Полная версия
Красный сектор
Юлия Бесчетнова
Красный сектор
Красный сектор
1
Вы когда-нибудь вскакивали посреди ночи от стука в дверь? Обычно это не предвещает ничего хорошего. Так было и в этот раз.
Лена подбежала к двери и посмотрела в глазок. Это они. Двое мужчин в униформе стражей правопорядка синего сектора ударами в дверь с номером 117 нарушали покой сонного многоквартирного дома, а позади них, в тусклом свете лампочки, оглядывая лестничную площадку, стоял мужчина, одетый в строгий деловой костюм.
Страх заставил сердце биться быстрее. Лена наспех собрала в корявый пучок запутанные волосы, надела длинную тунику, лежащую на стуле, и открыла дверь.
– Комиссарова Елена, вам предъявлено обвинение в заговоре с целью… – тот, что находился слева от нее, монотонно затараторил, пока незнакомец в костюме, проходя мимо них, жестом не приказал подчиненному замолчать. Он строго произнес:
– Мы будем говорить наедине. Ждите здесь.
Закрывая за собой дверь, он оглядел небольшое помещение. Лена уловила оценивающий взгляд гостя и тоже пробежала глазами по квартирке: озаряемая мутным светом, небольшая, но уютная, она хранила то немногое, что у них было. Тяжелый громоздкий стол с серебристой поверхностью, исчерченной царапинами и следами времени, пустые стальные полки, встроенные в серые бетонные стены, жесткая кровать, спаянная из металлических прутьев, задвинутая в угол, и кресло, на которое хозяйка предложила незваному гостю присесть. Оно было хоть и старое, но мягкое, с нехитрым раздвижным механизмом.
Сесть незнакомец отказался.
– Мирного неба.
Мужчина не ответил на приветствие, лишь одобрительно кивнул.
– Душевой у вас нет?
– Она на этаже. Раз в две недели нам дают десять литров воды и крохотный кусочек мыла. Нам хватает.
– Бережете электричество с вечера?
– Да. Включаем только в тусклом режиме и по крайней необходимости.
Он подошел к окну, отодвинул штору из полиэстера и произнес:
– Сегодня вечером, после концерта, вы спросили на проходной завода, где находится Гранитная улица, чем и привлекли наше внимание. Затем, попав на нее, вы зашли в слепую зону камер видеонаблюдения и исчезли. Как вам это удалось?
Свет луны предоставил возможность лучше оглядеть мужчину. Ростом он был не больше ста семидесяти сантиметров. Костюм, вначале показавшийся черным, был сшит из темно-синего бархата. Волосы и бороду уверенно завоевывала седина, а левый глаз, чуть отличавшийся от правого цветом и размером, был искусственным.
– Молчите? Боитесь за себя или за недавно обретенных друзей? Может, за сына?
Он оценил ее реакцию на свои вопросы, затем всмотрелся куда-то вдаль и таинственно замолчал. Окруженная звенящей тишиной, Лена слышала учащенное биение своего сердца, чувствовала кровь, пульсирующую в висках. Беззвучие окутывало все вокруг и взывало к самой глубокой части ее души, где она хранила правду от всего мира, и особенно от того, кто нарушил ее ночной покой. Казалось, что в воздухе летают ее мысли и, если он оторвется от окна и вновь посмотрит на нее, то прочтет все, что она скрывает. О, если правда ему откроется, будет беда! Погибнет много невинных людей, а вместе с ними и крохотная надежда на иное, светлое будущее.
Вдруг он заговорил чуть тише и медленнее, чем до этого:
– Какой страшной была война. Она изменила меня навсегда. Я помню тот роковой день, когда мы прорывали вражеские линии. Была гроза. Взрывы сотрясали землю, и казалось, что само небо решило рухнуть на нас. Где – то в вышине гремел гром и свет молний прочерчивал мертвенно – бледное небо, словно раскалывая его пополам. Отряд, в котором я числился, был небольшим и состоял из обреченных на смерть, но мы продолжали сражаться, надеясь на чудо. Командир дал приказ наступать, и мы, не задумываясь, ринулись вперед. Бой начался столь внезапно, что никто не успел вымолвить ни слова. Страх пробрался к моему сердцу, но разум оставался холодным и расчетливым. «Не сейчас, – думал я. – Я должен держаться». Пули проносились мимо меня, раскалывая воздух на острые осколки. Я выстрелил несколько раз, попадая в цель, но и враг не медлил – снаряд взорвался неподалеку от меня, отбросив в сторону и оглушив до потери сознания.
Когда я очнулся, солнце клонилось к закату, окрашивая мир в подходящие кроваво – красные тона. Я попытался подняться, но дикая боль пронзала всю голову. Я почувствовал, как что – то теплое и липкое стекает по лицу. Вторая попытка открыть левый глаз была бесполезной: бесконечная темнота отвечала мне. Я ощупал лицо и наткнулся на жуткую рану. Глаз исчез. Спастись из этой мясорубки и больше не допустить подобного в будущем стало моей единственной целью. Я не всегда был солдатом. Когда – то я жил обычной жизнью, с обычными заботами и мечтами, но все изменилось с приходом войны. Из последнего сражения я вынес один важный урок: лучше напасть первым, если войны не избежать, чем быть жертвой, надеющейся на мир.
Чувствовалось, что последние слова дались ему особенно нелегко.
Немного успокоившись, незнакомец размеренно зашагал по комнате. Лена в ужасе старалась не смотреть на прикроватную тумбочку, ведь на ней лежала Библия, по счастливой случайности прикрытая рубашкой, которую она носила днем. В случае обнаружения книги самое малое на что она может надеяться – допрос в секторальном центре на предмет бесполезной траты времени, в худшем случае ее ждет ликвидация. Впервые в жизни мысленно похвалив себя за легкую небрежность в быту, Лена молилась о благополучном исходе этой ночи.
Мужчина остановился и, опершись руками на стол, заговорил вновь:
– Я это все к чему. Я понимаю вас. В смысле, с какой целью вы хотите примкнуть к этой, так сказать, оппозиционной секте. Вы хотите, чтобы ваша душа снова ожила. Вы хотите найти свой путь, свое место в жизни, вы жаждете смысла, счастья, вам нестерпимо хочется веры в праведность своего пути, хочется человеческого тепла, общения, поддержки, как в старые добрые времена, но это невозможно. Вы потеряете все. Огонь разгорается. Вам выбирать, остаться за его пределами или погибнуть в пламени вместе с тем, кем вы дорожите больше всего. Я говорю о вашем сыне.
В комнате было пыльно и душно. Кислорода не хватало катастрофически. Лене казалось, что через пару мгновений ей вовсе будет нечем дышать. Казалось, что перед ней стоит уже не человек, а дьявол, и чем дольше он говорит, тем сильнее она попадает под его влияние. Чтобы прекратить этот казавшийся бесконечным монолог, она произнесла, насколько это было возможно, спокойным, ровным голосом:
– Чего вы от меня хотите? Зачем говорите со мной, вместо того чтобы просто увезти на ликвидацию?
– Хороший вопрос. Я не знаю, что в вас такого особенного, но вы получили исключительное право выбрать, на чьей стороне остаться.
Лена ощущала босыми ногами холод каменного пола. Она невольно задумалась о жизни, о ценности каждого момента. Ощущение беспомощности перед неизбежной опасностью, тревога за благополучие сына – все смешалось в ее голове, швыряя ее в пучину отчаяния, но она лучше погибнет здесь и сейчас, чем предаст огласке тайну, вверенную ей.
Мужчина подошел к Лене очень близко.
– Вы отказываетесь выдать участников оппозиции, я правильно понимаю?
– Да.
– Выбор сделан.
Незнакомец отодвинул край пиджака и достал из внутреннего кармана конверт.
– Держите. Будьте готовы к 18:00. За вами приедут. Не прощаюсь.
Он ушел. Лена немедленно открыла пластиковый конверт и вынула из него черный бархатный прямоугольный лист картона, на котором золотыми буквами были выведены слова: «Приглашение на последний ужин в Вашей жизни».
Она не верила своим глазам. Внезапно дрожь в руках утихла. Накопившаяся за эти годы ярость готова была вырваться из груди наружу, переломав ребра и все, что встретится ей на пути. Медлить было нельзя.
Она собрала сумку, оделась, схватила ключ и вышла в коридор. Камера наблюдения, мигая красным, следила, как женщина запирает входную дверь и растворяется в темноте лестничной площадки.
2
Неделю тому назад Лена разогревала консервы на завтрак сыну. Было всего семь утра, а тепло, исходящее от пробивающихся через окно солнечных лучей, уже сильно прогрело воздух. Стояло жаркое лето. Пламенное солнце жгло небо, заливая все вокруг ярким светом. Прохлада квартиры приносила некоторое облегчение, но даже стены дома не могли спасти от душного пекла, которое царило на земле, и к полудню без плотно занавешенных окон в помещениях становилось совсем невыносимо: было душно, пахло нагретым камнем и теплым пластиком, пόтом, а иногда и экскрементами, если кто-то не смог подстроиться под туалетное расписание. При ходьбе в воздух поднималась пыль и, словно шиммер, переливалась в солнечном свете. Лена взяла в руки оторванную от консервной банки металлическую крышку и мельком прочитала состав. В большей части текста были прописаны номера витаминных добавок, консервантов, усилителей вкуса и аромата. Как «приятно», что даже после войны они остались неизменной частью пищи человека… Лена слегка улыбнулась, помешивая серую массу в металлической коробке под названием «Яичница с беконом № 3». Начал орать утренний гимн. С улицы доносились слова:
Желтый сектор – честь и слава!
Знамя гордое несет!
Горделиво, величаво
Каждый на завод идет!
Небо мирное над нами
Синий сектор растянул
И законами-правами
Снова к жизни нас вернул.
Желтый сектор, просыпайся
И иди служить стране.
Верным делу оставайся.
Слово позабудь «себе»!
Она слышала его тысячу раз и снова отметила, что в гимне нет ни строчки про красный сектор. Словно его и не существует вовсе. Интересно, эта песнь для всех трех секторов одинаковая? Или для каждого своя? После гимна послышалось обращение: «Дети, сообщите властям о любых подозрительных действиях своих родителей и знакомых и получите награду в секторальном центре!»
Лена сердито покачала головой.
Хриплый голос громкоговорителя на этом не остановился: «Сегодня, ровно в девятнадцать часов, в университете естественных наук пройдут массовые чтения пропагандистской литературы. Отметьте карту после окончания мероприятия и получите на счет дополнительные продуктовые консервы. На этом все. С миром оставайтесь!».
Лена никогда не ходила на подобные встречи. К счастью, еще ни разу ее не вызвали за это на допрос в синий сектор. Иногда она, как в это утро, представляла, как отвечает стражам правопорядка фразами вроде: «Мне не нравится подобная литература, она сухая и безжизненная, как бетон, а произведения должны волновать умы и взывать к сердцу».
– Мирного неба, мам.
Женщина резко обернулась на внезапно раздавшийся голос сына и пару мгновений спустя, ответила:
– Мирного неба, сынок. Я разогрела тебе завтрак. Вставай, поешь.
– А почему одна консерва? Ты кушать не будешь?
– Пока не хочется. Я заварю себе кофе.
Марк сел на край кровати. Его карие глаза щурились от света. Волосы, темные, густые как шелк, небрежно падали на лоб, заставляя время от времени отбрасывать их быстрым движением руки. Лицо, будто вырезано из гранита – твердые линии скул и мощный подбородок, говорили о решимости бросить вызов любой несправедливости. Густые, темные брови нависали над глазами, придавая образу холодной отреченности. Тонкие губы почти всегда были сомкнуты, но временами они могли растянуться в еле заметную улыбку, которую доводилось видеть немногим и крайне редко. Марк встал, намереваясь сходить в ванную. Его рост придавал ему одновременно величавый и немного угрожающий вид. Он носил свое тело так, будто каждое движение было продумано до мелочей. Мускулы, хотя и не громоздкие, были четко очерчены и говорили о неустанной дисциплине и тренировках. Вернувшись из ванной, Марк, одетый в легкий синтетический костюм серого цвета, сразу сел за стол. Он зачерпнул большой ложкой серую жижу и, проглотив ее, сказал:
– М-м-м, а этот завтрак № 3 стал намного вкуснее! Видимо, производители доработали формулу. Мне нравится!
– Я рада.
– А как тебе кофе?
– На вкус – словно в нем сначала помыли гравий, а потом залили в банку. Как же хочется выпить чашечку настоящего кофе: свежемолотого и только что снятого с огня. Я бы с час сначала вдыхала его аромат, пила бы мелкими глотками и тянула удовольствие. Эти «синие» наверняка такой пьют.
Марк закатил глаза, глубоко вздохнул и хлопнул ладонью по столу.
– Опять ты за свое! Ну за что ты их так?! Может, тебе только кажется, что там жизнь лучше. Тебе не приходило в голову, что, возможно, мы действительно все равны?
– Вижу, что в университете хорошо промывают мозги. Этого они и добиваются. Они хотят, чтобы мы так думали. Невозможно создать общество, в котором все друг перед другом будут равны. Они разделили нас по секторам, как лабораторных крыс, сказали сидеть среди своих и создали для нас одинаковые условия, но не учли природу человека, ведь каждый из нас желает для себя лучшей жизни.
– Как ты можешь произносить такое вслух?! Разве тебе не известно о последствиях?
– Сынок, не бойся. Страх – это тоже то, чего они добиваются. Это лучший инструмент для контроля. Так было и так будет впредь.
– Мне нечего бояться. Я не сделал ничего такого, чтобы стражи правопорядка заинтересовались мной. Наоборот, я всеми силами хочу сделать мир лучше.
– Найдешь «Оазис»? – улыбнулась Лена.
– Ты лучше меня знаешь, что его не существует. Нет, я не собираюсь бегать. Я хочу создать «оазис» здесь.
– Я горжусь тобой, сынок, и отец бы гордился, если бы был жив. Защита твоего проекта завтра?
– Да. Сегодня будем готовиться весь день. Так странно, уже взрослые мужики, а все над книгами сидим. А ты чем займешься?
– Не знаю… Сделаю уборку, схожу в магазин… В общем, временно займусь «увлекательными» делами рядовой домохозяйки.
Марк доел, положил пустую консервную банку в корзину.
– Когда следующий вывоз банок? Наша уже переполнена.
– Нужно выставить сегодня в 16:00 в коридор.
Он надел легкие широкие штаны и тунику с капюшоном горчичного цвета из синтетической ткани, обулся и, уходя, сказал матери:
– С миром оставайся.
– С миром останусь.
После ухода сына, Лена села на кресло, закрыла руками лицо и мысленно обратилась к Богу: «Великий Боже, Ты видишь все, что происходит в мире, Ты знаешь наши мысли и сердца. Обрати к нам свое милосердие, помоги нам идти по верному пути, отврати нас от зла и наполни наши сердца любовью. Укрепи нашу веру, вдохни в нас надежду и наполни нас мудростью, чтобы мы могли преодолевать все трудности на нашем пути. Пусть пребудет Твоя мощь и благодать с нами всегда, охраняя и направляя нас. Аминь».
Затем она собрала грязные вещи и сложила их в аккуратную ровную стопку. Взяла средство для очищения и дезинфекции № 6, намочила тряпку, протерла все поверхности и, открыв настежь окно, спустилась в подвал, прихватив с собой сложенное белье.
Лена с детства не любила подвалы, маленькой ей было страшно спускаться туда в полумраке по деревянной лестнице. Детскому воображению казалось, что скрип дерева будит спящих и властвующих там духов и они, несомненно, захотят выдворить того, кто потревожил их покой. Со временем страх сошел на нет, и сейчас, спускаясь в подвальное помещение, Лена видела лишь стены из старых кирпичей, которые создавали ощущение тесноты и затхлости. Слабое освещение от маленького, чуть приоткрытого окна создавало атмосферу таинственности и загадочности. Женщина подошла к встроенной в стену чугунной двери, подняла засов и открыла ее. За ней был люк с номером 58.
Лена взялась за ручку люка и толкнула его вниз. Сверху медленно спустился люк с номером 59, далее 60, 61, пока не показался номер 117. Она открыла люк, положила одежду, закрыла его и на кнопочной панели нажала «Химическая обработка» и «20 минут». Машина начала работу.
В этом подвале, затянувшемся темнотой и прохладой, мысли Лены метались, как осенние листья в непогоду. Здесь, среди старых канализационных труб и затхлого воздуха, каждое воспоминание оживало с новой силой. Она думала об ушедших временах, и о том, что возможно, ее поколение, воспитанное на книгах и нравственности, последнее на земле. Память о прошлом, когда мир был полон света и надежды, как картинки старого диафильма, снова и снова всплывали перед ней. В обычной жизни каждый её день начинался с волнительных перемен, маленьких радостей и общения, а сейчас, в ожидании чистой одежды, она не знала куда себя деть и чем себя занять, чтобы больше не думать о забытой миром человечности и утраченных мечтах. Лена вдруг вспомнила звон колоколов деревенской церкви, как бережно очищала огарочки свечей от песка под сводами того бревенчатого храма, как пах бабушкин платок, как жадно пила с ладоней ледяную воду бьющего из-под земли ключа в разгар сенокоса. Все четче она вспоминала тех, кто заплатил высокую цену за свободу – хрупкие тени со сжатыми во всю силу кулаками, словно не желающие отпускать то, что когда-то значило всё. Сердце от каждого фрагмента памяти все сильнее сжималось, заполняя грудную клетку всепоглощающей болью и тоской. Может, в чем-то синий сектор прав, скорее всего в том, что вредно для здоровья оставаться наедине с собой.
За спиной Лены послышались шаги. Она восприняла их как избавление от навязчивых мыслей, но вместе с тем смутно почувствовала присутствие кого-то близкого. Сердце частыми биениями в грудной клетке заставляло ее повернуться к входной двери, и не зря: к ней навстречу, со стопкой сложенной детской одежды наперевес, шла Лиза, подруга детства. Казалось, она совсем не изменилась, разве что длинные рыжие волосы не торчали больше из ее головы копной, а послушно свисали, обстриженные до плеч. Разрыв, возникший между ними в далеком прошлом, был столь глубоким, что обеим казалось, будто они потеряли друг друга навсегда, но, видимо, судьба решила проверить их на прочность и снова соединить. В этой атмосфере неожиданной встречи в темном сыром подвале под шум работающей прачечной, обе женщины хотели расплакаться и броситься друг другу в объятия, но висевшие камеры видеонаблюдения сдерживали их радостные порывы. Когда они подошли друг к другу, их глаза встретились, отражая прошлые мгновения скорби и пустоты. Сердца их забились быстрее, а взгляды были полны смятения и непонимания.
– Мирного неба, – произнесла Лиза, желая загнать назад предательски скользящую по щеке слезу.
– Мирного неба.
Лиза нашла люк с номером 119, положила туда вещи и вернулась к подруге. Они стояли спиной к камере примерно в метре друг от друга. Лене не терпелось понять, жива ли та связь меж ними, казавшаяся потерянной, поэтому она произнесла:
– Как случилось, что, проживая в одном доме, мы не встретились с тобой раньше?
– Я работаю на двух работах, на заводе днем, а в больнице ночью, да и к тому же я была идентифицирована под номером 413 и заселена сюда недавно, в квартиру 119, а ты?
– Мой номер 163, квартира 117. Говорят, здесь камера не передает звука, только видео.
– Кто говорит?
– Сын сказал.
– Он живет с тобой? Сколько ему?
– Двадцать один. Совсем взрослый стал.
Лена посмотрела на Лизу и не могла не заметить множественные синеватые ожоги на ее запястье, переходящие все выше по руке.
– Лиза, почему ты вся в ожогах? Они тебя пытают?
– Нет. Я сама. Мне так легче…
– Сама? Зачем? Ты живешь одна?
Только что сиявшие глаза Лизы потухли, стали полны грусти и тоски, словно в них утонул весь мир. Сердце стремительно погружалось в бездну горя и отчаяния, и уже оттуда вдруг вырвался горестный плач:
– Лена, у меня есть дочь, но они забрали мою девочку. Две недели назад.
– Успокойся. Не подавай виду. Куда?
– Не знаю. Сказали лишь, что ей там будет лучше. Я бежала за ними вслед, умоляла ее вернуть, говорила, что она больна, ей нужен уход. Потом один из них толкнул меня и сказал, что о ней позаботятся. Я ходила в секторный центр. Там мне сказали, что она проходит лечение, но мне не говорят какое и где, когда ее выпишут. Я родила ее в тридцать семь, во время войны она получила облучение, из-за этого у нее целый букет болезней, но скажи, кому надо ее лечить? У нас нет средств, связей, и я боюсь, что больше ее не увижу.
– Словами не передать, как мне жаль. Если б я могла хоть чем-то тебе помочь, поверь…
Лиза зажмурила мокрые от слез глаза, убрала слюной сухость в горле и произнесла:
– Я видела тебя в дверной глазок, когда ты сюда спускалась. Я хочу тебя спросить…
– Спрашивай.
– Почему твой сын с тобой? Они же забирают почти всех детей до девятилетнего возраста. Какую цену заплатила ты? Я готова на все.
– Думаю, нам просто повезло, я ничего не делала, чтобы он остался, правда.
Подвальное помещение заполнили печаль и тишина, которые прервал писк, обозначающий конец химической обработки. Лена достала белье и, проходя мимо подруги, сказала:
– Лиза, держись. Я подумаю, что можно сделать.
На лестничной площадке между четвертым и пятым этажом Лена вдруг остановилась. Недолго поразмыслив, она вернулась в подвал, но Лизы там уже не было. Лена побежала в комнату к консьержке. Дверь была открыта. В углу комнаты, за столом, заставленным папками, сидела женщина, одетая в строгий, но элегантный костюм, который подчеркивал ее мощную фигуру. Никаких излишеств или безделушек, только нейтральные тона и лаконичный стиль. Этот наряд словно говорил о ее деловом подходе к жизни. Загадочные глаза, скрытые за очками, проникали в самую глубину души и были полны сурового, абсолютного неодобрения.
– Вы привлекаете к себе много внимания.
– Мирного неба.
– Представьтесь, пожалуйста.
– Елена, номер идентификации 163. Квартира 117.
– Какую информацию вы хотели бы получить?
– Я прошу вас выписать мне разрешение на посещение жителя этого дома.
– Полагаю, это Елизавета 413.119?
– Да.
– С какой целью?
– Поддержка в трудной жизненной ситуации.
– Минутку. Подпишите это.
– Держите. Я должна вас уведомить, что копия разрешения идет в синий сектор.
– Хорошо.
Лена спешила подняться на свой этаж, мысленно представляя, как будет утешать Лизу и слушать ее, обнимать и успокаивать. Она постучала в дверь. Лиза резко ее открыла.
Заплаканные глаза ее были красными, пахло пόтом и горелой плотью.
– Я получила разрешение. Позволь мне войти. Мы разберемся…
Лиза вдруг перешла на крик:
– Чем я только думала, когда доверилась тебе! Теперь они мне точно не отдадут дочь. Если на себя наплевать, то подумай о сыне, а меня уже не спасти!
– Но я…
– Мне в ночную смену. Прощай.
Лена не успела ничего сказать, как перед ее носом захлопнулась дверь. Поразительно, как дом, пребывающий в сонном молчании, способен говорить. Все всё знают, слышат, видят, несмотря на стены и перегородки, словно единый живой организм. Открываются двери-рты, и из них вытекает информация. Лена оглядела этаж: «Со мной живет взрослый сын, но сколько детей прячется за этими дверьми! Некоторые из них считают, что мир ограничен этой крохотной коробкой, в которой они существуют, причем тихо и незаметно, до девяти лет, а потом, как раки-отшельники, понемногу выползают наружу из своего панциря, удивляясь и восхищаясь тем, что видят вокруг».
Лена продолжала стоять у квартиры 119, положив руки на пояс. Тяжело вздохнув, она задрала вверх голову. Камера, висящая под потолком, встретила ее взгляд красными точками, выстроенными в кружок, после чего женщина спешно покинула коридор.
Измеряя шагами комнату, Лена мысленно представляла себя, стоящую перед стражами синего сектора. Врать не имеет смысла, да и навряд ли придется что-то говорить, все очевидно, придется понести наказание. Она опустилась в свое кресло, взяла в руки Библию, немного обгоревшую со стороны переплета во время войны, прижала к груди и закрыла глаза. Мысли кружились в воздухе, не позволяя сосредоточиться в молитве, и вскоре захватили власть над Леной. За дверью послышался шум сборщиков коробок с консервными банками.
Время медленно стирало этот тревожный день, начавшийся так размеренно и спокойно, растворяя его в чем-то, что люди назвали «прошлое». Говорят, что оно не властно над нами, но это не так. На морщинистом лице, грязных волосах, сгорбленной осанке, в потухших глазах Лизы отпечатались дождь, поглощающий гладь куртки и картонной поделки, сделанной в подарок маме, которая забыла забрать ее из сада домой; кровь, брызнувшая от удара в нос на белый разлинованный тетрадный лист за тройку от пьяного отца; долгие годы тяжелого труда на металлургическом заводе; бомбы, ровняющие родной город с землей; слезы по умершим на ее руках родным; неизвестность о местонахождении дочери, единственного светлого лучика в ее жизни. Последнее, судя по всему, сломало ее окончательно. Произошедшее накладывает отпечаток не только на нас, но и на тех, кто связан с нами, и после того как Лена расскажет сыну о своем сегодняшнем поступке, его жизнь уже никогда не будет прежней.