Хроники Харинезуми

Владимир Ходаков

Хроники Харинезуми

Часть 1

Собственным домом я обзавелся лишь к концу своей жизни, в возрасте столь преклонном, что одно упоминание о нем вызывает во мне душевный скрежет, по нетерпимости своей сравнимый разве что с зубной болью. Их мне порой бывает трудно различить, где-то к семидесяти годам я и вовсе прекратил всякие попытки разграничить две эти ненавидимые всем моим существом вещи.

Мне много о чем приходится сожалеть. В конце концов, старость для того и дана человеку, чтобы заняться самокопанием и бесконечными блужданиями по чертогам памяти, пока они вконец не обратились в призрачные руины. Существо мое, подобно безволосому, безвольному червю, ползет по коридору сознания, раня нещадно свою склизкую кожу об острые углы и ребристые выступы, оттого испытывая немалое удовольствие, сравнимое разве что с опьянением гашишем. Сокрушаюсь я о некоторых решениях и поступках, которые, несомненно, должен был совершить, но приведших чуть ли не в одночасье к одному, как теперь я осознаю, неминуемому исходу: на всем свете я совершенно одинок, девяностолетнийстарик, отчаянно жаждущий возвращения тех немногих дней, когда бывал счастлив и любим. К счастью, только стоит мне впасть в уныние, только сознанье мое, утомленное и ослабленное, погрузится вновь в горестные мысли, как вспоминаю я о том, что являюсь счастливым обладателем собственного дома, к чему стремился всю свою долгую жизнь, и самочувствие мое мгновенно улучшается.

Жилище мне удалось раздобыть действительно великолепное. Не то чтобы я искал одиноко стоящий столетний коттедж (прям под стать мне!) в самой гуще ельника, куда не захаживал ни один путник и не каждый зверь осмеливался ступить, но по счастливому волеизъявлению судьбы именно его я и заполучил. Спросите, к чему одинокому старику пятикомнатный домище? Так вот я отвечу: идите к черту. Не намерен я отвечать на подобные вопросы, да и если имел бы хоть толику желания на то, не смог бы. Память совсем подводит, теперь я вряд ли назову, не раздумывая, собственное имя. А дом действительно хорош. Не вредят его образу сплошь поросшие цветным мхом бревенчатые стены, кое-где гнилые из-за сырости этих мест, но оттого имеющие некий первозданный шарм, который я очень люблю и ценю. На их телесах возведена крутая двускатная крыша с острым коньком. На ней я ни разу не бывал, не только из-за возраста: место это является поистине неприступным благодаря могучим еловым лапищам, иные из которых так плотно обвивали крышу, словно стремились пронзить домишко насквозь своими живыми иглами. Под сводами обитых листовым металлом скатов располагается чердак, поделенный двумя толстыми бревенчатыми перекрытиями на три равные части. Там я появлялся лишь изредка, по большей степени из тревожных соображений – не близится ли тот миг, когда еловые конечности так сильно сдавят крышу, что она рухнет мне на голову с жалобным скрежетом? Подобные вылазки я совершал не реже одного раза в неделю и после каждой громко облегченно вздыхал, обнаружив свой чердак невредимым. Бывали и деньки, когда мне просто взбредало в голову посидеть часок-другой у крохотного слюдяного окошка, вырубленного со стороны моего личного лесного озера, вглядываясь в мутные очертания дикого пейзажа. В такие моменты одиночество нет-нет да отступало от моего сознания, и я мог, хоть и недолго, свободно дышать. Чердак же был пуст, как, впрочем, и весь остальной дом. Обжить за то короткое время, что им владею, я успел только малую из двух спален, кухню и часть гостиной (в последней и вовсе жилой является островок подле камина с размещенными на нем креслом и шкафом, ломившимся от распиханных наспех по полкам ветхих книг и упаковок с виниловыми пластинками). До события, о котором я, набравшись-таки решимости, намереваюсь рассказать, дни мои проходили однообразно, один незаметно перетекал в другой, и за чтением, игрой в шахматы с оппонентом в лице самого себя и прослушиванием затертых до дыр дисков проходили месяцы, а затем годы остатка моей бессмысленной жизни. Так и испустил бы я последний дух в своем кресле со стаканом пунша в одной руке, с томиком Бродского – в другой, пока однажды дождливым августовским вечером (не менее дождливым, чем дюжина вечеров до него, оттого ожидания чего-то из ряда вон выходящего от этого дня у меня не было) не услышал Стук.

Само собой, я удивился. Даже не так: испугался. Кому пришло в голову навестить дряхлого старика в такую погоду в такой поздний час? На минуточку, был поздний вечер, такой, что до полуночи еще далеко, но совершать визит в подобное время уже можно небезосновательно полагать дурным тоном. Я бросил взгляд на календарь – был вторник. По нечетным дням меня навещает доставщик из лавчонки, что на окраине городка в миле отсюда. Но это по нечетным! Чертовы понедельник, среда и пятница! На кой ему тащиться сюда во вторник, да еще и поздно вечером?

На подходе к двери я вдруг понял, что это может быть вовсе не курьер с корзинкой консервов. Что если это корыстные люди? Условные беглые преступники, которых могли содержать в секретной колонии или лечебнице глубоко в дебрях этих лесов из-за их чересчур опасной натуры? Да, но стали бы такие люди вежливо стучать? Поразмыслив, я прихватил по дороге швабру с широкими деревянными рогами и подкрался к двери. Стук и не думал повторяться, словно некто за порогом решил схитрить и затаиться, посмеиваясь над глупым стариком, чешущим лысую репу над образовавшейся незадачей.

– Рори, долбаный ты ублюдок, – проворчал я так тихо, чтобы человек по ту сторону двери точно меня не услышал. –Поставь чертову корзину на крыльцо и убирайся от моего дома!

Слова мои повисли в воздухе, ответом им был лишь мерный стук дождевых капель по водостоку. Что если их песню я и принял за Стук в дверь? Неожиданная догадка мигом освободила мой разум от пут страха, я без колебаний откинул чугунную щеколду и выглянул наружу. Никого. Ни Рори, ни беглых убийц-психопатов, ни гребаных консервов в ивовой корзинке. Стоит ли упоминать, что внезапно накативший приступ тревожности испарился без следа и вечер вновь стал томным и ленивым, коим ему и положено быть.

Я аккуратно прислонил швабру к стойке с обувью, захлопнул поплотнее дверь и возвратился в гостиную, где подобрал оброненный томик Бродского и вновь погрузился в чтение. Как выяснилось позднее, ненадолго, ведь настойчивый и ошеломительный Стук повторился, в этот раз заставив меня всерьез озаботиться мыслью: а в безопасности ли я? Больше всего бояться приходилось безумия, ведь за дверью-то никого нет. Что если за годы одиночества я сошел с ума? Я и раньше с большим подозрением относился к собственному здравомыслию, но, по крайней мере, разные слуховые галлюцинации, подобные этим, обходили меня стороной. Теперь, получается, время пришло? Так разве подступает безумие? Единовременно и стремительно, подобно снежной лавине, обрушившейся с гор из-за неосторожного действия растяпы далеко внизу? Или нарастает, как ком из всё того же треклятого снега, с каждым днем, с каждой мыслью становясь всё неотвратимей и опасней? Если второй вариант имеет место, то как я проглядел это? Не имея других занятий, кроме самокопания, уж точно должен был уследить за собственным превращением в безумца. Ох, судьба, до чего же ты жестока!

Когда Стук прозвучал в третий раз, я уже полностью уверовал в свое сумасшествие. Стакан же к тому моменту совсем опустел, а книга отправилась на полку собирать новый слой пыли. В этот раз Стук был не таким настойчивым, готов поклясться, что я даже различил в мерном его звучании извиняющиеся нотки, которые хоть и не вернули мне умиротворенный настрой, ноотношение к нежданному и невидимому гостю всёже улучшили.

– Я бы открыл тебе, – проворчал я. – Дай только знать, что ты реальный. Ну-ка, стукни еще!

Ответ не заставил себя ждать. В иной ситуации сердце мое мигом ушло бы в пятки от осознания того, что стучат снизу, из подвальчика, в котором я никогда не бывал (по той лишь одной причине, что терпеть не могу змей, а там их полно, как и в любом другом подвале – каждый мало-мальски здравомыслящий человек это знает). Собственно, и теперь не горел желанием туда спускаться, но любопытство разыгралось не на шутку. К тому же, если всё это всего лишь галлюцинация, – чего мне бояться? Полный надежды не столкнуться с ползучими гадами, я схватил с журнального столика керосиновую лампу и поспешил в прихожую. Само собой, люк в подвал размещался не там, добраться до оного я мог,только отодвинув книжный шкаф и подняв с полу древний ковер, который, как меня клятвенно уверял улыбчивый агент с навощенными волосами, истинно персидского происхождения. Но кто в здравом уме (а я, несмотря на некоторые очевидные признаки безумия, всё еще считал себя человеком разумным) полезет в темный холодный погреб без должной подготовки? Ищи дурака!

Перво-наперво я снарядил сапоги. Резиновые, с высоким голенищем, достигавшие мне чуть ли не до бедра, – их я очень любил. В августовскую слякоть незаменимая вещь для бесцельного скитания по ельнику. Для них у меня имелись специальные чулки из драпированной ткани. Поколебавшись, я натянул и их. На всякий случай. Далее на очереди был дождевик. Он, как и многие предметы, достался мне с приобретением дома, и я остался этим очень доволен. Еще бы, столько замечательных вещей –и все даром! Когда-нибудь я обязательно расскажу если не о всех, то о многих из них. А плащ этот был настоящей находкой. Не новомодные прозрачные клеенки, которые если и надеваешь, мигом жалеешь об этом и при первой возможности без раздумий отправляешь в урну. И есть за что: шуршащие, сковывающие движения полиэтиленовые мешки, они и годятся, в общем-то, только для того, чтобы добежать в них от офиса до такси или наоборот, и нет в их существовании философии или хотя бы мимолетного смысла, кроме скучной единовременной надобности. Тьфу на них, презираю всей душой и вам настоятельно рекомендую! То ли дело мой плащ. При одном взгляде на него сердце исходится благоговейным трепетом, каждая складка, каждая трещинка имеет за собой целую историю. Это настоящая реликвия, прошу заметить! Много ли нынче вещей могут похвастаться богатой биографией? Взять те же накидки-однодневки. Тьфу на них дважды и трижды! Никто не станет беречь их пуще ока и уж точно не достанут хмурым вечерком эту клеенку просто так, полюбоваться ее видом и с теплом вспомнить те приключения, через которые прошли вместе. А на исходе ее дней не отдадут кожевнику, чтобы дать ей новую жизнь в виде брючного ремня или, на худой конец, шнурков. Тьфу на них еще раз!

На самом деле, в таком одеянии я чувствовал себя хоть и безопасно, но крайне нелепо. Ноги, обутые в теплые чулки, мигом начали потеть и затекать, от чего у меня появилось стойкое желание сбросить поскорее их вместе с тяжелыми сапогами. Но для этого нужно было быстрее управиться со своей задумкой, приступить к ее исполнению я не мог, потому как руки мои всё еще были незащищены, а мои верные перчатки из толстой кожи с подкладом куда-то запропастились. Обыскав всю прихожую и потратив на это непростительно много – аж двадцатьминут, – я плюнул и отправился на встречу с неведомым посетителем без них. С фонарем наперевес я чувствовал себя более-менее спокойно, даже герпетофобия ненадолго отступилась от моего разума, который я старательно заполонил джазом и размышлениями о природе Стука.

С первыми трудностями я столкнулся, даже не успев спуститься вниз. Отодвинуть шкаф не составило больших усилий (признаюсь, я сильно был польщен этим моментом, потому как сомневался в собственных далеко не первой годности мышцах), войдя во вкус, я даже умудрился перетащить его посредством обхвата корпуса двумя руками ближе к камину, где, собственно, и желал его наблюдать все эти годы. На этом месте, чуть поодаль от моего кресла, стоит он и теперь: уж больно удобно менять книжки, не поднимая зада с теплого места. Воодушевленный успехами со шкафом, я ухватился за ковер и попытался одним рывком, сильным и резким, стянуть его с люка и… так и замер, наверняка с самым глупым выражением лица, что только можно себе вообразить, ведь в руках моих остался болтаться добрый кусок хваленого персидского ковролина. Разумеется, дело было не в моей чудовищной силе, все-такия не настолько самолюбив, стоит признать. Нет, банальный тлен, доведший некогда красивую и качественную вещицу до такого состояния, что теперь она буквально рассыпалась на глазах и ничего, кроме жалости и желания отправить ее на помойку, не вызывала.

– Эх… – сокрушенно вздохнул я. – А ведь мог еще послужить, дружище… Да иду я, иду!

Настойчивый Стук отвлек меня от размышлений, из какой бы части дома утащить замену павшему в обреченной схватке со старостью ковру. Не меньше того занимала мысль, чем закончится подобная стычка у меня. По крайней мере, из меня пока еще не торчат истлевшие нити, покрытые выгоревшей краской. Не то чтобы я удивился, если таковые всё же присутствовали. Люк я открывал уже с некоторой опаской, осторожно. К счастью, он был полностью исправен и легко распахнулся без единого скрипа. Воздух в гостиной мигом наполнился неприятным запахом холодной сырости, перемешанной с отчетливыми нотками гниющей растительности, травы или грибов. Вниз вели узкие деревянные ступени, я в очередной раз пожалел, что не имею в хозяйстве электрического фонарика, который без проблем можно было бы сейчас приладить к поясу или груди вместо того, чтобы, рискуя свалиться кубарем вниз со скользкой лестницы, тащиться с керосиновой лампой. Видимо, рок в ту минуту смилостивился надо мной, потому как совершить этот маневр мне удалось без злоключений, которых, как выяснилось позже, на мою долю выпало немало.

– Ау, – негромко позвал я. Голос мой, усиленный стократно гулким эхом, пронесся по всему подвалу и вернулся прямиком мне в уши, причинив ужасный дискомфорт. – Отзовись!

Ответом мне стало недовольное сопение и другой звук, который я невольно сравнил с тем, как скребутся о порог кошки. «Мой нежданный гость – кот?» – пронеслась у меня в голове нелепейшая мысль. Чертово любопытство опять взяло верх над разумом, поэтому, не дождавшись иного ответа, я проклял свою жаждущую познания натуру и поплелся в дальний угол подвала, стараясь по пути не угодить в змеиную нору (и не вздумайте меня убеждать, что их здесь нет!). Поиски мои продолжались недолго. После беглого осмотра стен погреба я пришел к выводу, что никого здесь нет и быть не может. Ни одной живой души.

– Стало быть, я всё же безумец, – резюмировал я и горько усмехнулся.

Иного выхода не оставалось, кроме как подняться наверх, небрежно набросить остатки ковра на люк и отправиться на кухню за новой порцией пунша. По возвращении к своему креслу, уже изрядно повеселевший и полный решимости предаться чтению, я стал свидетелем такого удивительного зрелища, что немедленно обронил стакан, содержимое которого растеклось по моим подошвам и деревянным половицам. В моем кресле, удобно подложив под себя крошечные лапки, спал еж.

***

Было в этой картине что-то настолько сердечное и умиротворяющее, что первой моей мыслью было ни в коем случае не будить нежданного гостя, а пойти заняться неотложными делами, коих у меня, если начистоту, не было вовсе, но отыскать можно было без особого труда. И всё же ситуация требовала разъяснений, я твердо намеревался получить их от своего посетителя. Любой другой на моем месте счел бы эту процедуру необязательной, но только не я. К жилищу своему я относился с трепетом ревнивцаи уж точно не был намерен позволять незнакомым мне ежам разгуливать по нему, как им вздумается! К слову, подобных зверят я в местных лесах не встречал. Это совсем не значит, что они тут не обитают, просто ни в одну из своих вылазок я не задавался целью повстречаться с колючим комком, подобным тому, который мирно посапывал в моем кресле, крохотный нос-пуговка при этом беспрестанно подергивался, словно и во время дремы пытался учуять приближение врага. Меня же он, судя по всему, за опасность не принимал вовсе, иначе немедленно бы подал сигнал тревоги своему владельцу. Признаться, мне даже стало слегка обидно, но я быстро совладал с негодованием: ну разве может дряхлый старикан-развалюха испускать запах опасности?

Вновь в разум мой закрались сомнения, порожденные предательским умилением, и сколь яростно ни отбивался я от подобных, как вы понимаете, совершенно неуместных помыслов, совладать с ними до конца я никак не мог. Оттого и гнев мой был совсем не настолько гневным, как мне хотелось полагать, а походил скорее на обыденное состояние ворчливого пенсионера (то есть на ту мою часть, которую я старательно прячу). Как ни странно, именно это противоречие помогло мне принять волевое решение. Я собрался с духом и с силой пнул по ножке собственного кресла, на что то в свою очередь заходило ходуном, издав жалобный стон, отчего я всерьез обеспокоился его нынешней прочностью.

– А ну просыпайся! Улегся в чужом кресле и бессовестно спит! Где такое видано, а? Просыпайся и немедленно отвечай, что делаешь у меня дома!

Голос мой прозвучал не так грозно, как ожидалось. Должно быть, на тоне сказалось сожаление за необдуманный удар, которым я вполне мог перешибить ножку собственного имущества, а допустить подобную непростительную порчу (особенно если вспомнить о свежей утрате драгоценного персидского ковра, останки которого теперь стыдливо прятались в темном углу гостиной) я никак не мог.

Зверек медленно раскрыл глаза-угольки, в которых не было ни следа дремы, из чего я сделал вывод, что не спит он если не давно, то какое-то время точно, и мои пинок и крики не стали причиной его пробуждения. С чего, не знаю, но от подобного открытия я испытал немалое облегчение, от которого, впрочем, тут же поспешил избавиться.

Еж, к слову, не спешил с ответами. Он сладко зевнул, вытянув на удивление длинное и тощее тельце и обнажив при этом белое брюшко. Такое зрелище непременно бы убавило мой и без того скудный гнев до абсолютного минимума, если бы глаза мои в тот момент не наблюдали, как острые бесчисленные иголки нещадно пронзают велюровую обивку моего кресла, за которой я старательно ухаживал и проходился мягкой щеточкой не реже двух раз за день.

– Я этого не видел, не видел…

Эмоции так сильно захлестнули мой разум, что мне пришлось приплясывать на месте, чтобы охладить негодующий пыл. Со стороны, должно быть, это выглядело нелепо и комично, да я и сам был не в восторге от подобных действий, ноги к тому же быстро устали, ведь всё еще были облачены в громоздкие болотные сапоги с теплыми чулками. Желаемого результата я всё же добился: гнев отступил, дав мне возможность вспомнить о разлитом пунше и опустевшем стакане, который, как выяснилось, закатился под кресло и теперь преспокойно собирал на себе пыль.

– Не вздумай уколоть меня, – пригрозил я и, с опаской поглядывая на зверька, нагнулся за посудиной. К счастью, сколами она не обзавелась (во всяком случае новыми, все старые были при ней, что не могло не радовать – что-то должно оставаться неизменным на фоне общего безумия), я поспешил смахнуть с нее пыль и отнести на кухню. Там я бросил стакан в металлическую мойку, где уже лежало несколько его собратьев, грязное блюдо из-под пасты и плотно накрытая крышкой кастрюлька, которая стоит там с незапамятных времен, и вряд ли я сейчас припомню, что в ней готовилось, а открывать ее не решался из-за неминуемого смрада, который распространится по всей кухне. Мыть посуду я не очень-то любил, если дело и доходило до того, старался сделать это сразу после приема пищи. Стоит же мне зазеваться, упустить момент, как желание возиться с утварью пропадает вовсе, и участи ее дальнейшей не позавидуешь – кастрюлька не даст соврать. Чаще всего та или иная посудина становилась пленницей чулана сразу за кухней, служившего мне складом ненужных вещей. А то и просто оказывалась выброшенной в выгребную яму снаружи дома. Сомневаюсь, что кастрюлька станет счастливым исключением из правила, потому уже сейчас я бросал на нее полные сочувствия взгляды и подумывал о приобретении новой.

Воспользовавшись отлучкой на кухню, я решил заварить чай с бергамотом (ублюдок Рори каждый раз таскает мне его, хоть и знает, что я предпочитаю белый листовой, о чем не единожды его предупреждал, но всё без толку), заодно, хоть и с неохотой, поискал лакомство для своего гостя. Согласно моим скромным познаниям, ежи употребляют молоко, яблоки и змей (последнее с большой долей вероятности вымысел, причем мой собственный, о чем считаю нужным сразу вас уведомить; ну хоть кто-то же должен есть этих мерзких ползучих тварей?!). Ничего из перечисленного на моей кухне, к сожалению, не нашлось, более того, после тщательной ревизии под свист закипающего чайничка на газовой плите я, к собственному неприятному удивлению, обнаружил, что нахожусь буквально на грани голода: мясные консервы совсем закончились, подходили к концу запасы круп и сахара, про молоко уж вообще молчу, оно редко когда доживало до другого дня после визита Рори. Конечно, подобная неприятность случалась и раньше, и вроде как особенного повода для переживаний не было, ведь рыжий курьер уже завтра примчит на своем велосипеде с корзинкой снеди, но почему-то именно сегодня отсутствие продуктов поразило меня до глубины души. Должно быть, сказались на том пережитые мной до этого волненья.

Пока я осматривал бесчисленные кухонные шкафчики и ящички, чайник закипел, сообщив об этом событии озорным расплескиванием кипятка по всей плите. Я поспешил отключить газ и залить ароматные сморщенные листы чая, которые заблаговременно засыпал в глиняный кувшин. По дому мгновенно распространился яркий цитрусовый аромат, который освободил мой разум от беспокойных размышлений, я даже начал всерьез подумывать, не заменить ли чай остатками ромового пунша, который дожидался меня в холодильнике. Робкому желанию моему не суждено было осуществиться, потому как ровно в тот миг, когда я любовно разглядывал через раскрытую дверцу холодильной камеры кастрюльку с плавающими в янтарной жидкости дольками лимона и имбиря, до ушей моих донесся пронзительный крик.

– Помогите!

Я вбежал в гостиную так быстро, как только позволяла моя неуклюжая обувь, радуясь по дороге, что не успел взять в руки очередную порцию драгоценного напитка, часть которого сиротливой лужицей всё еще растекалась по половицам. Картина взгляду моему предстала до того уморительная, что я уже был готов покатиться по полу со смеху, благо сдержанности мне хватило не сотворить подобного непотребства. Как и ожидалось (не знаю, сомневались ли вы, потому как самолично я предугадал это с самого начала), кричал зверек. Причиной его паники и теперешней суетливой возни стал предательский – во всяком случае, для него – велюр, в котором увязли его бесчисленные иголки, и теперь он, комично барахтаясь на спинке, безуспешно пытался высвободиться из неожиданной ловушки.

Помогать несчастному я пока не спешил. Как-никак, он тайно проник в мой дом, более того, всячески делал вид, что является неразумным животным! Пусть немного помучается (на самом деле человек я не жестокий, и если бы еж испытывал очевидную моему пониманию боль, то немедленно бы высвободил его из пут, а так, от страха и нелепицы, никто еще не умер).

– Я сдвинусь с места, как только услышу из твоих уст человеческую речь, –преспокойно сообщил я своему невольному пленнику. – Так мы убьем сразу двух зайцев: ты получишь желанную свободу, я же в свою очередь смогу убедиться, что не сумасшедший. Ты говорящий, нет смысла отрицать. Вопрос в том, насколько это здравомыслящее действие – беседовать с ежом. Поторопись!

Глаза зверька неотрывно глядели на меня. Он даже на мгновение прекратил семенить в воздухе своими худыми лапками с непомерно длинными для них когтями. Что видел он перед собой? Грозного тюремщика с горящимизлорадным огнем глазами, которому вовсе нет дела до его страданий? Или справедливого судью, холодного и беспристрастного, только-только огласившего свой вердикт и теперь терпеливо ожидающего реакции виновного? Реальность же, скорей всего, была такова (хоть я и отгонял от себя все размышления о ней): зверек наблюдал перед собой перевернутого вверх тормашками жалкого старика с очевидной мольбой во взгляде, просящей его дать малейший намек, ничтожное подтверждение тому, что он не совсем спятил от одиночества.

Еж еще какое-то время предпринимал тщетные попытки высвободиться из капкана, но в конце концов сдался и бессильно прижал лапки к груди. Он больше не глядел на меня, уставив взгляд в высокие перила кресла, которые воспринимал не иначе, как стену своей темницы. Посторонний, увидев подобную картину, непременно бы решил, что зверек впал в полное отчаяние, но меня такими трюками, бесспорно впечатляющими, особенно если учесть, что передо мной все-таки животное, не прошибешь. Еж и сам довольно быстро выдал себя, то и дело бросая стремительные взгляды в попытках угадать мою реакцию. Он, конечно, тщательно скрывал их и старался тут же отвести взор в сторону, но яуспел их заметить и невольно восхитился его сообразительности. Не каждый день неразумный, казалось бы, зверь пытается тебя надурить, верно? В конце концов до него дошло, что его обман раскрыт, и в выражении его мордочки я разглядел едва уловимые нотки разочарования. А потом, к моему нескрываемому восторгу, губы гостя разомкнулись, и он заговорил: