Ничейный лес

Шли годы. Дон Аугусто не нарушал свою традицию и ежегодно проводил во дворе своей крепости Фестиваль Дураков. Но с каждым годом всё больше придавливала его кручина, природу которой он поначалу не мог себе объяснить. И вот однажды ему приснился сон, в котором он вновь оказался в тот самый злополучный день в своем замке. И произошло всё в точности как было тогда, за одним лишь исключением. Дерзкого охальника он не просто наказал, а убил, причём своими собственными руками. И опять та же легкость и даже ощущение полёта души… Но во сне нет времени, и в одно сновидение может уложиться вся жизнь вселенной, от её рождения и до полного распада… Так и теперь дон Аугусто жил во сне день за днем, проживал ту же жизнь, те же события, но ещё раз. Даже деяния Эпохи заново обретались им. Одно за другим приходили известия о покорении той половины земного мира, которая была отдана во власть испанским пушкам и штыкам по Тордесильясскогому договору, освященному самим Римским Папой. Под ударом малочисленных горсток дерзких испанских конкистадоров рушились древние империи Нового света. Но всё это совершенно не трогало его. Вот уже и десятилетия прошли с момента казни музыканта. Наконец, граф осознал причину печали, которая так глодала его, мешала радоваться тому, что прежде озарило бы душу светом. Это была тяжесть греха, который никак не искупить, ведь убиенного уже нет в живых. И тогда он, как за последнюю соломинку, ухватился за мысль – покончить с собой, чтобы, возможно, из ада немыслимыми путями пробраться на небеса, пасть в ноги музыканту и умолять простить… В этот момент он проснулся.

– Это был старый сон, дядя? – прервал рассказ В.

– Да, конечно.

– Значит тебе снился сон во сне?

– Такое бывает, но ведь я же говорю тебе, что не уверен, что не прожил всё это на самом деле, только в наши дни и при других обстоятельствах…

И он продолжил:

Когда граф проснулся, он был оглушительно счастлив. Почему? Да потому что во сне мавр был мёртв и не было никакой возможности искупить перед ним свою вину. Сейчас же дон Аугусто осознал, что тот, над кем он так жестоко надругался, возможно жив, и нужно только приложить все силы, чтобы его отыскать, и вовсе не обязательно для этого губить себя и проходить через муки преисподней… Мавр где-то в Испании! Как это близко! Гораздо ближе, чем рай для тех, кто спустился в бездну Геенны Огненной…

Никогда Хуан Луис Аугусто де Фернандес, так звучало его полное имя, не был так деятелен и скор на сборы. Даже тогда, когда при покойном уже Фердинанде выдвигался со своим отрядом на штурм великой Гранады. Он собрал самое необходимое в мешок, побрезговав, по завету апостола, даже сменным платьем и, никому ничего не объяснив, без свиты, полагавшейся ему по статусу, отправился в путь.

Никаких точных известий о музыканте не было. То его видели где-то в Кастилии, то в Арагоне, то в Леоне. Но никто не мог сказать точно, где странствующий калека окажется на следующий день.

«Что ж, – решил дон Аугусто, – обойду всю Испанию. Тем лучше. Когда ещё я смогу узнать, как в самой богатой державе мира живут бедняки!»

Бродил он многие месяцы. Со временем, хоть у него и были с собой деньги, его перестали пускать на постоялые дворы, так как его борода и волосы свалялись в колтуны, лицо обгорело, а платье износилось. Его принимали теперь за обычного перехожего калику и обращались с ним не лучше, чем с бездомной собакой. Действительно, он превратился в обычного с виду арабского дервиша, каких во множестве можно было встретить на дорогах Багдадского халифата… Теперь мальчишки, завидев его издалека, кидали в него камни и кричали: «Смотрите, кто идёт! Мавр, грязный мавр! Враг Иисуса Христа!» Он злился, и огрызался на них, и кричал что-то, пытаясь объяснить, что он граф, но это лишь ещё больше раззадоривало острую на язык детвору.

Иногда он прибивался к бродячим артистам, которые по ночам, уйдя в леса подальше от людских глаз и ушей, играли возле костров свою музыку без вплетенных в неё испанских мотивов. Это был настоящий мувашшах: искренний, открытый, распевный. В нём звучала душа кочевника-мусульманина, доброго и непокорного. Никто не прогонял дона Аугусто. Напротив, трубадуры относились к нему даже лучше, чем к себе самим, стараясь предупредить своей заботой любую его нужду, ведь в их глазах он был даже больший путешественник, чем они сами, а пророк Мохаммед заповедал радеть о странниках… Так он узнал душу тех, кого до того побеждал и на кого обрушивал гонения.

Вместе с одним из таких блуждающих ансамблей он отправился кочевать через пыльные пустоши и сквозь пронизанные солнечными лучами дубовые рощи.

Вот однажды он вышел вместе с ними к городу, где происходили народные гуляния. Хуан Луис, боясь людей, встал в отдалении, стараясь по возможности быть незаметным, чтобы никто не наткнулся на него и не осыпал бранью. Он постарался слиться со стеной, чтобы ни одна часть его тела не могла стать для кого-то помехой. Как часто он думал про себя о том, как безлик этот народ, и вот он сам уже захотел стать безликим из одного только страха перед грубым нравом человека толпы.

На празднике выступали скоморохи, а под вечер все присутствующие пустились танцевать. Артисты в шутовских костюмах позвякивали бубенцами на колпаках, а женщины шелестели длинными подолами. Дон Аугусто теперь хорошо знал арабские мелодии, и всё происходящее показалось ему несправедливым! Народ, прогнавший другой народ, танцует под его музыку и считает её своей. Он не выдержал и закричал:

– Это мавританский танец! Вы что не слышите! Нужно быть камнем, чтобы этого не слышать!

По толпе пронёсся ропот: «Да что он себе позволяет!»

«А не вырвать ли нам ему язык. Больно остер на слова этот мориск!» – посовещавшись с приближенными, решил местный гранд.

Хорхе Луис, дон Аугусто, не желая быть обузой для своих новых друзей, претерпев казнь и лишившись в довесок всего своего имущества, смешался с толпой и вышел за пределы города. Прошли ещё месяцы. Вот он уже сидит на обочине пыльной дороги и смотрит в землю. Его ноги разбиты, а обмотки пропитаны кровью. От недостатка жиров у него начали лопаться сосуды. Лишь изредка ему подавали милостыню, и то не из жалости, а только ради того, чтобы он ушел и не портил никому настроение своим видом. О том же, что когда-то он был графом, он навсегда забыл, да и если бы вспомнил – не захотел бы возвращаться к этой жизни.

Он был счастлив.

– Теперь я слышу тебя. Теперь я совсем с тобой. Теперь меня никто не разлучит с тобой. Теперь ты в моем сердце.

Теперь я совершенно счастлив. Нет большего счастья, чем понять другого человека, понять своего недруга…

Как я счастлив, что я стал тобой! Твой голос звучит в моём сердце… Нет чьей-то земли, мавр, чьего имени я даже не знаю! Нет чьей-то земли! Сегодня на ней живут испанцы, вчера жили мавры, до них ещё кто-то, и ещё кто-то! Как же я счастлив что слышу тебя! – как одержимый рыдал дон Аугусто, роняя на раскалённый песок крупные слёзы.

8. Царь-кот

Жил-поживал на Москве царь Алексей, по прозванию Тишайший. На медведя ходил в охотку один с рогатиной да поучения молодым писал. Сам в церквах на службах по шести часов стоял и другим велел, за что и прозван был так, как сказано. Да превратился он как-то раз в кота, о чём и речь поведу.

Случился в 7156 году от сотворения мира в стольном граде русском Бунт соляной. Алексей Михайлович, так его по изотчине величали, в день тот как раз ворочался с Лавры, куда хаживал на богомолье. Времена-то были простые. Цари от народа за бердышами да пищалями не хоронились как после, а являлись пред очи работного люда свободно. Подступили мужики к нему и твердят: «Разберись, Михалыч, что бояре твои с государством творят, что кум твой, Морозов Борис – боярин, с царством твоим кудесит! А не разберешься, то уж не обессудь, но с тебя спрос будет».

А царь им на то и говорит:

– А я в чём повинен? Это вы меня сами на Соборе земском избрали!

– Не выбирали мы тебя, язва тебе на язык! – отвечали посадские.

– Ну не меня, так родича моего – Михаила. Мы с ним одна плоть. Сами вы виноваты! – выпалил Алексей да и дал тигаля.

А люд посадский ему вдогонку кричал:

– Нет, не мы виноваты, а начальники, которых ты наплодил на Руси! Посмотри, кругом мало того, что окольничьи твои поедом народ едят, так ещё и мытари, сборщики подати соляной, умножились, а прочим дьякам и подьячим – несть числа. На каждого труженика по господину… А могли бы вместе дело делать, тогда бы вчетверо больше справить можно было…

Рассвирипел народ, усадьбы боярские громить начал, да только себе никакого добра не брал, так как не грабежа ради, но ради правды взбунтовался. Уже и к Кремлю пожар подступает, народ против царя речи возмутительные возглашает.

Стал на молитву Тишайший, да слова ему на ум нейдут – смерть уже подбрюшье ему языком своим щекочет. Что делать, не знает. Но ум человеческий всегда может к спасению дорожку отыскать, благо умирают раньше срока только те, кто недостаточно жить хотел. И пришла царю на ум мудрость древняя, что портрет – это душа украденная, но живая. Отсюда и вера в чудодейственность икон происходит да запреты на изображение человека прижизненное. Вспомнил он про парсуну, что заезжий художник голландский с него написать хотел, да только он запретил ему. Тогда ваятель этот отрисовал кота его, да морду животины той чертами лица государя наделил, дабы тем самым супротив традиций московских не пойти, но зараз сохранить для потомков образ царский.

Вспомнил Алексей и учение древнее, что наставник ему сказывал, о двойнике, обитающем в статуе или изображении человека и питающемся подношениями. Помолился он, как смог, Богу, чтобы тот сил ему даровал, да нырнул в парсуну, точно в прорубь, да вынырнул котом, который уже год как издох.

Ворвался люд посадский в хоромы царские, да не нашёл никого опричь кота. Государя же Тишайшего будто и след простыл. Быстро Борис Морозов смекнул, что царь Алексей из кремля, а может и из самой Москвы чёсу задал и племяшку своего заместо него поставил, благо похож был на урожденного самодержца как две капли воды. А настоящий Алексей Михайлович тем временем по двору ходит, в золочёные палаты заглядывает, видит, как по приказу Бориса Морозова казну государеву расхищают. Осерчал он на баловня своего, да подол кафтана ему разодрал, за что и полетел кубарем со ступеней прямо на базарную площадь.

Воровать-то был Алексей мастер, вон народ-то как обобрал, да любопытно ему было испытать людей разной веры, как они к своим братьям малым относятся – с участием али прохладцей.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.