Зверь Божий

– Идём далее.

Торба была тяжела. От грохота стройки и гула торжища они ушли без троп в лес, на запад. Шли полдня. Брат Парамон выбрал полянку неподалёку от ручья, бежавшего за деревьями, и сказал:

– Здесь будем. От ручья таскай камни.

А сам выудил из торбы широкий большой рабочий топор без топорища. Когда мокрый, босой Неждан приволок первый валун, на полянке уже стоял крест.

– Меря здесь в княжьей воле. До городца близко. Камни нужны для очага. После, – он кивнул на уже вздетый на крепкий сук топор, – нарубишь жердей.

Пока Неждан таскал камни, брат Парамон вырезал пласт мокрого дёрна и, выбрав чёрную жирную землю, вынул из прямоугольной ямы глину, сложив её в кучу.

– Очаг делай широким и плоским, – наставлял он, подбирая и укладывая камни на глину в яму. – Сейчас жерди руби.

Очищенные от веток и коры стволы молодых осин Парамон велел заострить с одного конца и теперь обжигал, засунув в новый, сложенный невысоко очаг острыми концами. Неждан копал вокруг очага под них ямы, как указал брат Парамон. А утром они вставили в ямы обугленными концами жерди и связали остов шалаша. Потом Неждан выше по ручью резал вербу. Её длинными прутьями переплели жерди и вышла крыша в два ската и стена сзади, которую Парамон понизу заложил камнями на глине. Остаток дня резали дёрн в дальнем углу поляны и покрывали крышу. Но после Парамон отдохнуть не дал. На удлинившимся к летнему времени закате приказал стоять, держа в вытянутых руках камень, покуда солнце не зайдёт. А сам плёл вершу44 и стал на стражу первым.

Неждан лёг на охапку еловых веток и, казалось, только закрыл глаза, как его уже разбудил Парамон. В очаге сквозь серебристый пепел малиново просвечивали угли. Парамон молча лёг, Неждан выбрался наружу. Звёздное небо безмолвно глядело на уснувший лес. Над ручьём, повторяя его течение над верхушками деревьев, струился туман.

К утру на траву легла роса и, захолодив босые ноги, намочила порты почти до колен. Неждан вспомнил, как отец сказывал, что по такой обильной росе дождя не жди. А мать говорила, что если деве омыться в семи росах, то станет она хороша и плодовита.

Вспомнилась почему-то Белянка. Как с ним, уже ходячим, столкнулась в воротах, обожгла глазами, и сама от этого заалела. Он потом долго нёс на своей груди лёгкое прикосновение её плеча. Даже побои его тело не помнило так прочно и глубоко, как это касание. В чреслах стало горячо и томительно.

Неждан подумал, что как вернётся – подарит ей ленту в косу. Откуда вернётся, да и идёт куда, сейчас не думал. Сейчас лента алой стёжкой лежала между ним и Белянкой, её устами, плечами, грудями, что налито колыхались под вышивкой рубахи… А что позади, впереди да вокруг них – то было черным-черно. Как этот лес, над которым свою ленту, золотую, уже протянул восход.

Едва по рассветной тишине чиркнула первая птица, из шалаша выбрался брат Парамон, постоял у креста и велел в котёл, купленный на торжище, набрать воды и привесить его над очагом. Сыпанул в закипающую воду дроблёной пшеницы, нарубил луку, вяленого мяса, сала и сказал поднять камень и опять держать перед собой.

Когда поели, Парамон послал за мечом, обёрнутым теперь не в старый плащ, а в кусок холстины. Новой кожей, нарезанной ремнём, оплёл рукоять, а старую бросил в огонь, где она горела воняя, чадя и сворачиваясь.

– Чисти клинок холстиной. После протри вот этим куском овчины. Три мехом, волосяной жир покроет железо – предохранит от ржи. Я вернусь скоро, – сказал Парамон и, подхватив топор, ушёл.

Неждан взял меч, на который вновь кое-где налип воск из ножен. Осмотрел, сжал рукоять, новая кожа скрипнула, укладываясь плотнее. Он вдруг выскочил из шалаша и взмахнул мечом.

Ледяным ветром просвистело лезвие рассекая воздух. Взмахнул ещё, ещё! С восторгом пластал сверху вниз, справа налево, кружился, ронял почти до земли и снова вскидывал. Ему казалось, что его окружает сверкающий вихрь, которым он рисует в воздухе ледяные узоры. И что нет ничего упоительнее, чем держать в руках послушное воле острое перо ветра. Что ещё немного, и он взлетит! Взлетит от взмахов зажатого во влажной ладони лебяжьего крыла!

– Это не полено, – проскрежетал рядом голос Парамона. – Даже курица машет крыльями лучше. Вновь оботри и вложи в ножны.

Неждан опустил меч, насупился, однако повеление выполнил. А брат Парамон впихнул ему в руки дубину в два локтя длиной, вырубленную из молодого дубка, взял палку толщиной в детскую руку и коротко сказал:

– Бей.

Неждан ударил по палке.

– Ты бьёшься с деревяшкой? – спросил брат Парамон, смотря своими холодными глазами с рассечённого лица.

Его борода приподнялась, а потом резко опустилась, в презрительной улыбке искривились губы. Неждан втянул носом воздух и ударил, метя в плечо. Брат Парамон даже не отступил, просто отвёл тело, тяжёлая дубина ткнулась в траву, Неждан посунулся за ней и почувствовал тычок в затылок. «Как того мерянина!» – подумал он, озлясь.

– Ты бьёшь землю, – сказал Парамон.

Неждан начал злобиться сильнее, губы его задёргались. Не вставая, он вдруг перевернулся на спину и лёжа ударил Парамону по ногам. Брат Парамон подпрыгнул, дубина просвистела под ним, а он вдруг приземлился на неё двумя ногами, так что сжимавшая её ладонь Неждана впечаталась в траву.

– Ты бьёшь воздух.

У Неждана ещё сильнее задёргались губы, заклокотало в горле, и перед глазами пошли синие круги.

Прижатая дубиной ладонь сжалась крепче, и он как был – лёжа, вдруг стал поднимать, отрывать от земли руку, так что слегка приподнял прочно стоящую на дубине ногу Парамона.

– Сядь! – вдруг резко крикнул тот.

На Неждана окрик подействовал, словно его вынули из-под воды, и он вновь отчётливо увидел небо и услышал, как шелестит ветер. В горле почти перестало клокотать.

– Вынь рыбу из верши и иди держать камень, – велел Парамон.

На этот раз держать камень пришлось долго. Руки онемели и дрожали, ломило спину. Мошкара, что проснулась по тёплому времени, кружилась у лица. Однако Неждан стоял, упрямо сжав губы и не шевелясь, как в тот день, когда, обретя способность распрямиться, подняться на ноги, стоял у ворот, ожидая отца. Смотрел в небо и не понимал уже, что за синь перед глазами – небесная или ледяная. В конце концов, без его воли, сами собой, руки начали клониться вниз.

– Как щит будешь держать? – услышал он голос из шалаша, где над углями Парамон переворачивал пёкшуюся рыбу. – Кого прикрыть им сможешь?

Неждан втянул через сохнущие губы воздух и поднял камень выше. Парамон помолчал немного и сказал:

– Иди за хворостом.

Неждан бросил камень, а Парамон вдруг загрохотал:

– Не бросать ни орудие, ни оружие! Подними! И опустишь степенно, и благодари камень за науку в терпении!

Неждан вновь поднял камень и, вытянув руки, стоял, полыхая синими глазами прямо в лицо Парамона, не шелохнувшись.

Тот долго смотрел своим холодным взглядом, а потом вымолвил:

– Огонь хвороста ждать не будет. Камень клади и ему кланяйся.

– Камню? – вновь заклокотало у Неждана в горле, и дёрнулась губа.

– Камню, – оборвал брат Парамон. – Умному любой наставник впрок.

Из сырых, вязких досок, которые вытесал Неждан из молодого ясеня, брат Парамон сколотил корявый тяжеленный щит на двух поперечинах. Приделал ручку из искривленной ветки и теперь каждое утро колотил в него дубиной, заставляя Неждана держать в левой руке то перед лицом, то перед грудью, то у ног. Щит ставить к очагу запретил. Его и толстую длинную жердь, которой Неждан, как копьём, до изнеможения долбил сухую осину на краю поляны, велел держать на улице. Чтобы роса и сеющиеся иногда дожди не давали древесине высохнуть и стать легче.

Неждан ловил рыбу, варил кашу, выгребал золу из очага, тёр ей котел на плёсе у ручья и держал камень, после чего ему кланялся. Меч же доставал лишь вечером, протереть овчиной.

Делал всё как запряженная лошадь, которая, не думая идёт, куда направляет возница. Иной раз делал вопреки боли и усталости, делал от того, что с рассечённого лица на него уставлялся взгляд цвета талой воды, по которому казалось, что брат Парамон только и ждёт слабины.

Шёл дождь. Шумнул поначалу громко и после перешёл в тихое шелестение капель по травам и листве. В шалаше было дымно, сыро, куча влажного хвороста, подсыхая у очага, прела запахом мокрой коры. Неждан, привычно берясь за рогульки, расщеплял ветвистые палки. Парамон, не переставая возиться с кожаным ремнём, спросил:

– Что будешь делать с мечом?

Неждан сломил ветку, поёрзал и подумал, как придёт в селище, с мечом у бедра к отцу, матери, Белянке. В сапогах. Где возьмёт сапоги, не знал, не думал, но видел себя в них. Как вынет меч перед Хотёном, протрёт овчиной и вложит обратно в ножны…

Затемно брат Парамон ушёл в строящийся Владимир. Неждан выгреб золу, проверил верши, наломал свежего лапника для постелей, очистил котёл. И сам подошёл к камню и держал до тех пор, пока тот из ладоней не стал выпадать. Положил на траву и привычно поклонился. Дрожащими от напряжения руками развёл огонь, а когда поел испечённой рыбы с луком, взял свой тяжёлый щит из досок и пошёл тыкать жердью осину.

Оттого, что никто не понукал присутствием и взглядом, бился с осиной прилежнее. Скользкая от дождя жердь норовила выскочить из руки, но он держал как клещами, нанося удар за ударом. Чуть изменяя направление, как учил брат Парамон, терпеливо превозмогал усталость, вспоминая его слова: «Претерпевший же до конца спасётся».

К концу дня развернул меч. Ножны Парамон в трёх местах упрочил ременными петлями и прикрепил к настоящему кожаному поясу с бронзовой застёжкой.

От пояса воняло дубильней, он был упруг, похрустывал под пальцами. Неждан опоясался, прошёлся перед шалашом, чувствуя на левом бедре тяжесть, а затем, сняв ремень с ножнами, вынул меч, протёр и завернул обратно.

Поел на закате. Когда глянули первые звёзды, палкой разметал угли в очаге взял дубину, щит из досок и ушёл за кусты – сторожить поляну.

Брат Парамон поднялся от ручья уже в потёмках. Обошёл кругом шалаша, оставил внутри торбу и, поводив головой, присмотревшись к траве, сказал, глядя на кусты:

– Идёшь по траве кого-то сторожить – поднимай ноги, стебли гнутся, указывая шаг.

Утром, когда облака стали от света выпуклыми, и птицы пели и кричали по всему лесу, Парамон велел снять рубаху, взять щит и дубину держать как меч. Неждан стоял на холодной траве, опустив то и другое, привычно ожидая, когда брат Парамон скажет, что делать. Тот вышел из шалаша, держа руки за спиной. Обычно спадающие на плечи волосы заправил под свою круглую, порыжевшую тафью. В шаге остановился и, глядя куда-то за Неждана, без слов и немедля выбросил из-за спины руку и наискось ударил.

Мелькнула темная дуга, Неждан оторопело отступил, поднимая щит. Удар отдался в запястье.

Топор! Железный, на длинной рукояти, узкий, как клюв, топор, вонзился в древесину,

Пока думал, топор вновь летел в него, метя в ноги, на этот раз блеснув на солнце. Неждан отскочил, потом отскочил ещё. Парамон смахнул с головы шапку, и на грудь упали две седеющие косы, из поднявшейся торчком бороды щерились жёлтые зубы в красной щели рта, который выплевывал урманские слова как бордовые сгустки.

Брата Парамона больше не было – vikingar и goði Бруно Регинсон мягко двигался кругом, слегка шевеля топором одной лишь кистью. Страшный шрам налился кровью, исказил черты, но прозрачные глаза глядели холодно, были беспощадны.

Неждан поднял, опустил и вновь поднял щит. Ладони вспотели. Ему не было страшно, он верил этому человеку, не понимал, что происходит…

Тёмная фигура перед ним, по-змеиному беззвучно качнулась в сторону, занося топор, который вдруг, описав мельтешащую восьмёрку, полетел снизу. Неждан опустил щит. Так же чавкнув, топор бородкой зацепил щит снизу и вскинул вверх. И тут же Неждан получил ногой в живот. Его согнуло пополам, перехватило дыхание так, что он выпустил щит, чуть не выронил дубину и, скрючившись, отлетел на траву.

Вдохнуть не удавалось, не получалось даже сесть. Воздух рывками выходил из груди, но обратно грудь его не принимала. А на него вновь рушился, заслоняя небо, весь мир, топор, и рушились то шипящие как гадюки, то каркающие вороньем урманские слова!

И Неждан вдруг заревел, отдавая последний воздух, завыл и, почти выблёвывая нутро, кинулся топору навстречу. Левой схватил за рукоять, правой, всё ещё сжимавшей дубину, ткнул вперёд, но не почувствовал, попал или нет.

Ледяная мгла бушевала вокруг! Накатившись сразу и неистово, колола изнутри кожу на загривке, топорщила волосы. Он ударил вновь, ударил плечом, наконец вздохнул, в голове взорвались искры, она мотнулась назад, но боли от этого удара не было, была безумная колотящаяся ярость. А потому он вновь бил дубиной, рвал на себя топор, выл, роняя пену на грудь!

И вдруг оказалось, что стоит над раскинувшим руки телом, сжимая в потной ладони топор взамен отброшенной дубины.

Убить! Пластать, кромсать и рвать на части было единым, что наполняло всё его существо. Он занёс топор и вдруг увидел смотрящие на него снизу глаза. Увидел шрам, лоб в поту, бороду, слипшуюся в кровавый ком, тяжело вздымающуюся бледную, по сравнению с продублённым солнцем лицом, грудь и вновь глаза. Глаза… Без ярости, без мольбы, прозрачные, как чистые воды. Светлые глаза…

Руки с топором задрожали, но не усилием убить, а напряжением сдержать плясавшую сейчас в них смерть, которой неистово требовало всё существо. То исполински бешеное существо, что поселилось в нём и яростно сжимало и разжимало ледяными пальцами сердце. Убить! Убивать и убивать, даже мёртвое тело!

Он тряс головой, выл. Выл уже от усилия совладать с живущим в нём сейчас чудовищем. И вновь на губах пузырилась пена от жуткого усилия самому себе сдержать себя же! И не было сейчас внутри облечённых словами мыслей. Только сполохи ледяной сини и жёлтые лучи словно бились в сознании за право обладать телом, за душу!

«Претерпеть» – всплыло из-под ледяной стужи, каковой сейчас была вся его суть.

«Претерпеть… Претерпевший же спасётся» – вспыхнуло в голове, и оплыла от этого синяя мгла, как морозная ночь, как сугроб перед ослепительным рассветом. Оплыла, оседая. Рассеиваясь, истаивала как иней, заковавший жёстко стремящуюся к солнцу траву!

Неждан тряхнул головой, ещё, заморгал… Топор выпал из ладоней, и не было сил… Колени подогнулись, он рухнул на них и, сотрясаясь, беззвучно зарыдал. Зарыдал, как плакал маленьким, уткнувшись в подол матери, давясь обидой на мир, на отца, на нехожавые ноги – как плакал у подола той, к кому чувствовал доверие. Брат Парамон прижал к груди его голову и, баюкая, словно чадо, цепляя окровавленной жёсткой бородой волосы, произнёс разбитыми губами:

– И Агнец победит зверя; ибо Он есть Господь господствующих и Царь царей, и те, которые с Ним, суть званые и избранные, и верные… Победил. Ты победил в себе, сыне… Дорогу осилит идущий.

Неждан щекой и лбом чувствовал твёрдость простого деревянного наперсного креста, а вокруг в буйстве, в своём постижимом только Богу, слаженном буйстве, гремели птицы.

Вечером огонь в очаге не плясал – угли тлели, без спешки отдавая тепло. Мягкий свет ровный, неискажённый, ложился вокруг. У Неждана болели рёбра, есть он мог только кашу – жевать не мог, болела скула, левый глаз заплыл. Брат Парамон припадал при шаге на ногу и лежать мог лишь на правом боку.

Неждан чистил меч. Ветошкой уже привычно пробегал по лезвию, на котором играл отблеск.

– Тебе первому стоять, – сказал брат Парамон.

                                             * * *

Лето набрало полную силу. Неждан упражнялся со щитом, дубиной и жердью. Подбрасывал и ловил на конце меча камешек, туго завязанный в холстину. Ставил силки, проверял верши, в ручье стирал порты и много слушал. Иногда не понимал и не запоминал тех слов, что говорил брат Парамон про Бога, но всегда улавливал смысл произнесённого, потому что было оно в согласии с великолепием трав, цветов, деревьев, живых тварей, ветров, небес и звёзд вокруг. И после этих слов хотелось кланяться не только камню, который в руках уже стал лёгок и привычен, но и всему, что вокруг. Кланяться земле. А перед небом склонять голову не приходилось, оно и так было высшим, и всё было под ним.

Те лапти, что в дорогу дал отец, давно истёрлись, истрепались. Но бросить их в текучую воду ручья Неждан долго не решался, а когда, наконец, бросил, то смотрел, как они уплывают, и с ними словно уплывало и то, что связывало его с родимым селищем.

И вновь подумал, что когда вернётся к отцу, к матери, сам в сапогах да с мечом, ещё и Белянке сапожки привезёт.

А пока вновь отлучившийся во Владимир-городец брат Парамон принёс ему новые лапти. Но их надевать Неждан и не собирался – в лесу летом не было нужды. Ходил босый.

Поутру, когда поели, Парамон сказал:

– Собирайся. Идем далее.

Странно и даже немного тоскливо стало ему, когда с торбой и завёрнутым в холстину мечом на плече он уходил от остывшего очага. Щит, жердь и дубина сиротливо лежали в траве.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Трэлл (др.-сканд.) – раб.

2

Берсерк (скандинав.) – от ber – медведь, serker – рубаха, шкура. Воины, отличавшиеся неистовостью в сражениях.

3

Бонды – свободные земледельцы.

4

Меряне – древний финно-угорский народ.

5

Ярл – титул в средневековой Скандинавии.

6

Урмане (норман.) – одно из названий викингов в Древней Руси.

7

Понёва – шерстяная юбка замужней женщины в русском народном костюме.

8

Мурома – одно из мерянских племен.

9

Гридь – дружина.

10

Вира – откуп, пеня.

11

Рушник – обрядовое полотенце.

12

Тафья – головной убор.

13

Господи, помилуй (греч.).

14

Аминь (греч.).

15

Здравица – поздравление.

16

Житница – устаревшее название зернохранилища.

17

Комель – толстая часть ствола дерева непосредственно над корнем и корневищем.

18

Потерявший честь.

19

Стакнуться – сговориться, условиться.

20

Норны – древнескандинавские богини судьбы.

21

Викинг (сканд.).

22

Годи (др.-сканд.) – древнескандинавский жрец.

23

Драккар – древнескандинавский боевой корабль.

24

Речь идёт о набегах скандинавов на Британию и Ирландию с 8 по 11 века.

25

Речь идёт о набегах смешанных русско-скандинавсих дружин на греческие поселения на южном побережье современного Крыма 9—10 веков. Гора Фума – современная гора Демерджи.

26

Корсунский дукс – военачальник Херсонеса Таврического, в русских летописях известного как Корсунь.

27

Один из диалектов древнескандинавского языка.

28

Печенеги – кочевой народ тюркского происхождения.

29

Рунный камень-валун с вырезанной рунической надписью, которыми обозначали захоронения или места знаменательных событий/битв.

30

Руна.

31

Имеется ввиду Святогор-богатырь, легендарный витязь русского эпоса.

32

Хольмгардский локоть – новгородская мера длины, равная примерно 45 сантиметрам.

33

Древнескандинавский поэт.

34

Ангел (греч.).

35

Стреха – карниз.

36

Перекрыли.

37

Туес – сосуд из бересты цилиндрической формы.

38

Тать – разбойник, вор.

39

Правитель (др.-сканд.).

40

Реальное историческое лицо, Трюгви Олафсон по прозвищу «Воронья кость», правитель Норвегии в период с 930 по 963 годы.

41

Хольмгард – Новгород (сканд.).

42

Высшее должностное лицо, назначенное князем.

43

Вежа – башня.

44

Верша – плетёная из лозы рыболовная снасть.