Инсомния

Вечеринка медленно начинает затихать, и я решаю, что пора возвращаться домой. Попрощавшись с друзьями, я выскальзываю из шумного пространства, вдохнув свежий, прохладный ночной воздух.

Дома, в тишине собственной комнаты, я села на край кровати, и на лице снова появилась улыбка.

– Возможно, будет не так плохо, – шепнула я себе, обнадеженная первой неделей и хорошим вечером.

Лили

Еще одна неделя пролетела незаметно. В пятницу я проснулась в небольшом возбуждении от предстоящего первого семинара у Эванса. С особой тщательностью уложила волосы и достала из шкафа свою любимую тонкую кофточку. Я надела её на голое тело, благо маленькая грудь позволяет мне делать такие вещи. И в течение десяти минут, глядя в зеркало на свои выступающие соски, пыталась себя убедить, что одеваюсь так только потому, что мне этого хочется, а не чтобы обратить на себя взгляд серых глаз.

– Твою мать, Лили, что ты делаешь? – задаю вопрос вслух.

Разве я не хотела начать здесь новую жизнь? Первым правилом было не привлекать к себе внимание. Зачем тебе вызывать интерес этого профессора, который, судя по рассказам Мии, никогда этого не сделает? И извращенная часть меня отвечает, что именно поэтому я этого отчаянно хочу.

Не давая благоразумной части изменить моё решение, я собираю сумку, беру толстовку и выхожу из дома.

– Мисс Уолш, поделитесь своим мнением, – говорит Эванс.

Семинар был посвящен разбору творчества Эрнеста Хемингуэя. Вся группа была в восторге и сейчас делилась своими наблюдениями из книг автора. Судя по лицу профессора и тому, как поблескивали глаза из-под очков, я могла сделать вывод, что и его увлекало творчество писателя. Было легко заметить довольную улыбку, которая озаряла его лицо каждый раз, когда он слышал, по всей видимости, выводы студентов, похожие на собственные.

А я сидела и закусывала щеку изнутри, чтобы не сорваться и не брякнуть чего-нибудь дерьмового и не разрушить драйвовую атмосферу. Потому что… потому что это не мой автор от слова совсем.

– Я бы сказала, что это не идеологическое противостояние – это была борьба ни за что. Словно наводнение или цунами – катастрофа, не имеющая логики. Она не несет морального итога и остается необъясненной. Знаете, как то, что было послано нам за грехи, – воодушевленно говорит Миа о «Фиесте».

Согласна с этим, но для меня, в отличие от Мии, это минус, а не плюс произведения. Я отвожу взгляд от профессора, потому что чувствую, что буду отвечать следующей, и стараюсь выглядеть очень занятой, рисуя каракули в тетради. Но это не спасает.

– Мисс Миллер?

– Ну вот, – бормочу я. – Полностью согласна с Мией. Очень интересная точка зрения. Мне добавить нечего, – говорю громче, не отрывая взгляда от тетради.

– Мисс Миллер, – голос профессора звучит ближе.

Я все таки поднимаю голову и вижу, как Эванс встает из-за стола, обходит и облокачивается на него, вытянув длинные ноги в черных брюках, скрещивая руки на груди. Рукава его белой рубашки закатаны по локоть, обнажая мускулистые предплечья, испещренные венами. Этот вид пробуждает во мне голод. Не понимаю, чего я хочу: вгрызться зубами в сочный стейк или встать перед ним на колени и попробовать его.

Ого. А это откуда сейчас взялось?!

– Вы же читали хотя бы один роман Хемингуэя? Уверен, что у вас есть что сказать.

Я купаюсь в серебре его глаз и встряхиваю волосами, чтобы прогнать ненужные мысли, и прочищаю горло.

– Боюсь, мне они не нравятся по тем причинам, по которым вы их любите, – говорю я, как на духу, потому что не могу врать под этим взглядом.

– Расскажите, – просто просит профессор, и я замечаю в его глазах вспышку интереса, словно проблеск молнии.

– Как бы сказать… мне он не интересен. Мне понятно, для чего это сделано, как это сделано. Даже в той же «Фиесте» герои очень типичны, и эти лобовые метафоры о том, что герой не может любить женщину как мужчина, имея это позорное ранение, – по классу прокатывается смешок, но лицо Эванса остается серьезным. – Для меня литература это что-то более тонкое, мистическое и туманное. Не сказанное в лоб, а заставляющее пробираться сквозь скрытые смыслы, оставленные автором. Каждое слово должно иметь вес. И чтение – это удовольствие, а ты получаешь его тогда, когда тебе удалось распутать клубок этих замыслов, – как на духу говорю я.

Профессор долго смотрит на меня и потирает указательным пальцем подбородок, а после раздумий наконец-то говорит:

– Вы хотите сказать, что Хемингуэй переоценен?

– Я хочу сказать, что он действительно важен, но, возможно, больше для исторического контекста. В наше время его произведения теряют свою актуальность.

– Это можно сказать о многих авторах. Тот же Джон Стейнбек и его повесть «О мышах и людях» о временах Великой депрессии. Вы думаете, что писатели имеют значение только в рамках времени, в котором живут? – спросил профессор, по-прежнему сверля меня взглядом.

Он даже подался вперед, словно и его этот разговор утягивает так же, как и меня. Я слышу согласное хмыканье Мии и чувствую ее взгляд своей щекой. Хороший вопрос. И невозмутимое лицо профессора пробуждает у меня желание отстоять свою точку зрения.

– Литература всегда отражала время, в котором она была создана. Но ведь не обязательно, что она должна оставаться актуальной. Локации и обстоятельства меняются, но всегда остается что-то важное, фундаментальное и вечное в произведениях, которые мы читаем и сейчас. И я думаю, сегодня мы нуждаемся в более философском подходе.

Эванс почесывает бровь и упирается руками в стол позади себя. Мой взгляд опускается к кистям рук, которые сейчас сжимают край стола, и я замечаю на безымянном пальце правой руки серебряное кольцо с черным камнем внутри. Оно выглядит готично и так не вяжется с его строгим, классическим стилем.

– Итак, вы выступаете за то, чтобы литература была более сложной и многослойной? – подытожил профессор, затем добавил, чуть помедлив: – Но не считаете, что при этом вы, возможно, теряете что-то важное?

Об этом я не задумывалась. Но прежде чем я успеваю ответить, профессор опрашивает еще несколько человек и дает огромное домашнее задание. У меня даже волосы на затылке встали дыбом, когда я прочитала его. У меня нет ни малейшей мысли о том, как к нему подступиться, не говоря уже о том, чтобы сделать. Представляю, как проведу следующие недели в библиотеке, и у меня начинает дергаться глаз. Надеюсь, сейчас я устала, и когда взгляну на него в следующий раз, оно не будет таким сложным.

Семинар заканчивается, Миа быстро обнимает меня на прощание и уносится на репетицию. Недавно я узнала, что она поет в группе. И когда эта женщина все успевает?

Я не спеша собираю вещи в рюкзак, и когда поднимаю голову, вижу, что профессор все еще в аудитории. Проходя мимо, хочу пожелать хороших выходных, но натыкаюсь на его тяжелый взгляд, который опаляет ненавистью. От неожиданности я чуть ли не спотыкаюсь на ровном месте.

Не в силах удержаться, в дверях я метнула быстрый взгляд на его лицо, ища объяснение этому странному поведению. Но профессор уже опустил голову. Лишь то, как ходили желваки на его скулах, и крепкая хватка на портфеле выдавали напряжение.

Я выхожу из аудитории с ощущением, что последние пятнадцать минут прошли без моего присутствия. Иначе как объяснить этот взгляд? Что его так взбесило?

Снаружи холодный воздух ударил в лицо, и я остановилась, чтобы перевести дух. Это напомнило момент двумя неделями ранее, когда я покидала лекцию Эванса с такими же смешанными чувствами. Кажется, это становится нормой.

Я поднимаю голову к нависшему серому небу. Пара холодных капель дождя упала на лицо. Достаю толстовку из рюкзака, чтобы отгородиться от разыгравшейся непогоды.

– Эй, Лили!

Я вытираю капли дождя плечом, прежде чем повернуться к Лиаму.

– Привет.

Его искренняя улыбка немного разгоняет холод. Но этого недостаточно.

– Как дела? – спрашивает он, не дожидаясь ответа. – Не хочешь пойти с нами на вечеринку? – говорит он, кладя руку мне на плечо и подстраиваясь под мой шаг.

За эту неделю я так привыкла к его небольшим прикосновениям, что перестала на них обращать внимание.

Я вспоминаю свои планы. Нет ничего такого, что нужно сделать сегодня, и уже открываю рот, чтобы согласиться, но следующая фраза Лиама ударяет по мне, как товарный поезд:

– Сегодня у малыша Чарли день рождения. Засранцу исполняется двадцать один год.

В надежде на то, что я ошиблась, смотрю на дату на телефоне, и чувство вины накрывает так сильно, что я с трудом отвечаю:

– Э… я, наверное, не пойду. У меня куча домашки, и еще нужно к выходным закончить статью.

– Ты уверена? Будут только свои. Пара стаканчиков, немного музыки. Я даже позволю тебе включить свой плейлист на Spotify, – он легко толкает меня плечом.

Буквально все его аргументы сыграли в ноль. Сейчас я бы не вынесла беззаботные, смеющиеся лица. Мне просто хотелось побыть одной и упиться своим уничижением.

– Да, давай как-нибудь в другой раз, – говорю я и, не дождавшись ответа, разворачиваюсь на выход из кампуса.

Я прошу себя потерпеть и шумно выдыхаю, сдерживая слезы. Не хватало еще разреветься посреди кампуса! Чувствую себя израненной, опустошенной, такой никчемной, что хочется выть.

Понимаю, что нужно заглушить свои мысли чем-то крепким, поэтому сворачиваю к бару недалеко от дома. Накинув капюшон на голову, включаю на полную громкость музыку на телефоне. Angel группы Massive Attack обволакивает, как мрачное покрывало. Я сосредотачиваюсь на том, чтобы вслушаться в знакомые слова, и это помогает.

В баре шумно и тепло. Сев за барную стойку, заказываю стакан джина с тоником и морщусь, когда первый глоток обжигает горло. Я редко пью крепкий алкоголь, но сегодня пива недостаточно.

Когда первый стакан согревает желудок, я прошу бармена обновить напиток, и только тогда позволяю воспоминаниям накрыть меня с головой.

Перед глазами всплывает смеющееся лицо мамы с такими же теплыми карими глазами, как у меня, и ямочками на щеках. Вот она возится с выпечкой и замахивается на отца, который облизывает тарелку, где было тесто для печенья.

Он возится в гараже со своим старым пикапом и возвращается домой, пропахший бензином и машинным маслом. Я рисую один и тот же рисунок в сотый раз, а он наклоняется, треплет меня по голове и оставляет легкий поцелуй на макушке, царапая небритым подбородком.

Из меня вырывается судорожный вздох. Один из немногих вечеров на моей памяти, когда он был трезв, дом был наполнен уютом и теплом, и в нем не раздавались ругань, крики и мольбы матери: "Джонатан, перестань!".

Все. Это закончилось. Он никогда больше не причинит ей вреда. И хорошо, что этот ублюдок сам лишил себя жизни. До сегодняшнего дня не могу простить себе, что не смогла ее защитить, и злюсь на нее, что она тоже этого не сделала. Что не ушла. Что позволила ему разрушить себя. Что с самого детства окрасила мой мир в черный.

Я прячу голову в руках. И буквально кожей чувствую пронизывающее одиночество, от которого хочется бежать, скрыться и не дать этой твари с безобразным черным лицом утащить меня в свое логово.

В прошлый раз так все и было. Я была слишком расстроена. Слишком ранима после смерти Сьюзен. Единственного человека, который стремился сделать мою жизнь лучше. Мне хотелось почувствовать себя нужной. Любимой. Важной для кого-то. Для чьей-то жизни. Поэтому появился он.

Итан.

Слезы застыли от воспоминания о нем. Это имя, словно яд, распространяющийся по телу, от которого немеет язык, холодеют руки и ощущается железный привкус крови во рту.

Мы познакомились на одной из тех грязных тусовок, которые ты хочешь удалить из памяти. И до сих пор не понимаешь: это действительно происходило со мной? Бесконечные попойки, которые длились по нескольку дней в непонятных, незнакомых квартирах, где в воздухе витало ушлое веселье, наполненное алкоголем и наркотиками.

В то время это давало ощущение свободы, словно это была последняя преграда между мной и тем, что осталось от прежней жизни. А все происходящее казалось лишь блеклым отражением реальности от которой хотелось сбежать.

В один из таких вечеров я была на тусовке в старой квартире. Стол был заставлен пустыми банками и плавающими в остатках пива бычками. Висел плотный дым сигарет, и я не могла вспомнить, как оказалась там.

В этом хаосе, между мечущимися телами, я впервые увидела Итана. Его черные волосы были растрепаны, а темные глаза буквально прожигали меня насквозь. Он пересек комнату и оказался рядом, поймав мой затуманенный взгляд.

– Ты не должна здесь быть.

Тогда мне показалось, что в его твердом голосе звучала забота. Но нет. Это был приказ. Лишь со временем, когда пелена спала с моих глаз, я поняла, что он всегда таким был: властным, жестоким монстром, скрывающимся под красивой маской внимательного парня.

– Это почему? – я отпила пива и искоса взглянула на него.

Он определенно не вписывался в окружающую обстановку; явно бутылка пива – это единственное, что он употребил, в отличие от меня.

– Ты слишком хороша для этого места.

– Хм.

Я не очень хорошо помню подробности того вечера, но, кажется, пыталась флиртовать с ним. Мы еще несколько часов потусовались там. Он забрал у меня пиво, заставил выпить воды и отвез к себе домой.

Вдруг в баре раздаются аплодисменты. Несколько человек поднимаются на ноги и что-то возбужденно кричат. Кажется, транслировали какой-то матч. Это вытащило меня из ядовитого тумана воспоминаний, и, расплатившись, я вернулась в холодную квартиру.

Лили

С большим чувством внутреннего удовлетворения рассматриваю ровные ряды книжных полок. В это солнечное, но слегка морозное субботнее утро магазин был полон посетителей. Эмма и Джон стояли за барной стойкой и варили кофе. Джон оказался молчаливым долговязым парнем с приятной улыбкой. Он мало говорил, и я заметила, что Эмме с ним комфортно – она говорила за двоих. В целом эти двое составляли хороший тандем: Эмма общалась с посетителями и разносила заказы, а Джон готовил кофе.

Меня Оливия попросила расставить недавно полученную партию новинок. Большую часть времени я потратила, листая красивые переплеты и фиксируя в заметках названия тех книг, которые хотела прочитать. Два ряда полок на уровне глаз были заполнены и расставлены яркими, привлекающими внимание обложками.

– Идея оказалась удачной. Продажи книг из твоей подборки увеличились, – прозвучал позади тихий, но воодушевленный голос Оливии.

Обернувшись, я застала ее, уткнувшуюся в отчет по продажам. Неделю назад я предложила выставлять на главную витрину подборки по атмосфере книг. Сейчас там были собраны произведения с мрачной осенней атмосферой: несколько триллеров, современных и классических, дарк романы и мистика. Все это было окружено фонариками в форме тыкв и кленовых листьев. Хоть до Хеллоуина было еще далеко, но мы решили задать настроение пораньше.

– Ты молодец, – сказала она, улыбаясь.

– Спасибо. Что сделать с остатками книг, отнести на склад? – спросила я, показывая на две коробки книг, которым не нашлось места.

– Поставь их на верхние полки. В понедельник приедет большая поставка канцелярии, и место на складе нам пригодится, – посоветовала Оливия, и, посмотрев на меня, добавила: – Стремянка там же.

Я приношу лесенку. Забираюсь наверх и просматриваю полки, прежде чем выкладывать книги. На них лежит тонкий слой пыли, и я решаю сначала убраться. Не хотелось бы портить только что отпечатанные книги. Периодически посетители просят помощи в выборе книг, Оливия зовёт подменить её на кассе, и из-за этого легкое дело растягивается на большую часть дня.

После обеда посетителей становится меньше. Запыхавшаяся и покрытая книжной пылью, я забираюсь на стремянку и доделываю работу. Мне осталось поставить пару книг в конце полки, но я не дотягиваюсь. Шумно сдуваю мокрые волосы со лба.

Черт. Я не хочу спускаться и двигать лестницу. Поэтому аккуратно сдвигаюсь к краю ступеньки, пытаюсь дотянуться и впихнуть последнюю книгу.

Делаю сильный рывок, земля уходит из-под ног вместе с лесенкой, а мое сердце ухает вниз. Я успеваю слабо пискнуть и зажмуриваюсь, ожидая боли, когда поцелую деревянный пол, но этого не происходит. Вместо этого чувствую на талии твердую, теплую руку, которая останавливает мое падение. Открываю глаза и поворачиваюсь, чтобы поблагодарить своего спасителя. И в этот короткий миг я скорее предчувствую, чем знаю, кого обнаружу, когда повернусь. Понимаю по тому, как щекочет в затылке и как моя кожа горит от прикосновения ладони с длинными тонкими белыми пальцами.

Но слова благодарности все равно застревают в горле, когда я вижу обеспокоенный взгляд серых глаз профессора Эванса.

Он все еще держит меня за талию, и его большой палец, будто машинально, гладит открытую полоску кожи. Это происходит так естественно, словно он делал это тысячи раз.

– Осторожнее, мисс Миллер.

– Спасибо.

Он убирает руку и помогает мне спуститься. Я прячу голову, стараясь скрыть горящие щеки и боюсь смотреть на него, чтобы он не прочитал в моих глазах, как мне стало тоскливо от отсутствия его руки и как мне хочется прижаться к его высокой фигуре.

Хотя сегодня у профессора и выходной, он не изменил своему строгому стилю: тонкий серый пуловер мягко обрисовывает впечатляющие грудные мышцы и бросает тень, от чего его глаза выглядят ярче, чем обычно. Черное в пол пальто подчеркивает ширину плеч, а неизменный беспорядок в волосах навевает мысли о том, что профессор только что занимался бурным сексом, и жадная женщина запускала в них руку.

Эванс еще раз окидывает меня внимательным взглядом, сухо кивает и скрывается в проходе. Встряхиваю волосами и вытираю вспотевшие руки о джинсы.

– Ну и ну.

– О, Лили, ты уже закончила?

Я подскакиваю от голоса Оливии. Та смеется и просит помочь Эмме, потому что Джон отпросился пораньше.

Отношу стремянку на склад и заглядываю Эмме через плечо на чек, чтобы узнать, какой заказ приготовить.

– С тобой все в порядке? – Эмма вскидывает свои ровные брови.

– Да… не знаю. А что?

– Ты выглядишь… нервной.

В подтверждение ее слов из моих дрожащих рук падает холдер, рассыпав кофе по всему бару.

– Черт.

Я кидаюсь к совку, убираю беспорядок и заново молю кофе.

– Да что с тобой такое? Ты словно привидение увидела.

– Скорее, вошла с ним в контакт, – бормочу я себе под нос. И все-таки решаюсь рассказать. Сейчас мне хочется поделиться этим, словно если я не расскажу, то этого никогда и не было. – У тебя было когда-нибудь такое, что ты не особо знаешь человека, но по какой-то необъяснимой причине его присутствие тебя волнует?

– О боже, – Эмма, оторвав рот, поворачивается ко мне и даже забывает о приготовлении напитка. – Ты кого-то встретила?

Как любой человек, счастливый в отношениях, Эмма находилась в заблуждении, что если ты одна, то непременно несчастна. Она даже порывалась свести меня с одним из своих друзей, чтобы я не чувствовала себя одиноко в новом городе, но оставила эти попытки после моих твердых «нет».

– Можно и так сказать.

– Расскажи мне все: кто он, где вы познакомились?

– В университете.

– Это кто-то из баскетболистов? Умоляю, скажи «да», – Эмма с блестящими глазами хватает меня за руку. – Они все такие горячие.

– Что я слышу? – смеясь, подталкиваю ее плечом. – А как же Томас?

– Он по-прежнему лучше всех, но это не означает, что я не могу оценить привлекательность других. А ты не переводи тему – рассказывай уже.

– Хорошо, – я шумно выдыхаю. – Он красивый, любит литературу и очень умный. А когда он смотрит на меня своими внимательными глазами, знаешь, у меня возникает желание разорвать на себе одежду и наброситься на него, как какой-нибудь оборотень.

Эмма хихикает.

– И я его сейчас встретила. Здесь. В магазине. Он помог мне не упасть с лестницы и потрогал меня за талию.

Я трясу руками и начинаю кружить по бару, желая как-то выплеснуть напряжение. Эмма с открытым ртом смотрит на меня и смеется:

– Боже, я впервые вижу тебя такой. Он действительно тебя волнует! Мне теперь безумно хочется узнать, кто же взбудоражил мир малышки Лили, что она теперь не находит себе места? Я его знаю?

– Возможно, – я наклоняюсь к ней, и следующие слова произношу шепотом: – Это профессор Эванс с кафедры английского языка.

Вся веселость слетает с лица Эммы.

– О нет, – она со злостью бросает полотенце на стол и возвращается к приготовлению напитка. – Ты же понимаешь, что из этого ничего не получится? Даже на моей кафедре ходят слухи об Эвансе: сколько бы студентки к нему не клеились, он никогда не ответит взаимностью. Это уже не говоря о том, что устав университета запрещает отношения между преподавателями и студентами. Он легко может из-за этого потерять свою работу.