Паница

Васька была от подруги в восторге. Она тут же решила поступать через два года в культпросвет училище, хотя до этого с самого детства мечтала стать врачом, как папа.

Вечерами они рассматривали набор открыток с видами Архангельска: улицы, дома, набережную Северной Двины. От печки их внимательно слушала баба Оля. Она сидела на скамеечке возле прялки, ни на минуту не останавливая бег веретена, одобрительно цокала языком в особо понравившихся местах Катиного рассказа. А та взахлёб рассказывала, какие кинотеатры она посетила, какие там смотрела фильмы и по каким из этих улиц они с однокурсницами уже гуляли.

Для Василисы это был нереально далёкий мир. И Катюша была прекрасной принцессой вдруг каким-то чудом, прилетевшая в их глухой уголок.

– Ты как Жар-птица из сказки, – шептала она подруге, когда они укладывались спать на бабы Олиной кровати.

– Скажешь тоже, – смеялась Катя, но ей льстили слова Василисы: одно дело, когда сама понимаешь произошедшие с тобой перемены. И совсем другое, когда тебе о них говорят.

Каникулы пролетели в одно мгновение, и Катя засобиралась в дорогу. Расставаясь, подружки опять горько плакали: одной не хотелось уезжать, а другой оставаться.

Письма из города приходили ещё два месяца, а потом прекратились. Васька писала, писала, но не получала ответа. В выходные она прибегала в Паницу, но нет – и домой Катя тоже перестала писать. Забеспокоились, когда Васька прибежала с письмом из Германии. Степан сообщал, что давно не было писем от Катюшки.

Сначала Василий сам хотел ехать в город, но потом рассудили, что поездка затянется из-за весенней распуты на месяц, а то и больше. Тогда решили написать письмо двоюродной сестре Василия – Марье, и попросить её навестить Катерину в общежитии, а потом отписать, как она там поживает, не заболела ли, и почему никому не пишет. Василиса отвезла письмо на почту. Ответа от Марьи они ждали долго – почти два месяца. И новости в письме были плохие: Катерина бросила учёбу и её выгнали из общежития. Где она сейчас, никто не знал. Но, вроде как девчонки, с которыми она жила в одной комнате, сказали, что она спуталась с каким-то морячком и теперь переехала жить к нему в Соломбалу. Но точней никто ничего сказать не может.

– Вот, горе-то, – запричитала, схватившись за голову мать.

Василий заматерился, понося единственную дочь последними словами. Цыкнул на голосившую в углу Софью, схватил с печи кисет с махоркой и выскочил прочь из избы.

– Шалава, шалава. Катька моя – шалава… Да что же это.

Он заскочил в баню и тут уж позволил слезам вылиться.

– Катькаа, шаа-лааваа, – стонал Василий, – доченька, да где же ты, да что с тобой Катюшка, Катюшка, моя родная…

Василиса бесцельно металась по дому. Перед глазами стояла красивая городская Катя.

– Катя, Катя, – повторяла она, вспоминая что-то важное. Позабытое, но очень важное. – Степан! А как же Степан?

И рыдания перехватывали горло. А потом наступила тишина – это беда накрыла дом.

«Как при покойнице», – подумала Василиса.

– Ты, Василиса, сегодня у нас переночуй – поздно уже, а завтра побегай домой, голубушка, – погладила её по голове старая баба Оля, – я тебе в Катиной комнате постелю.

Василиса прижалась к старухе и заплакала:

– Как же так, баба Оля? Они же так любят друг друга.

– Ой, моя ты родная, жизнь прожить – не поле перейти. Всякое бывает. И не знаем мы, как там наша Катенька. И пока сама не скажет – всё домыслы. Не верим и ждём. Иди спать, голубушка, утро вечера мудренее.

Преодолев боль первых часов, выплакав острый страх за дочь, родители накрыли стол Фаининой скатертью и стали держать совет: как им быть, у кого просить помощи.

В городе, кроме Марьи, близкой родни у них не было. К Марье можно было только на ночлег попроситься, а так, она вряд ли чем могла помочь. Ну, может подскажет, как в ту Соломбалу добраться. Да поди, Соломбала – не одна улица. Не спрашивать же каждого встречного – поперечного: не видал ли он дочь их родную. А сами они в город наведывались редко и потому его совсем не знали. И страшил он их размахом и многолюдностью. А дело выправлять всё равно надо было.

Около полуночи по деревне забрехали собаки и в ворота постучали. Василий пошёл открывать. На пороге стоял Игнат засечник.

– Здоровы будете, хозяева!

– Здравствуй, Игнат Петрович. Каким ветром занесло тебя в Паницу на ночь глядя? Ты проходи давай. Вон на вешалку куртку повесь. Софья, собери на стол, гость у нас.

О, какой ты нарядный нынче, Игнат Васильевич. Никак в район собрался поутру.

– Собрался, но не в район. Вчера письмо пришло из области. Приглашают принять участие в семинаре. Отказываться нельзя, организаторы поставили в программу первого дня мой доклад о нейролингвистическом программировании.

– Эк слова-то какие мудрёные.

– Это очень важно для меня – я много лет посвятил разработке своего направления в этой области психологии.

– Ну, важно, так поезжай. Я завтра отвезу тебя к парому.

– Да, собственно, я потому и пришёл к вам с вечера. И Васька моя гостит у вас. Ничего, если ещё недельку у вас побудет? А то несподручно девушке жить одной на Калевалихе.

– Пусть живёт сколько надо, – согласился Василий.

Софья подсела к столу и с надеждой посмотрела на мужа. Тот нахмурился, но промолчал. И тогда с печки подала голос баба Оля.

– Сынок, Игнат Петрович, подсоби нашему горю.

Спустившись с печи, она, как могла, рассказала о пришедшем в дом несчастье. Ни Василий, ни Софья, мать ни разу не перебили. Сидели, понурившись, в полном молчании. И Игнат теребил бороду и молчал. Что тут скажешь: пришла беда в дом соседа, надо помогать.

– Я помогу. И если не саму Катю, то письмо от неё я обещаю привезти.

Утром начали собираться к первому парому. Разбудили Василису. Она очень обрадовалась, увидев отца.

– Папа, происходит что-то невероятное, – начала она, но отец её перебил:

– Я уже всё знаю и постараюсь помочь. Поживи, пожалуйста, в Панице до моего приезда.

Они обнялись. Постояли с минуту. Из горницы вышла Софья со свёртком в руках. Молча передала его мужу. Тот, не разворачивая, протянул свёрток Игнатию.

– Тут деньги. Это на расходы. И, если не удастся её уговорить приехать, оставь ей, что не потратишь.

– Ладно.

Когда садились в машину, подошла баба Оля. Притянула к себе голову Игната и поцеловала в макушку.

– Скажи ей, что у неё есть дом. Что он её любит и ждёт. В любую минуту своей жизни она может вернуться сюда. Даже когда нас уже не будет, дом будет её ждать. Она нужна этому дому так же, как он нужен ей. Постарайся передать это слово в слово.

– Постараюсь.

Игнат нашёл Катю, но не привёз. Оставил деньги и уехал. Родным привёз коротенькое письмо, в котором она писала, что у неё всё хорошо, что она счастлива и возвращаться не собирается. И слова эти были, на тот момент, правдой.

Летом вернулся из армии Степан.

Он поселился в башне обсерватории. Почти не разговаривал ни с отцом, ни с сестрой. Скупо рассказывал про службу. Об их житье не спрашивал. Брал ружьё и целыми днями пропадал в лесу. Отец и Василиса издали наблюдали за ним, и только кот Василева всюду ходил за ним хвостиком. Они вместе спали, вместе ели. А через неделю Степан покидал в рюкзак нехитрые пожитки, подошёл к отцу попрощаться, обнял плачущую Василису и ушёл. Почти три года не было от него вестей.

Василиса окончила школу с золотой медалью. Поступила в Военно-медицинскую академию в Ленинграде. Стала учиться на кафедре военной психофизиологии. Характер её испортился, и она, будучи отличницей в учёбе, совсем не пользовалась популярностью среди однокурсников. Они посмеивались над её архангельским говорком и нелюдимостью. Впрочем, её это нисколько не волновало. Большую часть времени она проводила в библиотеках или букинистических магазинах, разбросанных по всему городу. Посещала странные курсы по астрологии, философии и философской антропологии. Изучала языки, ходила в театры и на выставки, прислушивалась к живой речи иностранцев на Невском. Много фотографировала. И ни с кем не общалась. Вернее: ни с кем не общалась в Ленинграде. Зато вела интенсивную переписку с молодыми антропологами южного Урала, со студенткой – лингвисткой из Праги и ещё множеством народа по всему миру. И, конечно, писала и получала подробнейшие письма от отца.

Домой приезжала редко. Зато Игнат стал частенько наведываться в двушку на бульваре Красных Зорь, которую оставил много лет назад, сразу после смерти жены.

Перебравшись на гряду над Велесовым болотом, он постарался забыть столичную жизнь, но Васька на время учёбы поселилась тут. Привела квартиру в относительный порядок: отмыла, подкрасила, придала жилой вид. И когда Игнат приезжал в город, они устраивались на кухне и расписывали, в промежутках между лекциями по НЛП, которые Игнат теперь изредка читал в двух-трёх медицинских институтах города, часы походов в театры, на выставки или просто прогулки по любимому городу.

– Васька, тебе не одиноко в этом огромном городе? – спрашивал её отец, выглядывая из кухни (потому, что в дни приездов кашеварил всегда он сам), – познакомилась бы с кем, может и подружилась бы.

– Нет, мне не скучно. Я никогда не бываю одна. У меня есть Я, и мы всегда точно знаем, как себя развлечь.

– «Нечего было и спрашивать, – думал Игнат, – как будто сам не знаю, что ещё не затянулась рана предательства. И затянется ли? Искалечили нежную душу. Эх, какую красоту загубили», – в отчаянье думал Игнат.

– На рубцах кожа толще. Тебе ли не знать, – выкрикивала из комнаты Васька, – не беспокойся, красота моя девичья не увянет. Отыграемся ещё, дай время. Некогда мне пока. Позже – на третьем курсе, когда будем проходить сексуальную магию. Там будет много практики. Не переживай. Ещё просить будешь, чтобы притормозила. Но не сейчас. И не как будто – а слышу. Всю зиму тренировалась.

– Ай да ты! Этому на кафедре вас учат?

– Ага. Только в Праге. В школе ведьм, на факультете яснослышания и ясновидения.

– Хорошая шутка.

– Хорошие учителя.

Игнат всегда возвращался домой нагруженный книгами из букинистических магазинов, распечатками лекций по психологии, последними номерами научных журналов, привезёнными коллегами из зарубежных поездок. Поэтому они с Василием заранее договаривались, и тот приезжал к поезду встречать его, отмахав триста вёрст до Вельска.

Васька, накануне отъезда отца, носилась по магазинам в поисках копчёной колбасы, ванильных сухариков, конфет в фирменной ленинградской упаковке и индийского чая со слоном.

– Господи, Васька, да зачем ты меня каждый раз так нагружаешь, как будто, я еду на остров Голодай.

– Знаешь, как я любила, когда в Паницу приезжали бурлаки из города. Они всегда привозили что-нибудь необыкновенно вкусное: кекс, или виноград, или пастилу. Завтра съезжу в Невский универсам, куплю ананас.

– Не езди. Только время потеряешь. Всё равно твой незрелый ананас не оценят и коровам скормят.

Теперь, когда дети разъехались, и он остался один на Калевалихе, он часто гостил у Пестовых в Панице. Вот и сейчас, выгружая городские гостинцы, он планировал пожить у них пару дней.

– Игнат, а твёрдого сахару мне привёз? – спрашивала, сильно сдавшая за последние годы, баба Оля.

– Спрашиваешь! Конечно, привёз. И тесьму, что Софья заказывала, привёз. И сигареты болгарские, какие ты, Василий, просил – привёз. И вот ещё от Васьки подарок, – протянул он туго перевязанный свёрток.

– Что там?

– Чего-то вам с бабой Олей передала, я не смотрел.

Софья не удержалась и развернула туго набитый бумажный пакет. И ахнула. Бельишко: трусы, майки, сорочки – всё по размеру, белое, кружевное.

– Господи, да я девкой была, у меня такого белья не было.

– Сказала, чтоб носили на здоровье.

– А это, кому же такие? У нас во всей деревне таких-то маленьких детей нету. Это она что-то напутала, – рассматривала Софья, сложенные в отдельный пакетик маленькие носочки, маечки и трусишки.

– Ну, напутала – отложи. Пусть лежат – хлеба не просят, – рассудила баба Оля.

Попарившись в бане, Василий и Игнат отдыхали на завалинке.

– Как там Василиса? Отошла?

– Нет. В длаку она перерождается. Уже необратимо.

– Беда.

– Что теперь. Судьба её, видать, такая.

– Да, тут спорить бесполезно.

– Василий, а у меня для тебя подарок есть.

Игнат полез рукой между нижним венцом и завалинкой, вытащил оттуда замшевый мешочек и протянул его другу. Василий повертел мешочек в руках и открыл:

– Люлька! Люлька! Ай, угодил! Ай, спасибо! Да, ну-ко – люлька! Я ведь свою-то потерял в том году. Так тосковал… Побегу за табачком. А ты посиди, я скоро.

И вперевалочку поковылял к дому. Игнат прислонился затылком к нагретой солнцем стене бани, закрыл глаза и задремал.

– Смотри, Анечка, дедушка после бани отдыхает, – сквозь дремоту услышал он женский голос. Открыл глаза и увидел, что к нему подходит молодая пара с ребёнком на руках.

Шли они от солнца, и потому он не сразу их разглядел. Подумал ещё: блазнит с устатку. А пара уже подошла близко. И, бежавший от дома, Василий кричал:

– Катюшка, Катюшка моя вернулась! Софья, бурлаки у нас. Дочь приехала. Степан, здорово! А это кто? – ткнул он трубкой в маленькую девочку на руках у Степана.

– Это, папа, внучка твоя, Анечка.

Игнат наблюдал всю эту сцену, как будто со стороны. Сейчас он видел себя, неподвижно сидящим на завалинке, видел ковыляющего от дома Василия, и невесть откуда взявшихся детей. Очнулся, когда Степан тронул его за плечо.

– Отец, ты что, ты не рад нашему приезду?

Тут только он очнулся, поднялся, обнял сына и заплакал. Так, их и застали прибежавшие из огорода Ольга и Софья: Василий обнимает плачущую дочку, а плачущего Игната обнимает Степан.

– Фу ты, ну ты, болото развели! Дайте-ка и мне внуков обнять.

– Откуда вы?

– Из Архангельска на «Индигирке», потом на пароме и на попутке домой.

– Бурлаки, целый день бурлаки! Так пойдёмте в дом! И баня ещё горячая. Ополоснётесь, ужин соберём.

– Так вот чьи эти маленькие носочки! – улыбалась, собирая гостей в баню, Софья, – Игнат сегодня из Ленинграда приехал, гостинцев привёз. Посмотри-ка только, какую красоту нам Василиса прислала. А мы ещё гадали, кому эти маленькие вещички.

– Как она?

– Длака она, дочка.

– Мы очень… Я очень перед ней виновата. Мама, есть ли способ искупить мою вину?

– Нет, дочка, эту ношу ты будешь нести до конца своих дней. Тут не в тебе дело. Тебя лишь использовали, чтобы на свет родилась длака. Но тебе от этого никогда легче не будет. И ещё. Ты должна знать: если потребовалось, чтобы родилась длака, значит впереди тяжёлые времена.

– Она простит меня когда-нибудь.

– Ей нечем тебя прощать. Её природа уже почти нечеловеческая.

– Чьё она создание?

– Чьё мы создание… Вселенной.

– Общая фраза.

– Другой у меня нет. Я знаю, что каждый из нас по отдельности – умный. Но все вместе мы – разумное. Мы перерождаемся и перерождаемся до тех пор, пока не достигнем нужного уровня концентрации энергии, чтобы занять предназначенное место в системе Вселенной. Для этого мы и проходим школы жизней на планетах. А войдя в систему, мы выполняем функции, под которые нас затачивали на протяжении прожитых жизней. И выполняем возложенную на нас работу до тех пор, пока, клетка за клеткой, не обновится весь организм. Мы станем бесполезными в новой образовавшейся системе. И тогда на наше место вырастят другую, соответствующую назначению клетку. Так, бесконечно меняясь, Вселенная развивается.

– Маленькими клеточками, то бишь – нами. Другими словами – нас попросту используют.

– Подозреваю, что и Вселенная – это тоже чья-то маленькая клеточка… Вот ваше бельё. Идите в баню. За внучкой я приду через полчаса.

Глава 11

Второй зов прошёл легче. Василиса сама пришла в избу. Но всё равно, зов забрал у неё много сил, и переступив порог кухни, она сразу повалилась на скамеечку у двери.

– Всё хорошо, всё хорошо. Я справилась. Глоток воды бы, и поспать.

Ей подали отвар из травок с Калевалихи. А потом Дрон подхватил её на руки и понёс в горенку.

– Мечта, – слабо улыбнулась Василиса.

Затею Анны по проведению конкурса детского рисунка в райцентре одобрили с радостью. Лали Вальтеровна давно зазывала её вернуться в школу – преподавательского состава не хватало. Но Анна на все приглашения отвечала отказом. А тут вдруг сама явилась в кабинет заведующей с предложением провести конкурс детского рисунка. Зная Анну, Лали могла предположить, что получится нечто грандиозное, яркое и необычное.

– Лали, вот список того, что мне необходимо для организации конкурса. В помощники я позову старшеклассников из художественной школы. Кто там сейчас преподаватель?

– Ольга Альбертовна.

– Отлично. Сегодня с ней поговорю, и решим, как лучше всё устроить. Для тебя я приготовила текст. Выступишь? А ещё, было бы неплохо, если бы ты помогла нам раздобыть деньги на бензин. Придётся много ездить. Замолви словечко, пожалуйста, чтобы лесничество разрешило Андрею использовать на мероприятие их машину.

На третий зов Катерина вышла вместе с Василисой. Они стояли бок о бок, задрав головы к звёздному небу и позволяя полночной тишине окутывать тела шёлком морозного воздуха.

Вдохнув полной грудью, Василиса запустила бег коня. Удар за ударом, отбивала она заячьей лапкой ритм сердца: буммм-буммм, буммм-буммм, буммм-буммм…

А потом, в звёздное небо полетели слова призыва:

покроется небо пылинками звёзд, буммм – буммм…

…деее-тиии, доо-моой! … буммм, буммм – буммм – буммм.

Когда затихли последние звуки, женщины обнялись, прижавшись друг к другу лбами.

– Они услышат, обязательно услышат. Нельзя не услышать.

Анна каждый день уезжала в район. Она не пропустила ни одного рисунка из потока конвертов, который прибывал с каждым днём. Рассматривала, сортировала, развешивала на стенды, фотографировала. «Нет, нет, нет, и снова – нет».

Дома встречал молчаливый вопрос семьи, на который она отрицательно мотала головой. И так день-два-три, неделя-вторая-третья…

И вот, рассматривая очередную партию рисунков, она почувствовала слабый, но совершенно отчётливый зов. Заволновалась и стала перебирать рисунки, почти не глядя, пока не наткнулась на лист из школьной тетрадки в клеточку. Она стала внимательно его рассматривать.

Бледными карандашами по листку плыли волны реки. За рекой на угоре, стоял покосившийся дом с дымящей трубой. И росла возле изгороди чахлая рябинка. Похоже, в тот день ветер на реке был сильный, потому что дым из трубы так и стлался по крыше дома, и рябинка клонилась чуть не до самой земли. А волны на реке вот-вот потопят лодку. Это Троица, догадалась Анна.

«И я даже знаю этот дом. Хозяева пропали много лет назад на Реке. Тел так и не нашли». Анна перевернула листок и прочитала на обороте: «Федя Лесков. 7 лет. дер. Троица».

– «Вот и первый. Завтра с утра поедем в Троицу».

В доме царило возбуждение. Вопросы пчелиным ульем жужжали в воздухе. Одни лишь вопросы. Ответов не было. Да и откуда им взяться.

– Вот завтра съезжу и всё узнаем.

Все тут же вызвались сопровождать.

– Ну, нет. Успокойтесь вы уже. Напугаем ребёнка. И не только ребёнка. Ну, как это будет выглядеть? – вывалится из машины целый табор и потребует автора рисунка? Оставайтесь дома и ждите.

С трудом отговорила. И вроде все согласились, но потом, каждый улучал минутку и наедине попросил взять только его, «для всестороннего понимания».

Анна заперлась у себя в комнате и просидела за книгой весь вечер. А утром, ещё до рассвета, они с Дроном собрались и уехали.

Через три часа машина уже парковалась около маленькой начальной школы – всего три класса, каким-то чудом уцелевшие в эти смутные времена. В штате только учительница-воспитатель и учительница-директор. Подавляя волнение, Анна и Дрон поднялись на крыльцо. Поздоровались, представились и объяснили причину приезда:

– Мальчик из вашей школы прислал рисунок, который имеет шанс выиграть в первом туре конкурса. Организаторы приехали с ним познакомиться.

– Чей рисунок вам понравился? – спросила директор. И когда услышала фамилию, то очень удивилась. – Этот мальчик не учится в школе – он на домашнем обучении. К нему Людмила Александровна ходит – занимается с ним после уроков. Наверно, это она положила рисунок мальчика к рисункам других наших учеников и отправила на выставку.

– А что с ним?

– Он с трёх лет неходячий. Покалеченный. Уж четыре годика как. В мае плыли-то, по высокой воде. Лодка у них перевернулась, все и утонули, а он чудом спасся. Но, с тех пор не ходит – обморозился, видишь. Его под деревней на берег-то вынесло – быстро нашли.

– А как нам его повидать?

– От школы третий дом. Тётка его приютила. Сестра отца, значит. Не больно богато живут, но всё же мальчишке лучше тут, чем в интернате для инвалидов. И обучаем его. И пенсию государство выплачивает, как сироте. Проводить вас?

– Нет, спасибо, сами, наверно, найдём.

Оставшись наедине, Анна и Дорн переглянулись. Тот ли ребёнок? Ошиблась, похоже. Но, раз уж приехали, надо навестить юного художника. Анна заглянула в машину и достала из дорожной сумки припасённый набор для рисования.

Третьим от школы домом оказалась покосившаяся от старости изба.

Толкнувшись в незапертую калитку, они прошли по неприбранному двору, поднялись по грязному крыльцу, возле которого стояли две пары грязных детских резиновых сапог, и постучали витым, кованым кольцом в ворота.

Никто не отозвался. Но, так как батожок стоял в стороне, а не перегораживал дорогу, они толкнули дверь. Она легко отъехала куда-то в сторону, стукнулась о стену и остановилась. В тёмные сени выходило три двери. Выбрали обитую старым дерматином, и ещё раз постучали. Отозвался детский голос. Открыли дверь и в лицо пахнул спёртый дух грязного жилья.

– Кто там? Людмила Александровна, это вы?

– Нет, мы из райцентра. Нам директор школы подсказала, как найти ваш дом. Мы приехали поздравить художника, который нарисовал картинку на конкурс.

– А дома никого нет. Все на работе и в школе.

– А мы пришли к Феде Лескову.

– Это я.

Они прошли по грязным полам. Несмотря на полумрак, свет в комнате не был зажжён, поэтому они не сразу увидели маленького мальчика, сидевшего на топчанчике около печки. Он сидел за переборкой, отгораживающей угол от общей комнаты. На коленях у него лежала доска, а на ней листок бумаги из тетрадки в клеточку. Огрызки карандашей лежали сбоку. Мальчик повернул к гостям худое, бледное личико и приветливо улыбнулся:

– Здравствуйте! Федя – это я.

«Дети подземелья», – мелькнуло у Анны. Она подтащила к топчану табуретку и села. Дрон остался стоять.

– Нам понравился твой рисунок, и мы привезли тебе гуашь, чтобы твои рисунки стали ещё интересней.

Она протянула мальчику краски. Он с любопытством открыл коробку и просиял, перебирая яркие баночки, но скоро улыбка на его лице погасла, и он с сожалением закрыл её.

– Зря только ехали такую даль. Ничего я этими красками не нарисую.

– Что так?

– Мальчишки всё равно отберут.

– Мальчишки?

– Сашка с Колькой.

– Это кто?

– Мои двоюродные братья. Сашка в третьем классе учится, а Колька уже в пятом.

– Зачем же они будут отбирать? Попросят, и ты сам им дашь порисовать. Смотри, сколько мы привезли кисточек и альбомов.

– Отберут, – упрямо повторил Федя, – всё отбирают, даже хлеб.

Жалко мальчишку, но чем помочь? Интернатская жизнь тоже далеко не сахар. Надо ли сколупнуть с нажитого места? Анна поднялась, начала прощаться. Дрон подошёл, протянул на прощание руку. Парнишка потянулся к руке, и доска с рисунком соскользнула на пол. Анна наклонилась его поднять и обмерла. С листка на неё смотрела её семья. Они стояли у крыльца дома: Василиса, привычно подбоченившись, Степан, обнимая Катерину, Анна, прижавшись к Дрону, и Леда, настороженно скрестив на груди руки.

Анна подняла листок и показала рисунок Дрону. Тот молча кивнул.

– Федя, какой замечательный рисунок. А кого ты рисовал?

– Это моя настоящая семья. Только я ещё не закончил рисовать. Я там ещё детей дорисую: братика и двух сестричек.

– А это кто? – ткнула Анна пальцем в крайнюю фигуру.

– Это – Васька – перевёртыш. Правда, смешное имя? А рядом дед Степан и баба Катя. Вот это маманя и Дрозд, а вот это – Птица Говорун. Я придумал их – как будто они моя семья. Я здесь тоже есть. Только меня не видно – я фотографирую.

Анна придвинула табурет и снова села.

– Федя, а ты не стал бы возражать, если бы мы тебя пригласили в гости? Как ты думаешь, тебя отпустят у нас погостить?

– Согласен-то я, согласен, только как вы меня до райцентра повезёте?