Человека-Подобие

Светлана Сологуб

Человека-Подобие

«Верой называют твёрдую убеждённость в существовании высшего начала». (Бхагават-Гита, текст 41, комментарии)

«Трудно наполнить чашу, которая полна». (Мо~Ат, тсахик

клана Оматикайя, земной аналог функций – шаманка. («Аватар», режиссёр Дж.Кэмерон, 2009 г.)

«Господи, поддержи мятущуюся душу мою, отжени от нея сомнения, колебания и укрепи ея веру. Отжени от меня всякие напасти и отреши моё своеволие, как волю греховную и слепую. Дай мне силы предать себя, свою душу и тело, свои обстоятельства, и настоящее, и будущее, и близких сердцу, и ближних своих воле Твоей Всесвятой и Премудрой. И посему да будет мне на пользу вещание воли Твоея». (Молитва о воле Божией)

«У нас говорят: «Нельзя вставать между Богом и человеком». (Марьям, мусульманка)

«Друг научит, а недруг – проучит»

(Русская народная пословица)

"Планете не нужно большое количество «успешных людей».

Планета отчаянно нуждается в миротворцах, целителяx, реставраторах, сказочниках и любящих всех видов. Она нуждается в людях, рядом с которыми хорошо жить. Планета нуждается в людях с моралью и любовью, которые сделают мир живым и гуманным. А эти качества имеют мало общего с «успехом», как он определяется в нашем обществе".

(Далай-лама XIV)

ПРОЛОГ

В сквере тогда было жарко. Очень жарко.

Деревья изнемогали от смога и пыли. Зелёные души немо проклинали прошлые жизни со всеми их непройденными уроками, которые привели к такому вот специфическому перерождению – в существование, наполненное впечатлениями, но обречённое на обездвиженность и тотальную глухоту и равнодушие со стороны соседей по планете.

Жарко.

Не слышат…

Скамейки как могли пристраивались в тенёчек, чтобы по долгу службы старательно подставить себя под вспотевших, измотанных зноем горожан. Но те редкие прохожие, кто по каким-то причинам отважился на прогулку с утра пораньше, шли мимо доверчивых скамеек. И в тени не было спасения. Яркое солнце, наверно, не отдыхало ночью, а активно тренировалось на обратной стороне матушки-Земли, чтобы ни свет ни заря выдать новую порцию ни с какой стороны не живительного огня.

Да, уже было жарко. Очень жарко.

Среди деловитых и праздных по скверу брела Виолетта Никифоровна, бабуська на излёте лет. Виолетта Никифоровна всегда была изысканна, всем врагам назло. Вот и сейчас она принарядилась в летние розовые брючки-бриджи и футболку с цыпленком Цыпой, купленную при случае с пенсии в люксовом секонд-хенде. Ноги, обутые в резиновые зелёные тапочки модели «а сейчас самое время посадить лук-севок», ступали по матушке-Земле уже не так твёрдо, как того хотелось бы Виолетте Никифоровне. Ноги всё чаще шаркали и нелепо спотыкались, а Виолетте Никифоровне хотелось бы, чтобы они помнили танго и вальс, а, может быть, даже чарльстон и тустеп. В левой руке бабуська держала летний лёгкий ажурный зонтик, нечаянную радость серых стариковских дней. Зонтик был отдан сердобольными юными продавщицами в том же секонд-хенде за последние двадцать восемь пенсионерских рублей, и об этом даже не узнал ведущий администратор. Зонтик помогал Виолетте Никифоровне хоть как-то примиряться с действительностью. Он был прелестен, не правда ли, юноша.

В правой руке Виолетта Никифоровна держала, соответственно, поводок, увенчанный собачкой, маленькой, лохматой и нервной. Даже самый пытливый кинолог, вероятно, не будет способен определить количество и разнообразие генетического материала, использованного при производстве на белый свет сего творения. Виолетта Никифоровна тем более не была уверена в породе своей чересчур шерстистой подруги. Болонка? Шпиц? А с этого боку, безусловно, есть что-то от мопса. Ну да ладно. Ведь, в конце концов, главное в хозяине и собаке – не тюнинг, а взаимная преданность.

Щенка тринадцать лет назад бабушке преподнёс внук, чтобы сгладить горечь расставания с последней любовью всей её жизни, отставным капитаном третьего ранга Капитоновым. Капитонов обучил Виолетту Никифоровну чарльстону и прочим неуловимо неприличным телодвижениям, а потом коварно скрылся за горизонтом под ручку с пышногрудой молодухой 1962-го года рождения, царившей за соседним столиком в столовой геронтологического загородного центра. Виолетта Никифоровна собрала в дамский носовой платок осколки разбитого сердца и поклялась, что отныне – никогда.

По паспорту собачку нарекли Миссури. Виолетта Никифоровна категорически отказывалась понимать, зачем внук записал в собачий паспорт вражеское капиталистическое имя, и подругу звала просто Мусей. Миссури и внуку пришлось с этим как-то смириться.

Миссури-Муся нехотя тащилась за хозяйкой, тяжело дыша и похрюкивая. Хозяйка тоже тяжело дышала, похрипывая. Годы брали своё, всё-таки сколько там уже, семьдесят пять? – да ещё, как на грех, погода совсем сошла с ума. Виолетта Никифоровна на минуточку остановилась передохнуть, утереться дамским носовым платком, а заодно посмотреть по сторонам. Жара жарой, а рекогносцировку никто не отменял.

Дворники халтурили, как всегда, обязанности свои выполняли вяло, без огонька. За такую работу Виолетта Никифоровна никогда не выписала бы премию, нет. Автобусы с одинаковыми номерами опять бестолково ходили парами. А офисному планктону пора бы уже поторопиться на работу в свои аквариумы из стекла и бетона, взяли моду – прибегать в последний момент. А вот там открыто окно… И на первом ведь этаже, и безо всяких решёток, никакой осмотрительности. Виолетта Никифоровна поднялась на цыпочки. Это ноги помнили. Ей удалось разглядеть часть кухни и голый стол, без клеёнки и даже без какой-никакой завалящей скатёрочки. На столе стоял старый, советских времён, телевизор.

Со своего места Виолетта Никифоровна не рассмотрела, хотя была бы очень не против, что телевизор был основательно засижен мухами. И кухня вообще вся была какая-то неопрятная, липкая, с запашком, а все улики указывали на постоянные пьянки. На подоконнике притулилась хрустальная пепельница, набитая окурками так, что её, беднягу, тошнило. На столе толклись чашки из нержавейки с остатками чего-то мутного и тошнотворного даже на вид. Пол был заставлен пустыми бутылками, преобладали водочные – её, родимую, видимо, в доме уважали больше остальных – но попадались и винные с вычурными иностранными этикетками, и, разумеется, пивные, потому что, как известно, деньги на ветер. Под столом одиноко валялся кусок позавчерашней сырокопчёной колбасы.

На кухне не было никого, но телевизор работал. По экрану бежали помехи, сквозь которые то и дело на секунду-другую проявлялся силуэт Красивой Девушки, Рассказывающей Про Погоду. Девушка была беззастенчиво молода и маняща, спасибо щедрой природе и родителям, и свежа, как ложечка дынного шербета, спасибо кондиционерам в студии. Она плавно водила руками над изображением карты с метками городов и обозначенными градусами по Цельсию.

Мимо Виолетты Никифоровны медленно и сонно пролетела муха. Виолетта Никифоровна не заметила муху, но муха прекрасно рассмотрела Виолетту Никифоровну – впрочем, без особых подробностей. Подумав, а не задержаться ли у потной старушечьей шеи, но передумав, муха залетела в то самое окно кухни и, предвкушая, опустилась на кусок позавчерашней колбасы.

В телевизоре вдруг прорезался звук. Голос у Красивой Девушки был мелодичным и убаюкивающим, как у воспитательницы ясельной группы:

– А над Центральным районом неподвижно застыл аномальный атмосферный фронт, препятствующий проникновению холодного воздуха…

И звук снова пропал, телевизор издал усталый скрежет, а Девушка на экране всё продолжала водить руками над картой сквозь помехи.

Сытая муха сонно вылетела в окно обратно в сторону сквера, где на третьей скамейке справа примостилась Виолетта Никифоровна.

1. Скверная история

Виолетте Никифоровне досталась очень удобная скамейка в благословенном теньке. Бабуська в полном изнеможении обмахивалась платочком, а зонтик бережно пристроила рядышком. Собачка забилась под скамейку и, кажется, со всей твёрдостью своего собачьего характера вознамерилась остаться там навсегда. Однако ж цель этой отнюдь не добровольной прогулки человека с питомцем должна была быть непременно достигнута. Виолетта Никифоровна потянула за поводок. Миссури упёрлась. Виолетта Никифоровна всегда считала, что ей не зря вручили корону царицы природы, так что нефиг остальным кочевряжиться.

– Муся! Муся, аномалия ты эдакая, вылезай!

Миссури упёрлась ещё отчаяннее. Виолетта Никифоровна тоже не привыкла сдаваться (разве что вот только Капитонов, подлец…):

– Давай делай свои дела быстро, и пошли. Жарко, домой хочется. Дома хорошо. Дома кондиционер. И под кондиционером дела делать нельзя, аномалия, слышишь, нет?

Миссури протестующе тявкнула.

– А? – переспросила царица природы. – Не поняла? Не хочешь? Как это не хочешь, ты с утра литр уже, наверно, вылакала. И мне не надо, чтобы…

В этот самый момент вдалеке, у входа в сквер, появилась фигура на самокате. Простом самокате, не электрическом. На первый взгляд это был мальчишка-подросток, просто мальчишка-подросток на простом самокате. Толкнулся ногой, проехал. Толкнулся, проехал. Шуршит дорожка под колёсами.

Одет он, правда, был как-то странно, немного не по погоде и несколько торжественно. Белый верх, чёрный плотный низ. Может быть, у него ЕГЭ? Хотя вроде бы экзамены уже прошли… Он ехал, не торопясь, что-то мурлыча себе под нос, какую-то дёрганую мелодийку из современных. Медленно, медленно приближался мальчик (мальчик?) к скамейке, на которой Виолетта Никифоровна пыталась достучаться до собачьей совести.

– …мне не надо, чтобы этот литр излился на мой китайский ковёр, слышишь? Таких ковров даже в Китае уже лет пятьдесят не делают! А ну, выходи, не то я!..

Виолетта Никифоровна свесилась вниз, заглянула под скамейку и изо всех сил дёрнула поводок. Не собака – кремень.

Виолетта Никифоровна в борьбе с Мусей и не заметила, как некто на самокате приблизился и аккуратно притормозил рядом с её скамеечкой.

– Здравствуйте! – жизнерадостно раздалось сверху куда-то в затылок Виолетте Никифоровне. – Вам помочь?

Виолетта Никифоровна, не разгибаясь, повернула голову. Увидела колесо самоката и ноги в элегантных начищенных ботиночках. Виолетта Никифоровна решила выпрямиться. Получилось это у неё не сразу и не быстро, остеохондроз поясничного отдела позвоночника, знаете ли. А что мы хотим, всё-таки сколько там уже? – семьдесят пять? Выпрямившись, бабуська разглядела и отутюженные со стрелочками брючки, и ослепительно белоснежную рубашку с короткими рукавами.

Красный пионерский галстук.

Рюкзачок-«божью коровку».

И, наконец, улыбку.

Приветливую широкую улыбку стройного, как с рекламы ЗОЖ, подтянутого блондина с зализанной набок чёлочкой, голубыми искренними глазами и тонким аристократичным носиком. Он так держал спину, что грудь его сама собой дыбилась колесом, гордо демонстрируя галстук, который, кажется, сам рвался гордо реять – даже при полном штиле.

Виолетта Никифоровна присматривалась-присматривалась тренированным глазом, но никак не могла раскусить, сколько же этому пионэру лет. На первый взгляд ему могло быть и пятнадцать. На второй – тридцать восемь. А если разрешить себе всматриваться в его черты долго-долго, в острый нос с горбинкой, в морщину на лбу, которая то пропадала, то проявлялась, почти не заметная под чёлкой (нет, показалось), в кривящиеся в улыбке тонкие обветренные губы, то можно было понять, что ему ещё больше, и даже больше, чем себе можно представить.

Виолетта Никифоровна растерянно моргнула. На какое-то мгновение, кажется, у неё в глазах промелькнули кадры из старых чёрно-белых фильмов про пионеров – про Костю Иночкина, например. Она опять моргнула. Провела рукой перед лицом, как будто пытаясь отогнать наваждение. Но Пионэр (вообще-то его положено называть именно так – с заглавной буквы П) никуда не пропал. Он терпеливо повторил:

– Здравствуйте, бабушка. Вам помочь?

Мысли Виолетты Никифоровны никак не могли выстроиться в искомый хозяйкой хоть какой-нибудь порядок.

– А? Что? Ох…

Правая рука Виолетты Никифоровны вне зависимости от её воли, сознания и порядка мыслей сотворила крестное знамение.

– Здравствуй, милок, – наконец выговорила она. – Кто ж тебя так вырядил-то?

Пионэр ответил – жизнерадостно, очень жизнерадостно, он полон жизни и радости на зависть всем изнемогающим от жары старикам.

– Никто, бабушка, меня не выряживал. Я сам выбрал форму одежды. По идейным, так сказать, соображениям.

Виолетта Никифоровна насторожилась. Развелось их нынче, идейных.

– Идейный, значит, – подозрительно протянула она.

– А то! – Пионэр бережно прислонил самокат к скамейке, а сам, поддёрнув брючки со стрелочками, легко присел рядом с Виолеттой Никифоровной. По всему было похоже, что он настроился на долгий задушевный разговор.

Если, конечно, к нему вообще можно применить синонимический ряд с корнем «душа».

Из-под скамейки не доносилось ни шороха. Муся, как ты там?..

– Конечно, идейный! Сейчас ведь без идеи стыдно жить! Я долго думал и решил, что современные герои – не мои герои. Посудите сами, на кого в наше время равняться порядочному молодому человеку? На резидентов Камеди-клаб? А почему они резиденты? И в каком социальном слое эта резидентура создаёт свою агентурную сеть? И какие цели у их агентов?

Увлекающийся мальчик.

Прямо на ходу он увлекся собственным монологом. Вскочил, закружил вокруг скамейки. Руками размахивает, ишь, взор горит, нос вспотел. Наклонился прямо к лицу Виолетты Никифоровны и тут же отошёл чуть ли не к светофору. Спохватился, вернулся. Опять кружит…

Муся дёргалась на поводке, как полоумная. Пока молча. Хотя нет, не молча. Она отчаянно взывала к хозяйке, кричала, можно сказать, благим матом на родном собачьем языке, но слышали её только сочувствующие зелёные души, которые, увы, и помочь-то ничем собаке не могли в силу своей обездвиженности.

Виолетта Никифоровна наблюдала за Пионэром, как заворожённая. Впрочем, почему «как».

– А я вам отвечу! Подрыв, развал, растление, да! А дармоеды из Дома-2?! Они же портят экологию Истринского района Московской области отходами своей безнравственной жизнедеятельности! А, да что говорить, вы всё равно не поймёте!

Виолетта Никифоровна вяло подумала, что надо бы что-то возразить, но Пионэр отмахнулся от этих её мыслей, как от мухи, позавтракавшей колбасой.

– Я строю свою жизнь, исходя из идеалов справедливого, равноправного общества, где все помогают всем, все могут всё, все получают по заслугам, возможностям и способностям! Если кто-то нуждается…

Миссури наконец не выдержала и издала из-под скамейки протяжный и тоскливый вой, который должен был быть понятен не только Виолетте Никифоровне, но и всему человечеству. И откуда он только зародился в её тщедушном лохматом существе!

Пионэр раздражённо цыкнул зубом. Собачки.

И как ни в чём ни бывало продолжил, слепя взор Виолетты Никифоровны своим отутюженным великолепием:

– Если кто-то нуждается в помощи, я появляюсь. Если я появился, значит, вам нужна помощь, ведь я появляюсь, когда нужна помощь. Понимаете?

Он поднял рюкзачок-«божью коровку», покопался в нём, выудил оттуда банку собачьих консервов марки «люкс».

И пистолет.

Всё так же лучезарно улыбаясь как-то внезапно осевшей и съёжившейся Виолетте Никифоровне, посланник пространства вопросил:

– Какой способ решения проблемы с непослушной собакой вам ближе?

Виолетта Никифоровна почему-то никак не могла встать и убежать. Ноги очень хотели. Но у них не получалось. Она дрожащей рукой нащупала зонтик, быстро открыла его и спряталась в домик. Она потихоньку ползла попой по скамеечке подальше от Пионэра. Тот вроде и не догонял. Но и не отпускал. Почувствовав, что отступать дальше некуда, бабуська выглянула одним глазом из-за зонтика и проблеяла:

– Ты, мальчик, часом не сектант, прости, Господи?

Пионэр весело расхохотался:

– Нет, бабушка, не сектант, ибо не вижу смысла в религии и околорелигиозной мифологии. Мы существуем в объективной материальной реальности…

Он сделал шаг, попытался заглянуть за зонтик, Виолетта Никифоровна пискнула, чуть не свалилась со скамейки, скукожилась за ненадёжной защитой, как смогла, и зажмурилась. В сущности, что ему этот зонтик!

– … хотят этого реакционные служители культа или нет…

Деревья радостно зашелестели, приветствуя нового героя. Без него им было грустно. А с ним всегда становится как-то увереннее и безопаснее. Хотя вот если взглянешь на него – вздрогнешь и поморщишься. Впечатление он производит… скорее отталкивающее. А уж по сравнению с Пионэром так и подавно. Но воплощённые зелёные души смотрят на людей своим особенным взглядом и видят истинное положение вещей, а не разницу в гардеробах.

Итак, поприветствуем.

Из-за деревьев вышел Мужик в Длиннополом Пальто. Он медленно брёл по жухлому газону. Кажется, каждым шагом он проминал Землю до самого полюса. На лицо был вызывающе небрит, а телом несколько уже обрюзг. Скорее всего, от него ещё и ощутимо попахивало. И это его пальто… Как в такую погоду можно ходить в длиннополом пальто? Потеешь ведь, наверняка, нещадно. Но что пальто! Вот взгляд… Во взгляде, угрюмом, мутноватом, исподлобья, да, всё ещё читалось что-то былое, удалое – то самое, отчего рядом с ним всегда становилось увереннее и безопаснее.

Мужик тяжело опёрся руками на спинку соседней скамейки. Пионэр и Виолетта Никифоровна, однако, не заметили его сразу, погружённые в свою драму с намёком на применение оружия.

Пионэр наседал на бабуську, размахивая возбуждённо консервами и пистолетом, и так и сяк заглядывал за зонтик. Бабуська держалась на скамейке одним только честным словом да памятью об отставном капитане третьего ранга Капитонове. Миссури?

А что Миссури. Миссури в ужасе.

– …И только лишь происходящие в объективной реальности события, влекущие за собой цепь последствий, являются двигателем прогресса, либо, напротив, порождают регресс в отдельных областях согласно законам диалектического материализма, в том числе в политике, культуре, даже экологии или, проще говоря…

Мужик слушал, слушал. Вздохнул сокрушённо, покачал всклокоченной головой. Опять…

– Горазд же ты трепаться.

Пионэр осёкся на полуслове, обернулся. Оскалился в радостной улыбке. Опять!

– Здравствуйте! Вам помочь?

Мужик окинул его долгим трудным взглядом.

Что в глазах у Мужика? Отрицание? Гнев? Торг? Депрессия? Принятие?..

– Помоги.

Всё так же проминая Землю, он подошёл и присел на скамейку. Виолетта Никифоровна вдруг почувствовала, что ее перестали держать. Но выглянуть из-за зонтика не отважилась. Мало ли. Как там Миссури, собаченька моя… Проводок жалобно провис, из-под лавки не слышно ни писка, ни шороха.

Улыбка Пионэра всё расцветала и расцветала. Ещё немного – оторвётся и полетит прямиком к тому единственному коту, который умел улыбаться и пудрить мозги наивным девочкам, верящим, что попали в сказку.

Коммерческое предложение осталось прежним. В одной руке – консервы, в другой – пистолет.

И опять – как наваждение – чёрно-белые кадры с поющими пионерами… Впрочем, это только наваждение.

Мужик муторно вздохнул (да начнется…) и проговорил:

– Помоги, тимуровец. Дай сто рублей.

Пионэр (…игра!) процедил ответочку сквозь улыбку:

– Зачем?

Мужик хмур. Нет настроения на долгий дебют. Да и сил тоже не особенно.

– Слышь, ты, тимуровец. Или помогай, или вали отсюда.

Улыбочки усеяли Пионэра всего, с ног до головы – от прилизанной чёлки до начищенных до блеска ботиночек.

– Как же я уйду, если вам помощь нужна?

Он всучил Мужику консервы, свободной рукой подхватил рюкзачок. Мужик принял. Игра.

– Только вот один вопрос.

Отдал Мужику пистолет, забрал консервы, положил консервы в рюкзачок, зашебуршал там.

– Вы точно уверены, что вам нужны именно сто рублей? Может быть, сто евро? Или хотя бы доллары? Или любой другой эквивалент, в зависимости, конечно, от вида помощи, в которой вы нуждаетесь. Хотя да, если подумать, рубли-то надёжнее, но кто знает, кто знает, так всё шатко и нестабильно в этом мире…

Виолетту Никифоровну вытянуло из-за зонтика. Округлившимися подслеповатыми глазками она следила за руками Пионэра, как за руками напёрсточника, не в силах оторваться. Пока Пионэр болтал про международные валюты, из рюкзачка появились и исчезли обратно: зажигалка для газовых плит, деревянная мышеловка, валенок с калошей, топорик для рубки мяса, игровая приставка тридцатилетней давности, журнал «Мурзилка», паяльник…

Мужик не выдержал и прорычал (осыпалось несколько испуганных листочков):

– Развоплотись, ты, тимуровец!

Пионэр смиренно опустил глазки долу, на мгновение прекратив манипуляции с рюкзачком.

– Конечно. Если моё присутствие вам неприятно…

Опять ковыряется.

– …я, конечно, уйду. Но уйти, не оказав помощи, я не могу.

Он повернулся к бабуське – о да, это было одновременно и как в кино, замедленно и красиво, и как в бренной жизни, резко и немного неуклюже – и наставил на неё пистолет. Виолетта Никифоровна взвизгнула, зонтик в её руках схлопнулся и упал на землю.

Что-то такое промелькнуло в глазах Пионэра. Нехорошее. Огонёк, что ли. И как будто слегка потемнело на улице. И птицы петь перестали. Деревья не дышат.

Впрочем, это тоже всего лишь наваждение.

Пионэр лучезарно улыбнулся как ни в чём ни бывало. Перехватил пистолет и протянул его Виолетте Никифоровне рукоятью вперёд.

– Возьмите, – предложил он. – И ваша проблема будет решена в считаные секунды. Ваша собака никогда больше не написает вам на ковёр.

Виолетта Никифоровна схватила в кулачок и бросила в Мужика полный отчаяния взгляд. Мужик, впрочем, оставался странно невозмутим. Виолетта Никифоровна опять перекрестилась дрожащей дланью и воззвала к последней инстанции.

– Господь с тобой, милок! – выдавила она из себя.

Мужик скривился. Виолетта Никифоровна не заметила этого, а жаль.

– Что ж ты такое говоришь-то! Разве можно в живую душу стрелять из-за того, что она писает не там, где надо!

Улыбка. Задорная улыбка и прилизанная чёлочка. И стрелочки на брюках. Всё сияет, как Рождество на Тверской. А в глазах его опять мелькнуло что-то нехорошее. Хотя вряд ли человеческий язык в состоянии выразить через слова то глубинное, подспудное, что мелькает в его глазах, и что кроется за привычным шаблоном «что-то нехорошее».

– Конечно, нельзя, бабушка, – мягко ответил он. – Тогда хотя бы консервы возьмите. Вкусные.

Мужик изверг из могучей груди неопределённый звук, вместивший в себя сдавленный кашель и, кажется, что-то на матерном. Резко и недовольно запахнул полы пальто. Бабуська притянулась глазами к Мужику, но ответила Пионэру, впрочем, всё-таки неуверенно:

– И консервы мне твои не нужны. Муся только овсянку с куриной печёнкой кушает.

Пионэр вился вокруг Виолетты Никифоровны, словно змей… нет, словно агент по продаже ультрамощных пылесосов.

– Возьмите-возьмите, вдруг пригодятся, мало ли, как жизнь повернётся. Может, Муся разлюбит овсянку. Или самой кушать станет нечего…

Мужик молчал. Достал пачку сигарет из кармана. Открыл. Плюнул, словно пачка чем-то его неимоверно разозлила, закрыл. Убрал в карман. Бабуська наконец решилась:

– Ну ладно, консервы возьму, отчего ж не взять, раз человек помочь хочет. Спасибо, милок.

Мужик опять изверг звук. В звуке том послышалось эхо вежливых замечаний всех заведующих детскими садами, переодетых уркой, которым нехороший человек Василий Алибабаевич когда-либо ронял батарею на ногу. Пионэр презрительно взглянул на Мужика через плечико, с торжествующей ухмылочкой вздёрнул аккуратно очерченную левую бровку. Солнце отражалось в начищенных ботиночках. Не то чтобы хотело. Но отражалось. Пионэр спрятал пистолет в рюкзачок, рюкзачок забросил на спину. Отдал пионерский салют, насмешливо и нагло, как будто нельзя было без этого обойтись, и, насвистывая бодрую мелодийку, уехал на своём самокате.

Бабуська и Мужик смотрели Пионэру вслед, пока он не выехал из сквера и не смешался с прохожими. Хотя Виолетта Никифоровна могла поклясться чем угодно, даже здоровьем Муси и Капитонова, что спина в белоснежной рубашке просто растворилась в воздухе.

+ + +

В это же самое время в одной из многих просторных спален в одной из многих приличных двушек с евроремонтом в демократичной новостройке где-то на юго-востоке. Двуспальная кровать была аккуратно застелена. Шкаф-купе доведён до безупречного блеска дорогим и, как ни странно, качественным итальянским воском для полировки мебели. В правом от кровати углу с нежностью обустроен дамский закуток с витиеватым трюмо. На трюмо уютно устроились множество баночек-скляночек-кисточек-пуховочек. С левой стороны кровати притулилась строгая прикроватная тумбочка. На тумбочке лежал дорогой мужской очечник и модное пособие по личностному росту с множеством закладок. Наверняка автор пособия призывал потенциальных лидеров не сса… Впрочем, не интересно. На стене перед кроватью – так, чтобы можно было смотреть лёжа, с комфортом для глаз и расслабленного тела – висела добротная плазма. Всё в этой спальне было словно сошедшим с картинок глянца воплощением комфорта и уюта. Настоящее гнёздышко. В квартире, судя по всему, никого не было, но телевизор почему-то работал.