Сила Вегвизира

Я склонился над телом великана, двумя руками стиснул ему челюсть и закрыл глаза. Жаль его. Не окажись мир у последней черты, этот добряк мог бы принести много полезного обществу: закончил бы свою консерваторию, играл на виолончели в оркестре, женился и воспитывал детей. Да и в смутное время мог бы с братом уйти в общину и трудиться на земле. Но они сделали иной выбор, за что и поплатились.

На стадионе возле школы стоял автобус и два военных грузовика. В последние грузили провиант, оружие и другие ценности из запасов поверженного врага. В автобусе находились оставшиеся в живых члены банды Бизона и его рабы. Некоторые из них были ранены. Всех объединяло одно – удрученность, упадок сил и полнейшая неопределенность. Куда везут, зачем, будут ли в новой банде те же условия или, наоборот, ради куска хлеба придется работать вдвое больше?

Усталые молчаливые лица, с законсервированным в глубине души страхом. Как же они были похожи в тот момент. Почти все, за исключением лица ногайца. Его смуглый морщинистый, слегка ухмылявшийся лик выражал полное безразличие к обстановке. Ему были безразличны не только чужие проблемы, но и свое будущее. А это самое страшное. Когда человеку становится безразлична собственная судьба, функция психики атрофируется и он становится похож на зомби. Признаться, я всегда сторонился таких людей, ибо с их молчаливого согласия и совершается все зло на земле.

Но в эпоху беспредела это было скорее не зло, а следствие пережитых ранее стрессов, депрессии, горя. С другой стороны – это маска защиты и скрывавшаяся за ней сила. Безразличие бессознательно увеличивает силу, оно творится в единстве с разумом. Не случайно в Древней Индии говорили: «Интерес творит королей, но безразличие творит императоров». И зачастую такое циничное отношение к окружающему миру многим и спасала жизни.

***

В грузовике мы передвигались недолго. Выехали сразу же на объездную трассу. Дорожное полотно на ней за год мало испортилось, поэтому наше недолгое путешествие в грузовике не было омрачено трясучкой. Штаб второй по численности и мощности бандитской группировки острова располагался на другой стороне города, практически на его выезде – в здании бывшего регионального ГИБДД. Строение мало пострадало от землетрясения, выбило лишь несколько окон, которые потом затянули досками и полиэтиленом. Напротив штаба находился некогда самый большой торговый центр острова. Бандиты использовали данное строение под склад, куда свозили оружие, продукты, лекарства, полученные в результате успешных мародерских операций. Место для дислокации штаба казалось идеальным. Помимо его близости к складу и крупнейшей в городе бензоколонке с большими емкостями для хранения топлива, учитывалось и стратегическое расположение. Таким образом Ивар контролировал основную объездную дорогу и заезд в город с северной стороны. После уничтожения банды Бизона, под контролем «берсерков» оказались все дороги, ведущие в опустевший полуразрушенный город.

Мы подъехали к центральному входу штаба. Открыв двери грузовика, бандиты принялись выгружать одного за другим рабов поверженного конкурента. Картина больше напоминала кадры из фильмов о Великой Отечественной войне, только вместо немецких автоматчиков были современные молодые отморозки. Сначала всех отвели в большое помещение без кресел, где раньше располагался актовый зал ГИБДД. Пленников насчитывалось примерно около полсотни человек. Это все, кто выжили при налете «берсерков».

Среди выживших было и несколько женщин разных возрастов, которые старались держаться вместе группой. Когда они проходили по коридору, их вожделенным взглядом провожали местные ворруженные «берсерки». Но никто из них не имел право подойти к пленным женщинам. Для предотвращения нападения на них, были приставлены два автоматчика. Женщина в годы БП считалась трофеем, товаром и ценилась наравне с оружием, топливом, продуктами питания. Поэтому секретари Ивара начали регистрацию именно с женской группы, чтобы побыстрее их распределить: кого на ферму рабочей, а кого в местный бордель.

После проверки здоровья и заполнения анкеты первых двух групп пленников, очередь дошла и до нашей пятерки. Первого на собеседование позвали ногайца. Он был спокоен, отвечал тихо, без эмоций. Ни одна часть его тела не выдала внутренней тревоги. Железнаая выдержка или равнодушие к своему будущему? Поведение степняка давно у меня вызывало много вопросов.

После двух мужчин среднего возраста, работавших у Бизона в теплице, дошла очередь и до меня.

– Сколько лет?

Спросил строгим голосом сидевший за столом у окна мужчина в камуфляже. Судя по его командному баритону, ранее он служил в вооруженных силах, а форма точного размера, с пришитым на рукав шевроном – лишь маленькое напоминание о его прошлой жизни.

– Тридцать пять, – ответил я.

– Кто по профессии?

– Фельдшер.

Мужчина медленно вписывал мои данные в какую-то таблицу и даже не поднимал глаза на респондента.

– Кем числился в банде Бизона, какую работу выполнял?

– «Лепилой» был в медпункте.

Военный хмыкнул себе под нос и написал в анкете «медработник».

– Простите, а но вы не спросили имя и фамилию. Обычно с этого начинают знакомство.

Мужчина оторвался от письма, поднял глаза и с недоумением посмотрел на меня.

– У нас тут не вечер знакомств. А имя тебе сами дадим, какое захотим, – грубо и высокомерно ответил военный.

Он отлепил напечатанный на наклейке четырехзначный номер и приклеил мне на рукав, пометив себе в таблицу его дубль. Такие «индификационные номера» давали узникам концлагерей. Похоже, уцелевший после БП мир окончательно сошел с ума, превратившись в тюрьму, концлагерь, в чистилище, где происходит обезличивание человека. В банде подавлялась воля, эмоции, индивидуальность, отсутствовала возможность выбора. Попав в такие ситуации, человек зачастую теряет способность к самоуправлению, теряет смысл жизни.

Из зала «сортировочной» меня с двумя парнями повели в соседнее со штабом здание. Возле входа большой генератор разрывал постапокалиптичную тишину. такой агрегат во время БП считался настоящей роскошью, поскольку работал на самом ценном и дефицитном продукте эпохи – дизельном топливе. Четырехэтажное здание хорошо сохранилось после трехдневной тряски. Кое-где обвалилась штарая штукатурка, разбились оконные стекла. Помнится, в мирное время здесь находился региональный НИИ сельского хозяйства. Его офисное здание «берсерки» переоборудовали под местный госпиталь, где обслуживались бойцы и члены семей приближенных к Ивару. О том, что это медицинское учреждение, я почувствовал еще на входе. Даже простуженный нос сразу же учуял специфический больничный «аромат», состоящий из смеси асептиков (гипохлорита натрия), кварца и пота пациентов.

Мы поднялись по темной лестнице на второй этаж, где располагалась так называемая поликлиника. У входа охранник в медицинской маске.

– Проведи этих трех наверх, – скомандовал охраннику наш сопровождающий.

И вновь длинный темный коридор, больничный запах, облупленные и слегка потрескавшиеся стены. В конце коридора мы нырнули в бездну. Блеклый свет оборвался на параллельной лестнице. Затем поднялись на этаж выше, где по словам охранника находился так называемый «изолятор». В одну из маленьких комнат нас и поселили втроем.

Из мебели были только два стула, стол и старый телевизор, служивший тумбочкой. Спать пришлось на полу, где были разбросаны старые одеяла, сырые заплесневелые матрацы и подушки. Все кровати на верхнем этаже здания, где располагались палаты послеоперационных больных.

– Здесь будете находиться. Из помещения не выходить, пока вас не позовут, – командным тоном крикнул охранник. – Всем ясно?

В тот вечер нас так и не позвали. Как только тусклые дневные сумерки сменились ночной тьмой, мы легли спать на пол. Один из самых длинных дней в году подходил к своему завершению. Как хорошо, что он закончился! День полный стресса, боли и пустоты, потерь и неопределенности. Один из самых страшных в моей жизни, когда я просто решил отдаться судьбе и забил на всю окружающую обстановку. Да и сил на борьбу в тот день не было.

***

Свет в бандитском госпитале экономили по максимуму. Вернее, экономили топливо. Полученное от большого генератора электричество шло на операционные и холодильники, где хранились остававшиеся от мирной жизни медикаменты. Операционные занимали весь верхний этаж и базировались на сохранившемся оборудовании из соседней региональной больницы, чье здание было наполовину разрушено. Об этом я узнал уже на следующий день, когда нас с соседом по комнате позвали возить на перевязку тележки с постоперационными ранеными. Да, первые дни мы работали санитарами. К вечеру, когда в госпитале проходил подсчет, на эти же тележки грузили умерших больных, вывозили за город, сбрасывали в глиняный овраг и засыпали землей. Также поступали с трупами горожан и домашних животных.

Врачом в отделении «неоперационных» больных был старик лет семидесяти. В эпоху «обезличивания» он, как и все члены банды, не представлялся. Да и мы не спрашивали. Называли его Дедом. Старик часто покашливал. Похоже, его самого уже давно надо было положить в изолятор. Усиливающийся с каждым днем кашель Деда раздражал оставшихся в живых пациентов и служителей госпиталя.

Он встретил нас равнодушно и под нос тихо прошипел:

– Не вы тут первые, ни вы последние. Надолго в этом аду никто не задерживается.

Глядя на антисаниторию в инфекционном блоке, было очевидно: все его обитатели смертники. Уже 10 месяцев выжившие островитяне жили в предчувствии приближающейся смерти. Она была повсюду и становилась все ближе с каждым запахом, шорохом, выстрелом и криком. Мне даже показалось, что многие рабы этой бандитской организации каждый день просыпались с надеждой, что это их последнее утро…

– Почему с верхнего этажа доносятся крики? Там комната пыток? –однажды набравшись смелости я спросил у Деда.

– Нет, там операционная, – покашливая отвечал он. – Наркоза осталось мало, вот и экономят. Только особо отличившимся в боях дают, да тяжелобольным приближенным к вождю. Все аборты и мелкие операции – все без наркоза делают.

– У вас кашель уже второй день не прекращается. Туберкулез?

– Да какая уже разница. Мы все скоро умрем и не имеет значения от чего, – Дед вновь взял грязный платок и, отвернувшись, дважды в него кашлянул.

Его надрывистый кашель только усиливался, плавно переходя в судорожное состояние. Как правило, приступы случались по ночам, во время одного из них доктор потерял сознание, сжимая в руках огрызок тряпки. Каждый такой приступ сопровождался тяжелой отдышкой. Кашель был сухой и без примеси крови. Кроме того, он стремительно терял в весе. Было очевидно – у доктора последняя стадия рака легких и жить ему оставалось несколько месяцев.

Он умер лежа на полу в каморке, служившей раньше подсобным помещением бывшего НИИ. Ушел тихо, без криков. До последнего мы с ребятами по очереди старались украсть обезболивающие. Одни не действовали, другие лишь отчасти снимали боль. Но он всеми силами старался ее сдержать, стиснув зубы в носовой платок. Похоронили его прямо во дворе соседнего дома, где когда-то была детская площадка. На дощечке от старой скамейки углем написали дату смерти и два слова – «Доктор Дед».

***

В день нам полагалась пайка: похлебка, каша на воде и компот из сухофруктов. На ужин – галетное печенье или сухари. Все это выдавали работники общей кухни, которые привозили готовую еду в бидонах, под четким контролем «берсерков» с автоматами. На счету была не только каждая таблетка, но и каждая ложка жидкой похлебки. Чем питались пациенты – неизвестно. Скорее всего, в питании, как и в лечении, также присутствовал индивидуальный подход: одним все, другим – минимум, третьим – лучше смерть.

В столовой госпиталя во время обеда было многолюдно, однако о наличии здесь людей свидетельствовал лишь стук ложек об аллюминевую посуду. Ели молча, все боялись обронить лишнее слово и разозлить одного из надзирателей, дежуривших в столовой. Сложно сказать, что больше входило в их работу: контроль за продуктами или препятствие общения между коллегами, которые в процессе еды могли проговориться о наличии больных, условиях их содержания и статистике смертности. Вся лишняя негативная информация могла вызвать панику, а вместе с ней и волну самоубийств в бандитской общине. А рабы – это ценный товар.

Дважды в неделю с утра и до позднего вечера из операционной, находившейся на четрвертом этаже, доносились истошные женские крики. Эти дни были особенно тяжелыми для единственного гинеколога. В обеденное время женщина средних лет, внешне больше напоминающая мужчину, с тяжелой походкой, грубым голосом и суровым взглядом, выходила в специально отведенную для медработников курилку, которая была оборудована на улице возле служебного входа. Она выкуривала подряд три сигареты, молча смотрела на пустую объездную дорогу, мысленно настраивая себя на продолжение вынужденной работы в аду.

Меня сложно назвать курильщиком. К сигарете тянулся, как правило, после обильной выпивки или в результате серьезного стресса, на что были припасены во внутреннем кармане куртки три помявшиееся сигареты, которые «берсерки» не нашли при поступлении. Наличие сигарет было хорошим поводом спуститься в курилку. Как правило, там собирались после обеда или в конце рабочего дня. Я вышел в надежде завести новые знакомства и получить необходимую информацию о местной группировке. При побеге необходимо знать все детали: дислокация, режим, расположение постов охраны. Любая информация могла быть полезной в незнакомой локации.

Но вот пародокс: все сотрудники этого «квазигоспиталя» курили всегда молча. Частым посетителем задымленной территории была и врач-гинеколог. Однажды я предложил ей подкурить, а в ответ получил недоумение и фырканье сквозь зубы. В следующую нашу встречу поделился мечтой – выпить спирта для снятия стресса.

– Вам бы тоже не помешало бы! И стресс снимет и обогреет малёха.

– Вечером потреблю. Еще два аборта и одна операция остались.

Тяжело вздыхая, она затушила последнюю сигарету и натянула на нос медицинскую маску.

– Аборты без анестезии? Лучше уж выносить и родить.

– Ты идиот? – женщина сурово посмотрела мне прямо в глаза и, не дожидаясь моего ответа на хамский вопрос, поспешно удалилась в операционную.

Никто в нынешнее время не думал о продолжении рода, о детях. Человеческая жизнь ничего не стоила и каждый день мог стать последним. Многие женщины, находившиеся в бандитской группировке, вынуждены были заниматься проституцией в местном «доме терпимости» за пачку сигарет или кусок мяса. Особо везучие становились наложницами полевых командиров и приближенных к Ивару.

Спустя год в список наиболее дефицитных медикаментов в группировке добавились противозачаточные средства и презервативы. Поэтому посещение борделя становилось небезопасным, а для женщин единственным средством контрацепции стал аборт. Данную операцию местный гинеколог делала дважды в неделю без анестезии.

Познакомиться с врачом-гинекологом мне помог случай. Ее медсестра-ассистенка попала в инфекционное отделение с признаками отравления. Лимит воды и медикаментов периодически вызывали кишечные инфекции, жертвами которых становились и работники «госпиталя».

Той ночью я не мог заснуть, вышел в темный коридор, где временами из-за выбитых окон пробегал сквозняк и благодаря ему можно было вдохнуть глоток свежего возздуха. Врач с фонариком спускалась по лестнице. Не здороваясь, она поначалу хотела пройти мимо, но остановившись, зарядила фонарным светом прямо в лицо.

– Ты кто?

– Идиот, – не раздумывая ответил я.

– Это понятно. А в целом, кем здесь числишься?

– Санитаром.

– Есть медицинское образование?

– Да, средне-специальное.

– Присутствовал при операциях? – но так и не дождавшись ответа, она сразу же скомандовала. – Пойдем со мной!

Мы поднялись на верхний этаж и пробивая фонарем тоннель сквозь мрак, зашли в слабоосвещенное помещение. Свет давал маломощный генератор, который находился на крыше здания. Его мощности хватало только на операционный светильник, сухожаровой шкаф и маленький холодильник. На родильном столе под капельницей лежала беременная женщина. Свободной рукой она утирала слезы и шептала себе под нос молитву.

– Никак не разродится сама, придется кесарить. В дальнем углу есть немного воды. Тщательно, насколько возможно, помой руки и будешь делать все, что скажу, – скомандовала врач.

– Роженица? – с удивлением спросил я.

– Да уж, редкое исключение для нынешнего времени.

Первым делом мне было поручено замотать ноги эластичным бинтом для предотвращения тромбов у роженицы. Молодая женщина молча лежала и периодически утирала слезы. Она прекрасно понимала весь трагизм ситуации: вопросов не задавала и с трудом старалась побороть страх и отчаяние. Врач была невозмутима и спокойна. Ее скупые эмоции прослеживались только в глазах. Видно, что она была уверена в своих действиях. Спасти в таких условиях мать и ребенка, и при этом не навредить им, – была задача не из легких.

– Есть прямые показания? – спросил я.

– Воды отошли, плохой анамнез, идет ногами. Час делала переворот, но ничего не вышло. Крупный плод, более 4 кг будет.

Сквозь неяркий свет операционной лампы я заметил, как при разговоре о работе на суровом лице появилась сиюминутная улыбка.

– У нас не более часа с учетом операции.

Надевая перчатки, врач обратилась к роженице:

– Ну, что дорогуша! Придется стиснуть зубы и потерпеть.

– Я все вытерплю, мы так долго его ждали, – немного оживившись вскрикнула в ответ женщина.

Анестезиолога в больнице не было. Не было и эпидуральной анастезии, которую часто использовали при кесаревом сечении. В наличии имелось только несколько упаковок новокаина. Тщательно обколов низ живота, врач сделала первый разрез. Следуя команде врача, я поэтапно подавал хирургические инструменты.

Уверенной рукой врач продолжила уколы новокаином и сделала второй разрез, из которого за две минуты вытащила плод. Мальчик действительно оказался крупным. За неимением детских весов можно было только предположить, что он был более 4 кг.

Мне было велено взять ребенка и ополоснуть его от крови и околоплодных вод. Затем я положил малыша на соседний стол и укрыл простынкой. Новорожденный сразу закричал. Услышав плач сына, женщина вскрикнула:

– Господи, спасибо!

– Молчи, еще не все!

Аккуратно вытащив послед, врач сразу принялась повторно обкалывать новокаином будущие швы. Теперь главное нужно было аккуратно их зашить. Этот процесс занял больше времени. В операционной, не смотря на открытые окна, было очень душно. Пот стекал по лбу и щекам врача, но она даже не обращала внимание на свое состояние, полностью погрузившись в процесс операции.

Малыш тихо всхлипывал, а его мама, стиснув зубы, продолжала терпеть боль. Были периоды, когда она смотрела прямо в потолок и тихо шептала молитву.

– Ну, кажись все! – снимая перчатки, врач выдохнула.

– Ювелирная работа!

Я попытался приободрить врача. Однако вместо благодарности получил очередной суровый взгляд. После окончания работы она вновь надела защитную маску. Это была психологическая защита, которая вероятно помогала ей выжить в госпитальном аду.

– Не хотите перекурить? Спирт боюсь вам предложить.

Даже не знаю, чем я больше руководствовался в тот момент: уважением к врачу, которая в сложных условиях, рискуя двумя жизнями, выполнила все быстро и аккуратно. Или это была жалость к женщине, сутками работавшей в аду?

– Можно и перекурить.

Мы поднялись на лестничный пролет, ведущий на крышу, и закурили. За окном ночь постепенно добавляла в свои мрачные краски белизну. Наступал новый сумеречный день – первый в жизни только что появившегося малыша. Я протянул врачу флягу со спиртом.

– Спасибо, оставь пока себе, – она выдохнула дым с последней затяжки и затушила сигарету в оставленную кем-то на подоконнике пустую консервную банку. – Если все обойдется с ними, то будет у нас и коньяк элитный, и закуска к нему.

Я вернулся в операционную, чтобы ввести антибиотик и обезболивающее роженице. Мне показалось, что она уже ни на что не реагировала. Спустя пять минут вернулась и врач. Она туго запеленала малыша, после чего младенец заснул.

– Да малыш, долго ты собирался в этот мир! А время то какое выбрал. Пора тебя уже с папкой познакомить, заодно и гонорар за работу получим.

Врач вытащила из кармана брюк медицинского костюма рацию и, нажав несколько пищящих кнопок, дождалась ответа.

– Все в порядке, можно приезжать, – сухо проронила она кому-то. – Да, и привези все по списку, что я давала, – она задумалась. – Смеси детские еще. Безлактозные, если есть.

– Мать не сможет кормить? – поинтересовался я.

– Не уверена. Ей сейчас антибиотик показан. А из тех, что у нас остались, нельзя кормящим. Ну ничего, папка на ближайший год обеспечит, а там уже и без смеси обойдется.

Я перевез заснувшую от бессилия роженицу в отдельную палату, которая находилась этажом ниже. Сложно было назвать это палатой. Чистая, наспех отремонтированная комната с кроватью и креслом в углу.

Им оказался один из приближенных Ивара. Внешне он походил на байкера: кожаные жилетка и брюки, на ногах берцы. Торчащие из-под вязаного свитера запястья были обернуты в газету многочисленных татуировок. Особенно запомнилась фигура паука на тыльной стороне правой ладони. Все восемь ног насекомого были изображены с характерным геометрическим орнаментом. Паук – символ плодородия, благополучия и равновесия. Данное тату часто набивали в камерах, тем не менее оно символизировало скромность, практичность, аккуратность и креативные способностм носителя.

– Ну что, познакомились уже? – идиллию общения отца с сыном нарушила вошедшая в комнату врач.

– Спасибо, Танюха! В долгу у тебя, – не отводя глаз от ребенка его отец продолжал лежать на кушетке и гладить лежащего на груди младенца. Глядя на эту картину, врач искренне улыбнулась.

– А это кто, ассистент твой новый? – байкер кивнул в мою сторону.

– Да, помогал во время операции.

– Спасибо, дружище! – байкер протянул мне свою большую татуированную руку. – Костян. А ты кем будешь?

– Сергей.

– Имя хоть есть у него уже? – спросила врач молодого отца.

– Митькой назовем. Мы ведь с Дона сами, вот и будет у нас теперь свой князь Дмитрий Донской, – байкер загоготал во весь голос. – Да, чуть не забыл: сейчас мой помощник подъедет и привезет с ближайшего склада вам гостинцев. Спасибо, заслужили! Мы ведь уже и не мечтали, 9 лет ждали. А тут такое, самим бы выжить. Ну, ничего, прорвемся! Да, сынок? – Костян поцеловал засыпающегося младенца в темя и сильнее прижал его к груди. – Тань, может, я пришлю сюда женщину для ухода за малым, пусть Ленка отдохнет. А потом, отвезу их в деревню к своим. Там козы есть, авось еще кто-то из них и дает молоко.

– Правильно мыслишь, умница! – подбодрила его Татьяна. – Давай мне, попробую отнести его к Лене. А то проснется, а его нет.

Врач аккуратно, держа за головку, взяла малыша и растворилась в темном коридоре. Это был первый день в жизни крохи, который наверняка не случайно появился в сумеречном, холодном и жестоком мире после долгих лет ожиданий. Кто знает, может в его рождении была заложена тайная миссия?

***

Через два дня к нам в комнату спустилась Татьяна и передала мне большой и тяжелый черный пакет, где лежали остатки былой роскоши, чудом затерявшиеся на складе одного бывшего магазина. Щедрый подарок от новоиспеченного отца. Примерно такой же по содержимому пакет дарили врачу благодарные пациенты лет 30–40 назад: консервы, алкогольные напитки, кофе, коробки конфет, банки маслин и ананасов, сигареты. Еще с армии я не привык крысить свои гостинцы. Решил не менять привычку и в нынешнее голодное время, поэтому с удовольствием поделился с соседями по комнате. Никто не знал, сколько еще нам уготовано судьбой, да и срок годности некоторых продуктов уже давно вышел. Ребята не верили такой удаче. Сначала они отказались, посчитав, что здесь какой-то подвох, так как главари банды не станут делиться дефицитной едой.

Помню, как поселившийся недавно у нас в комнате ветеринар, посетовал на забытый вкус любимого шоколада, который теперь ему казался сладким пластилином. Для себя я также отметил, что из-за однообразной за последний год потребляемой пищи, вкус многих деликатесов стал забываться. Вкусы консервированных маслин и ананасов вернули на мгновение в прошлую беззаботную жизнь. Вспомнилась встреча Нового года, когда родители мне впервые разрешили попробовать шампанское и закусить маленькой долькой ананаса в сиропе.

Чтобы не вызывать подозрения, мы все равно в положенное время спустились в цокольное помещение на традиционную обеденную похлебку. Наш второй по счету «деликатесный» завтрак внезапно прервал крик в коридоре. В комнату ворвался начальник санитарной службы с призывами спускаться вниз и грузить «трехсотых». Очередной налет на оставшиеся еще нетронутыми склады в окрестностях соседнего городка, очередные разборки с местными бойцами. Каждый налет для банды Ивара неминуемо заканчивался потерями живой силы. На этот раз было шесть тяжелораненых и для них в срочном порядке готовили операционную.