Звёздная пыль

– Что вы, откуда он у нас?

Я взял несколько аккордов, затем предложил Свете что-нибудь спеть. Она сразу же согласилась и попросила сыграть «Гляжу в озёра синие» в тональности си-минор. Пианист я не ахти какой, но всё же подобрал ей аккомпанемент. С первых же звуков я был просто поражён её голосом, чистым и стройным, с довольно большим диапазоном.

– Слушай, да ты талант! У тебя голос как у Эллы Фицджеральд! Тебе бы джаз петь!

– А кто такая эта Элла Фицджеральд?

– Это знаменитая американская певица. Я обязательно познакомлю тебя с ней. У меня есть несколько её записей, в частности Summertime.

– А что это?

– Это ария из оперы «Порги и Бес» Гершвина.

– Я оперу не пою. Никогда не пела.

– Это не просто опера. Это мюзикл, понимаешь?

– Нет, не знаю.

– Тебе надо учиться. В Ростове открыт джазовый факультет при училище искусств, тебе нужно поступить туда обязательно. Там есть вокальное отделение.

– Я училась здесь в музыкальной школе по классу домры, два класса закончила, а потом, когда папа умер, бросила.

Света спела мне ещё несколько песен, в основном это был народный репертуар, и я был просто поражён её пением. Мне было даже стыдно аккомпанировать ей на расстроенном пианино, да ещё с такой техникой игры, как у меня.

– Здорово! Ты просто молодчина! Тебе надо попробовать джаз. Хочешь, я помогу тебе?

– Я не пела никогда джаз, да и не слышала его, честно говоря. Сегодня вечером придёт Юлька. Вот она поёт здорово! Ты, когда её услышишь, то со мной и возиться не захочешь.

– Кто такая Юлька?

– Довгаль Юля. Она в этом году окончила школу и в конце лета уезжает к папе на Украину, в Донецк. Там она поступила в училище.

– Музыкальное?

– Нет, не музыкальное, на кондитера будет учиться.

До шести вечера оставалось меньше часа, и мы решили провести его в кафе. Заказали мороженое и ситро «Золотой ключик».

– Это Юлькина сестра, – отмечая кивком головы девушку, которая принесла нам заказ, тихо сказала Света. – Её зовут Наташа.

Наташа подсела к нашему столику и бесцеремонно вторглась в наш разговор.

– А вы, случайно, не женаты? – спросила она.

– Нет, пока….

Я с улыбкой посмотрел на Свету, которая немного смутилась.

– Светка ваша невеста?

– А почему нет?

Наташа засмеялась, потом серьёзно продолжила:

– Отобьют. У нас тут такие девки, просто огонь! Особенно, если кто новенький появляется. А Светка, она ещё соплячка, ей школу закончить надо. У нас знаете, какие порядки – если что, и по комсомольской линии, и по учёбе биографию испортят.

Во время всего этого разговора Света сидела молча, иногда улыбалась и, казалось, совсем не обижалась на сказанное.

– Вот, например, у меня сестра есть, Юля, – продолжала наша собеседница, – это настоящая невеста. И красивая, и умная, а поёт, знаете, как?

– Юлю я обязательно послушаю.

– Да вы её ещё не видели!

Все мои старания перевести разговор на другую тему оказались безуспешны и, едва доев мороженное, мы поспешили на выход. Было половина шестого. Жара сменилась духотой, и дышать стало даже труднее, чем два часа назад, когда я приехал сюда. Шли молча. Уже у самых дверей дома культуры Света сказала:

– Ты не обижайся на неё. Она хорошая. Это она от жизни такая. У неё муж пьёт, бывает, всю получку пропивает. А бывает, что и бьёт. Она тогда к маме уходит. А Юлька говорит ей, что никогда замуж не пойдёт, лучше уж одной жить, чем вот так маяться.

В доме культуры мы вновь встретились с директором, которая попросила меня зайти к ней в кабинет и написать заявление.

– Вы за эту практику получите денежки, я оформлю вас художественным руководителем, а это целых 120 рублей – сказала она.

– Спасибо, это будет очень кстати, – ответил я.

– Работать будете с двух до восьми вечера. Выходной у нас понедельник. Вас это устроит?

– Конечно! Ещё как устроит! И вот ещё: говорите мне «ты», а то мне кажется, что я не один, – притворно оглянувшись по сторонам, произнёс я.

Татьяна засмеялась и протянула мне руку:

– Тогда взаимно: я тоже не люблю, когда меня называют на «вы».

На репетицию ансамбля «Синяя Гора» собралось столько народа, что музыкалка трещала по швам. Кроме участников ансамбля пришли их родственники, знакомые и друзья, было видно по всему, что ребята эти пользуются здесь уважением и славой. Я поздоровался со всеми, представился, вследствие чего сорвал аплодисменты. Меня это несколько смутило, всё же я попросил всех не курить (сам я никогда не курил) и вести себя немного тише.

Ребята играли неплохо, хотя и не очень стройно, попадались, правда, «левые» ноты у соло-гитариста и были проблемы с гармонией, но их это нисколько не смущало и, видя моё одобрение, старались изо всех сил. Пели в унисон, вторых голосов практически не было. Я сидел молча, не вмешиваясь в творческий процесс. Правда, когда заиграли битловскую «A Hard Day’s Night»2, не выдержал, остановил ребят и стал им показывать гармонию. Никто из них не обиделся, наоборот, как мне показалось, все были очень рады. Я сел за «Матадор», и репетиция продолжалась уже в другом качестве.

В самый разгар репетиции пришла Юлька. Та самая, о которой я был уже достаточно осведомлён. Она, как мне показалось, выглядела чуть старше своих лет – высокая, чуть полноватая для своего возраста, с замысловатой причёской тёмных, почти чёрных волос, с большими карими глазами. Одета она была в тёмно-вишнёвое платье, короткое до критического состояния, плотно облегающее её округлые формы. На ногах красовались туфли под цвет платья на высоченном каблуке-шпильке.

Она прошествовала через весь зал, совершенно не обратив на меня внимания, одарила Светлану лёгким поцелуем и, обратившись к ребятам, озорно взмахнула рукой.

– Привет всем!

За всех ответил барабанщик:

– Здравствуй, Уголёк! Всё хорошеешь?

Юлька задорно крутнулась на носках своих роскошных туфлей и, словно случайно заметив меня, сделала удивлённое лицо.

– У нас новый руководитель?

Подойдя ко мне, она протянула свою руку и с чуть заметным поклоном произнесла:

– Юля.

– Саша, – ответил я. – О вас я уже наслышан.

– Почему о нас? Это касается лично меня или всего ансамбля?

– Лично вас.

– Тогда почему во множественном числе? – с озорным смехом поправила она меня, давая понять, чтобы мы говорили друг другу «ты».

– Ну, да, – принимая её условия, ответил я, – о тебе. Причём в самых похвальных выражениях.

– Я польщена, – сделав лёгкий реверанс, пропела она.

И уже обращаясь ко всем (хотя смотрела на барабанщика), зазывно крикнула:

– Ну что, попоём?

В перерыве ребята представились мне. Это была традиционная тогда «битловская» четвёрка: Андрюха Запольский – гитара-соло, Боря Иванченко – гитара-ритм, Серёга Клименко – гитара-бас и Серёга Шумский – барабаны. Последний из них, по всей видимости, был лидером, причём, не только этой четвёрки, но и, очевидно, всей поселковой молодёжи. Он мне так и сказал:

– Ты знаешь, Сань, у нас тут традиция «прописывать» новеньких, но ты никого не бойся, тебя никто не тронет.

– Что значит «прописывать?», – спросил я его.

– Ну, это хорошенько отметелить, особенно, когда он с нашей девчонкой.

Репетиция закончилась поздно. Когда мы вышли из дома культуры, на нас навалилась душная летняя ночь. Отчаянно пахла ночная фиалка. Некоторое время шли молча.

– Ну как тебе наши ребята? – спросила Света.

– В общем, не плохо, но с ними надо работать.

– А Юлька тебе понравилась?

– В смысле пения? Да, поёт она хорошо, но и с ней тоже надо потрудиться. Она подражает тем, чьи исполняет песни. Ей нужно найти свой стиль и оставаться с ним всегда. Скажу тебе честно, больше всех мне понравился твой голос. Это действительно открытие! Тебе нужно учиться, и я помогу тебе в этом, я тебе обещаю.

Проходя через парк, мы услышали звон гитары и хриплый голос, как видно, подражавший Высоцкому.

– Здесь всегда собирается молодёжь, они до утра могут здесь сидеть, – пояснила Света.

Внезапно пение прекратилось, и тот же хриплый голос спросил:

– А завтра вы придёте?

Потом меня окружили мальчишки и наперебой стали расспрашивать о том, можно ли записаться в ансамбль, как научиться играть на гитаре, и по каким дням я буду работать. Я сказал им, что буду каждый день, и что буду рад видеть их всех, и оптом, и в розницу в поселковом доме культуры.

Мы шли со Светой, держась за руки. Редкие фонари вполне заменяла выплывшая луна. Внезапно Света сжала мою руку и тихо спросила:

– Саша, ты сможешь сделать для меня то, о чём я тебя попрошу?

– Конечно. Всё что угодно.

– Тогда слушай. Позади нас идут две девчонки, – она снова сжала мою руку, – только ты не оглядывайся.

– Ну и что?

– Ты мог бы меня понарошку поцеловать, чтобы они это видели? Например, вон у того фонаря?

– Почему только понарошку? А если по-настоящему?

Света тихо засмеялась.

– Ну… по-настоящему… но только один раз…

Мы подошли к желанному фонарю и остановились. Я осторожно обнял Светлану за плечи и так же осторожно, едва касаясь, поцеловал её в раскрытые губы. Меня снова, как и в первую встречу с ней, накрыла волна нежности, горячая и душная, казалось, что сердце сейчас остановится, или выпрыгнет из грудной клетки. Что же это такое? Что происходит? Ведь всего несколько часов назад свела нас судьба, а такое чувство, как будто мы были давно знакомы, и всё это уже происходило с нами. Ведь я уже не мальчишка, мне двадцать два года, у меня были девчонки, одно время я был даже готов расстаться со свободой и жениться на одной из однокурсниц, которую, как мне казалось, очень любил, но, к счастью для нас обоих, мы вовремя поняли несостоятельность этого решения. После этой неудачной попытки обрести счастье в семейной жизни, я твёрдо решил больше не завязывать серьёзных отношений, и все мои последующие связи были кратковременны и мимолётны. Но то, что происходило со мной сейчас – такого я не испытывал никогда. Боже, как пахнут её волосы! Как кружится голова… Осторожно и нежно я прижал девушку к себе и, касаясь губами её уха, прошептал:

– Я нашёл тебя, Светлячок…

– Меня папа так называл… Светлячок…

– Я тоже так буду называть тебя. Можно?

Вместо ответа она кивнула головой и тихонько прижалась ко мне.

Я снова поцеловал её. Она стояла, закрыв глаза, чуть запрокинув голову. Девчонки, хихикнув, прошли мимо нас, и мы остались одни в душной летней ночи, под тусклым фонарём, под покровом звёздного неба, объятые трепетным и нежным чувством…

Подойдя к дому, мы устроились на скамейке у ворот, я взял Светину ладошку в свои руки, и мы долго сидели, слушая неугомонных цикад и рассматривая большие яркие звёзды. Я что-то тихо говорил ей, склонившись к её голове, вдыхая тонкий запах её волос и сердце моё изнемогало от сладкой истомы, которую я испытывал впервые в своей жизни.

– Какое красивое небо, – шептал я, погрузив своё лицо в её волосы, – такого в городе не бывает. По нему, как в планетарии, можно изучать созвездия и видеть самые отдалённые галактики.

– Ты знаешь их… созвездия?

– Помню что-то из школьной астрономии…

– Покажи мне что-нибудь…

Мои познания в созвездиях были не так уж велики. Кроме Медведиц я мог показать ещё, пожалуй, Кассиопею и Цефея, ну и, конечно, Ориона, но он в это время был на противоположной стороне земного шара, и мне ничего не оставалось, как только доставать из хронологической пыли древние мифы, касающиеся звёзд и созвездий, безбожно перевирая их, пересыпая собственными домыслами. Света сидела молча и, как мне казалось, слушала меня с интересом.

Внезапно она прошептала:

– Мама идёт.

– Откуда ты знаешь?

– Слышу её шаги.

– Будет ругаться?

– Нет… наверное.

Действительно, через мгновенье скрипнула калитка и на фоне неба появилась тёмная фигура тёти Вали.

– Вот они, мои голуби. А я уже заждалась вас. Можно посидеть рядом с вами?

– Конечно можно, – ответил я и подвинулся.

Валентина Ивановна присела рядом со мной и как-то запросто спросила:

– Саша, ты бы мог немного рассказать о себе?

– О себе? Да мне почти нечего рассказывать. Живу, учусь в институте. Подрабатываю игрой на саксофоне. Ещё руковожу художественной самодеятельностью на заводе учебного оборудования.

– Живёшь с родителями?

– Нет. У меня своя квартира, маленькая, правда, всего одна комната, в пятиэтажке возле РИЖТа. Отец мой, инвалид войны, получил её к 20-летию Победы. Они с мамой разошлись, когда я ещё был маленький. А когда я получал паспорт, отец прописал меня к себе. А три года назад он умер, и я стал жить в его квартире. И машина эта его.

– А от чего он умер? (это спросила Света).

– Пил он. Под поезд бросился.

Наступила тишина, которая, как мне показалось, продолжалась очень долго.

– А мама? (это спросила Валентина Ивановна)

– Мама живёт в частном доме на другом конце города, у неё другая семья.

– А вы что, не общаетесь?

– Нет, почему, общаемся, только редко. Отчима я не люблю. Бывший военный и замашки у него солдафонские.

– А братья, сёстры у тебя есть?

– Брат только. Он на два года младше меня. Живёт с мамой и отчимом.

– А у нас тоже папа умер. В прошлом году, – тихо и, как мне показалось, очень грустно произнесла Света.

– Я знаю. Я про вас всё знаю. Мне Серых рассказал. И ещё Светина одноклассница Надя. Я их с мамой подвозил от Белой Калитвы.

– Это Беломестнова Надька. Она теперь всем разболтает.

– Пусть болтает, – сказала тётя Валя, – идёмте чай пить. Я напекла хворосту, и варенье смородиновое у нас есть.

– А за Свету вы не бойтесь, – уже на ходу, сильно смущаясь, вставил я, – ничего такого… плохого, я не сделаю с ней, сам не обижу и никому в обиду не дам.

– А я и не боюсь за неё, – ответила Валентина Ивановна, – она у меня умница!

Разговор продолжили за чаем в виноградной беседке. Говорили мы с Валентиной Ивановной, Света почти всё время молчала.

После чая тётя Валя показала мне комнату во флигеле, там уже всё было приготовлено, даже постель. Я сказал ей, что у меня всё есть, но это осталось без её внимания. Я осмотрел комнату, и она мне понравилась. Стол, печка, этажерка. Кровать стояла у окна, занавешенного цветастой шторкой, обычная железная полуторка с панцирной сеткой. Вот только перина мне не понравилась, не могу я спать на ней. Валентина Ивановна тут же поменяла её на обычный матрац. Из машины я перенёс свой скарб, состоящий из маленького чемодана (их называли балетками) и магнитофона «Маяк 202».

После всего этого я спросил у Валентины Ивановны разрешения посидеть со Светой ещё, на что она ответила:

– Сидите хоть до утра. А я пойду спать. Завтра на работу.

Она выключила свет в беседке, и мы остались одни. Я взял Светину руку, её маленькую, тёплую ладошку, она склонила свою голову к моему плечу и, как мне показалось, уснула. Я сидел, не шелохнувшись, наверное, очень долго, я дышал запахом её волос, мягкими, словно ковыль и мне было необыкновенно хорошо, как и в ту минуту, когда я ощутил первое прикосновение к ней…

… Я лежал на приготовленной мне постели и, не смотря на поздний час, не мог уснуть. Слишком большой груз впечатлений свалился на меня в первый день моего пребывания здесь, в этом рабочем посёлке и, в первую очередь, эта нежданная, негаданная встреча с девушкой, которую я, в сущности, ещё не знаю, но которая так просто переменила мои планы, так легко выбила меня из жизненной колеи.

Уж слишком скоропалительным, если не сказать дурацким, явилось моё предложение жениться на ней и каким-то невероятным или неправдоподобным оказалось согласие её на это моё предложение. Моё месячное пребывание здесь совсем не обязывало меня заводить какой бы то ни было роман, тем более, с несовершеннолетней девчонкой, да ещё с далеко идущими планами. Меня очень смущала разница в нашем возрасте – почти семь лет; ведь она, в сущности, ещё ребёнок и я не вправе обманывать ни её, ни себя…

В то же время она полностью завладела моими мыслями; я вспомнил, как она протянула мне руку в первую минуту нашего знакомства, и как забилось моё сердце, готовое вырваться из груди; я вспомнил наш первый поцелуй, такой неожиданный и в то же время такой волнующий и нежный… И сердце моё сдавила сладкая боль, боль, которой я никогда раньше не ощущал. Что же это такое? Может быть, это и есть любовь? Или зов судьбы? Или что-то такое, чего я ещё не знаю?

Мне нужно было на что-то решиться, на что – я ещё не знал, но уже знал точно: эту девушку я не имел права сделать несчастной…

Я медленно погружался в сон и видел её образ, который, как мне казалось, приходил ко мне много раз в моих снах и грёзах… Света… Светлячок… неужели ты это?

Глава 3. Новые друзья

Постепенно я стал втягиваться в ночной образ жизни. Заработок мой, правда, оставлял желать лучшего – за последние три ночи работы в ресторане я имел всего несколько долларов и около двухсот деноминированных советских рублей. Но посетителей заметно прибавилось – толи от того, что близилось лето, начало курортного сезона, толи возымело действие качественное (да и количественное) изменение музыкантского состава. Все эти дни Жора со своей свитой в ресторане не появлялся, и я уж стал надеяться, что его желание научиться играть на саксофоне была всего лишь шутка.

В пятницу, в самом начале моей работы, ко мне подошла довольно молодая, полная женщина, по виду грузинка и попросила меня сыграть с ней несколько джазовых стандартов. Она села за пианино и легко пробежавшись по клавишам, заиграла «Take Five» Пола Дезмонда»3. Я тут же попросил её поменять тональность с ми бемоль минора на си бемоль минор и сразу же включился в игру. После проведения темы я сыграл стандартную импровизацию, после чего стала играть она. Признаться, ничего подобного я от неё не ожидал. Это была поистине блестящая игра! Мне на ум сразу пришли знаменитые американские «щекотальщики» – пианисты, легко и непринуждённо обращающиеся с клавишами, одновременно ведущие разговоры с приятелями. Что-то похожее было и в этой женщине, которая играла с каким-то весёлым азартом, часто поглядывая на меня, подмигивая и улыбаясь. Синкопированный ритм на пять четвертей в левой руке и ажурно-кружевное соло в пределах всего лишь одной-двух октав, и всё это в довольно быстром темпе, звучали поразительно легко и непринуждённо. Я смотрел на её короткие, пухлые пальчики, с непостижимой быстротой ласкающих клавиши пианино и не верил своим глазам. Но были ещё уши! Им-то я верил!

Мы сыграли с ней ещё несколько вещей, среди них знаменитую «Birdland», в которой я выложился до конца, копируя импровизацию альт саксофониста Шортера из Weather Report4, сыгранную этой группой на концерте «8-30» в 1979 году. После игры она подошла ко мне, поблагодарила «за доставленное удовольствие» и коротко представилась:

– Наина.

– А отчество?

– Просто – Наина. Ну, если хотите, Наина Павловна.

Я назвал своё имя и попытался вытянуть из неё боле полную информацию.

– Откуда вы? Где учились? С кем играли?

Она засмеялась и просто сказала:

– Давайте договоримся: я приведу к вам ещё двоих музыкантов, и мы по пятницам будем играть джаз. Исключительно для своего удовольствия. Не всю ночь, конечно, а так час – полтора, не больше. Согласны?

– Да я не против, более того, я с огромным удовольствием. Вопрос только в том, как к этому отнесётся хозяин этого заведения. Судя по его высказываниям, отношение его к джазу весьма негативное.

– Ничего. Он привыкнет. Ну что, договорились?

Наина меня не обманула. В пятницу она пришла в сопровождении двух мужчин, один из которых, примерно моего или чуть старше возраста, в круглых очках с увеличительными стёклами, принёс виолончель, без футляра, истерзанную и поцарапанную, как видно, старый, видавший виды инструмент. Второй, помоложе, смуглый, с чёрными, как смоль, кудрявыми волосами, похожий на цыгана, пришёл с гитарой и маленьким чемоданом-усилителем. Когда он раскрыл футляр, я увидел настоящую «Gibson», темно-вишнёвого цвета, по тем временам редкую и очень дорогую гитару. Эти двое не проявили никакого интереса ни ко мне, ни к тем музыкантам, которые работали со мной. Они нас просто не заметили, как будто нас и не было вообще. Наина помогла им настроиться под пианино и они, без всякого предупреждения, заиграли «Perdido»5, надо сказать, в очень неудобной для меня тональности – фа-диез мажоре. Очкарик играл на своей виолончели, используя её как контрабас, сидя на стуле и обняв её за талию худыми, острыми коленками. Я несколько раз безуспешно пытался включиться в игру и только в конце смог врубиться в эту замысловатую гармонию. Ресторанные «шаровики» (так я прозвал музыкантов, с которыми работал) с самого начала нашей игры ушли со сцены, оставив меня и троих новеньких.

Мы сыграли ещё несколько вещей, репертуар предлагали они, я просто пытался к ним подстроиться. После они играли совсем незнакомые мне вещи, которых я не слышал вообще, я пытался что-то им подыграть, правда, не всегда удачно, но, судя по их настроению, моя игра им понравилась. Что же касается их, то они, по всей видимости, играли вместе уже давно, настолько эти музыканты были сыграны; они прекрасно чувствовали и понимали друг друга, начинали играть, не договариваясь ни о тональности, ни о темпе, ни, даже, о том, что собирались исполнять.

Играли без барабанщика, но гитарист ритмическим чёсом прекрасно его заменял. Манера его игры была чем-то схожа с игрой Фапи Лафертина – известного бельгийского джазового гитариста 70-80-х годов. Дополнением сходства с Лафертином была и его внешность – такой же жгучий брюнет с седеющими висками и такими же залысинами на лбу.

Второй участник джазового трио с виолончелью вместо контробаса показался мне очень знакомым, возможно наши пути где-то пересекались, но я не мог вспомнить где, как не рылся в уголках своей памяти. Признаться, владел инструментом он виртуозно, используя его как бас пикколо, часто вворачивал немыслимые имровизационые соло, а то и просто исполнял на нём темы как на обычном солирующем инструменте.

В процессе игры я сразу не заметил, что в зале присутсвует Жора со своей компанией, увидел его только тогда, когда на сцене появился Яйцеголовый, на этот раз в малиновом пиджаке и неизменной золотой цепью на шее. От имени Жоры он поблагодарил новоиспечённый джазквартет и пригласил всех нас к себе за столик. По такому случаю официанту пришлось соеденить два стола вместе и быстро накрыть его в стиле «аля-фуршет». Жора очень лестно высказался о нашем дебюте и пообещал, как он выразился, «посильную материальную поддержку в пользу возрождения джаза». Не менее лестны были и его высказывания в отношении инициативы «ежепятничных» выступлений нашего джазквартета, которые он пообещал урегулировать с хозяином ресторана. Мне же он подтвердил своё желание заняться с ним на саксофоне, как только ему привезут инструмент.

После разговора с Жорой я проводил музыкантов до раздевалки. Прощаясь, очкарик протянул мне худую, холодную руку с длинными костлявыми пальцами и произнёс:

– Олег.

Гитарист оказался более разговорчивым:

– Знаете, я получил колоссальное удовольствие, играя с вами. Надеюсь, наши творческие изыскания будут продолжаться, – он протянул мне руку, – Григорий. Григорий Вассерман. Очень рад нашему знакомству.

С Наиной мы попрощались так, как будто были знакомы уже давно: она сделала небольшой реверанс, улыбнулась белозубой улыбкой и протянула мне руку для поцелуя:

– До пятницы.

– Очень рад был вас видеть. И слышать. До пятницы, – дежурно произнёс я.

Когда я вернулся на сцену, музыканты Аршаковича уже приступили к работе. Посетителей в эту ночь в ресторане было много, и заказы сыпались как из рога изобилия. Играли, в основном, блатату, или как сейчас говорят «шансон».

В этот вечер я, впервые за всё время моего пребывания здесь, услышал пение Марины, – певицы из кабацкого состава, пение, которое, надо сказать, привело меня в полное уныние. До этого она была просто ведущей и это у неё более-менее получалось. По её же признанию, пение для неё было всего лишь увлечением, и серьёзно этому она не училась. Все они жители Краснодарского края, друг друга знают давно и у Аршаковича выступают уже не первый сезон.

В последнее время мы, если и не сдружились, то немного притёрлись или, если можно так сказать, приноровились друг к другу, принимая во внимание то, что в таком составе наши дела пошли значительно лучше.

– Вы играете как Бог, – услышал я от одного из тех самых музыкантов.–Поэтому вам, наверное, с нами очень трудно. Мы не сможем играть как вы, а вы не сможете подстроиться под нас.

Я молча окинул взглядом моего собеседника, – им оказался клавишник из тех самых «шаровиков» по имени Вячеслав.

– Не посчитайте это нашим нежеланием работать с вами, – продолжал Славик, – просто вам бы лучше организовать свой состав, например, из тех, кто приходит к вам в последнее время, а мы поделились бы какими-то днями недели, и всем нам было бы хорошо. Мы уже говорили между собой, осталось только заручиться согласием Христофора Аршаковича.