Не сойти с ума

И его величество Случай зафиксировало эту мысль, запрограммировав связи, связки и алгоритмы…

Выпускной бал полагался лишь после окончания десятого класса, а после восьмого собирались сделать школьный вечер. И это в целом было прекрасно, но было одно существенное НО. Лёкин гардероб замечательно отвечал запросам экономии бюджета, но никак не вязался с танцевальными вечерами. В их семье было в порядке вещей, что у нее должна быть школьная форма, ведь она школьница. А вырастет – сама определит, что носить. Да и фигура у нее была, прямо скажем, больше мальчишеская, и одевали ее обычно в девчачьих отделах Детского мира. Мама, конечно же, более мягкосердечная и понимающая, готова была помочь своей младшенькой, ведь именно с ней она по-настоящему ощутила себя матерью, с Мариной как-то не получилось. Решено было купить красивую ткань и отдать шить соседке, тетя Люба брала недорого. Из магазина тканей вернулись уставшие, но веселые. Мама по дороге вспомнила свое московское студенчество, рассказывала смешные истории, посекретничала о былых кавалерах… Под настроение купили даже новенькие лакированные лодочки, благо, несмотря на худобу, Лёкин рост и размер ноги позволяли использовать для покупок женские отделы обувного магазина. После ужина предстояло много дел: спуститься с тканью к соседке, снять мерки, нарисовать само платье, договориться о дне готовности. Но новое платье она так и не увидела, как, впрочем, и многое другое.

– Выклянчила? – был первый вопрос отца, вернувшегося с работы. Он потрогал нежную шелковистую ткань, сдвинул ладонью крышку обувной коробки. Он всегда держал её в строгости, а сейчас уже по привычке, на всякий случай. Поначалу он очень боялся ее избаловать, вырастить потребительницей, требующей с родителей блага. Да и деньги целесообразней было тратить на более нужные в хозяйстве вещи. И даже после того, как стало ясно, что его дочери не суждено стать махровой эгоисткой, и что тотальная экономия давно приобрела форму абсурда, не меняло ситуации. Да и попросту не замечалась.

– Вить! – мама глазами попыталась намекнуть отцу неуместность и жестокость его слов.

– Дорогие туфли, дорогие ткани! – он резким жестом подкинул ткань, которая, легко соскользнула с дивана и, картинно струясь, волнами легла на пол. Лёке вдруг стало плевать на вполне реальный риск получить по лбу, ей до тошноты надоело бояться отцовской ярости.

– Жмот! – хлесткой оплеухой вырвалась реплика.

Отец, видимо, не сразу состыковал последовательность событий, с минуту он непонимающе и не веря, молчал. Лицо исказилось глуповато-злобной маской, глаза побелели. Как в далёкой юности, он, теряясь, испытывал сложность с подбором слов. Сейчас же он растерялся абсолютно и безусловно.

– Ну, девка! По мусалам! – выдернул он из недр послевоенного пацантства очередное труднопереводимое словцо. Резко подойдя и привычно занеся ребро ладони над затылком, вдруг запнулся за следующую фразу:

– Бей! Но знай! Если ты меня ещё хоть раз ударишь, я уйду из дома.

Рука, замерев над затылком, неожиданно изменила направление и с грохотом опустилась на стол, сжавшись по пути в кулак.

– Давай! Шуруй! Жрать захочешь – прибежишь!

– Жрать! – не то хмыкнула, не то всхлипнула Лёка. – Самое подходящее слово для единственной родной дочери.

У отца, как сказали бы потомки, сбилась программа. Замкнуло накоротке. Он впервые не знал, какое должно последовать действие и злился на себя за это. Повторно грохнув по столу, в бешенстве выскочил в спальню. Лёка посмотрела на маму сквозь непролитые слезы, ища поддержки. Но… и мама не знала, как поступить. Лёка ждала её решения, словно от этого зависела жизнь. И видно было, что мама расстроена, что она чувствует всю неправильность происходящего, но… она выбрала добрососедские отношения с супругом. Потому что привыкла. Потому что давно подчинилась установленному порядку взглядов на жизнь. Потому, что сама уже поверила в их единственно возможность. И потому что теперь уже боялась остаться без мужа. И даже, будучи вынуждена пожизненно прятать помаду за дырочку в подкладке женской сумочки и торопливо стирать ее затем рукавом, если вдруг муж внезапно заходил к ней на работу, она не желала менять ничего в жизни.

– Алёна! – произнесла она теперь уже это имя с той же интонацией, с которой пыталась уравновесить отца. И Лена поняла. Она молча ушла в свою комнату и закрыла дверь. Уже три года после замужества сестры они жили втроём в «трёшке», и у нее, наконец, появилась своя комната. Она привычно расстелила постель на диване, выключила свет, но не разделась и не легла. Забралась с ногами на широкий подоконник, уставившись в окно. Разглядывая знакомый дворик детского сада, в который ходила ещё сама, привычно углубилась в себя. Это было место раздумий. Так часто она думала, читала и просто мечтала, сидя на верхотуре пятого этажа, что сделала сейчас это почти неосознанно. За дверью ещё слышны были звуки вечерней активности родителей: что-то громко бубнил отец, ему так же эмоционально отвечала мама, щелкали выключатели и задвижка ванной комнаты. Подходила к закрытой двери мама, прислушиваясь к тишине, но не входя. Лёке и хотелось, чтобы кто- то вошёл, успокоил, попросил прощения, просто прижал голову к своему плечу. И, в то же время, она опасалась этого.

…Отец сделал так всего один раз в жизни. Ей было восемь лет. И, как все девчонки ее возраста, она собирала свои сокровища: фантики, камушки. В коробочку из-под маминого кольца она собирала разноцветные бусинки. Особенно хороши были граненые стеклянные, которые обычно есть на дешевеньких колечках. Имея живую фантазию, она представляла себя водолазом, нырнувшим на дно моря, на поиски затонувшего корабля. Она рассыпала свои блестяшки на коврике возле дивана, «набирала» побольше воздуху и «ныряла» с дивана. И вот последовало уже несколько окриков отца, читавшего газету после работы, да и спать было пора. И грянул гром. Терпение родителя иссякло.

– Неси веник и совок! – он, подойдя, пнул ногой блестящую кучку. Она тогда впервые посмела противостоять отцу.

– Нееееет! – взвизгнула, она, закрывая руками и всем маленьким тельцем рассыпанные стекляшки. И, похоже, готова была принять смерть, защищая самое дорогое. Она так горько рыдала, что на лице отца появилось странное выражение, выражение того маленького никем не защищаемого мальчугана, которым он сам был очень давно.

– Витя!! – голос мамы как стоп-сигнал.

Но он успел и сам осознать, что перегнул палку. И уже поздно вечером, когда ее рассыпанные бусинки и фантики благополучно вернулись в свои коробочки, когда Лёка, умытая и успокоенная мамой, засыпала, всхлипывая все реже, отец вошёл в детскую, присел на ее диванчик. Он коснулся губами лба и тихо произнес:

– Прости меня, Алёнка… Я виноват…

…Но сегодня никто не вошёл к ней, а вскоре вообще все стихло. И Лёка приняла решение. Она не сможет больше оставаться здесь. Здесь не было дома, не было семьи, не было того дорогого, без чего нельзя прожить. Но есть то, от чего хочется сбежать.

«Звони в любое время, я помогу» – подсказала память. Она осторожно соскользнула с гладкого подоконника, на цыпочках прокралась к прихожей. Там, прочно прикрепленный к стене, висел телефон. Отец любил стационарное постоянство, он все делал на века: прочные настенные стеллажи, крепленая к полу подставка под телевизор, а телефон установлен так, чтобы он был всегда в одном месте, и разговаривать при этом полагалось стоя. «Меня тоже надо было посадить в сервант под стеклянный колпак, чтоб не шевелилась. И пыль стирать не надо. И достать лет в двадцать, что б сразу замуж» – ей очень захотелось сарказма.

Совсем близко от прихожей находилась дверь в родительскую спальню. Она замерла возле телефона, прислушиваясь. Из-за двери слышалось лишь громкое посапывание, почти похрапывание. Она, стараясь это делать бесшумно, набрала знакомый номер. Один гудок, второй, третий… В полной тишине звонки возле самого уха раздавались громогласной сиреной. Казалось, прошла вечность, хотя не пошло и минуты, но Нелли ответила.

– Да. …Алло!..

Лёка сглотнула, прикрыв глаза. Она не могла говорить вслух, ее разу поймали бы на месте преступления. Да она и не знала, что сказать. Лишь еле различимо, шепотом произнесла:

– Да-…

– Алёна? Лёка? – Нелли не столько услышала, сколько почувствовала ее на расстоянии.

– Алёнушка, что случилось? Почти воочию она увидела, ощутила бесшумные слезы на том конце провода. Нелли сама помолчала несколько секунд, и вдруг, неожиданно для себя самой спросила:

– Послушай меня: ты хочешь поехать со мной, в мой город?

…После побега своей подопечной несколько дней назад, она просидела всю ночь, размышляя. И к утру, перед работой, решила окончательно. Она не будет сообщать о случившемся. Даст Лене срок – неделю. Захочет вернуться – они продолжат жить как прежде. Ну а нет… Она смогла бы договориться на работе в случае возвращения блудницы, либо запоздалого обращения в розыск, объяснив свое замешательство состоянием крайнего нервного расстройства. А сегодня весь день её не отпускало беспокойство, сродни предчувствия каких-то перемен. Она улеглась поздно, долго пыталась заснуть. И почти не удивилась ночному звонку, ибо знала, кто звонит. И когда молчание на том конце дополнилось тихим, почти неслышным всхлипом, все решила. Она готова на должностное преступление, готова отвечать по всей строгости, но она даст шанс этой девочке. Понять, что жизнь не обязательно может быть жестока.

– Слушай меня девочка, слушай внимательно. Собери самые необходимые вещи, много не бери, только самое необходимое! Небольшую дорожную сумку. И все твои документы. Завтра рабочий день, родители ведь уйдут рано утром? Дождись их ухода и беги ко мне, я буду тебя ждать дома. И мы уедем. Далеко. И тебя никто никогда больше не обидит, слышишь? Ты… веришь мне? Ты согласна?

Лёка кивнула, словно собеседник мог это видеть. Но Нелли увидела.

«Что я делаю?!» – пронеслось в Неллиной голове. Но она тут же одёрнула себя. Она совершенно точно понимала, что в этой истории нет счастливого конца, не изменят её родителей ни беседы, ни вызовы в инспекцию.

Так и оставшись незамеченной и радуясь такой удаче, девочка проскользнула к себе. Там она зажгла настольную лампу, завесив ее большим платком, и встала посреди комнаты, озираясь и словно видя ее впервые. Её своего рода, келья, то место, которое видело её слезы, либо редкие моменты радости. Но больше – место её одиночества, затворничества с книжкой в руках. Её диван-тахта, письменный стол, книжная полка, сделанная отцом. У него ведь золотые руки… Встроенный стенной шкаф, той же «фирмы», тоже на века… Мысль, что она, возможно, видит это всё последние часы, заставила ее сесть на диван, дотронувшись до левой ключицы, словно она хотела успокоить разволновавшееся сердце. В кончиках пальцев появились колючки, что происходило при крайней степени нервного возбуждения или расстройстве. Она вмиг осознала, что, согласившись на побег, не увидит больше маму, Марину, её трехлетнюю дочурку, которую она периодически бегала нянчить, отпуская сестру по делам …Не увидит ЕГО… того, ради которого она каждое утро бежала в школу, и равнодушие которого причиняло страдания.

Но в противовес этим сомнениям перед глазами проявилось искаженное яростью лицо отца, побелевшие от злости глаза… и все встало на свои места. Она рывком встала с тахты и открыла шкаф. Полудетские трикотажные кофточки, юбки, перешитые в юбки из прошлогодних школьных форм её же руками на маминой швейной машинке… Старенькое зимнее пальто с искусственным воротником… Гардероб воспитанницы интерната. М-да… Похоже, даже самого необходимого не наберётся даже на объем маленького фибрового чемоданчика, с которым она ездила в пионерский лагерь. Она замерла, опершись на дверцу. А все же, почему?? Они, достаточно обеспеченная семья, так экономили на ней? Даже в ту пору, когда девочек обычно стараются приодеть другие родители? Пора взросления и цветения. В памяти любой девушки это время связано с первым красивым платьем, новыми туфельками? Ей оно навсегда запомнится серо-коричневыми казенными кофтами и шаблонными форменными платьями. Она, прислушиваясь к тишине, и, встав на табуретку, достала из антресолей свой детский чемоданчик. Сборы не заняли долгое время – несколько смен белья и колгот, пару ночнушек, серая трикотажная кофточка на пуговках… Затем она залезла рукой вглубь, в самое потайное место и извлекла маленькую бархатистую коробочку из-под кольца. Раскрыв, она невольно улыбнулась. Ее самая главная коллекция радости. Россыпь разноцветных камешков и бусинок. Она так же отправилась на дно чемоданчика. Теперь – документы. Аттестат о восьмилетнем образовании, паспорт и свидетельство о рождении. Зубную щётку и расчёску – завтра, идти за ними в ванну рискованно. Вот и все. Часы в зале пробили четыре часа утра, за окном закончилась короткая летняя ночь, когда она выключила свет и забралась под одеяло. Чемоданчик предусмотрительно спрятан в шкаф. От сознания, что это последняя ночь в своей родной постели, своей комнате, опять заныло под сердцем, но она послушно закрыла глаза и постаралась уснуть…

ГЛАВА 10. НАЧАЛО

Утром её разбудило мамино прикосновение. Перед уходом на работу она, по обычной своей материнской заботе и, переживая после вчерашнего не совсем доброго семейного вечера, вошла в детскую проверить, все ли хорошо у дочки. Она привычно коснулась губами дочкиного лба, с минуту смотрела на спящую дочь, тихонько поправив прядку волос, упавшую на глаза. Затем вышла, даже не заподозрив своим материнским чутьем, что видит ее в последний раз. Но Лёка уже не спала. Она, затаив дыхание, лежала с закрытыми глазами, боясь пошевелиться.

Щёлкнул замок входной двери и все стихло. Лёка вскочила с постели, вспомнив то, что сегодня предстоит. Сердце вновь забилось часто-часто. Она осторожно, хотя знала, что дома никого нет, выглянула из комнаты. Проходя через зал, увидела на диване отрез блестящей дорогой ткани, а рядом так и осталась стоять открытая коробка с новенькими лодочками, которые ей никогда не носить. Она, улыбнувшись, легонько провела пальцем по их гладкой блестящей поверхности. И непроизвольно испытала ехидство и злорадство: все так, как ты хотел, уважаемый родитель, туфли можно сдать назад, в магазин, и убыток будет возмещен. А из этой замечательной ткани платье сошьют не ей, а маме. Ноздри уловили яркий кофейный аромат и запах свежеподжаренных оладушек. Отец иногда, по праздникам, или по воскресеньям, доставал из своих загашников дефицитный кофе и варил рано утром. Еще такое исключение из правил случалось, когда он чувствовал свою вину, это было своеобразное искупление. Она нахмурила лоб, припоминая. Сегодня, вроде бы, не ожидалось праздников, было самое начало июня. Значит, все-таки вина, хмыкнула Лёка. Она быстро умылась, заплела косы, «заплелась», как говаривалось в их семье. Затем выпила кофе с ароматными оладушками. «Жрать!» – напомнила она себе. После быстрого завтрака пошла к себе, села за стол. Надо было как-то пояснить свой уход после ухода. Но сделать это так, чтобы нашли это пояснение как можно позже. И она, вырвав листок в клеточку из школьной тетради, написала следующее: «Прошу меня не искать, я все равно не вернусь. У меня все будет хорошо, живите счастливо. Лена». По иронии судьбы, она, сама того не зная, она исполнила Лену номер два, применяя данную текстовку. Листок она положила в верхний ящик письменного стола, туда же положила свою связку ключей от квартиры, благо в двери стоял английский замок, и, уходя, можно было просто ее захлопнуть. Убрала за собой комнату, застелив пледом свой диван и… вышла в другую жизнь.

На улице совсем по-летнему было ярко и солнечно, и, что немаловажно, сопутствовала удача. Ни в подъезде, ни на лавочке она не встретила кумушек-старушек, неизменно фиксирующих каждодневный алгоритм подъездной жизни, и Лёка, предусмотрительно прикрыв чемоданчик баллониевым плащом, постаралась скорей скрыться в соседних дворах. Жили они с Нелли недалеко как друг от друга, так и от самой школы, и ей удалось добежать незамеченной. Нелли уже ждала ее. Предстояло много дел: хоть немного видоизменить свою подопечную, сделать её внешне похожей на Лену, ведь предстояло ехать по Лениному билету и паспорту, поменять сами билеты на сегодняшнюю дату, ведь ехать нужно незамедлительно. Впустив Лёку, Нелли убежала к железнодорожным кассам. Как представитель власти, она за три года успела обрасти знакомствами. В кассах работала Ниночка, молодая мама подростка-хулигана, не раз приводимого в кабинет Нелли. Быстро подойдя к окошку, она подала знак, невидимый для очереди, и Нина, улыбнувшись, кивнула. Минут через пять она встретила Нелли возле служебного входа, взяв сдаваемые билеты. Везение сопутствовало, на сегодняшний поезд, отходивший в третьем часу пополудни, остались места, правда, только в более дорогой купейный вагон. По дороге она купила кепку с козырьком, скрывающим пол-лица. До отхода поезда оставалось чуть больше четырёх часов, надо было поспешить. Лёке, чтобы придать облик Лены, пришлось отрезать ее длинные косы, которые она носила почти с рождения. Нелли, вспомнив студенческие навыки, скруглила стрижку, обрамляющую теперь Лёкино лицо и смягчая линии. Из зеркала на неё смотрела незнакомая повзрослевшая девушка. Теперь надо было одеть её, хоть немного округлив очертания наподобие Лениных. Конечно, точно повторить её габариты не представлялось возможным в силу абсолютно разных весовых категорий, но они попытались хотя бы скрыть невероятную худобу, надев джемпер и брюки Лены. Благо, вещей у неё здесь оставалось предостаточно.

– Кипарис ты мой стройный – смеялась Нелли, утягивая на ней обширные шаровары и проделывая дополнительную дырочку в ремешке. Впрочем, надев сверху объемный джемпер и свободную летнюю куртку, она уже не смотрелась такой уж худой. Лёка на все эти сборы смотрела расширенными перепуганными глазами, не до конца осознавая происходящее. И когда уже было вызвано такси, и оставалось пять минут до выхода, Нелли, внимательно посмотрев на неё, взяла её за обе руки и произнесла:

– Девочка моя дорогая, если у тебя есть хоть тень сомнения, мы все можем отменить. Ты ещё сможешь вернуться домой, и никто никогда не узнает о твоей попытке.

Лёка посмотрела на себя в зеркало, и, припомнив отношение отца к коротко стриженным школьницам, невесело усмехнулась:

– Теперь-то уж точно мне туда не вернуться.

– Ну, тогда… едем?

– Едем – твердо и как-то сразу повзрослев, произнесла она.

Такси сначала подъехало к управлению – надо было сдать под расписку ключи от служебной квартиры и попрощаться с сослуживцами. Свои документы и расчет она получила ещё вчера. Лёка, спрятавшись под огромным козырьком кепки, съежилась на заднем сидении. И вот уже такси мчит их на вокзал. Когда поезд, быстро набирая скорость, застучал колесами в направлении Ленинграда, нервное напряжение спало, уступив место огромной усталости. Дала о себе знать бессонная ночь, и беглянка свалилась замертво, едва взобравшись на верхнюю полку.

Нелли же, откинувшись к стенке купе, смотрела на пробегающие столбы ЛЭП, на темные ели, подпрыгивающие возле самых глаз, и не могла поверить в происходящее. Улеглась суматоха сборов и спешка отъезда, и пришло осознание всей невероятности аферы. Она, опытный юрист и активный приверженец законности, да и просто честный человек, решилась на это вопиющее должностное преступление. Подмена, а может, и похищение человека! Конечно, здесь был фактор добровольного согласия, но и был факт несовершеннолетия, а, значит, не сформировавшейся ответственности и самосознания. Могли её привлечь? Да! Безусловно! И грозил реальный срок! Но, отматывая прошедшие события день за днём, она понимала, готова на риск. 50/50, что подмена вскроется, но был и шанс подарить этому маленькому человеку интересную, спокойную жизнь, наполненную любовью и уважением.

Как она и опасалась, рано утром следующего дня вагон проверил наряд милиции со служебной собакой – значит, родители успели подать в розыск. Она хорошо знала эту процедуру. Но у них, вероятнее всего, была ориентировка на худенькую девочку с двумя косичками и детским выражением лица, а с верхней полки на них смотрела коротко стриженная дивчина средних размеров, в мешковатой одежде и с густой челкой, скрывающей лоб и брови. Да и собака не смогла взять след, ведь на Лёке было надето множество чужой одежды с чужими незнакомыми запахами. Нелли предъявила документы на воспитанницу, которую она везла поступать в Петрозаводский техникум, а ее служебное удостоверение довершило дело. А в чемодане Нелли, плотно упакованная в пакет, лежала Лёкина собственная одежда, в которой она пришла к ней вчера утром, отрезанные длинные русые косы и подлинные документы. Милиционеры, сдерживая овчарку на коротком поводке, вышли из купе. Удача вновь сопутствовала! А то, что документы не вызвали подозрений, означало ещё и то, что настоящая Елена Никольская, бывшая воспитанница интерната, благополучно прибыла туда, куда так стремилась и возвращаться не собирается. Нелли спрашивала себя вновь и вновь: готова ли она понести самое строгое наказание за данное должностное преступление? И отвечала себе: да, готова. Она, незаметно для себя, успела привыкнуть и полюбить эту наивную открытую девочку, даже подсознательно хотела бы видеть ее своей дочерью. Были обстоятельства, благоприятствующие успеху: ее и эту девочку вряд ли кто-то мог связать в своем сознании, ни учителя, ни родители не видели их вместе. Предстоял ещё сложный разговор с троюродным братом, начальником милиции города Петрозаводска. Нужно было ставить на учёт Лёку-Елену, менять паспорт…

Лёка всю дорогу находилась в каком-то угнетенном состоянии. Она почти не спускалась со своей второй полки, в основном молчала, отвечала односложно и мало интересовалась окружающими. Ночью она, когда весь вагон погрузился в сон, лежала на вагонной полке ничком и беззвучно плакала. Ей очень жалко было себя, своего затертого детства. А ещё она очень скучала по маме. Она не знала, сможет ли испытать дочерние чувства к этой, без сомнения, доброй женщине, но понимала, что маму не заменить никем. Ей не хватало ее теплых мягких ладоней, родных любящих глаз…

Через сутки, после обеда, поезд благополучно прибыл на ленинградский вокзал. Им предстояло провести здесь целый день, до ночной пересадки на другой поезд, идущий до конечной цели их путешествия. Лёка выходила из вагона с широко раскрытыми глазами. Северная столица восхитила ее с первых шагов. Ей приходилось раньше быть в Москве проездом. С родителями они летом несколько раз ездили на юг с пересадкой. Но Ленинград – было другое. Она поняла, что влюбилась в этот город и знала, что обязательно приедет сюда вновь. За весь этот длинный день они успели побывать и в Эрмитаже, и в Петергофе, где как раз расконсервировали после зимы золоченые статуи и запустили фонтаны. И, конечно же, в Детском мире! Нелли приносила в примерочную кабинку яркие кофточки, джинсовые брючки. А сколько здесь было юбок! Прямые, пышные, однотонные и в клеточку. Такого изобилия она не видела в своем городке, да если бы он там и был, вряд ли родители выделяли финансы именно на такие модные и дорогие вещи. А главное, можно было подобрать нужный размер! На вокзал поздно вечером ехали, нагруженные пакетами и коробками, уставшие и сияющие.

На следующее утро поезд прибыл в Петрозаводск. Всю дорогу до дома Нелли, сидя в такси, она провожала глазами незнакомые дома, улицы, магазины как сквозь пелену. Наконец, они поднялись на второй этаж обычной кирпичной пятиэтажки на самой окраине города, дальше которой уже виднелся лес. Весь остаток дня, до самого позднего вечера они снимали с мебели пленку, мыли, чистили, словом – наводили уют в квартире, простоявшей закрытой целых три года. Постановили так: Лёке отводится маленькая комната, Нелли занимает зал. И когда девочка вышла на небольшой балкон «своей» комнаты, у нее захватило дух. Обманчиво близко, прямо от тыльной стороны дома, начиналось разнотравье-поле, а за ним – лес. Совсем не похожий на привычную тайгу близ ее родного городка. Само поле переливалось разноцветьем: жёлтые головки мать-мачехи переплетались с чем-то лиловым, красным и даже темно-синим. Хоть каждый день собирай душистый полевой букет. Причем, дом имел очень хитрое расположение: своей лицевой стороной и всеми подъездами он был развернут к обычному двору с детской площадкой, после которой начиналась обыкновенная городская улица с магазинами и автобусной остановкой, и не скажешь, что совсем близко лесной массив. Но стоит зайти за сам дом, попадаешь прямиком в само лоно природы.

А сейчас был поздний вечер, и они с Нелли, умаявшись, уселись на чистенькой белой кухне. Закипал чайник, красный абажур окрашивал неверным отблеском стены. За работой Лёка забылась, и все случившееся уже не казалось невероятным и непоправимым. Она будет писать маме! Она найдет способ. Она не доставит ей неодолимого горя. И выдержит любые испытания.