Полная версия
Инская Коммуна. Город
Никита Ковальков
Инская Коммуна. Город
Глава 1. Речка Каменка
Был понедельник. По счастливому стечению обстоятельств уроков в школе не случилось, и я встал, как и полагается истинному оболтусу, где-то между девятью и двенадцатью. Рассвета я не застал, и кольцо за окном блестело в майском солнце мокрым асфальтом. Я всегда любил именно такую погоду, когда пыль только прибита дождём и температура болтается в районе 20 градусов.
Привычно сделав фотографию и залипнув минут на 20 в новостях, я прошлепал из комнаты прямо и упёрся в ванну. Там я и обнаружил, что понедельник – день тяжёлый: у коммунальщиков 7 пятниц на неделе (или понедельников), и вместо отключения горячей воды во вторник, а электричества в четверг всё это произошло сегодня. Вероятно, они так же запутались, как и я, в этих днях недели. Но это всё равно что-то особенное – первый раз слышу о таком.
Плюнув на эти размышления, которые уже по своей сути стали напоминать мне тот самый клок волос из слива в ванной, я принял холодный душ и, отфыркиваясь, вышел на кухню, снова погрузился в атмосферу мая. Это совершенно особенный для меня месяц. Месяц перезагрузки: конец учебного года, День Победы и… мой день рождения!
Мама уже убежала по делам, оставив мне сообщение: «На завтрак блинчики, сметана в холодильнике и бабино варенье. Целую!». И это, черт подери, была отличная новость!
Добравшись до компьютера, я снова пролистал новости. Несколько интересных заявлений сделал Минсельхоз. Как же их, новостей, в последнее время стало много… Из одного только телеграм-канала за полтора часа набежало 13 штук. Ох, сказал бы кто-нибудь мне из года эдак 2018, что мы так весело будем жить… Не поверил бы я ему, в общем!
Прорешав в сотый раз ЕГЭ по математике, я довольный откинулся на спинку кресла, вообразив, что оно у меня есть и я сижу не на стуле. А страшный суд близится… В смысле, ЕГЭ… Математику вот приурочили к Дню защиты детей – хороший юмор, но нехорошо, что это уже через 13 дней… Ну, прорвёмся…
После видео о двойной бухгалтерии, половину которого я так и не понял, я собрался на тренировку и вышел из дома. Выехал я на велосипеде – прекрасный вид транспорта. Его единственный минус – это мокрая от грязи спина, если дождь расставил по городу лужи. Ехать мне предстояло по улице Ипподромской – улица эта протекает в овраге вместо реки и фактически является магистралью. Частями тротуары по ней отсутствуют.
И вот как раз там, где их нет, сбоку от дороги пустырь. Или стройплощадка. Что-то среднее. Недолго думая, я решил объехать одну из расставленных луж (которая, к слову, левым своим краем заползла на вторую полосу) по вышеупомянутому «чему-то среднему».
Это была плохая идея. Песок, которым вперемешку с обычной землёй была засыпана эта (все-таки) стройплощадка, совсем раскис, и куски грязи липли к колесам. Каким-то образом эта гадость забила мне обе каретки, и ехать дальше стало решительно невозможно. Пришлось слезать и, ведя велосипед рядом и опираясь на него, перебираться с одного бетонного блока на другой. Естественно, такие трюки не оставили силу тяжести равнодушной, и она в один прекрасный момент приземлила меня прямо в мутную лужу. И тут началась какая-то фигня. В лужу, где сейчас стоял велосипед, не задавая воды рамой, я погрузился полностью. Муть не давала мне разглядеть ровным счётом ничего, и я почему-то резко разучился плавать. Я продолжал барахтаться, в висках застучало сердце, а в голове вместо мыслей патокой расползалась паника. Руками, которые словно жили своей жизнью, я наткнулся на что-то. Кажется, это была какая-то заиленная коряга. Я за нее потянул и вроде начал двигаться, но еще через секунду обнаружил, что её небольшой кусок остался у меня в руках… В такой ситуации может показаться, что перед глазами начинает пробегать вся жизнь или хотя бы трагическое «это конец!». Но такого не было. После этого вообще словно ничего не было. Либо книги врут, либо это был еще не конец…
* * *Боль. Песок и рвота. Не самое приятное пробуждение в моей жизни. И какой страшный сон! Но что со мной, аааа! Ух, черт подери, кхе, ыхххх, ааа, буль-буль-буль-кхе-кхе… Я дёрнулся. Что-то давило мне на грудь. Давило ритмично, то отпуская, то нажимая до резкой колющей боли. Через ещё несколько мгновений я начал слышать какую-то возню, надсадное дыхание где-то близко, ругань… Нет, отборную брань, как умеет только старшее поколение. Я прохрипел: «Пхе-пхе-ххах» – по задумке это было «что случилось». В ответ мне: «Censored, censored, censored, очнулся! Censored, censored, сын! Censored я рот с тобой, censored! На речку… пхххх… хо-хх-дить, censored». Я так заслушался, что снова зашился и наконец смог сказать что-то относительно внятное: «Что за… кто… какого censored, censored?!»
«Ты, малец, за языком следи» – услышал в ответ.
«Где… я» – уже тише сказал я.
«Да как где, где обычно. Чего только на камни полез, удалец, censored».
«Какие камни, вы кто? Кажется, вы меня спасли? Я и как вас отблагодарить не знаю, господин, эээ?…» – сказал я, поняв, что мне делали СЛР. Помню, в автошколе меня столь впечатлило то, что в её процессе может сломаться несколько рёбер, что я это запомнил. Теперь, видимо, навсегда. Этот дед явно не жалел сил и делал всё как надо. «Спасибо вам огромное, эээ…» – запутался я в словах.
«Колька, Колька, ты чего? Ты там головой не стукнулся случаем? Ээй! Посмотри на меня» – он помахал рукой у меня перед глазами и сделал пис – «Сколько пальцев я показываю?»
«Римлянин бы сказал, что пять, но как по мне, два» – как всегда по-дурацки пошутил я. Голова на удивление быстро прояснилась, и уже не тянуло поближе познакомиться с остатками блинов. «Я, кстати, Никита. Вероятно, вы меня с кем-то спутали. И можете все-таки, пожалуйста, рассказать, что случилось. Я был бы вам благодарен!»
«Эхх, Колька, Колечка, пошли-ка мы до поликлиники…» – сказал дед и потянул куда-то от реки.
Да, я уже успел краем глаза её обнаружить. Сидели мы с этим… дедом на берегу речушки. Шириной метра 3, ну может 5. Судя по вырывающимся из-под воды камням, воды было максимум по щиколотку. Почти гладкая, лишь с небольшими каменными выбоинами, змея реки ползла куда-то, рассекая то ли деревеньку, то ли посёлок на две части, обе из которых спускались к реке, свысока наблюдая за нами. Выход к реке был эдаким зеленым порталом из каких-то прибрежных кустов или деревьев. Земля под ногами была такая «глинистая», какая бывает только у реки. Трава ближе к берегу редела и уступала место голой земле, а затем и воде. Чувствовался речной запах – и противный, и такой приятный одновременно. Наверное, журчала вода – я мог не обратить на это внимания. Овраг – подумал я о ситуации с домами. Почему-то кроме нас двоих в этом овраге были словно одни только избы, избы, избы. Да все какие-то древние – ни тебе пластиковых окон, ни всероссийских синих бочек в огороде. Ни одной, даже самой захудалой шестёрки у стены. Висит белье. В общем, все, как на картине… Репина… Приплыли…
Дед явно не хотел мне рассказывать ровным счётом ничего. Только тянул меня с приличной скоростью вверх по склону. И переспрашивать я уже не решился. Шли мы молча, шлепал я босыми ногами, а дед – какими-то предельно обыкновенными сапогами. Сам дед… Он был… Диссонирующий с пейзажем. Гладко выбрит, белые как лунь волосы средней длины смотрят назад, но не лежат. Словно он долго ехал, высунувшись из окна или на мотоцикле без шлема. Из прищуренных глаз смотрела сталь… Сталь, но спокойная… Не угасшая, нет, не сверкающая в силу лишь потёртости и бесконечных царапин, но по-прежнему столь же холодная. С этими глазами диссонировал крупный, добродушный нос. И вот он на меня взглянул, и из глаз всё то, что я видел ранее, исчезло, словно наваждение. Задача с носом решилась в пользу носа, и в краткий миг он показался мне простым уставшим стариком, желающим, как и все мы в глубине души, домашнего уюта.
И тут я споткнулся о какой-то камушек, что и вывело меня из такого «созерцательного состояния». Не, ну вот хорош: сам непонятно где, непонятно когда, что делать, а он решает проблему диссонанса дедового носа с глазами. Надо начать думать как человек, а не как наевшийся пирожного воздушный романтик. Или воздушное пирожное? К черту!
Что мы имеем? Вокруг глухая деревня (на вид), но рядом есть поликлиника. Для этого деда я Колян. Ну, главное, что не Кольян… Тьфу, думай, думай! Что это может значить? Я вроде пока не бухаю, рано ещё. Может, я забыл какой-то кусок жизни из-за той самой великой и ужасной ам-не-зии, ууууу… Прям как в отечественных сериалах, которые так любит бабушка. Может быть всякое, наверное. Утверждать не берусь, не врач. Но башка болела. Было бы, конечно, прикольно, как эти самые попаданцы, в свое время начитался книг о них. Всегда мечтал стать таким же, хех. Не хватает сейчас только газеты, правда, или… второй луны, например. Ну, это, конечно, все забавно, но если я сейчас у деда еще и год спрошу. Так он вовсе не ответит, а-то и кондрашка хватит старого. Ну а вообще прикольно… Вот окажется сейчас, что я отправленный на воспитание в деревню сын олигарха или царька какого-нибудь, заживе-е-ем… Ладно, видимо, мне кажется, что голова прошла, раз такая муть в нее лезет. Может, дед прав и я… Да не, не могу я быть Коляном. Это насколько качественно приложиться надо, чтобы выдумать 17 лет жизни… Подождем до поликлиники. Может, к действительно больным они относятся иначе, чем к тем, кто пришел проходить комиссию. Терзают меня, конечно, смутные сомнения…
«Дед, а может у вас, кхм, нас в смысле… нормальная частная клиника есть? Что к врачу надо, это ты прав, но…» – с опаской сказал я.
Дед косо на меня посмотрел, отвернулся и набычено шел дальше. Неужели они такие дремучие здесь? Или думает, что стебусь? Больше тревожить я его не стал, поднявшись по склону, мы вышли на довольно просторную улицу, переходящую через знакомый уже овраг мостом, являющим собой выстроенные в ряд бетонные козлы, покрытые тонким ковром деревянного покрытия. Сооружение довольно забавное, но тем не менее весьма не деревенское. Кто в деревне станет строить мост через овраг, если тут с натяжкой и так пробраться можно? Деревенской концепции места моего появления оппонировали и весьма городские домики, построенные как будто еще до революции с одной стороны, и престранный кирпичный 3-этажный домик неопределенного возраста с другой. Повернув направо и проходя квартал за кварталом вот такой застройки по улицам с весьма переменным асфальтированием, мы подошли к серому зданию с большими окнами и серо-красной надписью «поликлиника». Внутри бросалось в глаза отсутствие бахил, написанные от руки объявления. Дед уверенно пошел мимо регистратуры на второй этаж, буквально ворвавшись в кабинет с табличкой «Зам. главврача», в котором пили чай две женщины. Одной было лет сорок, другой сильно за… А вот непонятно, старенькая очень.
Первой осознала произошедшее бабка и, что очень удивительно, без наезда спросила: «Эрнест Михалыч, что у тебя стряслось и чаво ты Кольку сюда притащил?»
«Уйди, старая, не до твоего любопытства сейчас!» – проскрежетал ей дед.
«Это он её из её же кабинета сейчас выгоняет?» – подумал я. Тем временем бабка явно готовилась покинуть столь негостеприимное место и со словами: «Ладно, Катенька, пошла я к себе».
После ее ухода дед как-то быстро и точно описал наш случай, явно переживая из-за него больше меня. Что было странно, казалось, что сейчас в нем говорит нос, а не глаза.
Только когда он замолчал, женщина как-то суетливо вскочила со стула и с мокрыми глазами начала ощупывать мне голову.
«Ну как так, Коленька, как так? Вроде целое все! Скажи мне что-нибудь!»
«Сначала скажите вы мне, где я? Какое сегодня число? И почему, черт подери, вы меня все Николаем кличите?»
«Ты совсем ничего не помнишь?! Даже как тебя зовут?! Не помнишь?!»
«Женщина, вы вообще кто?»
«Понятно…»
Женщина выбежала из кабинета, я дернулся за ней, но, услышав «сидеть!» от деда, успокоился. Судя по всему, этот мужик здесь со всеми так разговаривать может.
Через пару минут женщина прибежала с какой-то книгой в сером переплете, что-то найдя в ней, она спросила: «Что ты помнишь последнее? И помнишь ли что-то?»
На этом этапе мне уже не казалось лучшей идеей говорить этим людям правду, но как запудрить им мозги? Особенно после того, как я уже столько всего наговорил этому деду?
Ничего не придумав и поняв, что пауза затягивается, я решил состроить из себя больного, дабы получить время сориентироваться. Резко скручиваюсь, вызываю рвотные позывы, после чего меня корежит от уже вполне реальной боли. «Ухх, ребра…» – сдавленно выкашливаю я. Вопросы временно отпадают, мне, как водится, говорят выдохнуть, бинтуют грудь. Дышать становится тяжеловато и немного больно. Видимо, на стрессе я не обращал на это внимание, а эти цирковые выкрутасы что-то во мне расшевелили. Впоследствии мне удается вставить, что мне, мол, становится плохо, когда пытаюсь залезть в память, и вообще я плохо соображаю. В итоге из поликлиники мы выходили с записью о черепно-мозговой травме, повлекшей антероградную амнезию, и переломе одного ребра. Запись была завизирована печатью и подписью врача, а датой было указано «19» мая 1958 года. А на самой карте значилось:
Коммуна участия Ново-Сибирск
Поликлиника №1
Амбулаторная карта ф. № 037
Фамилия Канский
Имя Николай
Отчество Александрович
Дата рождения 02.05.1941
Адрес проживания Каменский кластер, ул. 2-я Нижняя, д. 18
Глава 2. Ливень
Проснулся я от хлопка двери. Настенные часы показывали двадцать… три минуты одиннадцатого. Прошло уже долгие три дня лежания на диване. Я числился больным. Резон в этом был один: только так я мог получить время осознать происходящее, попытаться выработать стратегию общения с дедом и матерью. О большем задумываться рано – на руках только данные медкарты, да урывки разговоров деда с матерью за дверью.
– Как ты, Колька? – заботливый голос деда вывел меня из не самых радужных воспоминаний.
– Уже лучше, м-м-м, деда!
– Вспомнил что ли?
Я вздохнул грустно, даже картинно: – Нет, но жить дальше как-то надо. Тем более, что голова уже почти не болит, а ребра… переживу.
– Рад слышать, боец. Пошли завтракать, там и погутарим о насущном, – спокойно и как-то по-особенному размеренно ответил на мой спич дед.
Настороже я поднялся, переоделся в Колькину… уже мою, надо привыкать, одежду и вышел за дедом. Вообще, насторожен я как раз из-за вот таких оговорок, что у меня (пусть и только в мыслях) проскакивают. Три дня терзаний собственного разума и вдалбливание себе в мозг новых истин не прошли даром. Теперь на мир смотрел крайне вывихнуто, но… уже глазами Кольки не только в буквальном смысле.
В помещении, что я называл холлом, уживались маленькая кухонька (уже без русской печи, но еще без электрической), обеденный стол и диван с крошечным телевизором, включение которого сопровождалось всегда большим дедовским шумом, убрав из которого всю обсценную лексику, можно было получить обратно свою тишину. Продолжалось это великолепие узким и темным коридорчиком, ведущим в сени. Домик был немолодой и не сказать, чтобы сильно ухоженный. Складывалось ощущение, что убираются тут добросовестно, но очень редко. Это объяснимо, если принять во внимание, что кроме деда и мамы никого дома нет.
Прошли мы с дедом за стол, сели завтракать. Повисла тишина, нарушаемая стуком ложек и тихим хрум-хрум-хрум. Не сговариваясь, мы решили перенести разговор на потом.
Не прошло и 5 минут, как я с сожалением, достойным иного крупного провала, отодвинул опустевшую тарелку и поднял глаза на деда.
– Я вижу в твоих глазах рой вопросов. Задавай. – сказал Эрнест Михалыч спокойно.
«Ну, Коляшка, твой дебют, не просри его», – выдал я себе мысленное напутствие и начал. – Эрнест Михалыч, дед. Сказать я хочу действительно довольно много, прошу, выслушай меня, а потом хоть потоп. Я не врач и тонкостей дела не понимаю, но кажется, что попробовав на прочность землю лбом, я действительно получил на некоторое время, скажем так, легкое помутнение… Сейчас, слава богу, это ушло и, надеюсь, целиком и навсегда. Но вот воспоминания ко мне не вернулись и, чую я, что и не вернутся. В связи с этим есть такое предложение: ты введешь меня в курс дела, рассказав мне все, что забыто, я получу справку об амнезии и жить будем дальше нормально. Можешь спросить у мамы, но думается мне, что больше последствий не будет, нарушений я в себе иных не замечаю… Понимаешь, я нормально думаю, хожу, вижу, слышу, помню то, что произошло после удара, какие-то базовые знания во мне тоже остались, но вот как устроено, ну, например, наше общество и кто там сейчас наш злобный враг, я не знаю. Я не помню историю, наверняка не помню еще и какие-то другие… особенные вещи… так сказать, «надстройку». Вот как работает это устройство? Почему оно работает? – я указал на газовую плиту. – Почему… В общем, много у меня вопросов… Дед, я понимаю, что всего рассказать с бухты-барахты ты мне не можешь, да и воспринять все это на слух очень трудно. Достань для меня детские энциклопедии, учебники школьные, что угодно, призванное познакомить детей с миром! От тебя я только этого прошу, и через время, поверь, я войду в нормальный ритм жизни…
– Хорошо, – сказал дед, встал и, не прощаясь, вышел из дома.
Я сидел с таким видом, будто снова головой стукнулся. План вот этого разговора, долгие увещевания, бесконечные слова о том, что всё со мной хорошо и не нужно мне в психушку, я представлял и обстоятельно планировал, а вот такого ответа я никак не мог ожидать. Посмотрим, что будет дальше. Сейчас же у меня вот так резко образовался информационный вакуум. До этого мой мозг был занят насильственным принятием всего происходящего и изобретением линии поведения, скоро я получу туеву хучу, как я надеюсь, информации об этом мире, и недостатка информации у меня не будет.
Что делать сейчас? Изучать окружающий меня мир самым простым и натуральным образом.
Выходя во двор, я стукнулся головой о традиционно низкую дверь в сени, там накинул первые попавшиеся калоши и вышел во двор, потирая столь многострадальный затылок. Улица встретила меня радушно. Погода просто песня! Ну, вернее, ее последний куплет. На этот маленький эдем, пригретый ласковым уже почти-почти летним солнцем, со склона накатывала армада бесчисленных туч: сначала, изгнанные со старых мест, шли белые расплющенные облачка, а уже за ними издалека накатывали такие мокрые и холодные свинцовые тучи, их края бурлили завихрениями, создававшими ощущение, что туча вот-вот поглотит сама себя.
И как же для меня сейчас было это символично. Точно так же изменилась и моя жизнь каких-то 3 дня назад. Нет, я был не склонен считать нынешние обстоятельства чем-то ужасным, мне было даже очень интересно происходящее. Но, несмотря на всю мою браваду, многодневное вдалбливание в мозг новых истин и копирование книжных попаданцев в части «отставить интеллигентские рефлексии», новая реальность еще давила на меня грузом единоразовой потери всех близких того мира. Даже не важно, брежу я сейчас или правда в другом мире, увидеть их мне вряд ли еще удастся.
Ливень пришел. Стало темно и холодно, летающие и не очень кракозябры попрятались. Эдем был разрушен, а я стоял посреди развалин, сотрясаемых крупными и частыми каплями, и сам был ими пронзаем. Каждая новая капля оставляла во мне дырку, через которую высыпался песком старый я, и оставался только Франкенштейн из моих знаний, моего характера и остатков Коленьки, что прятались где-то на задворках.
Прошло несколько мгновений, а ливень уже уходил на запад, унося с собой что-то бесконечно дорогое и ту страшную силу, что вернула с хрустом меня в этот мир. Я чувствовал, что уходит это навсегда, и я больше никогда не стану вспоминать то, что было раньше.
* * *В процессе дальнейшего обследования местности были обнаружены: туалет типа «сортир», сарай, старенькая банька, заросли каких-то цветов вперемешку с травой, забор из сетки-рабицы, за которым располагалась грунтовая дорога с огромной красочной лужей справа и следами гравийной отсыпки слева. Я уже знал, что налево будет подъем из оврага на мост, ведущий в город. На холодную голову я понял, что мост мне знаком. Видел я его на старых фотографиях оврага у речки Каменки до того, как она оказалась закатана в асфальт и по ней прошла магистраль. В пользу этого факта говорит и название города, в котором я нахожусь. Ново-Сибирск остался собой, пусть и пишется тут по-старому, с дефисом. Получается, что я остался на том же месте, пусть и в каком-то совершенно другом мире. Ближайшая школа находится сразу за оврагом в том самом здании, что при походе в поликлинику я обозначил дореволюционным. Вероятно, ее и закончил мой донор. Это становилось проблемой. Большое количество потенциальных знакомых, ошивающихся неподалеку, грозило постоянными конфузами типа: «Привет, Колья!» – «А ты кто?».
Забегая вперед, стоит сказать, что мои мысли были пророческими. До встречи с первым «бывшим» знакомым я успел только обследовать сарай, в котором из интересного были обнаружены подшивки газеты «Ново-Сибирский вестник», пара удочек и коробка с исписанными школьными тетрадями. Найденную макулатуру я потащил к себе в комнату, пытаясь не задохнуться от скопившейся в газетах пыли. Пока я выписывал у дома пируэты в попытках открыть дверь, к дому подошел неизвестный мне гражданин и громко крикнул: «Кан, живой, чертяка!». Без колебаний он прошел во двор и открыл эту чертову дверь. Я прошел в дом и плюхнул эту стопку под стол. Гражданин проследовал за мной, уселся за стол.
– Зачем тебе этот мусор?
– Значит так, жив-то я жив, но вот с памятью проблемы, амнезия, говорят. Нихрена не помню. Поэтому ты мне сначала скажи, кто ты, а потом уже о мусоре.
– Хек, вот это дела… Я Толя, мы полжизни с тобой за партой просидели. Удивил ты меня!
– Мы школу уже закончили? Куда поступать собирались?
– Конечно, закончили, не нас с тобой на второй год оставлять. Мы же как с тобой да Петей решили в летное поступать, так и вообще отличниками стали. Ты как теперь, не с нами что ли?
– Трудно сейчас что-то сказать, Толя. Дай мне недельку-другую очухаться. Ты по какому поводу пришел?
– Мы договаривались сходить в город, погулять, мороженое съесть.
– Извини, друг, но я сегодня мимо. Буду сейчас этот самый мусор перечитывать, память восстанавливать… Слу-у-ушай, а ты не знаешь, я вел дневник?
– Конечно, иначе куда бы тебе оценки ставили, хах!
– Да я не про тот дневник, про личный.
– Аа, нет, не знаю.
– Ну, спасибо, что зашел, передавай привет… Пете.
– Да, пойду я, пока! Ты давай выздоравливай, через 3 недели уже вступительные писать.
Толя вышел задумчивый, хмурый. А я остался сидеть и переваривать. Летное, значит. Вступительные через 3 недели. В середине июня. А во второй половине мая школа, значит, уже окончена. Интересно девки пляшут…
* * *В коробке я действительно нашел Колькины дневники. Только есть нюанс. Их было два, и только один из них был школьным. Радость мою от нахождения этого предмета описать было трудно. И пусть писал он там в основном о совершенно бесполезных для меня вещах, общую картину его личной жизни это мне помогло составить. Через два часа дед принес мне и учебники.
Чувствуя себя заправским исследователем, я сделал себе доску-схему, разделенную в целом на две части. Жизнь Кольки и мир, в котором я теперь живу.
Картина получилась следующая: мой реципиент жил жизнью почти нормального подростка. В школе близко дружил с Петей и Толей, имелась у него и «безответная любовь», пусть и не чрезмерно выраженная. Их тройка состояла в перманентных контрах с другой группкой пацанов. Мечтал поступать в летное училище, вдохновленный редкими рассказами отца. Он – Александр Эрнестович Канский – служил сейчас где-то на северной границе. Времена сверхскоростных перехватчиков набирали обороты, а изменившийся до неузнаваемости мир ставил все те же задачи. Здесь не было США, НАТО. На их месте существовали колоссы, казалось, перепутавшие эпоху: Конфедерация Британского Мандата раскинулась, помимо Британских островов, на большую часть Северной Америки, Африки, на Океанию, Австралию и Индонезию; континентальная Европа была объединена 6-й республикой, контролировавшей и остальную Африку; Директория Ганди объединила Индостан и залезла в Юго-восточную Азию. Китай, Япония, остатки Юго-восточной Азии, Ближний Восток и Южная Америка находились в состоянии раздробленного фронтира, где сталкивались интересы ведущих игроков, что и поддерживало их плачевное состояние; на месте СССР и части стран восточного блока находился Содружество Коммун, ему принадлежали часть Туркестана, Монголия, Северная Маньчжурия и часть тихоокеанского побережья.