Ангел из прошлого

      Симу тянет присесть на кровать, так сильно начинают дрожать колени, но она стойко держится.

– Все так плохо? – Она сжимает ключ так, что он вгрызается в ладонь корявыми зазубринами. – Разве я кому-то здесь мешаю?

– Да, мешаешь, – с нажимом говорит та. – Ты снова полночи билась в истерике, я как раз дежурила. Мы не могли тебя успокоить. Извини, но мы не можем держать в нашем интернате неадекватных детей.

       Сима морщится. Во-первых, это не интернат, а самый обычный детдом для сложных детей. А во-вторых, сложный и неадекватный – разве это не одно и то же?

          Она считает правильным промолчать, чтобы не сделать хуже.

– Только не говори, что тебе опять что-то приснилось, – Воспитательница неодобрительно на нее смотрит, хотя Сима ничего не говорит. Но даже, когда она молчит, за нее додумывают разные вещи.

– Мне ничего не снилось, – тихо говорит она, чтобы что-то сказать. Иначе молчание могут счесть за хамство. Никогда не угадаешь, что правильно, а что нет.

      Обычно все, что говорит и делает Сима – это неправильно. И что не делает – тоже.

– Не оправдывайся, не поможет. – Клавдия Ивановна проходится по комнате взад-вперед, брезгливо осматриваясь. – Я, между прочим, посодействовала тому, чтобы тебя не отправили в режимный детдом. Все же ты не преступница, есть подростки и похуже. Остановились на том, что тебе нужно лечение. Серьезное лечение.

– Но… меня не нужно лечить, я здорова!

   Сима вздрагивает, вспоминая одну из больниц, куда ее положили без ее согласия, и которая была обнесена высоким забором без единой лазейки.

– Если это действительно так, ты еще можешь доказать, что с тобой все в порядке, – говорит Клавдия Ивановна. – Хотя уже почти все решилось с тем, чтобы положить тебя в больницу-интернат, у меня есть одно предложение для тебя. Как насчет работы?

    Она протягивает листок. Сима берет его обеими руками, садится. На нем адрес и несколько слов о ней. И печать.

– Тебе уже шестнадцать. Учиться ты не хочешь или не можешь… А там ничего сложного, нужно убирать офисы, между прочим, престижная работа для сироты, – откашливается воспитательница. – И не смей никому рассказывать бредни про своего отца, не выставляй себя дурой. Это твой последний шанс. Если тебя возьмут, детдом поможет тебе решить вопрос с жильем – поселим в общежитии, где оплачивать будешь только коммуналку как малообеспеченная. А  там, глядишь, и нормальным человеком станешь.

– Я не могу, – через пару секунд замешательства говорит Сима, протягивая обратно листок. – Не могу, – повторяет она, мотая головой. – Мне нужно в другое место. Мой папа…

       Она осекается. Горло сдавливает, а глаза наполняются слезами. Кто сказал, что она не хочет учиться? Просто в техникуме она бы не осилила программу, а в художественном – еще как… Она ведь что-то может. Что-то умеет. У нее неплохо получается рисовать, вот те же портреты – они как живые. И не только портреты – она что хочешь изобразит, только нужны краски, кисти, плотная бумага и… В общем, Сима говорила об этом и не раз. Только кто ее слушал?

– Никто тебя не заставляет, деточка. –  Клавдия Ивановна смотрит на нее с насмешкой. – Тебе предлагают хороший выход, а ты все отца ждешь… Только где же он? Почему он до сих пор тебя не забрал из этих ужасных условий? – она обводит выразительным взглядом комнату-подсобку.

       Сима молчит. Не сосчитать, сколько раз ей говорили что-то подобное.

– Я точно знаю, что он не отказывался от меня, – бормочет она. – Нет посмертной бумаги. Где его могила? Я не знаю. Поэтому он жив, я верю. Иначе я бы уже давно забыла его.

– Какое это имеет значение? Ты живет здесь, а значит – ты сирота, – воспитательница собирает в кулак все свое терпение – это заметно по слегка подрагивающим бровям и чеканной речи. – Но тебе больше нравится жить в своем придуманном мирке и совсем не думать о будущем.

        Сима вздрагивает и медленно подносит руки к ушам, будто это может ее защитить от жестокой правды, которая неминуемо наступает, пытаясь поглотить ее душу и отнять мечту. А ведь мечта – это все, что у нее есть.

        Клавдия Ивановна перестает сердиться и даже кладет руку ей на плечо.

– Будь умницей, сходи сегодня же, – говорит она. – И постарайся не говорить там лишнего. Им нужна работница, они тебя ждут. Вот твои документы, – она кладет на кровать небольшую папку, – не забудь их взять.

                                                         ***

– Конечно, надо сходить. – Тамила смотрит на нее пристально сверху вниз после того, как Симе пришлось ей подробно рассказать, «что здесь делала эта старушенция». – Тебя никто не заставит работать, если не понравится, но попробовать-то можно!

        Она говорит с ней намного мягче, чем до ночного происшествия, будто до сих пор чувствует свою вину.

       Сима глядит на нее и сразу опускает глаза. Тамиле действительно не все равно. Но почему? Ведь ее задача просто убирать. Она даже не воспитательница.

       Тамила, оставив свои щетки и швабру, присаживается к ней на кровать.

– Хочешь, я пойду с тобой? – говорит она.

– Нет, я сама, – стараясь придать голосу как можно больше уверенности, говорит Сима и встает в надежде, что та последует ее примеру и уйдет.

– Я подожду тебя здесь, – говорит Тамила, оставаясь сидеть на ее кровати.

        Сима вздыхает. Кажется, это будет длиться вечно.

      Хотя… если она начнет работать и переселится в общагу – от нее отстанут все, кто здесь работает. Пусть у нее окажется меньше свободного времени, зато появится свобода во всем остальном. Она начнет сама отвечать за свою жизнь. Она пойдет и поедет, куда захочет, и для этого не нужно будет искать дырку в заборе.

           О, у нее даже появятся деньги. Пусть немного, но все же.

        И главное – она избавится от вездесущей Тамилы, для которой просто одно удовольствие контролировать ее.

          Кажется, перспективы устроиться на работу не так уж плохи.

        Сима, немного поразмыслив, достает из-под матраса папку с портретами. Она вынимает оттуда портрет Назария. Если Тамиле вдруг вздумается избавиться от ее рисунков, самый красивый останется с ней. Она его сбережет. Хотя она, конечно же, могла это сделать и раньше, когда Сима на несколько часов уходила из детдома, но кто знает, что ей стукнет в голову сегодня, после всех последних событий?

       На улице сыплет мелкий снег. Все бы ничего, да только он на ее тряпичной куртке со стразами, оставляет уродливые разводы. А растянутая шапка вообще размокнет и станет похожей на тряпочку. Ее в таком виде и на порог офиса не пустят, как это было с художественным училищем.

Сима прижимает портрет к себе, а потом прячет подмышку, уже жалея, что взяла рисунки с собой – ведь он намокнет. С каждой минутой становится все более неуютно. Уж лучше было остаться в теплой комнате вместе с Тамилой, вдыхать запах кофе, который она часто пьет, из-за чего комната, кажется, уже пропитана этим ароматом. А если Тамила предложит чай – согласиться и выпить с ней чашечку.

    А что потом? Тамила окончательно усыпит ее бдительность и нанесет решающий удар – убедит, что никакого папы не существует, что он всего лишь выдумка больной головы. Что, конечно, он когда-то был – иначе, как Сима бы появилась на свет? А потом ушел, как многие отцы, оставил семью или просто сдал ее в детский дом, чтобы не мешалась под ногами.

И Сима поверит, хотя правда совсем другая.

Эта правда приходит к ней во сне. Но никому не докажешь.

Поэтому, превозмогая холод, колючий снег в лицо, давящую серую погоду, Сима продолжает идти. Подальше от Тамилы, от всех, кто ей не верит. В новую жизнь, в свободу, в новые возможности. Она справится. Она все сделает хорошо, ради папы. Ради их долгожданной встречи. Она…

– Эй, куда? – Ее ловят за плечо на перекрестке. Прямо перед ней с визгом пролетает автомобиль.

        Сима провожает его взглядом и медленно приходит в себя. Сколько она так прошла, погруженная в свои мысли, не замечая никого вокруг? Точнее, не шла – а бежала, окрыленная тем, что скоро все изменится к лучшему. Только вот интересно, где она теперь? Улица ей незнакома.

Она оборачивается, чтобы посмотреть на того, кто только что спас ее от сильного удара, а может, и от смерти. Позади нее стоит Олег, тот самый парень из церкви, и все еще держит ее за плечо.

       А рядом с ним…

       Сима задерживает дыхание. Назарий. Самый красивый парень, какого она когда-либо видела. И он так близко, буквально в двух шагах от нее! И он не проходит мимо, едва удостоив ее взглядом, как обычно, а смотрит ей в глаза – удивленно и даже с долей интереса.

        А еще с ними высокая девушка с длинными светлыми волосами, уложенными в модную прическу, в целом похожая на модель с обложки журнала. На ней коротенькая черная шубка, ноги обуты в высокие замшевые сапоги на каблуке. И – что это? Она обеими руками берет Назария под руку. Ее взгляд отличается от взгляда парня – он такой, уничтожающе-презрительный. Сима невольно отводит глаза.

– И? Долго мы еще будем стоять? – спрашивает девушка неприятным скрипучим голосом, обращаясь то ли к Назарию, то ли к Олегу, то ли к ним обоим.

– Сима, как же ты так, чуть иномарку не сбила! – Олег улыбается, смотрит мягко, по-доброму. Он как будто не слышал слов подруги Назария и попросту проигнорировал ее.

– Я… – Сима теряется. И еще больше съеживается под внимательным взглядом Назария и пронзительно темными глазами блондинки. Вот бы показаться совсем маленькой и незаметной, но рядом как назло – фонарь; он отражает каждую блестяшку ее старой куртки и, наверное, при таком свете особенно хорошо видны линялые разводы на шапке. Олег, кажется, ничего не замечает. Но вот Назарий… В глубине его глаз проскальзывает ирония. Ясное дело, это все из-за одежды. Если бы на ней было длинное темно-синее платье с прозрачными рукавами и бантом – все было бы по-другому. Еще его подруга ведет себя странно. Она, похоже, считает его своей собственностью, вон как на руке повисла…

        Сима не в силах остановить мысли, которые перебивают одна другую со скоростью звука. Она умоляюще смотрит на Олега, будто тот может ей как-то помочь, преобразить ее одежду и вообще избавить от этого неловкого положения, когда горло что-то сковывает, сердце нестерпимо сильно колотится о грудную клетку, а к щекам приливает то жар, то холод…

– Может, тебя проводить? – Олег замечает не только ее взгляд, но и улавливает настроение. Странно, ведь раньше они толком и не общались, а теперь он смотрит обеспокоенно и вообще ведет себя так, как будто они близкие друзья или даже родственники.

– Нет, зачем? – пугается вдруг Сима и украдкой поглядывает на Назария.

– Ты выглядишь немного… нездоровой, – заминается Олег, не спуская с нее глаз. – Очень бледная.

– Я и не знала, что у тебя есть подруга. – Красотка в шубе отпускает Назария и протискивается между ними, подбираясь ближе к Симе. Теперь она разглядывает ее в упор. Сима непроизвольно хватается за рукав куртки Олега: этот взгляд придавливает ее к земле.

– Для меня это тоже новость, – впервые за все это время подает голос Назарий. Сима замирает. Как давно она хотела услышать его голос! Он только звучал в ее голове, переливаясь разными оттенками, и каждый раз они приобретали новую окраску. А когда он ей снился, то говорил как-то по-особому, как люди вообще не говорят, а только ангелы…

– Что это у тебя такое, волшебная палочка? – Девушка бесцеремонно дергает за портрет у нее подмышкой, скрученный в рулон, и недобро смеется. Сима вздрагивает и еще сильнее сжимает руку Олега.

– Алена, прекрати, – говорит Олег. – Ничего смешного я не вижу.

– Кажется, твоя подруга – волшебница. – Алена не спускает с нее колючего взгляда. – И она тебя заколдовала. Впервые вижу, как ты злишься из-за девушки.

– Ничего он не злится, – вступается за него Назарий. – И она ему не подруга, я бы о ней знал.

– Покажи, что это такое? – напирает Алена.

– Да ничего особенного, просто рисунок. – Сима прижимает портрет к себе, но та ловко выхватывает его и демонстрирует парням, как трофей. Олег протягивает руку, чтобы забрать, но Алена отступает назад и разворачивает обойную бумагу.

        Ее темные глаза становятся еще больше, она приоткрывает рот и даже дергается, будто увидела что-то неприятное.

        Назарий тоже заглядывает к ней через плечо. У Симы в который раз замирает сердце.

– Ничего себе! – выдыхает он. – Это ты нарисовала? А мы разве знакомы?

– Ну… что-то вроде того, – заминается Сима. – Я тебя видела много раз, как ты шел по той дороге… ну, по такой, длинной. Мы там несколько раз  встречались.

– В смысле встречались? – перебивает Алена.

– Вообще не помню, чтобы я тебя когда-то видел, – говорит Назарий. Его лицо становится напряженным, и он бросает мимолетный взгляд на Алену, которая, кажется, начинает злиться не на шутку.

– Зато я тебя видела, – поясняет Сима. – И сразу поняла, что ты хороший.

– И… как ты это поняла? – Назарий смотрит ей прямо в глаза, и Симе кажется, что она вот-вот утонет в его взгляде.

– Вот так. – Она пожимает плечами и несмело улыбается. – А еще мне показалось, что ты сможешь найти моего папу. Ты ведь мне поможешь?

– Вот так поворот, – бормочет Назарий. – Даже не знаю. А он что, потерялся?

– Мы вообще-то опаздываем, – раздраженно говорит Алена, снова хватая его под руку.

– В магазин? – Олег приподнимает брови. – Вот что, ребята, идите без меня. Я должен проводить Симу в детдом.

– О, так перед нами – детдомовская принцесса! – кривит губы в улыбке Алена, в который раз оглядывая Симу с ног до головы. – Почему ты сразу не сказал? Олег, мне тебя жаль.

– Вот, возьми. – Назарий забирает портрет у Алены – та отдает его с явной неохотой, – и возвращает Симе. Его рука случайно прикасается к ее руке. Сима снова дергается. Все происходит почти так же, как во сне, только люди живые, и она сама здесь по-настоящему, и холод пробирается под тонкую куртку очень даже натурально.

– Это очень красиво, – добавляет он, все так же, не сводя с нее глаз. – Я примерно знаю, как должны рисовать художники, и у тебя, конечно же, большой талант.

– Ну, идем же, – в который раз дергает его Алена. – Много чести столько времени тратить на эту детдомовку.

       Симу окатывает как холодным душем в мороз. Еще больше начинает знобить. Она, как во сне, берет портрет. Листок с адресом и направлением на работу выскальзывает у нее из ослабевших пальцев и улетает, подхваченный ветром.

        Почему-то от этих слов становится слишком больно, как будто до этого она была вполне нормальным человеком, с которым Назарий говорил на равных, а тут ее – раз и вернули в реальность. Хотя, что изменилось? На ней все та же шапка, безвкусно сияющая стразами старая куртка. Короткие волосы растрепались от ветра, и сама она с этим портретом на обоях выглядит как «здрасьте».

– Сима, пойдем. – Олег мягко увлекает ее за собой. Назарий смотрит на нее так, будто что-то хочет ей сказать, но молчит.

– Не надо меня провожать, – говорит она. Ее голос звучит, как чужой, проваливается куда-то, становится тусклым, едва слышным.

– Ой, Олег, кажется, твоя девушка обиделась. – Алена надувает и без того пухлые губы. От ее вида Симу начинает тошнить.

– Я не могу тебя так оставить, – настойчиво говорит Олег и берет ее за руку.

Сима вырывается.

Бежит, не разбирая дороги. В груди что-то давит, колет, забивает дыхание, но она не останавливается, пока не минует квартал, чтобы оторваться от них. Слишком взволновала ее эта встреча, и нет, ее не нужно провожать. Конечно, если бы это предложил Назарий… но он не мог оставить свою подругу, которая слишком уж на него напирала. Не хочется даже думать, что она – его девушка. И почему Олег шел куда-то вместе с Назарием? Похоже, они друзья.

Сима останавливается, чтобы отдышаться. Впереди мелькают знакомые дома. Значит, не так далеко она ушла. Тяжело вздохнув, она плетется в детдом, едва переставляя ноги.

В комнате Тамилы нет. Это и к лучшему. Пришлось бы объяснять, почему не получилось с работой, как так вышло, что Сима потеряла листок с направлением и вообще забыла взять с собой документы, и почему сейчас ревет в голос, не может остановиться или сдержать себя. Она бросается на свою жесткую постель прямо в одежде, не разуваясь.

– Почему ты до сих пор не пришел, не забрал меня отсюда? – шепчет она в подушку, всхлипывая. – Мне ничего не нужно, только тебя найти. Ничего не нужно…

Когда не видно выхода

       В ночном клубе приглушается свет. Громкая, стучащая в висках музыка резко сменяется на плавную, медленную, с завываниями и диссонирующими звуками. По полу кружатся цветные блики и сумрачные тени танцующих. Назарий, облокотившись о стол, смотрит перед собой. Случайно цепляет рукой нетронутый коктейль – тот выплескивается на стол. Назарий машинально отодвигается от лужицы и украдкой достает телефон, чтобы посмотреть на время. Сколько ему еще осталось мучиться?

        Изрядно выпившая девица на шпильках, покачиваясь, подходит к нему и плюхается прямо на колени.

– Пойдем, потанцуем, – она дышит ему в лицо перегаром и трясет за плечи.

      Назарий морщится. Он не сразу узнал Алену, с которой, между прочим, сюда пришел, потому что она сильно того захотела. В полумрачном свете, который с зеленого сменяется на синий, с синего на красный, с красного на желтый и так по кругу, девушки сливаются в одну серую массу – их полуобнаженные фигуры, короткие платья, длинные распущенные волосы. Не потому, что они некрасивые и все такое. Просто ему сейчас совсем не хочется их рассматривать.

– Ой, давай потом, ладно? – Назарий аккуратно ссаживает Алену с колен, сам встает, освобождая для нее место, и укладывает ее на кожаный диван.

      Как только Назарий отходит к стойке, чтобы выпить воды – в горле ужасно пересохло. Краем глаза замечает, как к Алене подсаживается один из гостей клуба. Та тут же переключает все внимание на него, страстно приникая к нему, позабыв, по-видимому, о танцах и о том, что Назарий – любовь всей ее жизни.

          Спьяну чего только не скажешь.

       Назарий какое-то время смотрит на милую парочку, а потом отворачивается.

       Может, заснять это и показать отцу? А что, идея. Вдруг он пересмотрит свои взгляды и откажется от самой глупой затеи, на которую только способен.

      Если только к тому времени он решит, что миллионное приданое – ерунда собачья, и счастье сына важнее.

        Ага, смешно. Скорее земля начнет крутиться в другую сторону, чем это произойдет.

        В задымленное помещение врывается струйка свежего воздуха. Назарий жадно глотает ее, глазами усиленно ища выход, хотя выход – он тут, рядом. Но он не может уйти без веской причины.

– О, гляди, кто к нам пришел!

– Ничего себе поворотик! А детское время-то истекло…

– Святоша, кто тебя пустил? Эй, охрана, у нас тут ЧП!

– Олег? – Назарий делает вид, что страшно удивлен и с трудом скрывает радость. – Что ты тут делаешь?

– Друг… мне срочно нужна твоя помощь. – Олег никак не может отдышаться, будто бежал всю дорогу, или ему пришлось как следует повоевать с охранниками, которые и правда не пускают кого попало. Интересно, как ему удалось просочиться? А вот и вышибалы, легки на помине.

– Да, я забыл, что пообещал тебе решить вопрос с покупкой дома, – громко говорит Назарий, перекрывая голоса тех, которые продолжают глумиться над очень смешной, на их взгляд, ситуацией. – И да, совсем забыл, что это срочно. Ну извини, вылетело из памяти. Все, все, мы уходим. – Он на ходу натягивает куртку, кивает охранникам, натянуто улыбается «мажорам», с которыми вынужден водиться, потому что отец так хочет. После чего берет Олега за плечо и идет с ним к двери, делая серьезное, даже суровое лицо, хотя внутри все ликует.

     Олег – тот, кто выручит, только кинь смс-ку. Прибежит, приедет, прилетит по первому зову, чтобы спасти от хандры, одиночества и всяких гадостных ситуаций, похожих на эту. Он почти как брат. Да что там, он брат и есть. Они ведь знакомы почти с пеленок – и детском саду были вместе, и в школе… С ним всегда есть, о чем поговорить, вместе сходить куда-нибудь, даже пиццу они любят с одинаковой начинкой. Но конечно, друг не ходит в ночные клубы, у него другой взгляд на жизнь и другие интересы. И самое главное: никто его к этому не принуждает. Счастливый человек.

        Только есть в его жизни странность, которую Назарий не то, чтобы осуждает, скорее – не понимает. Имя этой странности – Тамила. Это имя неразрывно связано с Олегом, и оно при виде друга неизменно всплывает у Назария в голове.

        О ней Олег готов говорить бесконечно. И его не смущает, что женщина вдвое старше него. Он всегда восхищался ею как прекрасной актрисой, а еще считал ее своим близким другом. Все вроде было хорошо, но – до поры, до времени. Неясно, чем не угодил ей Олег, во всяком случае, за ним не водилось ничего плохого, и характер у него был, на взгляд Назария, идеальный. Но эта женщина просто перестала с ним общаться, будто он ее смертельно обидел, хотя ничего подобного не было, даже маленькой ссоры. Разве так поступают? Подруга, называется. А у Олега с тех пор, как это случилось, началась темная полоса в жизни.

        Вообще Олег редко сердился и почти никогда не унывал, даже когда случалось что-то нехорошее. Назарий даже как-то заподозрил друга в неискренности. Невозможно быть всегда веселым, никогда не злиться и не грустить! Но когда это случилось, Олег пришёл прямиком к нему домой с остановившимся взглядом. Было ощущение, что пропажа Тамилы его потрясла намного больше, чем смерть родителей. Назарий его тогда даже не узнал. Обычно веселый и спокойный друг был страшно напряжен, а на его добродушном лице лежала тень тревоги. Если Назарий раньше считал эту «тень тревоги» только литературным выражением, то теперь он увидел ее сам – она действительно существовала. Что больше всего расстроило его, так это то, что на лбу у Олега, появилась поперечная полоса, настолько глубокая, будто она всегда там жила, как в скрытом бункере, а теперь решила выйти в свет. Она словно поставила печать на его характере.

     С тех пор, когда друг в очередной раз говорил про Тамилу, то глядел прямо перед собой в одну точку. Даже не улыбался, хотя раньше всегда счастливо смеялся, упоминая эту актрису, и глаза у него так блестели! Теперь в них появилось что-то чужое, не свойственное ему. А все потому, что эта хваленая Тамила, которая по его словам, тоже его любила, без причины собрала свои вещи в гримерке и сухо отчеканила, что она увольняется, и чтобы он ее не искал. Олег пытался её остановить, расспросить, в чем дело, но куда там! Женщина выскочила из гримерки, как ошпаренная, и никто ее больше не видел. С большим трудом узнав адрес (тоже удивительно, что она лучшему другу не сообщила, где живет, и ни разу не пригласила в гости), Олег помчался туда, но Тамила больше там не жила. Расплатилась с хозяевами съемной квартиры и исчезла, естественно, тоже не сказав, куда.

       Олег продолжал искать. И вот даже потом, когда он говорил с Назарием об отвлеченном, шутил, его мысли, безусловно, все были о ней.

        «Она тебе точно, как мать?» – как-то поинтересовался Назарий. Ему было неясно, как можно так убиваться по человеку, который тебе никто, и утверждать, что никакой романтикой там не пахнет.

       «А кто же еще?» – Олег посмотрел на него сбоку, и Назарий не увидел в его глазах привычной мягкости. Друг и раньше говорил, что коллеги вовсю обсуждают их с Тамилой отношения и говорят всякую ерунду. Но Назарию именно в этот момент показалось, что может быть они в чем-то и правы. Невозможно столько времени любить, быть привязанным к чужой женщине и при этом утверждать, что их отношения действительно так невинны. И возраст тут не при чем. Конечно, тут весомую роль играла Олегова мораль и регулярные хождения в церковь по воскресеньям. Он еще умудрялся жить так, как говорил.

     Взгляд Олега подтвердил, что тема ему крайне неприятна, и что Назарий так же неправ, как и все остальные. Назарий тут же извинился. Олег простил. Но через время напомнил и попросил даже не делать таких намеков. Строго попросил и снова был в тот момент не Олегом, а кем-то другим. Назарий больше не трогал эту тему и поддерживал разговор об этой актрисе только в том случае, если друг сам его начинал. У каждого свои причуды, Олег не может быть идеальным во всем, решил он и на этом успокоился.

        Эта история тянулась уже больше года, но Олег так и не оставил своей затеи. Хотя и так ясно: если человек ушел без объяснений и больше не появился – значит, он ушел навсегда.

                                                       ***

        Назарий, отойдя на приличное расстояние от клуба, облегченно вздыхает и, наконец, позволяет себе расслабиться. Морозный воздух хорошо остужает голову. Назарий дышит полной грудью, наслаждаясь пусть временной, но все же свободой.