По одежде можно было сразу догадаться, что она не та, за кого себя выдавала. Кто станет наряжаться, когда у него с потолка течёт?
– Так, вон, – бросил я, открывая дверь и попытавшись выставить нахалку.
Та упёрлась ногами в порог.
– Вы что, меня совсем не помните, Константин Спиридонович? – хохоча, спросила она. – Я думала вы шутите…
Повторно всмотрелся в её припорошённое едва заметными веснушками лицо без макияжа. Что-то отдалённое угадывалось, разве что, в её глазах. Вспомнить так и не удалось.
– Я – ваша бывшая студентка, – подсказала она, поняв, что память меня подвела.
Яснее от её слов не стало. Мало ли я выпустил студенток за свою, пусть и не длительную, но весьма продуктивную практику.
– Лукерья! – сдалась она.
– Да ну, – не поверил я и отстранился, чтобы получше её разглядеть. – Лука? Вы сильно изменились за два года…
Я помнил её совсем другой – с обилием готической косметики, в невзрачном оверсайзе и с чёрным каре. Длина волос осталась примерно той же, а вот цвет преобразился в естественный.
– Вам так лучше, – сказал я. – Настоящая леди.
– Спасибо, – поблагодарила она. – Константин Спиридонович, я к вам по делу.
– Что-то с Валерием Николаевичем? – предположил я.
– Нет, папа в порядке, – успокоила она. – Это по поводу работы. Я лечу на Ямал, там нашли месячного мамонтёнка в потрясающем состоянии – лучше Любы…
– Поздравляю, Лука, – прервал её я. – А зачем мне об этом знать?
Ископаемые животные меня особо никогда не интересовали. Хотя находка, о которой говорила моя бывшая студентка, действительно могла оказаться сенсацией. У знаменитого месячного детёныша шерстистого мамонта по прозвищу Люба не хватало всего-то копытцев, одного уха и части хвоста. Она считалась самым хорошо сохранившимся из обнаруженных мамонтов несмотря на то, что ей сорок две тысячи лет. Как же тогда выглядел экземпляр в более лучшем состоянии – как спящее животное что ли?
– Я бы хотела, чтобы вы…
– Нет-нет-нет, – запротестовал я. – Моя специализация – палеоантропология… Была. В любом случае мамонты – это не ко мне.
Поймал себя на мысли, что расскажи она об обнаружении стоянки древних людей, я всё равно бы не согласился никуда ехать. Не было желания возвращаться к прежней рутине без Ани в своей жизни.
– В том-то и дело, что мамонтёнок – лишь часть находки, – тем временем рассказывала Лукерья. – Вокруг него что-то вроде ритуального ненецкого захоронения. Как минимум, пять тел.
– На Ямале? – уточнил я. – Обрядовое захоронение?
Она кивнула.
– Не говорите ерунды. Неудачная шутка.
– Это не шутка, а уникальная находка! – настаивала бывшая студентка. – Мамонт и люди, принесённые в жертву одновременно!
– Если бы вы внимательнее слушали лекции Анны Викторовны или своего отца, то знали бы, что ненцы не делали ритуальных погребений. В древности они приносили в жертву людей, но забирали лишь их головы, а тела скармливали собакам.
– «Уникальная находка» – не мои слова, а моего отца.
– И почему он считает, что это сделали ненцы, а не, скажем, случайно забредшие на Ямал вогулы или ханты?
– Он сказал, это точно не манси и не остяки, – не согласилась Лука. – На них остатки одежды с ненецким орнаментом.
– Она-то как сохранилась?
В вечной мерзлоте, конечно, ткань не истлела бы и за тысячи лет, но в том то и дело, что выкопать могилу в замёрзшей почве практически невозможно. А потому в тундре практикуют надземные захоронения.
Согласно погребальным обычаям ненцев, усопших оставляли в скреплённых вертикальными и горизонтальными балками гробах на возвышенностях. Над головой умершего вешали ритуальный колокольчик, а рядом с гробом оставляли его перевёрнутые нарты.
Когда Лука сказала о захоронении, я полагал, что тело мамонтёнка случайно попало на место родового кладбища, и сумевшие уцелеть под осадками и на ветру останки людей ничего ценного для науки не представляли. Однако, судя по всему, речь шла о чём-то другом. И детёныш мамонта, и люди были именно закопаны в вечной мерзлоте. Но кем и с какой целью?
Лукерья извлекла из своего клатча пару фотографий и протянула мне одну за второй.
– Вот этот ломанный треугольниками орнамент вроде бы с мужской одежды, – вспоминал я из рассказов Ани о её исследованиях культуры народов Ямала – селькупов, хантов и ненцев.
На фото запечатлели последовательность из двух с половиной зубчатых завитков, отдалённо напоминающих оскал хищника.
Лука развернула листок с рукописными пояснениями.
– Верно, вот, папа написал, это «сармик' ня'» – волчья пасть, – подтвердила она и указала на второе фото с изображением разветвлённых сломанных линий. – А тут локоть лисицы – женский узор «тёня' салик»…
– Они точно были принесены в жертву? – всё ещё сомневался я.
– Тела располагаются вокруг мамонтёнка по кругу в неестественных позах, словно пытались покадрово изобразить походку.
Всё это звучало слишком неестественно для реальности. Подобных ритуалов ни мне, ни, я уверен, моим коллегам встречать не приходилось. Да что там говорить, даже коренные ненцы наверняка не сохранили знаний ни о чём похожем.
– И ещё, вот это было у одной из жертв, – она протянула мне кулон, сделанный из медвежьего когтя.
Время настолько хорошо отполировало украшение, будто его покрыли лаком. Не верилось, что коготь – ровесник мамонтов. Скорее походил на тот самый оберег, который носила Аня. С той лишь разницей, что цвет этого выглядел естественным, а у моей супруги кончик талисмана был покрыт красным лаком для ногтей.
– Прошу, поедемте! – взмолилась Лукерья. – Мы сможем описать новый ритуал, изучить взаимодействие людей и мамонтов.
Звучало очень заманчиво, особенно по той причине, что тема мамонтов в культуре народов севера всегда привлекала Аню. Она бы от такой возможности не отказалась.
– А иначе, если не мы, находку отдадут кому-нибудь другому, – давила Лука. – Все документы на вас я уже получила в университете.
– Каким образом? – удивился я. – А, папа… Почему же он сам не поехал?
Проигнорировав мой вопрос, она погладила меня по предплечью.
– Приведите себя в порядок, а я помогу вам с сумкой, – сказала она.
– Походная одежда в том шкафу, – указал я. – А вы что, в таком прикиде на Ямал собрались?
– Моя сумка внизу, – сказала она.
– Если в ней что-то тоньше моей одежды, возьмите комплект Ани, вам подойдёт.
Закрывшись в ванной, изучил в зеркале своё одичавшее и осунувшееся лицо. Кожа обзавелась морщинами и обвисла, смазывая контуры черепа. Не знал, из-за чего больше я стал настолько измождённым – от стресса, или же саркома брала своё. Признаться честно, полагал, что она прикончит меня уже год назад, как и предсказывал доктор, но по какой-то причине опухоль этого не сделала.
При помощи триммера избавился от безобразной бороды и бесформенной причёски. С короткой колкой щетиной на щеках и голове я стал выглядеть совсем доходягой. Так посмотришь со стороны – и примешь за погибающего от голодовки.
Горячая ванна стала особым наслаждением, даже несмотря на то, что наполнял её без предварительной чистки. Откисая в пене и клоках собственных волос, слушал, как в комнате суетилась Лука. Хлопала дверцами шкафов, шуршала одеждой, натыкалась на шелестящий и звенящий мусор. Не стал снимать с шеи цепочку с кольцом Ани. Решил, что теперь, что бы ни случилось, всегда буду носить его с собой. Столько, сколько потребуется, пока она не вернётся.
Нежиться было некогда. Наскоро оделся в более-менее сносные вещи и, проверив, что собрала Лукерья, покинул квартиру впервые за долгое время. В использовании ключа для запирания двери снаружи чувствовалось что-то сюрреалистическое. Дело вовсе не в том, что я давно закрывался лишь изнутри. Создавалось впечатление, будто я заточаю там самого себя, предаю, обрекаю на что-то необратимое. Размышления об этом прервал внезапный спазм в затылке. Мир на мгновение померк. Да, это всё были не мои мысли – опухоли. Скоро она заберёт не только мой разум, но и тело.
– С вами всё хорошо? – забеспокоилась Лукерья, подхватывая меня под руку. – Вы побледнели. Взмокли.
Она провела ладонью по моей шелестящей щетине и потрогала лоб.
– Это от обилия свежего воздуха, – соврал я. – Идём.
Такси ожидало внизу. Водитель не стал помогать с сумкой, поэтому взял её с собой в салон, пристроив на заднем сиденье между собой и Лукой. Вышло удобно – можно было опереться на неё локтем.
– И подлокотник не нужен, – подумал я вслух.
– На заднем сиденье не предусмотрено, – бросил водитель, точно я высказал какую-то претензию.
За окном мелькали улочки, растворяющиеся в пару автомобильных выхлопов, стоков, дымящихся сквозь решётки люков, и дыхания спешащих по делам пешеходов.
– Ваш билет, – Лукерья протянула мне его и подышала в ладони. – Зябко, правда?
Я не мог согласиться – температура казалась комфортной. Зато таксисту было, что сказать.
– Печка и так на максимум, – огрызнулся он.
Лука подняла мою сумку и пристроила к двери, а сама пододвинулась ко мне поближе и обняла за руку. Конечно, такое внимание льстило, однако у меня не было ни желания, ни права играть в эти игры.
– Слушайте, давайте будем держать дистанцию? – попросил я Луку.
– Может тогда за руль сам сядешь, умник? – прорычал водитель.
– Да завались ты там, а, – цокнула языком Лукерья, закатывая глаза и отсаживаясь. – Задрал причитать как бабка.
На это мужчина ничего не ответил. Казалось, слова моей спутницы его совсем не задели. Он продолжал рулить всё с тем же видом величайшего презрения ко всему, искажённым лёгкой улыбкой.
– Простите… – всё равно извинился я за Луку, ошибочно полагая, будто та уязвила его.
– Не отвлекай от дороги! – рявкнул таксист.
Лукерья сдержала смешок.
– Сам не отвлекайся, одну звезду влеплю! – достав телефон, пригрозила она.
– Да пошла ты! – с искренней улыбкой и максимальной теплотой в голосе парировал водитель.
– Тебя туда же, – хмыкнула Лука, а затем поставила отметку «приятная беседа» и максимальную оценку обслуживания в приложении.
Дальнейшая дорога до самого «Домодедово» прошла в тишине. Таксист довольно насвистывал какую-то детскую песенку. Умиротворённая Лукерья ковырялась в телефоне. И только мне одному было не по себе. Чем ближе к аэропорту мы подъезжали, тем сильнее росла внутренняя тревога. Когда же мы остановились у входа в аэровокзал, волнение усилилось настолько, что обездвижило меня. Внутренний голос призывал не выходить, попросить таксиста развернуться и помчаться прочь. Рационального в этом желании не было, скорее говорила привычка сидеть взаперти и ничего не делать.
– Выметайтесь уже, – попросил таксист. – И пятёрочку мне там оформите.
– Не дождёшься, – отмахнулась Лука, оставляя чаевые.
– Что б вы там оба расшиблись в таком случае побольнее, – ответил он. – Крутого пике.
Дождавшись, пока я извлеку из багажника жёлтый чемодан своей бывшей студентки и захлопну крышку, водитель вдавил газ и со свистом сорвался с места.
– Я разучился с людьми общаться, или что это вы с ним устроили?
– Нам в терминал «C», – вместо ответа скомандовала Лука. – Поторопитесь.
Разминувшись с теми, кто улетал из зимы в лето, мы направились к самолётам, увозящим из игрушечной зимы средней полосы в настоящую северную.
В зоне ожидания я увидел отца Лукерьи на костылях. Точнее, костыли стояли рядом с креслом, в котором он развалился, делая пометки в книге. На левой ноге от колена вниз у него чернел ортез. Выглядел Валера недовольным, но при этом тепло поприветствовал меня.
– Думал, ты выглядишь хуже, – сказал он и протянул руку, не поднимаясь.
Пришлось наклониться для приветствия. От Валеры, как всегда, пахло каким-то ненатуральным лосьоном после бриться. Он постоянно перебарщивал с ним. Давно хотелось сказать, да всё не знал, как потактичнее это сделать.
– Это всё вашими стараниями, – ответил я на рукопожатие. – А с вами что?
– Да так, – отмахнулся он, откладывая в сторону книгу. – Это всё наша общедомовая ледовая арена на парковке.
На желтоватого оттенка обложке книги между его именем сверху и названием «Альянс» снизу был изображён мужчина посреди пустыни, рассыпающийся на ветру в песчинки.
– Хочешь почитать? – спросил он. – Новая, про преодоление предрешённости жизни и силу идеи.
– Мистика опять? – скривился я. – Нет, знаете, мне больше ваши этнографические исследования нравятся, чем художественные изыскания.
– Зря ты, – насупился он. – Фантазии – тоже наука.
– Ну, видно ваши – сродни высшей математике, – ответил я. – Жаль, что у вас с ногой так.
Он взглянул на неё и покачал, опирая на пятку, точно надеялся, что та каким-то чудом внезапно заживёт.
– Мне тоже, КСП, – признался он. – Ну, зато вместо двух этнографов в команде будут палеоантрополог и этнограф. Он там местный.
Прозвище КСП Валера дал мне лет пять назад и жутко гордился своим остроумием, позволившим ему сложить мои инициалы в аббревиатуру. Был бы в этом хоть какой-то смысл, наверняка меня бы называли так все коллеги. Однако алиас не прижился, и Николаевич остался единственным, кто его применял.
– А, так я – замена? – наконец озвучил я свою догадку.
– Тебе повезло.
– Нет, – возразил я. – Это эффект Папочки. У Вселенной на меня большие планы.
На мгновение коллега помрачнел.
– Случается только то, что должно было произойти, ведь, не будь оно неизбежностью, его бы не произошло, – сказал он, словно успокаивая себя. – «Альянс» как раз об этом.
– Ваш отец тот ещё удав, – подметил я стоявшей чуть в сторонке Лукерье. – Пойдём-ка отсюда, пока не придушил.
– Меня уже давно задушил, – улыбнулась она, чмокая его в щёку. – Восемнадцать лет в сплине прожить – это тебе не шутки.
– Делай всё, как я говорил, – сказал ей Валера и взглянул на меня. – Ну а ты… Скоро увидимся.
Посадка прошла с той же лёгкостью, как на метро в часы наименьшего пассажиропотока. Рейс оказался полупустым.
После короткого инструктажа попросили пристегнуть ремни. Двигатели загудели, самолёт затрясло, толкнуло вперёд, и он побежал, резко оторвался от земли в самом конце взлётно-посадочной полосы. Пилот взял настолько крутой угол, что пассажиров вдавило в кресла. От неожиданности Лука схватила меня за руку и зажмурилась.
– Прости, я помню про дистанцию, – выдохнула она.
– До последнего думал, что вы не боитесь полётов, – сказал я.
Она была спокойна и во время посадки, и слушая инструктаж, и даже когда самолёт, поскрипывая внутренней обшивкой, помчался по взлётке. Только момент отрыва выбил её из колеи.
Борт набрал необходимую высоту и выровнялся. Вот-вот должны были разрешить расстегивать ремни. Многие интуитивно начали это делать без подсказки, а Лукерья всё сидела, впившись ногтями в моё запястье и тяжело дышала, будто роженица.
– Расслабьтесь, встали на рельсы, – попытался пошутить я.
– Меня не пугают самолёты, – выдавила она, успокаивая дыхание. – Просто это было слишком резко… Ох… Интересно, что чувствуют ненецкие шаманы выду тана, когда без посторонней помощи поднимаются в Верхний мир.
– Наверное, ощущают подступающий смех, – пожал плечами я.
Всегда было интересно, что на самом деле думают люди, демонстрирующие перед другими «сверхъестественные» способности. Они же ведь осознают, что не обладают никакими тайными умениями, и с серьёзным видом продолжают свои представления. Как можно оставаться невозмутимым, занимаясь таким на протяжении многих лет, я не представлял.
– Если бы всё было так просто, хватало бы только одного универсального шамана, – возразила Лукерья. – Что-то же они умеют.
У многих северных народов было представление о вертикальном строении мира. Ненцы делили его на населённый богами Верхний, Средний, представляющий собой Землю, и Нижний, в котором обитают злые духи. С духами каждого мира общался свой шаман или тадебе – «выду тана», «я нянгы» и «самбдорта» соответственно.
– Конечно умеют – у каждого свой набор фокусов, – ответил я. – Это как различные школы у иллюзионистов. Они обманщики.
– Вовсе нет, – не согласилась Лукерья. – Даже если всё, что они говорят – ложь, но людям это нужно и помогает, то польза от их, как вы выражаетесь, фокусов, велика.
– Разве хорошо, когда людям нужен обман? Это же инфантилизм, бегство от ответственности.
– Это нам скептикам тяжело, а их жалеть не нужно, – сказала Лукерья, опуская шторку иллюминатора. – Какой бы простой стала жизнь, если бы удалось поверить в магию. Вместо того, чтобы годами ходить к психотерапевту – пошёл к бабке, она тебе яйцо об голову расхреначила, а ты и довольный, что порчу сняли, сидишь обтекаешь. И ведь правда тебе полегчает! А это потому, что веришь. Вы вон ни во что не верите, это и получаете…
Она осеклась, поняв, что в пылу спора могла сказать что-то лишнее. Не верю ни во что и не имею ничего. Будто верящие во всё подряд многое получают. Верить следовало в конкретные вещи.
– Я верю в рациональность, – ответил я. – И для меня пять, или сколько там, трупов в вечной мерзлоте – это не подкуп духов в обмен на блага, а укокошенные напрасно приматом со скрученным мозгом несчастные люди.
– Их больше пяти, – зевнула Лука. – Но пока неизвестно, сколько именно. Газодобытчики откапывали площадку для бурения новой скважины, и наткнулись на тела. Вызвали полицейских, те – учёных из Салехарда. Они в университет, там отец… В общем, бабка за дедку, дедка за репку…
– И вот мы здесь, – закончил я.
– Поспите хоть немного, лететь четыре часа, а потом трястись на вездеходе больше суток, если без перерыва. Последний комфортный сон упускаете.
– Насколько же это далеко от Салехарда?
– В деревне Тамбей, почти в восьмистах километрах вглубь полуострова.
Присвистнул, представив предстоящий путь в полярную ночь. Восемь сотен километров ночи. Наблюдать тёмный день мне ещё не приходилось.
Лука подтянула к себе ноги, уткнулась лбом мне в плечо и засопела. Точно с помощью кнопки её выключили.
Делать было нечего, оставалось только присоединяться ко сну, однако, едва стоило мне прикрыть глаза, как послышался тихий стук со стороны иллюминатора. Он немного усилился и повторился с тем же ритмом – тук-тук, тук-тук-тук. Стихло. А затем стекло пронзительно заскрежетало. Словно резцом по нему чиркнули.
Отчаявшись заснуть, в раздражении дёрнул пластиковую шторку вверх и вскрикнул от уведенного. За иллюминатором, каким-то неведомым образом ухватившись за борт, сидела гагара и крутила своей сизой шеей, поочерёдно пяля в меня свои кроваво-коричневые глаза-бусины. В стекле белела борозда, которую птица умудрилась прочертить острым носом. Гагара беззвучно посмеялась, продемонстрировав скрытый в чёрном остром клюве бледно-розовый язык. Оттолкнувшись от фюзеляжа, она дала крутую дугу и со всей скорости на развороте влетела в турбину. Ту охватил огненный шар. Самолёт тряхнуло. Взрыв внутри был почти не слышен. Борт начало кренить на бок.
С криком дёрнулся в кресле и ткнулся руками в переднюю спинку. Рядом хохотнула Лукерья.
– Один – один, – сказала она.
– Чего? – прохрипел я, всё ещё не понимая, что происходит.
Поглядел в уже открытый иллюминатор. Стекло целое. Турбина невредима. На конце крыла во тьме мерцал красный маячок. Никаких гагар на горизонте видно не было.
– Меня взлёт застал врасплох, а вас – посадка, – продолжала Лука.
Самолёт и правда снижался по широкой траектории. Почти по той же, на которой начал своё падение в моём коротком сне.
– Не посадка, а гагара, – ответил я.
– Кто? Это типа утка такая?
– Ну похожа, клюв только острый. Когда Аня пропала, я видел такую, а теперь она в моём сне взорвала двигатель…
– Может, у вас анатидаефобия? – предположила моя новая коллега.
– У меня фобия этого слова. Что за названия такое жуткое?
– Люди с таким страхом опасаются, что существует одна конкретная утка, которая за ними наблюдает.
– Зачем? – не понял я.
– Вам виднее с вашей гагарой, – бросила она и начала пристёгивать ремень.
Я последовал её примеру. Сами собой зашевелились мысли о том, что неслучайно видел птицу одной породы, а может даже и одну и туже, после аварии и во сне. Вдруг она и правда меня преследовала? Какая же тогда у неё цель?
– Ну спасибо вам, – буркнул я, понимая, что таким образом действительно можно себя довести до безумия.
Салехард встретил пустыми дорогами и безветрием. От этого казалось, что здесь замёрзло даже время, а сам город был ненастоящим – полноразмерной моделькой с пластиковыми строениями и ватой вместо сугробов. А вот мороз был настоящим. Он не просто покусывал котёнком щёки, как дома, а впился клыками голодного волка до самых костей и не отпускал, заставляя стонать от боли.
Почти всё небо, на сколько можно было рассмотреть из-под полукруглого козырька над входом в аэропорт, заняли перетекающие друг в друга полукольца полярного сияния. Словно капли зелёной краски в стакане воды, они расширялись, теряли яркость и набухали снова. Воздух от этого становился каким-то заряженным, наэлектризованным. Даже на кончике языка оседал привкус этого потустороннего света. Харп, который я видел в день исчезновения Ани, оказался жалкой карикатурой по сравнению с этим. Тот был всего-навсего лёгкой иллюминацией, а этот – необъятной стихией, не предвещающей ничего хорошего. От зрелища разум подёрнуло туманом.
Неподалёку нас уже ждал шестиколёсный снегоболотоход «Бурлак». Внешне вездеход напоминал скорее военную машину, чем гражданскую. Хотя борьба со здешней погодой и была войной.
Дверь автомобиля открылась, и наружу выбрался распухший от тёплой одежды мужчина с маской, скрывавшей утонувшее в глубоком капюшоне лицо.
Мы двинулись к нему, однако поздороваться с водителем я так и не успел – меня словно пригвоздило к земле разрывающим гулом. Он падал откуда-то с неба, продирался сквозь перепонки и питал опухоль, заставлял её разбухать, разрывая мозг.
– Пойдё-о-ом, – протянул шёпот небесного дыхания. – Здесь не-ет трево-ог.
Распластавшееся на утоптанном снегу тело, поддаваясь призыву неведомых голосов, звучавших ни то в небе, ни то у меня в голове, выгнуло дугой, но подняться мне так и не удалось – подоспевшие Лука и водитель снегоболотохода навалились на меня.
– Родно-о-ой, – шепнул малознакомый старческий голос из детства, а затем его сменили голоса родителей. – Иди к на-а-ам…
Шум в голове мгновенно усилился настолько, что вытеснил всё, даже самого меня. И настолько же внезапно, как исчез, я вновь возродился. Не постепенно, а в секунду обнаружил себя в здравом рассудке на заднем сиденье заведённого «Бурлака». Лисьи огни за окном всё также мерцали вселенской мудростью и гудели, цепляя друг друга.
– Он очнулся! – обрадовалась Лука, держащая меня за голову.
Я лежал затылком у неё на коленях.
– Что произошло? – спросил я.
– Похоже на эпилептический припадок, – пробасил шофёр в свою плотную маску. – Вам в больницу нужно.
Усевшись, я поправил шапку.
– Не нужно, – воспротивился я. – У меня такое иногда бывает, ничего страшного.
А ведь почти не соврал. Потеря сознания тогда за рулём ведь была похожа на эту. Разве что менее стремительная и интенсивная. Но и сияние тут сильнее. Может, небесные блики вызывали приступы?
«Бурлак» разгонялся по полупустой трассе, а я всё смотрел на всполохи сияния, в глубине души надеясь, что оно снова обратится ко мне. Хотя и понимал, что уже забытый мной голос мамы – всего лишь сбой в поражённом раком мозге.
Сенгакоця (III)
– Слышал ли ты ещё что-то? – поинтересовался мой сиделка. – Может, харп говорил с тобой на других языках?
Я покачал головой. Воспоминания и так давались мне нелегко, а приступы даже в здравом уме казались смутными.
От печки в помещении стало намного теплее. Жар шумел в буржуйке, вода в чайнике клокотала. Незнакомец потряс ёмкостью с чем-то сыпучим. Пахнуло слегка забродившими апельсинами.
– Продолжай, – попросил он.
Собеседник стоял рядом и наливал куда-то кипяток. Должно быть, в заварочный чайник. Запах несвежих фруктов сначала усилился, а затем размягчился и сделался приятным.
– Мы направились в Тамбей, – растягивая слова, чтобы не обгонять медленно возвращающуюся память, проговорил я. – Пришлось разбить путь на две части. В первый день добрались до фактории Усть-Юрибей и заночевали там.
Я говорил с привычной громкостью, а вот он по какой-то причине продолжал шептать.
– Давай ближе к Тамбею, – попросил незнакомец. – Что там произошло, когда вы прибыли?
– Да! – обрадовался я проблеску воспоминания. – Что-то произошло…
Оно ускользнуло так же быстро, как и пришло.
– Там было небезопасно, это сразу стало понятно, – озвучил я ощущение от растворившегося в сознании образа.
