов его непостоянного характера, что пряча донесение просто брезгливо махнул рукой на притворную куртуазность.

– Будем. Мне приелись ваши перескоки. Я ухожу…

Он привстал, и деловито подхватил набившую оскомину сумку, схватив попутно взгляд особливо притаенной с боку Рибы, полный толи гордости, а может и уважения.

– Прощу, повремените! У нас здесь сыщутся покои для почтенных гостей из столицы. Молю, дайте мне обелить свою поспешность, выказав вам достойный прием, – он был так жалок своим угодническими мотивами, что виконт даже испытал отвращение, к подобострастию такого рослого и могучего телом целого городничего.

– Извольте не унижаться. Мы уходим в гостиницу. А завтра с утра мы покинем ваш город. Буду уповать, новых загвоздок не возникнет? – попутно замолил он, с давящим на того взором, в тени свечей и желтеющей половины надвигающейся радии.

– Нет, помилуйте, что вы. Я даже…

– Благо демиургу. Премного благодарен, – перебил его виконт, явно не выражая благодарности. – Идем Риба.

Подхватив с пола меч, она хвостиком проследовала за ним, оставив Нуйда в неловком положении у свеч, и вставшей в бледнеющем положении наползающей радии, лоснящемся на кромку стола, где возлежали его взмокшие пальцы, вцепившиеся в дерево.

Когда скрипнувшая дверца в покои открылась, и Гайт в свете сиротливой разгоняющей полумрак свечи на ближайшей тумбе, увидел очертания своего – Сира, и впадающую тень острых ушей низкорослой спутницы, он, ещё сидел, уперев спину на кромку изголовья, но уже вскоре расторопно подпрыгнул, и метнулся к ним босиком, в одной камизе.

– Вас не было так долго, я зачал мыслить вы в беде! – он не сдерживался, и его рябое лицо, пылало, как рыжая копна на голове, стирая крапинки. Но не оспины…

Риба молча часто перестукивая грязными подошвами, устало перевалилась до дальней кровати с широкими бурыми деревянными бортами с вырезанными посередине лианами, у бревенчатой на совесть законопаченной стены, броско сбросив одеяло, прыгнула на её мягкую подстилку опробовав мочи тюфяка, положив ножны обвязанные портупеей в ногах.

Пока Гайт расспрашивал Джоаля о происходящем, тот заметил, что Риба готовиться ко сну и в сей же миг прервал тираду вопросов оруженосца, выставив перед его, не смыкающимся ртом палец.

– Обожди Тощий. Лучше для начала сообщи Калибу и другим о нашем прибытии и здравии, чтобы спали спокойно. Затем ежели у меня хватит сил, я поведаю тебе наш короткий и безвкусный разговор с бароном Нуйдом, – затем у него в животе страдательно пробурчала серенада, и он помянул, что, питаясь исключительно впечатлениями, почти нечего не ел с утра, довольствуясь крохами. – И сыщи чего-нибудь пошамкать. Знаю, у тебя снедь припасена….

Тот, учтиво кивнув, и не помня себя, стуча пятками выбежал без лишних уточнений, не притворив за собой дверь, а, Джоаль под одинокую свечу, и просвет, из пробивавшей себе путь дверного проема, сбросив давивший на лоб и взмокший затылок куаф, решил украдкой уточнить.

– Мне выйти, дабы ты переоделась в интимной обстановке?

Риба кривя курносый нос, сбросила сапоги на половицы, сидя на борту, показывая свои крохотные стопы и четыре пальца свисающих с высокого для неё борта в сторону пола, а её ворсистые драпированные брюки уже были спущены до затертых зеленых коленьев, когда она раскусила суть вопроса, под полузадранными бровями.

– И ты что же то, изволишь выдворяться, покамест я тут расчехляю своё не шибко привлекательное тельце? – она сузила веки, и глянцевая от огонька свечи сапфировая полоса ещё долго не сходила с виконта, а её штаны так и оставались полуспущенными, показывая белесые панталоны.

– Если ты восхочешь… – растягивая пуговицу, окаймленного манжета уверяющее галантно отозвался Джоаль.

Подозрительной Рибе понадобилось каких-то пять секунд, дабы насытиться небольшой искушающей долей власти.

– Не-а. Мне плевать, – она окончательно спустила брюки, стискивая и рубажку, и почти абсолютно нагая (если бы не шаровары на бедрах) забралась под широченное одеяло, переложив меч у скопившей её одежду стены, к которой и повернулась. Её правое ухо с серьгами торчала как флагшток с тиной червлёной копны, и она как маленький бугорок, невзрачно лежала, не подавая вида жизни.

Опешивший от её развязности виконт, аналогично спешно улегся на едва ли такую же мягкую постилку как в его родных покоях. И отягощенный неладными думами, внезапно машинально проговорил, дабы отвести от себя евшую за шею муторность дня.

– Мирной ночи Риба.

Спустя какое-то время, он услышал короткий скабрезный ответ.

– Мирной. Но все что попробуешь в меня пихнуть – откушу.

Закатив глаза, он отвернулся, и, подавив вспыхнувшую как угли злость, в сей же нежданно миг отдался укусившему сну, не дождавшись вестей и столь желанной снеди. Первый день за пределами родных стен замка, уморил его более чем он рассчитывал…

                              10.

Клайд пробудился раньше Зибилы, и та поняла это не сразу. Она была укрыта, и как ни странно, чувствовала себя отлично. По-летнему занимающаяся анемая лучезарно брезжила, через небольшое разорённое от штор окно, и приятный протиснувшийся зной легкими покусываниями касался её утонченного сухощавого лица. Безродный уже одевал свои надраенные затертые каучуковые сапоги, и уперто не очищенную черную потрепанную куртку, которую было жизненно необходимо отмыть, от въевшейся сухой грязи, которая потрескалась, и отшелушившись стелилась на досках пола отлупливающейся скорлупой. Но он казалось, не замечал её дозволив участливой подруги, справить все прочие не потребные, по её мнению, вещи на обмывку. На куртку она вывел вето. Так же она украдкой приметила, что его волосы, которые она раньше принимала за цвет воронёного крыла, были не в тон его одежде, и даже поблескивали от света.

– Не знала, что ты светлый шатен… хотя нет, ты русый, – сонно отозвалась она, жмурясь и потягиваясь субтильным телом к лучам.

Нацепив перевязь без меча, он, стоя к ней исполосованным рубцами открытом от рубахи бледным боком спокойно ответил, по мере сил.

– Я тоже.

– Ты помыл ради меня голову? – она знала, что это не так, но хотела убедиться, теша себя кроткой грезой, некем поистине нелюбимой девушке. Жалкое и печальное зрелище.

– Ну, можно и так сказать, – развел он, руками нахлобучивая преподнесенные стираные вещи, скрывая испещренное сухопарое тело. Она присела, подобрав под себя тщедушные бедра и колени, откинув покрывало, и посмотрела на него с подозрением, сощурив изумрудно поблескивающие под человеческий разрез веки.

– Значит, до этого ты смекнул, а рот вымыть, нет?

Клайд дыхнул на ладонь и втянул, широко растворяя крылья носа, оседающие миазмы. Скривив до неузнаваемости скуластое лицо, он понял её намек, и, кивнув насупив уста, разразился сухим откровением.

– Ну… так-то я пытался протрезветь, чтобы выбить пару монет…

– У кого? – подпирая коленями более заметно носившую пересекающий алый рубец плоскую грудь, заломила та, поправляя подсвеченную челку с нечеловеческих глаз.

– Об этом я тогда не размышлял, – опять, выдав показное раскаяние, Безродный свыкаясь с постиранными и накрахмаленными штанами и чуть тронутой штопающей ниткой курткой, принялся отходить к выходу, под скрипучие отклики половиц.

– Вот так просто? – на ходу требовательно спросила Зибила, тяжелевшим с каждым словом голосом, и дергающейся индиговой жилкой на тонкой шее.

Он нарочито остановился, прервав стоны досок, и посмотрел на неё с высока, но без пренебрежения в своих серых зеницах, и добавил, на прощание.

– Я мог бы уйти, сулясь, что ворочусь и заберу тебя к новой жизни, но этого не будет. Не из-за тебя, а потому как, я такой. Как ты фискалила: нелюдимый и не ищущий привязанностей. И ты больше прочих, должна разуметь отчего. Засим, прощай.

И он выскользнул, неплотно прикрыв дверь, даже не столкнувшись взглядами напоследок. Зибила со щемящей обиды, осевшей в сердце залившись стигмой по ввалившийся от досады щекам, взбеленившись желваками, наскоро подняла с полу свой голенастый сапог и метнула его в дверь, в которой осталась щель разлуки. Дверь пришибленно затворилась, а она, откинувшись, ещё долго недвижимо пролежала слезоточиво лицезря оставшейся на столешницы у огарка мошну с монетами, со скорбной миной, и неизгладимой горестью на душе, которую не испытывала уже очень и очень давно…

Однако привыкшего к дворцовой ночной идиллии, Джоаля, пригожий сон миновал, и он просыпался в кромешной ночи с заядлой периодичностью. Но не бессонница неприютного места терзала его думы. А до неприличия раскатистый храп. Причем он то и дело в кромешной тьме, растерянно смотрел на мирно сопнувшего на боку Гайта, но тот подобно грызуну тишайше сопел через водораздел диастемы меж зубов и скривлённой носовой перегородкой, чей ансамбль на порядок уступал, тому, что он услышал с противоположного правого бока.

Риба скинув одеяла, распростершиеся на измятой простыне с набивкой соломы, выставив все открытые части тела, широко разинув клыкастый рот, храпела, как лошадь, и несколько не сбавляла темп. Ищущий исхода своей беде Джоаль пару раз, вставая на мозглый пол, напаиваясь неотъемлемым духом бадьяна от неё, накрывал гоблинку, и слышал только нечленораздельное бурчание сквозь сильно затянувший сон, а однажды даже осознанное сорвавшееся меж клыков слово, произнесенное с благоговейной интонацией – Хозяин…

Даже несмотря на то, что тот нашел это нюанс милым, дальнейший сотрясающий барабанные перепонки бравурный грохот, отскакивающей от стен, не мог его усладить, отчего он, порвав наволочку, запихнул в уши куски ткани, которые подавили половину концерта одной музыкантши, с избито зацикленным мотивом.

То-то было его удивление, когда первым, что он увидел поутру в спертых на свежесть покоях среди мириад, воспаривших во взвеси пылинок, подсвеченных лоснящимися прерывистыми брезжащими вторгнувшимися через малое окно лучами, был вздернутый курносый нос Рибы, исступлено уставившийся на него бездонно синими сапфирами. Она полностью облеченная в своё, стояла во весь свой малый рост, и пытливо наблюдала за его ушами почти ложа угловатый подбородок на деревянный свод у изножья. Когда он, слыша собственное учащенно забарабанившее сердцебиение в звоне ушей, начал доставать вытянутые лоскуты, пронизанные, янтарное бурой ушной серой она озарено догадалась.

– Эвоно что! Стало быть, опять штормлю, – она, повинно покачав головой с шапкой червлёной копны, расширяя веки, сведя губы под клыки, и отошла поодаль.

Джоаль с ломотой в заморенных прогулками членах, поднявшись на ломящих локтях упирая тяжёлую голову на изголовье, делимое перилами, тут же обременился пустотой желудка, и увидел Гайта, который на раз участливо вручил ему тарелку со сдобой, и плошку теплого настоя с курившейся в свету полосой утреней снеди.

– Гожее утро. Завтрак в постель сир, – весело отозвался тот, растягивая ухмылку, рябинок и конопаток, уже облеченный в краги, и поножи, с льняной рубашкой.

Без энтузиазма с замутненными не отпускавшим до конца сном глазами, виконт принял завтрак, и почти не глядя, проглотив его без смакований, с ещё набитым тот ртом растряс оруженосца.

– Остальные, накормлены, напоены? – его речь лишена мягкости, и невнятна от сухости горла, но достаточно понятной для верного оруженосца.

– Право так сир. Калиб всех насытил, ещё час назад, – довольный отозвался Гайт, точно заразившись командным духом. Но вскоре поправился.

– Ну, так изволь отрапортовать, отколе я все ещё прозябаю в постели? – недовольно бросил он, скриви брови, да задрав тонкую серую полоску под гладким носом.

– Увольте. Так не положено нам смердам, расталкивать виконта, племянника королевы, – оторопело, обелялся Гайт, подкинув брови с рыжей не мытой копной.