Дом Евы

В коридоре Шимми помедлил.

– Если придешь, угощение с меня.

– Я в состоянии сама за себя заплатить.

– Да, конечно, я не имел в виду…

– Спасибо, что посмотрел раковину, – поспешно сказала я, закрывая дверь.

Дайна Уошингтон замолкла, и я сменила пластинку на Билли Холидей. Когда я подошла к раковине, зазвучала песня «Любимый». В раковине не было ничего, кроме кружки Шимми. Я взяла ее и машинально прижала край к нижней губе.

Глава 4

Черная Мекка

Элинор

Элинор провела по губам коралловой помадой, потом прыснула на запястья и шею туалетной водой с ароматом сирени. Волосы она сверху уложила двумя валиками, а сзади оставила падать на спину локонами. Отойдя на несколько шагов от зеркала в спальне, Элинор едва поверила, что это действительно она. Платье, которое выбрала для нее Надин, облегало фигуру, словно вторая кожа. Глубокий вырез подчеркивал изящные плечи, а розовая атласная ткань заставляла ее лицо светиться. Элинор с изумлением уставилась на свое отражение – она давно не чувствовала себя такой красивой.

– Ну что я тебе говорила, Огайо? Ведь правда у тебя уже поднимается настроение? – Надин подошла застегнуть крошечную застежку на шее Элинор.

– Поехали, пока я не передумала, – усмехнулась Элинор, оглядев комнату. – Почему ты вечно такой бардак устраиваешь, подруга? Ты же знаешь, что беспорядок действует мне на нервы.

Надин успела перебрать несколько платьев, несколько пар колготок, туфель, перчаток, и все они валялись у нее на кровати, некоторые даже на полу.

– Просто мне сложно выбирать. – Надин взяла сумочку.

– Лучше я останусь и приберусь. Твой беспорядок – идеальный повод никуда не ходить.

– Нет, пожалуйста, не дай пропасть моим трудам. – Надин уперлась пальцем в спину Элинор и шутливо вытолкнула ее за дверь.

В коридоре толпились студентки, пахло фруктовыми духами, пудрой и помадой для волос. Некоторые девушки, накрасив губы красной помадой, в лучших пальто и шелковых чулках шли по коридору к выходу и пританцовывали на ходу. Некоторые сидели в гостиной у огня, дожидаясь своих молодых людей. А некоторые попросту устроились у себя в комнате с книжкой, притащенными из кафетерия вкусностями и негромко игравшим радио. Если бы не Надин, которая вечно старалась ее расшевелить, Элинор была бы среди этих последних.

Когда подруги расписывались у передней стойки, заведующая общежитием, толстая женщина с проседью в волосах, сдвинула очки и процедила:

– Не забывайте всегда вести себя как леди. Где угодно можно встретить будущего мужа, и мне бы не хотелось, чтобы вы испортили себе репутацию дурным поведением.

– Да, мэм, – хором ответили они, вписывая свои имена в журнал вечерних выходов.

В «Студентикете», кодексе правил для студентов Говарда, все было четко прописано: пропуска на выход с территории университета выдавались только дважды в месяц, и письменный запрос на них нужно было подавать как минимум за неделю. Когда Элинор спросила у Надин, как это она так быстро достала ей пропуск, подруга ответила с лукавой усмешкой:

– Если я тебе расскажу, потом придется тебя убить.

До границы университетской территории девушки дошли держась за руки. Надин настояла на том, чтобы заплатить за такси, – сказала, что родители рассердятся, если она поздно вечером будет ездить на автобусе. Потрескавшаяся кожа на сиденье такси пахла кокосом. Когда водитель свернул на Ю-стрит, Элинор принялась разглядывать в окно нарядных людей в шляпах и пальто, которые прогуливались по ярко освещенной улице. Они проехали казино Мюррея, «Форд», кинотеатр Дабни и наконец остановились перед клубом «Бали» на 14‐й улице.

– Приятного вечера, леди. – Водитель вышел и открыл перед ними дверь машины.

Увидев, как вспыхивает красно-желтая вывеска над клубом, и услышав доносящуюся изнутри песню «Караван» Дюка Эллингтона, Элинор внезапно ощутила прилив волнения. Она редко выбиралась за пределы университета.

По узкой лестнице Элинор спустилась вслед за Надин в танцевальный зал, тускло освещенный настенными светильниками в готическом духе. Вокруг танцплощадки выстроились буквой «П» квадратные столы. Оркестр играл «Это ничего не значит», и танцующие пары в такт покачивали бедрами, щелкали пальцами и притопывали. То там, то сям группками стояли девушки, держась вместе для безопасности и стреляя глазами, надеясь, что какой‐нибудь парень пригласит их потанцевать.

Почти все места были заняты, но Надин заметила бывшего одноклассника за столиком ближе к центру.

– Вперед! – сказала она, улыбнувшись Элинор, и прошествовала через зал. – Как дела-а-а, Кларенс? – Надин положила длинные пальцы себе на бедра и наклонилась, демонстрируя декольте.

– Надин Шеррвуд, – произнес этот мощный парень, запнувшись. Он смотрел на Надин так, будто она была ниспослана ему Богом.

– Что, так и будешь на меня пялиться или предложишь нам сесть? – мурлыкнула она.

– П-прости. Пожалуйста. – Он вскочил и предложил им обеим усесться. Элинор втиснулась рядом с Надин, которая представила их друг другу.

– К-как у тебя дела?

– Отлично. – Надин наклонилась, позволяя Кларенсу зажечь ей сигарету. Они продолжили беседовать, а Элинор принялась обмахиваться.

– Что‐то жарко тут, – сказала она в никуда. У нее вдруг пересохло в горле, и трудно было пошевелиться, не врезавшись при этом в друга Кларенса, у которого пахло изо рта гнилым сыром. Он почти ничего не говорил, но не сводил глаз с ее губ. Все‐таки это неудачная затея, решила Элинор. Надо было поступить, как она хотела, и остаться дома. Элинор оглядела зал в поисках официантки, и тут‐то она его и увидела.

Мистер Спина из библиотеки. Уильям. Он повернулся к Элинор прежде, чем она успела отвести взгляд, улыбнулся, и она помахала ему рукой в ответ. Он тоже помахал и шагнул в толпу. Элинор опустила голову, надеясь, что он не к их столику идет, но в то же время только этого и желая. Она попыталась переключиться на разговор Надин и Кларенса и заняла руки тем, что открывала и закрывала застежку на портсигаре Надин.

– Что, созрела наконец закурить? – поддразнила ее Надин, а заика Кларенс воспринял это как знак пододвинуться поближе, отпугивая круживших вокруг парней.

На Элинор упала чья‐то тень, и она залилась краской.

– Элинор?

Он сменил свитер на твидовый пиджак и рубашку с остроугольным воротничком. Синий цвет ему очень шел.

Элинор запрокинула голову и улыбнулась.

– Уильям, верно?

– Надо же, второй раз за день сталкиваемся.

– Да, удивительно.

Тромбонист издал долгий, постепенно затухающий звук, а солист пропел последние высокие ноты песни.

– Потанцуем? – Он подал ей руку.

Элинор покраснела и протянула ему руку, чувствуя, что у нее дрожат пальцы.

– С удовольствием.

Пока она выбиралась со своего места, Надин в приливе энтузиазма ущипнула ее под столом за бедро. Уильям не отпустил ее, даже когда она встала, и Элинор пошла через толпу, держась за его теплую руку. Пальцы у него были гладкие, будто ему в жизни не приходилось заниматься тяжелой работой, а не жесткие и грубые, как у ее отца – да и как у большинства парней, которых Элинор знала на родине. Квартет играл громко, и Элинор радовалась, что музыка заглушает стук ее сердца.

Как только она шагнула на паркет танцпола, ансамбль замедлил темп музыки. Пары прильнули друг к другу. Уильям шагнул ближе и обнял ее за талию так, будто сто раз уже это делал. Пахло от него чудесно – древесной корой, а может, бергамотом. Что бы это ни было, запах был очень мужской.

– Не ожидал тебя здесь сегодня встретить. Раньше я тебя только в библиотеке видел, – низким голосом сказал Уильям ей на ухо.

Элинор сглотнула. Он что, и раньше обращал на нее внимание?

– Меня соседка по общежитию притащила.

– А ты, конечно, лучше бы сидела дома и занималась.

– Откуда ты знаешь?

– Ты в библиотеке работаешь.

– И что это должно означать?

– Наверняка ты больше времени проводишь с книгами, чем с людьми, – поддразнил он ее, демонстрируя в улыбке идеально ровные зубы.

– Иногда с ними приятнее.

– Ну что ж, мисс Элинор, я рад, что сегодня вы здесь. Всем нужна передышка. – Он крутанул ее, потом запрокинул. – Это полезно для души.

– Откуда такая мудрость? – Она подняла голову, чтобы ее глаза блестели на свету.

– Из жизненного опыта.

Они танцевали легко и непринужденно, кружась и подпрыгивая, три песни подряд так, будто звучала одна песня. К тому моменту, когда ансамбль сделал перерыв, лоб у Элинор вспотел, да и локоны наверняка обвисли. Они поаплодировали музыкантам, и тут раздались громкие голоса, которые заставили всех обернуться ко входу.

– Что-что? Кто-кто? Что-что? Кто-кто?

Через толпу маршировала шеренга девушек в сиреневых платьях-рубашках с серебряными поясами. Люди расступались перед ними, и наконец они выбрались на танцпол, синхронно двигая руками и ногами. Барабанщик уже собирался уходить со сцены, но все‐таки немного постучал для них. Девушки хлопали в такт, а потом хором выкрикнули:

– Альфа Бета Хи, вот кто!

Под всеобщие аплодисменты девушки из АБХ победно вскинули руки. Некоторые из них стали рассылать воздушные поцелуи, потом покинули строй, чтобы поздороваться с друзьями и поклонниками, которые собрались в зале. Элинор заскрежетала зубами. Танцуя с Уильямом, она сумела забыть отказ от АБХ, а теперь все это к ней вернулось.

Уильям тронул ее за локоть.

– Принести тебе что‐нибудь выпить?

Пока Уильям заказывал напитки, Элинор покосилась на строй кандидаток в АБХ, одетых в белое, а не в традиционный сиреневый, с серебряными лентами в волосах. Они стояли возле стены, сложив перед собой руки и с каменными лицами ожидая инструкций. Кандидаток в строю должно быть видно, но не слышно, пока они доказывают свою верность Альфа Бета Хи. Серебряные пояса и право одеваться в сиреневое они заработают только через шесть недель, после испытаний. Эх, а ведь Элинор могла бы оказаться среди них! Оглядывая кандидаток, она невольно им завидовала. Но Надин была права – все эти девушки были сплошь светлокожие.

Уильям принес для Элинор коктейль «Оранж краш».

– Твое здоровье! – Он приподнял свой бокал с пивом. Элинор сделала глоток; она только рада была отвлечься на Уильяма.

Возникший было контакт между ними вдруг нарушил пронзительный голос, громко звавший Уильяма по имени.

Они оба обернулись и увидели, что к ним плывет Грета Хепберн, президент АБХ и королева двух последних университетских балов. Она чмокнула Уильяма в щеку, чуть не упав ему в объятия.

Уильяма это явно удивило.

– Привет, Грета, давно не виделись, – сказал он и сделал шаг назад, высвобождаясь из ее рук.

Грета перекинула мягкие волнистые волосы через плечо и повернулась к Элинор:

– Я так понимаю, ты получила письмо? – Похоже, она попыталась продемонстрировать сочувствие, но до ее светло-карих глаз оно не добралось.

Элинор кивнула, отчаянно мечтая, чтобы Грета при Уильяме помолчала.

– Удачи в следующем году. Не сдавайся! – проворковала она, потом развернулась к Уильяму: – Так пить хочется. Будь лапочкой, принеси мне пунша.

– Хорошо, – ответил Уильям. – Элинор, еще что‐нибудь будешь?

– Нет, спасибо.

Уильям ушел, а Грета пододвинулась так близко, что Элинор чувствовала запах ее дорогих духов.

– Откуда ты знаешь Уильяма?

– Мы только что познакомились.

– А мы с ним знакомы миллион лет. В детстве нас практически вместе купали, – со смехом сказала Грета. – Наши семьи очень близки.

Элинор не знала, что сказать, так что кивнула и продолжила пить свой коктейль. Уильям уже шел обратно к ним и улыбался. На кого он так тепло смотрел, на нее или на Грету? Они стояли так близко друг к другу, что поди пойми, но, наверное, на Грету. Элинор не могла не признать, что посмотреть там было на что. Все в университете так считали. У Греты всегда была безупречная прическа, по ней видно было, как она богата, одевалась она всегда модно и броско, а держалась как настоящая королева Говарда. Кожа у Греты была такая светлая, что ее негритянское происхождение выдавала только учеба в негритянском университете.

– Вот, держи. – Уильям протянул Грете бокал, она потянулась за ним, двинула локтем назад, задела бокал Элинор, и яркий «Оранж краш» вылился прямо на одолженное у Надин платье.

– Ой, прости! – воскликнула Грета, но даже не попыталась ей помочь. Уильям шагнул к Элинор и протянул ей свой вышитый платок.

– Как ты?

– Нормально.

Просто унижена, а так все нормально, подумала Элинор. Ансамбль снова заиграл.

– Уильям, давай потанцуем! – Грета схватила его за руку. Уильям посмотрел на Элинор.

– Я схожу в женскую комнату приведу себя в порядок, а вы развлекайтесь, – сказала она и ушла прежде, чем они успели ей что‐то ответить.

Посмотрев на себя в высокое зеркало, Элинор увидела, что намок весь перед платья Надин. Придется оплатить химчистку. Грета не просто так въехала локтем в ее бокал, а специально. Неужели мало было не принять ее в АБХ?

Элинор попыталась замыть горловину влажным бумажным полотенцем – хорошо еще, она не чай и не кока-колу пролила. Но вечер испорчен – лучше всего вернуться в общежитие. Если уехать прямо сейчас, она успеет еще прочитать несколько глав по философии.

По пути к выходу Элинор оглянулась на танцплощадку, на то, как Грета покачивалась, обняв Уильяма за шею. Красивая пара, как на фото из журнала.

В детстве нас практически вместе купали.

Ну и хорошо. Уильяма Прайда, будущего врача, никак не могла интересовать девушка вроде Элинор. Пока они танцевали, он, можно сказать, прямо заявил ей, что она скучный книжный червь. Элинор порадовалась, что ее не слишком увлекла легкость, с которой Уильям обнял ее за талию, и его добрый голос. Уильям проявил вежливость, подойдя к ней, но это ничего не значило.

Она последний раз оглянулась на танцпол. На одном его конце отплясывала Надин, а на другом Грета наклонилась к Уильяму и сказала что‐то, что заставило его усмехнуться. Элинор направилась к двери. Только оказавшись на улице и ощутив прикосновение прохладного ночного воздуха, она поняла, что так и держит в руке платок Уильяма.

Глава 5

Гадкое поведение

Руби

Квартиру заливало солнце и мешало мне спать. Я перекатилась на вытертом раскладном диванчике и увидела, что тетя Мари сидит за столом и прижимает к лицу замороженный кусок мяса.

– Что случилось? – Я приподнялась, и с меня сползло шерстяное одеяло.

– Перед закрытием пришлось врезать одному придурку, который набрался и начал нести чепуху.

– С тобой все в порядке?

– Выглядит хуже, чем есть на самом деле. Просто сама на себя злюсь, что не увернулась. – Тетя поморщилась. – Не знаю, кто его впустил, но ясно было, что это плохо кончится, уже по тому, как он всю программу сидел и кривил рожу. Менеджеру надо бы лучше фильтровать гостей. «У Кики» – это наш безопасный угол.

«Наш» – это она не столько про негров говорила, сколько про таких людей, как она. Которые одевались как хотели и целовали кого хотели. Тетя отняла от лица мясо, и я увидела черные и синие разводы вокруг ее левого глаза.

– Чем‐нибудь помочь?

– Сбегай на Тридцать первую улицу и купи кое-что.

Я опустила босые ноги на холодный деревянный пол, и меня сразу пробрала дрожь. Печка погасла, но запах углей еще чувствовался. Я чихнула от холода, потом еще и еще, пока глаза у меня не заслезились.

– Прими-ка ложечку рыбьего жира, он в том шкафчике над раковиной, – скомандовала тетя Мари.

– Да со мной все в порядке, – ответила я, стараясь отвертеться от необходимости пить гадкую жидкость с рыбным запахом. Из-за нее у меня изо рта пахло и живот болел.

– Милая, я тебя не спрашиваю. Ты у меня болеть не будешь, не под моим присмотром.

Я в своей жизни достаточно часто гостила у тети Мари, чтобы знать, что спорить с ней бесполезно, поэтому взяла бутылку и ложку и проглотила дозу гадкого рыбьего жира. В животе у меня забурлило, а вкус остался на языке даже после нескольких глотков воды.

– Молодец. – Тетя Мари снова приложила отбивную к глазу. – Оденься как следует.

Я кивнула и постаралась сдержать очередной чих – вдруг она заставит меня еще что‐нибудь принять. Копаясь в бумажных пакетах, где лежали мои вещи, я будто слышала эхом из каждого пакета слова Инес – «из молодых да ранних». Она и правда упаковала все до единой мои вещи.

Семь лет. Вот сколько времени Инес продержалась как моя мать. С рождения и до третьего класса она была для меня просто дочь Нини. Красивая дама, от которой пахло жимолостью; она носила босоножки на каблуке и приходила по выходным пить пиво с кузиной Пышкой. А потом глаукома Нини стала хуже, она упала и повредила бедро. Через два дня ее официально признали слепой.

Через неделю после диагноза я почувствовала – что‐то не так, уж слишком у Нини дрожала нижняя губа, когда она прижимала меня к груди.

– Если б я могла тебя оставить, милая, я бы оставила. Но Нини совсем состарилась, а Инес единственная мать, которая у тебя есть. Будь с ней терпелива.

Вот так я и выяснила, что эта Инес моя настоящая мать и что мне надо переехать в ее квартиру в нескольких кварталах от Нини, где она жила со своим тогдашним дружком.

Но Инес явно меня никогда не хотела. Я сильно скучала по Нини и нашей с ней привычной жизни. А Инес бесило все, что я делала на новом месте. Если я выливала на блинчики слишком много сиропа, получала пощечину. Если задавала вопрос в присутствии ее мужчины, она на меня набрасывалась. И боже упаси, если кто‐то из ее ухажеров отвлечется от нее и заинтересуется мной, – тогда меня ждала встреча с толстым кожаным ремнем, который висел у нее на двери спальни изнутри. Большая часть ее приступов бешенства завершалась тем, что она отвозила меня к тете Мари, пока не «придет в себя».

Но Инес еще никогда не выселяла меня со всеми вещами. До этой истории с Липом – ни разу. Меня вывернуло от отвратительного вкуса рыбьего жира так, что горло заболело.

– В горшке кукурузная каша на завтрак. – Голос тети Мари привел меня в чувство.

Я кивнула. Черные брюки гладить не требовалось, так что я надела их, клетчатую блузку, свободный кардиган и туфли без каблука. Когда я только переехала к Инес, она принялась шутить, что лоб у меня большой, как сковородка, и на нем можно яичницу пожарить. Она не уставала над этим смеяться, и с тех пор я не выходила из дому без челки до самых бровей. Челку я разглаживала так, чтобы она лежала прямо на лбу, а остальные волосы убирала в пучок.

К тому времени, как я собралась идти, переодевшаяся в цветастый халат тетя Мари стояла в коридоре у зеркала и наносила на синяк зубную пасту.

– В гастрономе Сандлера не иди к злобной продавщице с родинкой. Она любит нашим давать жесткие куски мяса. Иди к продавщице в светлом парике; даже если у нее клиент, подожди.

Тетя Мари протянула мне вязаную авоську, список покупок и три доллара, завернутые в платочек. Деньги она заставила меня приколоть изнутри к блузке, возле сердца – там вор до них доберется, только если повалит меня и будет удерживать.

– Считай там мои денежки, ладно?

Я отперла все три замка на ее передней двери. Был октябрь, но погода стояла приятная, и я удивилась, что на улице теплее, чем дома у тети. По ту сторону улицы была заправочная станция, и когда я проходила мимо нее, бородатый мужчина высунулся из окна своей машины и уставился на меня.

– Детка, ты слишком шикарная, чтобы гулять в одиночку. Давай я тебя подвезу. – Он мне в отцы годился, а во рту у него была такая же золотая коронка, как у Липа.

Я перешла на другую сторону, напряглась, услышав, как он что‐то кричит мне вслед, и повернулась проверить, не идет ли он за мной. Убедившись, что не идет, я прошла два квартала до 31‐й улицы – там по обеим сторонам на четыре квартала выстроились еврейские магазины и компании. Здесь можно было купить все что угодно – от свежего хлеба до овощей и фруктов, сладкого и ювелирных украшений. По субботам вся улица закрывалась. Местные жители в основном делали покупки в воскресенье, до или после церкви. Тетя Мари церковью не интересовалась, да и Инес тоже не особенно. Мы туда ходили, только когда кто‐то умирал или женился.

Я шла вдоль улицы из магазина в магазин, покупая все по списку, и у меня даже осталось в конце концов пять центов. Выйдя на 31‐ю улицу, я все время косилась на кондитерскую Гринуолда и размышляла, не стоит ли зайти. Кондитерская находилась посреди квартала, по сторонам двери стояли красно-белые столбики, похожие на карамельные трости. Внутри я никогда не была. Насчет некоторых белых магазинов на Тридцать первой у меня всегда было ощущение, что туда лучше не соваться, – кондитерская относилась к их числу. До того, как Нини ослепла, она сама делала нам мороженое, или мы покупали три конфетки за пенни в магазинчике на углу.

Когда я вошла, звякнул колокольчик. Вздрогнув от неожиданности, я почувствовала себя очень глупо – пожалела, что пришла, – и повернулась, намереваясь уйти, но тут услышала свое имя и замерла, словно приросла к полу с шахматным черно-белым узором.

– Руби?

Ну да, звал меня Шимми. Он стоял за ламинированным прилавком в полосатом, как карамель, фартуке и бумажной шляпе и махал мне, чтоб я подошла.

– Ты пришла, – сказал он срывающимся голосом.

– Тетя Мари послала меня за покупками. – Я подняла авоську как бы в доказательство своих слов, потом огляделась.

Внутри магазин выглядел меньше, чем казалось с улицы, и пахло тут тортами. Вдоль стены тянулись аккуратные полки, уставленные стеклянными банками с тянучками в обертке, желейными конфетами, жевательной резинкой, лакричными палочками, леденцами, солодовыми шариками в шоколаде, сливочной помадкой, разноцветным зефиром, арахисовым маслом, ирисками, карамелью и шоколадом. Я будто оказалась в сладком сне – мне хотелось потрогать и попробовать абсолютно все.

Шимми взял белое полотенце и протер прилавок, который и без того сиял.

– Что будешь?

Я указала на развесное мороженое в прозрачной витрине.

– Какие у вас вкусы? – Глупый вопрос, на каждом контейнере была четкая этикетка.

– С шоколадом, с орехом пекан, с ванилью, с вишней и ванилью и с земляникой. Я больше всего люблю вишню с ванилью.

Я кивнула на вишню с ванилью, и он вонзил металлическую ложку в сливочное лакомство.

– Я только один шарик беру! – попыталась я остановить его жестом, но Шимми не обратил внимания и добавил мне второй шарик.

В магазине мы были одни. У прилавка стояли три высоких серебристых табурета, но я к ним не пошла. У окна я увидела музыкальный автомат с блестящей металлической отделкой, пластиковыми трубами и яркими лампочками. За всю свою жизнь я очень редко общалась с белыми, особенно с белыми ровесниками. Были две сестры, с которыми я играла по субботам, пока Инес убирала у них в доме, но это и все. Тетя Мари страшно разозлится, если узнает, как глупо я себя веду. Я уже думала, что надо взять мороженое навынос, но тут Шимми прервал мои мысли.

– Ну как? – нетерпеливо поинтересовался он.

Я поднесла ложку к губам и дала мороженому растаять у меня на языке.

– Вкусно.

– Просто вкусно? – Он полез в витрину и положил мороженого и себе.

– А платить тебе за это нужно?

– Нет, это один из плюсов работы в этом магазине. – Он зачерпнул ложкой мороженое и поднес к губам. Часть осталась у него на верхней губе.

– Тебе салфетка нужна, – сказала я.

Он ухмыльнулся.

– Можешь сесть.

– Мне и так хорошо.

– Руби, расслабься, это практически мой собственный магазин. – Он махнул рукой на табурет.

– Ты уверен? – Я осмотрелась; мне очень непривычно было в местах, принадлежащих белым.

– Мистер Гринуолд хороший человек.

Я поколебалась, но все же залезла на табурет. Шимми наклонился ко мне через прилавок, и мы соприкоснулись серебристыми креманками.

– Твое здоровье! – сказал он, отправляя себе в рот большой кусок мороженого, так что на верхней губе осталось что‐то вроде усов.

Колокольчик на двери снова звякнул, и в магазин вошла бледная дама в красной фетровой шляпе. Ее темные глаза натолкнулись на меня, и она вздернула тонкий нос, будто учуяла внезапно скисшее молоко.

Шимми выпрямился.

– Добрый день, миссис Леви, чего изволите?

Они долго молчали; я не знала, уйти мне или достаточно просто встать, так что уставилась в креманку с мороженым. Мне так не хотелось привлекать к себе внимания, что я даже ложку в руку не брала.

– Полдюжины шоколадных черепах и горсть лакричных палочек, – сказала она, медленно и тщательно выговаривая слова.

– Сию секунду. – Он пошел набирать заказанное.

– Как поживает твоя мама, Шимми? – Я чувствовала гневные взгляды, которые эта женщина на меня бросает, и вся взмокла.

– Хорошо. – Шимми завернул ее шоколадки в вощеную бумагу, потом сверху в белую и заклеил сверток красной этикеткой кондитерской.