Прозрачное яблоко Авалона

– Только не болейте, бабушка, – шептала она. – Пожалуйста.

Телеграмма родителям, из того далекого, утопающего в снегах гарнизона, не заставила себя ждать. Отец, человек простой и прямой, написал всего несколько слов: "Поддерживаем Алену, но здоровье бабушки важнее".

Аленка вздохнула, посмотрела на бабушку, на её бледное, но уже спокойное лицо, и кивнула. Её собственная мечта о древних цивилизациях, казалось, померкла, потускнела, словно древний пергамент, выцветший на солнце. Слёзы навернулись на глаза, но она сдержала их, потому что знала – сердце бабушки гораздо дороже, чем все древние города мира. Она подала документы на филологический факультет МГУ.

Здоровье бабушки Софии, как ни странно, действительно улучшилось. Может быть, это было просто совпадение? А может быть, внучкина любовь обладала собственной, особой, исцеляющей силой.

Аленка поступила в МГУ, но стены этого величественного здания, хранящего в себе века истории, для неё стали скорее клеткой, чем домом. Филология, вместо обещанного океана мудрости, превратилась в бесконечный поток сухих теорий, скучных лекций и монотонного анализа текстов. Ей снились не поэтические строки Пушкина, а таинственные письмена на древних черепках, не изящные обороты речи, а шепот ветра над раскопом. Однокурсники, в большинстве своём, представляли собой очаровательных, но ужасно "душных" эстэтов, обсуждающих тонкости стихосложения и значение каждой запятой, вместо того, чтобы делиться загадками древних цивилизаций. Аленка чувствовала себя чужой среди своих однокурсников. Ей не хватало сурового, но родного дыхания ветра, свободы, исторических артефактов.

Единственным её спасением, оазисом среди пустыни скуки, были летние археологические практики. Каждый год, во время каникул, она бросалась в эту пыльную, но такую желанную стихию. Раскопки древнего города, словно магический портал, переносили её из мира чопорных филологов в мир волшебства и тайн. Среди пыли и обломков глиняных черепков, среди обломков амфор и ржавых гвоздей, Аленка преображалась. Она сбрасывала с себя тяжелый груз нелюбимой учёбы, как змея сбрасывает кожу. Её глаза сияли, словно солнце пробивается сквозь тучи после долгого дождя. Она светилась изнутри, настоящим, чистым, неподдельным счастьем.

Её звонкий смех, свободный и беззаботный, разносился над полем работ, смешиваясь с шумом ветра и скрипом старой земли. Она напевала старинные песни, песни о героях, о любви и о смерти, и другие волонтеры, зараженные её энтузиазмом, подхватывали мелодию. В те моменты она чувствовала себя дома, на своём месте, в окружении духов прошлого, которые, казалось, шептали ей свои тайны. Это было не просто раскопки – это было прикосновение к вечности, к чему-то великому и непостижимому. И в этот момент Аленка понимала – она на верном пути, пути к своей настоящей жизни. Но теперь эта жизнь была наполовину заточена в каменной клетке, а наполовину свободна на раскопе. А этот разрыв только усиливал чувство трагической красоты её существования.

После третьего курса, Аленка отправилась в экспедицию, в глухую северную тайгу, место, где древние сосны хранили тайны веков, а река шептала легенды о затерянных древнеславянских поселениях. Это была не просто экспедиция – это было паломничество к мечте. Воздух там пах хвоей, сырой землей и чем-то еще, неуловимо сладким и древним, словно дыхание самой земли. Вместе со своей командой, сплоченной группой энтузиастов, объединенных любовью к истории, Аленка обнаружила её. Уникальную древнюю гробницу, скрытую под слоем вековой земли и мха. Это была не просто гробница, а портал в прошлое, окруженный аурой таинственности.

Внутри, кроме бесценных артефактов – золотых украшений, замысловатых глиняных сосудов, украшенных неведомыми символами, – они обнаружили древние манускрипты, книги, заполненные знаками, непохожими ни на один известный язык. Они казались написанными на языке звезд, языке, забытом временем. Аленка, словно пчела, привлеченная медом, полностью погрузилась в расшифровку этих таинственных знаков. Дни и ночи она проводила в палатке, под светом тусклой керосиновой лампы, её пальцы, словно паучки, бегали по манускрипту.

Ночной дождь, просачивающийся сквозь небрежно натянутую брезентовую крышу, капли воды, подобные слезам, скатывались по её лицу, но Аленка не замечала ничего, кроме древних знаков. Её поглотила работа, забыв о еде, о сне, о времени. Это было не просто расшифровка, это было общение с духами прошлого, с забытыми цивилизациями, с голосами, донесшимися сквозь тысячелетия. И тут случилось невероятное. Расшифровав сложные знаки, Аленка осознала, что это были не просто записи – это были заклинания, могущественные и древние, способные открыть двери в другие миры. Одно из заклинаний, выгравированное на внутренней стороне крышки саркофага, словно ожило. Воздух задрожал, земля загудела, и в центре гробницы открылся портал, сияющий неземным светом, словно дыра в ткани реальности.

Аленка, не колеблясь, шагнула в этот портал, как в объятия долгожданной мечты. За ней остался мир филологии, мир бабушкиных ожиданий, мир суровых будней. Она ушла в мир своих грез, в мир древних тайн и неизведанных загадок. И никто и никогда больше не увидел её.

Бабушка София получила по почте лишь один лист, аккуратно нарисованный карандашом: схема гробницы и странное послание, написанное на том же непонятном языке, что и в записных книжках. Она смотрела на рисунок, на эти древние знаки, и её глаза, обычно такие проницательные, были полны невыразимой грусти. Была ли это трагедия – потеря внучки? Или исполнение мечты – Аленка нашла свой путь, свой мир, ту жизнь, о которой всегда мечтала? София так и не поняла. Остался только вопрос: исчезла Аленка, или она просто нашла свой дом?

***

Оказавшись по ту сторону портала, Аленка почувствовала, как её закружило в вихре времени и пространства. Когда кружение прекратилось, она вдохнула полной грудью, и этот вдох был словно глоток из источника жизни. Воздух, напоенный ароматами трав, мёда и чего-то неуловимо волшебного, опьянил её. Древняя славянская Русь, языческая, таинственная, мистическая, раскинулась перед ней, словно сошедшая со страниц забытых сказок. Лес, дремучий и величественный, объял Алёнку своей прохладной тенью. Деревья, с узловатыми ветвями, украшенными лентами и странными оберегами, казались живыми существами, безмолвно наблюдавшими за незваной гостьей. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь густую листву, рисовали на земле причудливые узоры, словно пытаясь рассказать ей древние тайны. Аленка чувствовала себя так, словно попала в сердце сказки, в тот самый мир, о котором мечтала с детства. Именно там, на поляне, купающейся в золотистом свете, она встретила трёх братьев.

Они появились словно из ниоткуда, беззвучно и незаметно, как рождаются мысли. Все трое были похожи друг на друга, как три капли воды: высокие, стройные, с длинными, цвета воронова крыла, волосами. Одеты они были в простые льняные рубахи, подпоясанные кожаными ремнями. Но в их глазах светились разные огоньки. У старшего, Должена, взгляд был твёрдым и немного грустным, словно он нёс на своих плечах вес всего мира. У среднего, Надо, в глазах мелькала искорка практичности, смешанная с лёгкой иронией, будто он знал все ответы и немного усмехался над суетой мира. А в глазах младшего, Хочу, плясали весёлые чертенята, его взгляд был полон жажды жизни, любопытства и неизбывной энергии. Аленка почувствовала, как в её душе отражаются эти три огонька, три разные грани её собственного "я".

Должен, старший брат, стоял перед Аленкой, словно древний дуб, неподвластный времени. Его лицо, с резкими, словно высеченными из камня, чертами, выражало суровую мудрость. Взгляд, острый и пронзительный, как клинок, казалось, видел насквозь, проникая в самые потаенные уголки души. Он начал говорить, и его голос, низкий и гулкий, как эхо в горном ущелье, заставил Аленку вздрогнуть.

– Ты должна бабушке Софии, – произнес он, – должна за её бессонные ночи, за её тревоги, за её любовь, которая, хоть и выражалась в странной форме, была искренней и глубокой. Ты должна ей за тепло её дома, за запах ванили и корицы, за сказки, которые она читала тебе в детстве, даже если ты уже давно выросла из них. Должна за то, что она пыталась уберечь тебя от ошибок, пусть даже своими методами.

Он сделал паузу, и Аленка почувствовала, как комок подступает к горлу. Она вспомнила бабушкины морщинистые руки, её строгий, но любящий взгляд, её бесконечные наставления.

– Ты должна родителям, – продолжил Должен, – за их жертвы, за то, что они отдали тебе лучшее, что у них было. За то, что верили в тебя, даже когда ты сама в себя не верила. За то, что ждали тебя каждое лето в своем далеком военном городке, с волнением и надеждой вглядываясь в твоё лицо, ища в нём отблеск своего счастья.

Аленка вспомнила письма от родителей, полные любви и тоски, редкие встречи, такие короткие, но такие яркие, словно вспышки молний в тёмном небе.

– Ты должна обществу, – голос Должена стал еще ниже, – должна использовать свои знания, свои таланты, свой дар, чтобы сделать мир хоть немного лучше. Должна помогать тем, кто нуждается в твоей помощи. Должна оставить свой след в истории, пусть даже небольшой, но свой.

Список казался бесконечным, как дорога в вечность, и с каждым словом Должена Аленка чувствовала, как на её плечи ложится всё более тяжкий груз ответственности. Это был груз долга, невысказанной благодарности, нереализованных возможностей. И где-то в глубине души, под этим грузом, пряталась маленькая, испуганная девочка, которая просто хотела быть счастливой.

Надо, средний брат, стоял, слегка ссутулившись, словно усталый путник, которому предстоит еще долгий путь. На его лице, столь похожем на лица братьев, застыло выражение практичности, приправленное щепоткой скуки, словно он пересчитывал песчинки в пустыне. В его глазах, цвета осеннего неба, не было ни огня Должена, ни искр Хочу, лишь спокойная, почти безжизненная мудрость. Он вздохнул, словно предчувствуя очередную нудную лекцию, и заговорил, и его голос, ровный и монотонный, как капающая с крыши вода в осеннюю слякоть, потек на Аленку, обволакивая её, словно липкая паутина.

– Тебе надо закончить институт, – произнес он, – получить диплом, чтобы потом иметь возможность найти хорошую работу. Неважно, что филология тебя утомляет, диплом – это твой пропуск в жизнь, твой щит от нищеты и общественного порицания. Представь, как бабушка София будет гордиться, когда ты станешь дипломированным специалистом!

Аленка невольно представила себе эту картину и горько усмехнулась.

– Тебе надо сделать карьеру, – продолжил Надо, не обращая внимания на её реакцию. – Взобраться по карьерной лестнице, как можно выше. Должность, статус, уважение коллег – вот к чему надо стремиться. Забыть про детские мечты об археологии, ведь это несерьезно, это не принесет тебе ни денег, ни славы.

Слова Надо падали на Аленку, как тяжелые капли дождя, гася в ней последние искры энтузиазма.

– Тебе надо заработать миллион, – его голос стал еще более монотонным, – купить квартиру, машину, красивую одежду. Обеспечить себе безбедное будущее, чтобы не зависеть ни от кого. Ведь деньги – это свобода, это власть, это ключ ко всем дверям. Разве не это тебе нужно?

Надо посмотрел на Аленку с вопросом, но в его глазах не было ни капли интереса к ответу. Он знал, что "надо", и это знание было для него тяжелее любой ноши. Аленка молчала, чувствуя, как мир вокруг сужается, превращаясь в серую, безрадостную комнату, где единственным звуком было капанье воды с крыши. Кап… кап… кап… Бесконечное, усыпляющее, убивающее мечту.

Хочу, младший брат, подпрыгивал на месте, как шаловливый лесной дух. Лукавая улыбка играла на его губах, а в глазах, цвета весенней листвы, плясали озорные искорки. Он смотрел на Аленку с таким восторгом, словно перед ним был не человек, а волшебный ларец, полный сокровищ. И, словно открыв этот ларец, Хочу начал вываливать наружу все тайные желания Аленки, о которых она сама себе боялась признаться, шептала их только звездам долгими ночами.

– Ты хочешь бросить этот душный институт с его скучными лекциями, – выпалил он, – и уехать в экспедицию, на край света, туда, где шепчут древние руины и поют ветра забытых цивилизаций! Хочешь вдыхать пыль веков, чувствовать прикосновение истории, раскрывать тайны, скрытые от глаз простых смертных!

Аленка вздрогнула, словно он коснулся самой сокровенной струны её души.

– Ты хочешь написать книгу, – продолжал Хочу, ещё больше оживляясь, – книгу о своих приключениях, о своих открытиях, о своих встречах с неведомым! Книгу, которая заставит сердца читателей биться чаще, а их воображение рисовать картины далёких миров! Книгу, которая останется жить вечно, переходя из рук в руки, из поколения в поколение!

В глазах Аленки зажглись искорки надежды.

– Ты хочешь летать на драконе! – воскликнул Хочу, захлебываясь от восторга. – Парить над облаками, чувствовать ветер в волосах, видеть мир с высоты птичьего полёта! Хочешь почувствовать себя свободной, как птица, могущественной, как стихия!

Он говорил быстро, перескакивая с одной мысли на другую, захлебываясь от восторга, как ребёнок, распаковывающий подарки. Аленка слушала его, и в её душе боролись два чувства: сладкая мечта и горькое осознание невозможности её осуществления. Мечты… такие яркие, такие живые, но такие хрупкие, как крылья бабочки. И в этой хрупкости была их трогательная красота и их тихая трагедия.

Когда Хочу, задыхаясь от собственного красноречия, наконец, умолк, в лесу повисла тишина, такая глубокая и звенящая, что казалось, можно услышать, как распускаются лесные цветы. Лишь где-то в вышине, переливаясь хрустальными трелями, пели птицы, словно стараясь заполнить образовавшуюся пустоту. Аленка стояла, завороженная, чувствуя, как слова Хочу эхом отдаются в её сердце, пробуждая давно забытые мечты.

И тут случилось неожиданное. Братья, словно сотканные из тумана и солнечного света, начали растворяться в воздухе. Сначала потускнели их яркие глаза, затем размылись контуры лиц, и вот уже только лёгкое мерцание напоминало о том, что мгновение назад здесь кто-то стоял. Тишина стала ещё глубже, ещё пронзительнее. Аленка почувствовала себя одинокой и потерянной, словно волшебный сон внезапно оборвался.

И в этот момент, прямо перед ней, из воздуха, словно из сплетения лунного света и утренней росы, материализовался… невысокий старик с длинной белой бородой, опирающийся на посох, украшенный резными рунами. В его глазах, цвета выцветшего неба, светилась древняя, непостижимая мудрость, а на губах играла загадочная, слегка печальная улыбка. Он был одет в простую льняную рубаху, а на голове красовался венок из лесных цветов, которые, казалось, никогда не увянут. В руке, помимо посоха, он держал небольшой глиняный горшочек, из которого исходил тонкий аромат лесных ягод и трав. Аленка смотрела на него, затаив дыхание, чувствуя, как в её душе смешиваются трепет, любопытство и необъяснимая грусть.

***

– Не может быть, – прошептал Кирилл, качая головой. Густые, цвета воронова крыла, волосы упали ему на лоб, оттеняя смуглую кожу от летнего зноя. Карие глаза, обычно искрящиеся весельем, сейчас были полны изумления. Крепкие руки, привыкшие к работе в кузнице отца, нервно сжимали рукоять топора. – Ты… ты хочешь сказать… ты… не отсюда? Из… какого-то… другого… мира?

Последнее слово он произнёс почти шёпотом, словно боялся, что само его звучание может разрушить хрупкую ткань реальности и погрузить его в пучину неведомого. В этом вопросе слышались и недоверие, и страх, и робкая надежда, что все это лишь чудесный сон, из которого он вот-вот проснётся. И в то же время, где-то в самой глубине его души, зарождалось странное, щемящее предчувствие, что его жизнь, до сего дня текущая спокойно и размеренно, как река в своём русле, сейчас сделает крутой поворот и устремится в неизведанные дали.

Алёна, прислонившись к шершавому стволу древнего дуба, грустно улыбнулась. В её глазах, цвета синего неба, отражались отблески заходящего солнца

– Именно так, Кирилл, – произнесла она, и её голос, мелодичный и глубокий, как звучание волшебной свирели, заставил листья на дубе затрепетать, словно от лёгкого дуновения ветра. – Я из другого мира, из другого времени. Из мира, где забыли шепот деревьев и песни ветра, где боги стали лишь персонажами старых сказок. Я шла по лесу… своему лесу… лесу из стекла и бетона… и вдруг… трещина в реальности… вихрь… вспышка… и я оказалась здесь, – она обвела рукой окружающее пространство, словно пытаясь обнять всю эту первозданную красоту, – на славянской земле, среди шепота древних богов. Богов, которые здесь, в этом мире, всё ещё живы и могущественны. Я встретила… – она запнулась, подбирая слова, словно опасаясь спугнуть невидимых слушателей, прячущихся в лесной чаще, – …скажем так, волшебных существ. Трех братьев… – её голос дрогнул, и в нём прозвучала едва уловимая ирония, смешанная с щемящей грустью, – Должен, Надо и Хочу. Они показали мне… меня. Все, что я «должна» по мнению других, все, что мне «надо» для достижения призрачного успеха, и все, о чем я на самом деле мечтаю… в тайниках своей души… мечты, о которых я боялась даже себе признаться. А мечты эти, Кирилл, оказались совсем простыми… как полёт бабочки… как запах свежескошеной травы… как тепло материнских рук…

Кирилл, сын кузнеца, молчал, завороженный её рассказом, словно птица, попавшая в силки змеиного взгляда. Её голос, мелодичный и чистый, пленял его слух, проникая в самые потаённые уголки души. Он впервые видел такую девушку: высокую и стройную, как молодая берёзка, с гордой осанкой лесной берегини и пронзительным взглядом, в котором читалась светлая грусть и мудрость. Её длинные, пепельные волосы, цвета лунного света, заплетенные в сложную косу, украшали яркие ленты, словно радуга, упавшая с небес, и полевые цветы, дышащие ароматом летнего луга. На её шее висел неприметный амулет из темного дерева, от которого исходило едва уловимое магическое тепло. Одета она была в простое льняное платье, цвета неотбеленного полотна, но даже в нём казалась царственной, словно богиня Макошь, сошедшая с небес, чтобы подарить миру свою красоту и благодать. Трагичная ирония судьбы – такая красота, такая сила, и такая печаль в глазах, словно отражение всех потерь и всех надежд этого древнего, полного тайн и чудес, мира. Кирилл чувствовал, как его сердце, привыкшее к ровному стуку кузнечных молотов, начало биться чаще, словно крылья стрижа. Он не смел даже вздохнуть, боясь разрушить это волшебство, это нежданное видение, явившееся ему в глубине дремучего леса.

– А потом, – продолжила Алёна, и её голос, подобный шелесту осенних листьев, зазвучал тише, – появился «он». Из ниоткуда, словно сотканный из тумана и лунного света. Седовласый старец, чей возраст измерялся не годами, а количеством звёзд на небе, с глазами, полными древней мудрости, мудрости, перед которой меркли знания самых опытных волхвов. В его взгляде читалось и понимание всех тайн мироздания, и лёгкая, добрая ирония над суетой людской. Он стоял, опираясь на посох, вырезанный из ветви мирового древа, и от него исходила такая сила, что казалось, он мог одним своим словом повернуть реки вспять и остановить бег солнца. Он сказал, что может исполнить мои желания… – Алёна на мгновение замолчала, словно вспоминая тот момент, когда сама судьба протянула ей свою руку. – …Помочь мне узнать больше о древних мирах, о магии, которая течёт по жилам этого мира, как живительный сок… научить меня управлять стихиями, подчинить своей воле огонь и воду, землю и воздух… – в её голосе прозвучала не гордыня, но трепетное благоговение перед открывающимися перед ней возможностями, – …чтобы я потом могла написать книгу обо всем этом… книгу, которая переживет века, книгу, которая станет мостом между мирами, между прошлым и будущим. Книгу, в которую я вложу всю свою душу, всю свою любовь к этому миру, к этой земле, которая приняла меня, как родную дочь, несмотря на то, что я пришла из другого времени, из другой жизни…

В её глазах мелькнула тень печали, словно предчувствие неизбежной разлуки с тем, что ей уже стало дорого. Эта лёгкая трагичная нотка придавала её образу ещё большее очарование, словно трещина на поверхности драгоценного камня, делающая его ещё более уникальным.

Кирилл слушал, затаив дыхание, словно боялся спугнуть лёгким вздохом волшебство её слов. В его душе боролись недоверие, порождённое здравым смыслом, и смутное предчувствие чуда, которое витало в воздухе. Он не знал, верить ему или нет, но в глубине души, он чувствовал, что Алёна говорит правду.

– Он… он был Велесом, – прошептала Алёна, и в её голосе прозвучало благоговейное трепет, словно она прикоснулась к тайне, скрытой от людских глаз. – Богом мудрости и магии, хранителем древних знаний, покровителем всех, кто ищет истину в лабиринте мироздания. Он предложил мне остаться здесь, в этом времени, в этом мире, который стал мне уже родным… Для этого… для этого мне нужно было согласиться на… – она запнулась, и в её глазах мелькнуло что-то похожее на боль, – …подселение моей души в тело девушки, которая умирала. Её тоже звали Алёна. Трагичная ирония судьбы – два имени, две судьбы, сплетённые в один узор невидимой рукой. Она была дочерью ведуна и целительницы… – добавила Алёна тихим шёпотом, словно доверяя Кириллу свою самую сокровенную тайну.

Голос Алёны дрогнул. В её глазах отразилась вся боль и вся красота этого мира. Трагичная ирония судьбы – обрести мечту ценой чужой жизни, стать частью этого мира, принеся в жертву свою прошлую жизнь, свою прошлую себя. Цена, которую не каждый сможет заплатить.

– Я согласилась, – тихо сказала она.

Кирилл смотрел на неё, завороженный, не в силах произнести ни слова. Его язык словно превратился в сухой лист, а горло сжало невидимой рукой. Он видел перед собой не просто красивую девушку, но и существо, обладающее невероятной силой и мудростью. В её глазах он видел отблески иных миров, слышал шепот древних богов и чувствовал биение самой жизни, первозданной и могущественной. И он понимал, что пропал, словно путник, заблудившийся в дремучем лесу, очарованный волшебным пением русалки. Его сердце, словно кусок железа в горне, плавилось под её взглядом, превращаясь в жидкий металл, готовый принять любую форму, которую она пожелает. Он влюбился в Алёну без памяти, в эту странную, загадочную девушку из другого мира, девушку, которая пришла из будущего, чтобы стать частью его прошлого, его настоящего, и, он надеялся, его будущего. Девушку, которая стала частью его мира, его жизни, словно недостающий фрагмент мозаики, без которого картина мира была неполной. В этой любви, внезапной и всепоглощающей, как лесной пожар, была и трогательная нежность первого весеннего цветка, и горькая ирония осознания того, что их пути, пересекшиеся так неожиданно, могут так же неожиданно разойтись.

***

Алёнка, отворив тяжёлую дверь своей парижской квартиры, с изящной, чуть ироничной улыбкой, втянула за собой потрёпанный чемодан, словно уставшего странника, вернувшегося из долгого и полного приключений путешествия. Сбросив темно-синее пальто, она словно сбросила с себя невидимый груз воспоминаний, которые, подобно призракам, витали вокруг неё, шепча на языке давно забытых времён. С лёгким вздохом, полным и тихой грусти, и нежной радости, Алёнка села за старинный письменный стол и открыла крышку ноутбука. Тот, словно пробудившись от сна, ожил, и на экране, расцветая волшебным цветком, появился файл.

Книга. Её книга. Несколько лет жизни, вплетённые в строки, пропитанные магией древних слов, силой пережитых эмоций, от которых щемило сердце, и мудростью, добытой ценой потерь, ценой, которую не каждый сможет заплатить. В этой книге, словно в волшебном зеркале, отражалась и трагическая ирония судьбы, и нежная трогательность первой любви, и тихая мудрость древних богов, и светлая доброта человеческой души. Это была книга о жизни, о любви, о магии, о поиске себя и своего места в этом мире, полном тайн и чудес.

Она переключилась на другой файл – обложка, законченная буквально вчера, после бессонной ночи, полной вдохновения и творческих мук. В центре обложки, словно сотканная из лунного света и утреннего тумана, стояла девушка в старинном русском сарафане лазоревого цвета. Светло-русая коса, словно водопад золота, ниспадала на её плечи, а венок из полевых цветов украшал голову, словно корона. Ниже, под изображением, будто вырезанное на древнем камне, располагалось лаконичное, но ёмкое название: "Ведьма".

Алёнка откинулась на спинку кресла, закрыла глаза, и мир вокруг неё растворился, словно утренний туман. Страницы памяти зашелестели, словно листья древнего дуба, шепча на языке давно забытых времён. Она вспомнила своё пробуждение после комы, словно возвращение из далёкого путешествия в иные миры. Вспомнила, как лихорадочно, словно одержимая, записывала видения, хлынувшие потоком Это было похоже на весенний разлив реки: красота и таинство древнеславянской жизни, с её простым бытом и сложными обрядами, с её тихими радостями и громкими горестями, с её запутанными отношениями, сплетенными из любви и ненависти, словно нити в старинном гобелене. Вспомнила величественный пантеон богов, тревожный шёпот нечисти, пугающую и манящую близость иного мира… И его… Его лицо, такое родное и любимое, словно часть её самой, потерянное безвозвратно вместе с пробуждением. В этом воспоминании была и щемящая трогательность первой любви, и горькая ирония утраты, и тихая мудрость принятия неизбежного.